Глава четвертая
Габри и Оливье вернулись в бистро как раз к наплыву посетителей на ланч. В бистро было полно народа, но все разговоры, все движения прекратились, когда эти двое вошли в зал.
– Ну? – раздался в полной тишине голос Рут. – Кто там гикнулся?
Это разрушило дамбу, и полился поток вопросов:
– Это кто-то, кого мы знаем?
– Я слышал, это кто-то из гостиницы на холме.
– Женщина.
– Вероятно, кто-то с вечеринки. Клара ее знала?
– Она местная?
– Это было убийство? – потребовала ответа Рут.
И если вначале она первая нарушила молчание, то теперь она же погрузила в него собравшихся. Все вопросы прекратились, и все взгляды переместились со старой поэтессы на двух владельцев бистро.
Габри обратился к Оливье:
– Что мы им скажем?
Оливье пожал плечами:
– Гамаш не брал с нас обета молчания.
– Да прекратите вы нести этот бред, – отрезала Рут. – Скажите толком. И дайте мне выпить. А лучше сначала дайте мне выпить, а потом скажите нам, что случилось.
Послышался всеобщий гул, и Оливье поднял руки:
– Хорошо, хорошо. Мы расскажем все, что знаем.
И он начал рассказывать.
В саду найдено мертвое тело некой женщины по имени Лилиан Дайсон. Это сообщение было встречено молчанием, потом раздался тихий гул – люди обменивались мнениями. Никаких вскриков, никаких обмороков, и рубашек на себе тоже никто не рвал.
Это имя никому ничего не говорило.
Да, ее обнаружили в саду Морроу, подтвердил Оливье.
Убитой.
После этого наступила долгая пауза.
– Должно быть, что-то в той воде, – пробормотала Рут, которую и под страхом смерти нельзя было заставить молчать. – Как ее убили?
– Ей сломали шею, – ответил Оливье.
– И кто эта Лилиан? – спросил кто-то из дальнего угла бистро.
– Кажется, Клара ее знает, – сказал Оливье. – Но мне она об этой женщине никогда не говорила.
Он посмотрел на Габри – тот тоже отрицательно покачал головой.
В этот момент Оливье заметил, что после них в бистро зашел еще кто-то и остановился в дверях, наблюдая за происходящим.
Это была агент Лакост, которую прислал старший инспектор Гамаш, понимавший, что эти двое расскажут все, о чем им стало известно. И старший инспектор хотел знать, не выдаст ли себя кто-нибудь из присутствующих в бистро, услышав рассказ Габри и Оливье.
– Расскажите мне, – попросил Гамаш.
Он наклонился вперед, уперев локти в колени. Одной рукой он слегка придерживал другую. Это был новый для него жест, но необходимый.
Рядом с ним держал наготове ручку и блокнот инспектор Бовуар.
Клара откинулась на спинку глубокого деревянного кресла и вцепилась в широкие теплые подлокотники, словно чтобы не упасть. Она не подавалась вперед, напротив, вжималась в кресло.
Возвращалась из дверей их дома, из Трех Сосен, в далекое прошлое. Назад в Монреаль. В колледж искусств, в аудитории, на студенческие выставки. Из колледжа Клара Морроу переместилась в школу, в старшие классы, потом в средние, потом в начальные.
Наконец она остановилась перед маленькой девочкой, соседкой с ярко-рыжими волосами.
Лилиан Дайсон.
– Лилиан была моей лучшей подружкой в детстве, – начала Клара. – Она жила по соседству и была на два месяца старше меня. Мы были неразлучны. И в то же время являлись полными противоположностями. Она росла быстрее и была выше. Умненькая девочка, хорошо училась. А я тащилась у нее в хвосте. Кое-что я умела делать неплохо, но в классе словно впадала в ступор. Я нервничала. Одноклассники рано начали меня задирать, но Лилиан всегда меня защищала. Никто не смел идти поперек Лилиан. Она была крутой девчонкой.
Клара улыбнулась, вспомнив Лилиан с ее огненно-рыжими волосами. Она одна защищала Клару от других девчонок. Бросала им вызов. Клара стояла за ее спиной. Ей хотелось встать рядом с подружкой, но не хватало мужества. Пока не хватало.
Лилиан, ее драгоценная, единственная девочка.
Драгоценная подружка.
Лилиан была хорошенькой, а Клара – с характером.
Они были ближе, чем сестры. Родственные души – так говорили они друг дружке в высокопарных записках, которыми обменивались. Друзья на всю жизнь. Они придумали шифр и секретный язык. Они прокололи себе пальцы и торжественно смешали свою кровь. Провозгласили себя сестрами.
Они влюблялись в одних и тех же парней из телевизионных шоу, целовали постеры и плакали, когда распалась группа «Bay City Rollers» и закончились «Братья Харди».
Все это она рассказала Гамашу и Бовуару.
– Что же случилось потом? – тихо спросил старший инспектор.
– Откуда вы знаете, что что-то случилось?
– Вы ведь не узнали ее.
Клара покачала головой. Что случилось? Как это объяснить?
– Лилиан была моей лучшей подругой, – повторила Клара, словно ей самой нужно было услышать это. – Она спасла мое детство. Без нее оно было бы сплошным несчастьем. Я так по сей день и не знаю, почему она выбрала в подруги меня. Она могла бы выбрать кого угодно. Все хотели быть друзьями Лилиан. По крайней мере, поначалу.
Мужчины ждали под лучами жаркого полуденного солнца – сидеть на этом пекле становилось все неудобнее. Однако они ждали.
– Но за то, чтобы быть другом Лилиан, нужно было заплатить свою цену, – сказала наконец Клара. – Она создала прекрасный мир. Веселый и безопасный. Но она всегда должна была оставаться правой и всегда быть первой. Вот такова была цена ее дружбы. Поначалу это казалось справедливым. Она устанавливала правила, и я им подчинялась. И в любом случае это было довольно смешно, так что споров на этот счет у нас не возникало. Для меня это не имело значения.
Клара сделала глубокий вдох. Выдохнула.
– А потом это стало иметь значение. В старших классах все стало меняться. Я сначала этого не поняла, но как-то раз позвонила Лилиан в субботу вечером узнать, не хочет ли она прогуляться. Сходить в кино или еще куда. Она сказала, что перезвонит мне позже, но так и не перезвонила. Тогда я позвонила ей еще раз, и тут оказалось, что она ушла.
Клара посмотрела на троих мужчин. Она видела, что если ее слова им и понятны, то эмоции – не всегда. Что она чувствовала. В особенности в первый раз. Когда осталась одна.
Это казалось таким малозначительным, мелким. Но то была первая трещинка в их дружбе.
Тогда Клара не поняла этого. Он решила, что Лилиан, наверное, просто забыла ей перезвонить. И потом, у нее было право пойти гулять с другими друзьями.
Как-то на уик-энд Клара тоже договорилась пойти погулять с новой подружкой.
Узнав об этом, Лилиан просто взбесилась.
– Несколько месяцев прошло, прежде чем она меня простила.
И тут Клара заметила отвращение, проступившее на лице Жана Ги. Из-за того ли, что Лилиан унижала ее, или из-за того, что Клара позволяла так обходиться с собой? Как это ему объяснить? Как она объясняла это самой себе?
Тогда все это казалось само собой разумеющимся. Она любила Лилиан. Лилиан любила ее. Защищала от недругов. Никогда не причиняла Кларе боли. По крайней мере, специально.
Если и случались ссоры, то по вине Клары.
Потом все приходило в норму. Все грехи прощались, и Лилиан с Кларой снова становились лучшими подругами. Клара вновь приглашалась в убежище под названием Лилиан.
– Когда вы впервые начали подозревать? – спросил Гамаш.
– Что подозревать?
– Что Лилиан вам вовсе не друг?
Впервые она услышала эти слова, произнесенные вслух. Произнесенные так ясно и недвусмысленно. Их отношения всегда казались такими сложными, трудными. Клара всегда была надоедливой, неуклюжей. Всегда отворачивалась от их дружбы, предавала ее. А Лилиан была сильной, независимой. Прощала подружку. Собирала заново черепки разбитой дружбы.
Но вот настал день…
– Мы заканчивали школу. Большинство девчонок рассорились из-за парней, из-за того, что оказались в разных компаниях, или просто по глупости. Из-за уязвленных чувств. Учителя и родители думают, что классы наполнены учащимися, но на самом деле это не так. Их наполняют чувства. Стычки. Обиды. Сплошной кошмар.
Клара сняла руки с подлокотников. Их обжигало солнце. И потому Клара сложила их на животе.
– Наши с Лилиан отношения были ровными. Больше никаких серьезных взлетов и падений. Но как-то раз на уроке рисования наш любимый учитель похвалил меня за рисунок. Это был единственный предмет, по которому я хорошо успевала, который меня интересовал, хотя по английскому и истории у меня тоже были неплохие отметки. Но рисование было моей страстью. И у Лилиан тоже. Мы обменивались друг с другом идеями. Теперь я понимаю, что на самом деле мы были музами друг для друга, хотя я тогда и не знала этого слова. Я даже помню тот рисунок, который понравился учителю.
Клара, счастливая, посмотрела на Лилиан. Ей так хотелось поймать взгляд подруги. Это была маленькая похвала. Крохотное торжество. Она хотела разделить свои чувства с единственным человеком, способным ее понять.
И она разделила. Но… Но… За мгновение до того, как лицо Лилиан расплылось в улыбке, Клара увидела что-то еще. Неприязнь.
А потом – дружеская, счастливая улыбка. Перемена произошла так быстро, что Клара убедила себя: ей померещилось, что ее незащищенность кажущаяся.
«Это опять моя вина», – сказала она себе.
Но, оглядываясь назад, Клара понимала, что трещина расширялась. Через какие-то щели пробивался свет, через другие просачивалась темнота.
Клара проанализировала то, что творится в сердце Лилиан. И ей это не понравилось.
– Мы вместе поступили в художественный колледж и делили с ней комнату. Но к тому времени я научилась преуменьшать те похвалы, что звучали в мой адрес. И много времени проводила, рассказывая Лилиан, как великолепны ее работы. А они и в самом деле были великолепны. Конечно, все, что мы делали, претерпевало изменения, эволюционировало. Мы экспериментировали. По крайней мере, я экспериментировала. Я вроде как решила для себя, что в этом и есть смысл обучения в художественном колледже. Не делать как правильно, а проверять пределы возможного. Не ограничивать себя.
Клара помолчала, посмотрела на свои сплетенные пальцы.
– Лилиан это не нравилось. Мои работы казались ей слишком необычными. Лилиан чувствовала, что они бросают тень на нее. Она говорила: люди, мол, считают ее моей музой, значит мои работы – о ней. А поскольку они такие странные, значит и она, Лилиан, тоже странная. – Клара помолчала. – Она просила меня прекратить.
В первый раз Клара заметила какую-то реакцию у прежде невозмутимого Гамаша. Его глаза чуть-чуть сощурились, но потом на его лицо снова вернулось бесстрастное выражение. Нейтральное. Невозможно было сказать, как он относится к услышанному.
Он ничем не выдавал себя внешне.
Ничего не говорил. Только слушал.
– И я прекратила, – тихо сказала Клара, опустив голову, словно обращалась к своим коленям.
Прерывисто вздохнув, она почувствовала, как ее тело словно сдулось.
Точно так же она чувствовала себя и тогда. Словно в ней появился маленький прокол, через который выходит воздух.
– Я не раз говорила ей, что на многие работы меня вдохновила именно она, а некоторые из них – дань нашей дружбе, но они – это не она. Она отвечала, что это не имеет значения. Значение имеет лишь то, что другие думают: эти работы – про нее. Если она мне небезразлична, если я ее подруга, то я должна перестать писать такие странные вещи. И начать писать что-нибудь привлекательное. И я стала писать привлекательное. Я уничтожила все прежние работы и стала писать то, что нравится людям.
Клара говорила и говорила, не отваживаясь смотреть на тех, кто ее слушал.
– И в самом деле, отметки у меня улучшились, и я убедила себя, что сделала правильный выбор. Что нехорошо было бы променять карьеру на друга.
Тут она подняла голову и посмотрела прямо в глаза старшему инспектору Гамашу. Снова отметила глубокий шрам у его виска. И ровный, задумчивый взгляд.
– Эта жертва представлялась мне незначительной. Потом пришло время студенческой выставки. У меня для выставки было несколько работ, а у Лилиан – ни одной. Вместо этого она решила написать рецензию в рамках курса художественной критики. Она написала статью для газеты. В ней она хвалила работы некоторых студентов, но от моих не оставила камня на камне. Написала, что они бессодержательные, лишены какого-либо чувства. Осторожные.
Клара до сих пор чувствовала дрожь, бурление, вулканическую ярость.
От их дружбы остались одни обломки. И ни одного крупного. Склеить невозможно.
Но из этой груды обломков выросла непримиримая вражда. Ненависть. Казалось, взаимная.
Клара замолчала. Даже теперь ее трясло.
Питер потянулся к ней, расцепил ее пальцы, погладил по руке.
Солнце продолжало припекать, и Гамаш, встав, предложил пересесть куда-нибудь в тень. Клара поднялась, мимолетно улыбнулась Питеру, забрала у него руку. Они взяли свои кресла и пошли к берегу речушки, где было прохладно и тенисто.
– Нам, пожалуй, нужно немного передохнуть, – сказал Гамаш. – Хотите что-нибудь выпить?
Клара кивнула, не в силах говорить.
– Bon, – сказал Гамаш, глядя на свою бригаду криминалистов. – Они наверняка тоже не откажутся. Организуй-ка всем сэндвичи из бистро, – велел он Бовуару, – а мы с Питером позаботимся о напитках.
Питер с Гамашем отправились в кухню, Бовуар – в бистро, а Клара принялась бродить по берегу, погруженная в свои мысли.
– А вы знали Лилиан? – спросил Гамаш у Питера, когда они оказались в кухне.
– Знал. – Питер достал два больших кувшина и стаканы, а Гамаш вытащил из морозилки ярко-розовый концентрат лимонада и бросил его в кувшины. – Мы все познакомились в колледже.
– Как вы к ней относились?
Питер задумчиво выпятил губы:
– Она была очень привлекательная, жизнерадостная, я бы сказал. Сильная личность.
– Вас к ней влекло?
Они стояли бок о бок у кухонного стола и смотрели в окно. Справа работала команда криминалистов, прочесывала сад, а прямо впереди Клара кидала камушки в Белла-Беллу.
– Есть кое-что, о чем Клара не знает, – сказал Питер, отворачиваясь от окна и созерцания жены, и встретился взглядом с Гамашем.
Старший инспектор ждал. Он видел внутреннюю борьбу, происходящую в Питере, и позволил молчанию затянуться. Лучше подождать несколько минут и выслушать всю правду, чем поторопить события и узнать полуправду.
Наконец Питер опустил взгляд в раковину и стал наполнять кувшины водой. Под звук бегущей воды он пробормотал что-то.
– Простите, не расслышал, – произнес Гамаш спокойно и ровно.
– Это я сказал Лилиан, что работы Клары глупые, – заявил Питер, поднимая голову и повышая голос. Он злился на себя за то, что говорит это, и на Гамаша за то, что тот выудил из него это признание. – Я сказал, что работы Клары банальные, поверхностные. Вина за рецензию Лилиан лежит на мне.
Гамаш был удивлен. Да что там удивлен – поражен. Когда Питер сказал, что есть кое-что, о чем Клара не знает, старший инспектор предположил, что речь идет о студенческой интрижке. О коротеньком романе между Питером и Лилиан.
Но такого он не ожидал.
– Я участвовал в студенческой выставке и видел работы Клары, – продолжал Питер. – Стоял рядом с Лилиан и другими ребятами, и они все смеялись. Потом они увидели меня и спросили, что я думаю. Мы с Кларой тогда начали встречаться, и я, наверное, уже тогда понимал, что она настоящий талант. Что она не притворяется художницей – она и есть художница. У нее творческая душа. И по сей день.
Питер замолчал. Он редко говорил о душе. Но когда подумал о Кларе, именно это слово пришло ему на ум. Душа.
– Не знаю, что тогда на меня нашло. Это что-то вроде желания закричать, которое я чувствую, когда вокруг полная тишина. А иногда, если я держу что-то хрупкое, мне хочется это уронить. Не знаю почему.
Он посмотрел на крупного, спокойного старшего инспектора. Но Гамаш продолжал хранить молчание. Слушал.
Питер несколько раз коротко вздохнул:
– Думаю, я хотел произвести на них впечатление, а когда критикуешь, легче показаться умным. И вот я сказал несколько нелицеприятных слов о работах Клары, и эти слова оказались в статье Лилиан.
– И Клара ничего об этом не знает?
Питер покачал головой:
– Они с Лилиан почти не разговаривали после этого, а мы с Кларой сблизились. Я вообще забыл о том, что было такое дело. Или что это имело какое-то значение. Я даже убедил себя, что оказал Кларе услугу. Она разорвала отношения с Лилиан и не стала ограничивать себя в искусстве. Пробовала то, что было у нее на уме. Экспериментировала по-настоящему. И смотрите, к чему она пришла. Персональная выставка в Музее современного искусства.
– И вы ставите это себе в заслугу?
– Я поддерживал ее все эти годы. – В голосе Питера появились оборонительные нотки. – Где бы она была без этого?
– Без вас? – спросил Гамаш, глядя прямо в лицо рассерженному Питеру. – Я понятия не имею. А вы?
Питер непроизвольно сжал кулаки.
– Что стало с Лилиан после колледжа? – спросил Гамаш.
– Она, как выяснилось, была более чем посредственной художницей, но оказалась хорошим критиком. Она устроилась в одну еженедельную газету в Монреале, а потом даже стала писать рецензии для «Пресс».
Гамаш снова вскинул брови:
– Для «Пресс»? Я читал их рецензии, но не помню ни строчки за подписью Лилиан Дайсон. Может, она писала под nom de plume?
– Нет, – ответил Питер. – Она работала там давно, несколько десятилетий назад, когда мы все только начинали. Уже лет двадцать, а то и больше назад.
– А что с ней случилось потом?
– Мы с ней не общались, – сказал Питер. – Изредка сталкивались на вернисажах, но даже и тогда мы с Кларой ее избегали. Если выбора не оставалось, мы были любезны, но предпочитали держаться от нее подальше.
– Но вы не знаете, что с ней случилось? Вы говорите, что она перестала работать в «Пресс» двадцать лет назад. Чем она занималась?
– Я слышал, что она переехала в Нью-Йорк. Думаю, поняла, что климат здесь для нее неподходящий.
– Слишком холодный?
Питер улыбнулся:
– Нет. Просто неприятный. Под климатом я имею в виду художественный климат. У нее как у критика было мало друзей.
– Ну, вероятно, такую цену приходится платить, если ты критик.
– Вероятно.
Но голос Питера звучал неубедительно.
– Вы так не считаете? – настойчиво спросил старший инспектор.
– Критиков много, и художественное сообщество уважает большинство из них. Они справедливые, конструктивные. Подлецов среди них очень мало.
– А Лилиан Дайсон?
– А вот она как раз и была из таких. Ее рецензии могли быть ясными, вдумчивыми, конструктивными и даже блестящими. Но время от времени она писала ужасные гадости. Поначалу это казалось забавным, но когда стало ясно, что цели для злословия она выбирает произвольно, желание шутить по этому поводу поубавилось. А ее нападки становились все более злобными. Вроде нападок на Клару. И несправедливыми.
Гамашу показалось, что Питер уже вроде бы забыл о том, какую роль он сыграл в этой истории.
– А на ваши выставки она писала рецензии?
Питер кивнул:
– Но ей мои работы нравились. – На его щеках загорелся румянец. – Я всегда подозревал, что она написала ту разносную рецензию, чтобы досадить Кларе. Вбить клин между нами. Она решила, что если она мелочная и завидущая, то и Клара такая же.
– А она не такая?
– Клара? Поймите меня правильно. Бывает, от нее с ума можно сойти. Она может раздражать, быть нетерпеливой, иногда неуверенной. Но она всегда радуется удачам других. Радуется за меня.
– А вы за нее радуетесь?
– Конечно. Она заслужила тот успех, который получила.
Это была ложь. Нет, Клара действительно заслужила успех. Гамаш это знал. Как знал и Питер. Но оба они знали, что Питера это вовсе не радует.
Гамаш спрашивал не потому, что не знал ответа. Ему хотелось узнать, солжет ему Питер или нет.
Питер солгал. А если он солгал в этом, то в чем еще он мог солгать?
Гамаш, Бовуар и оба Морроу сели за ланч в саду. Бригада криминалистов расположилась по другую сторону клумб, они пили лимонад и ели сэндвичи из бистро, но для них четверых Оливье приготовил нечто особенное: охлажденный огуречный суп с мятой и дыней, нарезанные помидоры и салат из базилика, сбрызнутого уксусом, а еще холодного отварного лосося.
Обстановка была идиллическая, если бы ее не нарушали криминалисты, которые то проходили мимо, то появлялись из близлежащей клумбы.
Гамаш посадил Клару и Питера так, чтобы они не видели работы экспертов, но Гамаш понял, что это самообман. Морроу прекрасно знали, что приятный пейзаж перед ними – речка, поздние весенние цветы, тихий лес – это далеко не вся картина.
А если они и забывали об этом, то тема разговора им напоминала.
– Когда вы в последний раз общались с Лилиан? – спросил Гамаш, нанизывая на вилку кусочек розового лосося и макая его в майонез.
Голос его звучал тихо, глаза на добром лице смотрели задумчиво. Но Клара не обманывалась на его счет. Гамаш мог быть вежливым, мог быть добрым, но он зарабатывал себе на жизнь тем, что ловил убийц. А такая работа отнюдь не улучшает характера.
– Много лет назад, – ответила Клара.
Она проглотила ложку холодного, освежающего супа, спрашивая себя, а в самом ли деле ей так уж хочется есть. И странным образом, пока мертвое тело оставалось безымянным, аппетит у Клары начисто отсутствовал. А теперь, когда стало известно, что убитая – Лилиан, аппетит разыгрался волчий.
Она взяла ломоть французского батона, оторвала кусок, намазала маслом.
– По-вашему, это было сделано намеренно? – спросила она.
– Что было сделано намеренно? – спросил Бовуар.
Он не был голоден, а потому неторопливо ковырялся вилкой в тарелке. Перед ланчем он зашел в ванную и принял таблетку от боли. Не хотел, чтобы шеф видел, что он принимает таблетки. Не хотел, чтобы Гамаш знал, что по прошествии стольких месяцев после ранения он все еще страдает от болей.
И теперь, сидя в прохладной тени, он чувствовал, как боль отпускает его, как ослабевает напряжение.
– Что у вас на уме? – спросил Гамаш.
– Не могу поверить в то, что Лилиан убили именно здесь по чистой случайности, – ответила Клара.
Она повернулась и увидела движение в зелени кустов. Агенты пытались воссоздать вчерашнее преступление.
Лилиан приехала сюда. В день вечеринки. И ее здесь убили.
В этом не приходилось сомневаться.
Бовуар смотрел на Клару, повернувшуюся в своем кресле. Он был с ней согласен. Это не совпадение.
Первая мысль была такой: Клара сама и убила эту женщину. Здесь был ее дом, вечеринка в ее честь, а убитая – ее бывшая подруга. У нее были мотив и возможность. Но Бовуар даже не представлял себе, сколько таблеток ему нужно принять, чтобы поверить, будто Клара – убийца. Он знал, что большинство людей способны на убийство. И в отличие от Гамаша, который верил в существование доброты, Бовуар знал, что доброта – состояние временное. Люди оставались хорошими, пока светило солнце, а на тарелке лежал отварной лосось.
Но стоит отобрать это у человека – и тогда посмотрите, что будет. Отберите у него еду, кресла, цветы, дом. Друзей, супруга, который служит опорой в жизни, доход – и посмотрите тогда.
Шеф верил, что если разгрести зло, то на дне найдешь добро. Он верил, что у зла есть свои границы. Бовуар не верил. Он считал, что если разгрести добро, то обнаружишь зло. Без границ, без тормозов, без предела.
И каждый день он переживал из-за того, что Гамаш не понимает этого. Что он слеп в этом отношении. И в слепых зонах могут происходить страшные вещи.
Кто-то убил женщину всего в двадцати футах от того места, где они сидели за скромной едой. Это было сделано умышленно, голыми руками. И конечно, Лилиан Дайсон не случайно умерла именно здесь, в идеальном садике Клары Морроу.
– У вас есть список гостей на вернисаже и на барбекю? – спросил Гамаш.
– Мы можем вам сказать, кто был приглашен, но полный список есть только в музее, – сказал Питер. – Что касается вчерашней вечеринки здесь, в Трех Соснах…
Он посмотрел на ухмыляющуюся Клару.
– Мы понятия не имеем, кто здесь был, – признала она. – Была приглашена вся деревня и чуть ли не вся округа. Всем было сказано: приходите и уходите когда захочется.
– Но вы говорили, что кто-то приехал из Монреаля, с вернисажа, – напомнил Гамаш.
– Верно, – ответила Клара. – Я могу вам сказать, кто был приглашен. Я составлю список.
– Значит, не все с вернисажа были приглашены сюда? – спросил Гамаш.
Он и Рейн-Мари были приглашены. Бовуар тоже. Приехать они не смогли, но Гамаш предполагал, что приглашение распространяется и на других. Выходит, он ошибался.
– Нет. Вернисаж – для работы, для знакомств, для сплетен, – сказала Клара. – Мы хотели, чтобы на вечеринке была более раскрепощенная обстановка. Праздник.
– Да, но… – проговорил Питер.
– Что? – спросила Клара.
– Андре Кастонге?
– Ах, он.
– Владелец галереи? – спросил Гамаш. – Он был там?
– И здесь тоже, – сказал Питер.
Клара кивнула. Она не призналась Питеру, что пригласила Кастонге и некоторых других дилеров на барбекю по одной-единственной причине – ради него, Питера. В надежде, что они дадут ему шанс.
– Да, я пригласила кое-каких шишек, – сказала Клара. – И нескольких художников. Было забавно.
Она получала удовольствие. Удивительно было видеть, как Мирна болтает с Франсуа Маруа, а Рут обменивается оскорблениями с несколькими пьяными друзьями-художниками. Видеть, как Билли Уильямс и местные фермеры смеются вместе с элегантными владельцами галерей.
А к полуночи все танцевали.
Кроме Лилиан, которая лежала в саду Клары.
«Дин-дон, – подумала Клара. – Ведьма умерла».
