Кольцов тем временем сидел на телефоне в Кременчуге. Еще с вечера он пытался добыть вагоны, чтобы доставить пленных в Харьков. Там бы он снял с себя эту непосильную тяжесть и ответственность, там пусть другие бы ломали голову над тем, как поступить с этими пятьюстами пленными, чем их накормить, где разместить.

Но даже мудрый бывший портной, а ныне начальник кременчугской железнодорожной станции Маргулис, на которого Кольцов так рассчитывал, ничем не смог ему помочь и даже ничего не посоветовал. Проходящие через Кременчуг составы были доверху заполнены военными грузами и даже в товарных вагонах подвозили к фронту мобилизованную по всей России молодежь. Фрунзе заканчивал подготовку к решительному наступлению на Врангеля, и все, что касалось фронта, имело неоспоримый приоритет. На узловых станциях поклажи, не имеющие военного назначения, сгружались, а вагоны передавались в распоряжение военных комендантов. О военнопленных никто с Кольцовым даже разговаривать не хотел. Не помогали ни просьбы, ни уговоры, ни даже угрозы и предъявление удостоверения полномочного представителя ВЧК.

Оставалась последняя надежда: на Особый отдел ВЧК при Южном фронте, а точнее, на Гольдмана, который занимался всеми чекистскими хозяйственными делами.

Но Гольдмана нигде не могли найти. Он отозвался лишь к обеду. Кольцов подробно поведал ему обо всех своих приключениях, изложил свою нынешнюю проблему: на станции Бурты под охраной находится больше пятисот плененных им белогвардейцев. Они уже около суток не кормлены, их надо доставить в Харьков для решения дальнейшей судьбы.

Гольдман думал недолго.

– Слушай меня внимательно, Паша. Нам сейчас здесь, в Харькове, не до твоих белогвардейцев. Надеюсь, сам понимаешь, почему. Ни теплушек, ни даже товарных вагонов ни я и никто другой достать тебе не смогут. Выкручивайся сам.

– Хороший совет, ничего себе! – иронично отозвался Кольцов.

Гольдман пропустил эту реплику Кольцова мимо ушей.

– Был бы ты где-то поближе, возможно, я тебе бы помог. Но до Кременчуга мой авторитет не дотягивается. Постараюсь договориться с военным комендантом Кременчуга, чтобы выслали в Бурты полевую кухню.

– Я с ним говорил.

– И что?

– Отказал. По той же причине: вагоны нужны исключительно для военных грузов.

– Он прав. Своих людей к фронту с трудом перебрасываем.

– Эти тоже уже не чужие. Они – военнопленные.

– Вот именно. Ты – не бонна. И они – не гимназисты, а плененные белогвардейцы, – жестко произнес Гольдман. – Ситуация сам знаешь какая… не до гуманизма.

– Не совсем вас понял.

– Подумай – поймешь.

Кольцов, конечно же, понимал, куда клонит Гольдман. Но не верил, не хотел верить, что это может предлагать добрейший, веселый, всегда готовый прийти на помощь Исаак Абрамович Гольдман. Или Кольцов что-то недослышал? Или не совсем его понял?

– Я прошу совета! – раздраженно сказал в телефонную трубку Кольцов. – Если не помощи, то хотя бы совета!

– За советом обратись к военному коменданту Кременчуга, он там ближе. Он подскажет. Надеюсь, ты не все патроны израсходовал. Я тебе с хорошим запасом выдал.

Вот теперь Кольцов все понял. Теперь все стало на свои места.

– Я не стану расстреливать! – с отчаянием закричал Кольцов, хотя и услышал, что на том конце Гольдман уже положил трубку. – Я не палач! Я не умею убивать безоружных!

Он еще долго продолжал держать трубку возле уха, словно надеялся снова услышать голос Гольдмана и тот скажет, что Кольцов неправильно его понял.

Но трубка молчала. И он, наконец, медленно повесил ее на рычаг.

Круг замкнулся. Надо было возвращаться в Бурты. Там ждали хороших вестей. Но хороших вестей он привезти не мог. Их просто не было.

– Можно, я скажу? – спросил Бушкин.

– Говорите, Бушкин, – устало сказал Кольцов. – Возможность слушать – это то единственное, что у меня еще остается.

– Попали мы как-то в засаду, – начал Бушкин.

– «Мы» – это кто?

– Наш бронепоезд. И Лев Давыдович с нами. Впереди разрушенный мост, а сзади рельсы подорвали. Ни взад, ни вперед. Спасибо, наши подоспели, выручили. Человек четыреста беляков в плен взяли. Куда их девать? Лев Давыдович велел им подорванный путь исправить. Потрудились, исправили. А дальше что? Пострелять, и только. А уже и жалко их стало. Они ведь для нас старались.

– Ты мне всю эту жалостливую историю пропусти! – нетерпеливо сказал Кольцов. – Дело говори. Времени для бесед у нас нет.

– Я – дело. Лев Давыдович перед ними выступил. Вот умеет человек говорить! Ни одному артисту так не под силу. Другой раз даже у меня слезу вышибал. Так вот! После речи Льва Давыдовича все они захотели в Красную армию влиться. Ну, командир полка фильтрацию, как положено, произвел. Ну, отделил мужиков от интеллигенции. Мужиков большинство оказалось. Как и у наших. Пропорция примерно та же. Мужик ведь не за власть воюет. Он – за землю, за справедливость. Отфильтрованные мужики полк пополнили. А с интеллигенцией командир полка беседу провел, с каждым в отдельности разобрался. Откровенных врагов человек пять оказалось. А остальные, вроде нашего подпоручика Алехина, «химические» офицеры. Куда ветер подует, туда они и клонятся. Тоже рядовыми в полк влились. Ну а тех пятерых, конечно…

– Замысловатая история, – грустно усмехнулся Кольцов.

– А чего! – не согласился Бушкин. – Отфильтруем мужиков, выдадим справки, что они до фронта добираются. Печать начальник станции Бурты поставит. И пусть идут… пехом. Народ прокормит.

– Ну да! Так они и пойдут на фронт!

– Может, кто и не пойдет. У кого на нашей стороне дом или какая родня. Ну и те, конечно, у которых руки по локоть в крови. Все равно и они никуда не денутся. Справедливая пуля и их найдет.

– А что, есть и такая?

– А то как же! Каждому воздается по делам его. Война кончается. Гречкосеи скоро нужнее солдат станут. Вон как земля пулями засеяна. Ну а тех наших, кто после фильтрации не покажется, военному коменданту Кременчуга сдадим. Пусть он с ними разбирается. Мы с вами главное дело сделали. Пусть и они чуток потрудятся. А может, у нас таких и не окажется. Одиннадцать, помните, застрелились?

– Ну что ж. Пожалуй, – задумчиво согласился Кольцов. – Ничего другого мы все равно, кажется, не придумаем. Да и времени ни на что другое у нас уже нет.

Совет Бушкина и вправду оказался дельным.

Почти сутки у них ушли на так называемую фильтрацию. Можно предположить, что Кольцов провел ее совсем не так, как должно проводить. Отпустили всех, потому что ни один из пленных не отказался воевать на стороне красных. Может, кто и слукавил. Да ведь в душу каждому не заглянешь. А расстреливать в конце войны безоружных Павел не считал возможным.

Так все они, строем, но уже без охраны, пешком двинулись в сторону Александровска, в сторону Южного фронта, готовящегося к генеральному наступлению. Командиром этого вновь образовавшегося полка Кольцов назначил все того же бывшего штабс-капитана Харченко, снабдив его необходимым документом – одним на всех, – скрепленным печатью начальника станции Бурты.

Значительно позже Кольцов узнает, что Харченко без потерь привел свой полк в Александровск. Там он влился в Пятьдесят первую стрелковую дивизию под руководством Блюхера и героически проявил себя в самом конце войны, при овладении Турецким валом.

Освободившись от военнопленных, Кольцов тепло попрощался со своими новыми друзьями, с которыми провел несколько опасных и тяжелых дней, и выехал в Харьков.

Перед самым отъездом из Кременчуга он узнал от Маргулиса, что Первая конная армия, предупрежденная его посланцами о белогвардейской засаде, стороной миновала Матронинский монастырь и уже вышла в район Берислава и Каховки.

Через сутки вся чекистская команда Кольцова без всяких потерь вернулась с боевого задания в Харьков. Их никто не встречал, было не до этого.