О том, каким непростым был путь «Решид-Паши» из Константинополя в Севастополь, Кольцов узнал вскоре после возвращения в Москву. На протяжении всего лишь суток его еще несколько раз перенаправляли из одного порта в другой. Выйдя из Константинополя, он взял курс на Новороссийск, но в пути его перенаправили в Одессу. Затем новая радиограмма: Одесса отказывается принимать «Решид-Пашу» и предложила ему следовать в Севастополь.

Ночью, после того как Беляев проводил Кольцова в Москву, ему позвонили от Троцкого и просили проявить особую бдительность: есть сведения, что далеко не все офицеры возвращаются в Россию с мирными намерениями. Обескураженный и напуганный новым звонком, Беляев велел дежурному по вокзалу попридержать выдачу прибывшим из Турции белогвардейцам проездных литеров, и уже утром их стали собирать по всему городу и доставлять в комендатуру. Там с каждым проводили беседу сотрудники Особого отдела.

Кончилось все это печально. Председатель Всеукраинской ЧК Манцев сообщил Дзержинскому о том, что после тщательной проверки прибывших из Константинополя врангелевцев сорок человек были задержаны и препровождены в тюрьму. У этих сорока были изъяты шифры, явки, пароли и даже пироксилиновые шашки. Среди этих белогвардейцев были даже выявлены несколько агентов контрразведки.

Вечером Кольцова пригласил к себе Дзержинский, показал ему телеграмму Манцева:

– Что вы по этому поводу думаете?

– Думаю, что это, мягко говоря, неправда.

– Но телеграмму подписал Манцев. Я ему доверяю.

– Он тоже кому-то поверил на слово. В Севастополе я познакомился с начальником Особого отдела ВЧК «Черно-Азовморей» Беляевым. Он лишь при одном упоминании имени Троцкого начинает дрожать от страха. Хороший человек, исполнительный, но безвольный. Полагаю, что все это с сорока белогвардейскими агентами не обошлось без вмешательства Льва Давыдовича. Возможно, к этому причастна Землячка.

– Почему вы так в этом уверены? Они ссылаются на факты.

– Я тоже. Скажите, какой здравомыслящий человек повезет с собой в Россию пироксилиновые шашки, если их пока еще можно на улицах насобирать. В крайнем случае на базаре купить. Глупости! А шифры, явки, пароли? Их не в чемоданах везут и не в карманах, а в голове, в памяти. Одного бы выявили, и то я бы удивился.

– Тогда что же это?

– Это из серии тех же крымских «троек». Розалия Самойловна всех пленных записывала во вражеские агенты – и расстреливала. Боюсь, и сейчас не ее ли это работа? Или Льва Давыдовича. Их почерк.

– Экий вы злопамятный, – проворчал Дзержинский.

– Памятливый. Так точнее.

– Хорошо! – решительно сказал Дзержинский. – Я попрошу всех этих задержанных доставить в Москву. А вы будете присутствовать при их допросах.

– Спасибо. Это важно хотя бы для того, чтобы убедиться, что это перестраховочный блеф, – согласился Кольцов. – Я допускаю, что Врангель попытается заслать к нам своих агентов. Но не таким способом. И уж вряд ли с первой же партией репатриантов.

И уже заканчивая разговор, Кольцов сказал:

– Я чего, Феликс Эдмундович, боюсь. Слухи об этих арестах скоро просочатся и туда, в Турцию. И все наши усилия, все эти амнистии, листовки не сработают. Люди станут бояться возвращаться. Не исключаю также, что Врангель в ответ предпримет свою контрагитацию. Тогда ради чего мы это затеяли?

Дней через восемь – новая неприятность.

В Одессу направлялся пароход «Кизил-Ермак» с новой группой бывших белогвардейцев, пожелавших вернуться в Россию. В море его настигла радиограмма, что Одесса не может принять две тысячи семьсот репатриантов. Командующий украинскими войсками, которым на то время стал Фрунзе, прислал Дзержинскому объяснение причин, почему Одесса не может принять «Кизил-Ермака». Он ссылался на отсутствие помещений, недостаток продовольствия и на ряд других уважительных причин, которые в радиограмме названы не были.

«Ряд других уважительных причин» был куда более весомым, чем отсутствие помещений и недостаток продовольствия. Одесская губернская ЧК раскрыла широкий антисоветский заговор, и такое дополнительное скопление репатриантов – людей политически непроверенных – вызывало у чекистов небеспричинное беспокойство. Штаб заговора находился в Елисаветграде, руководил заговором бывший царский полковник Евстафьв. Но ядро заговора, его костяк, находился в Одессе. Благодаря многолюдности и территориальной разбросанности города заговорщики едва ли не открыто создавали подпольные группы. Часто в город наведывались банды атаманов Коваленка, Лыхо, Кошевого.

Чекистов не хватало. Они едва справлялись с арестами бандитов, грабителей и воров. Недоставало только подбросить в это время сюда еще едва ли не три тысячи бывших белогвардейцев! Как поведут они себя в этой сложной городской обстановке? Не переметнутся ли на сторону заговорщиков?

После недолгих размышлений «Кизил-Ермака» перенаправили в Новороссийск, и туда сразу же выехал Кольцов. Наученный первым горьким опытом, он решил по возможности сам присутствовать при всех допросах.

Казаков и солдат сразу же отпустили по домам. Для тщательной проверки и бесед задержали около сотни офицеров, чиновников и двух священников. Всех их допрашивали очень дотошно, порою устраивали перекрестные допросы, придирчиво изучали имевшиеся при них документы.

Перед Кольцовым прошли измученные войной и чужбиной, усталые, во всем изуверившиеся люди. Богатых среди них не было. Почти у всех были оставлены где-то семьи. Они надеялись, что наконец-то скоро весь этот кошмар для них кончится и после стольких лет тяжелой разлуки они вновь вернутся в лоно семьи. Ни о каком продолжении дальнейшей борьбы они не мыслили: надеялись в какой-нибудь глуши тихо прожить остатки своих дней. И все.

Воспользовавшись открывшейся перед Кольцовым возможностью с глазу на глаз пообщаться с репатриантами, он высмотрел среди них пожилого полковника, отвечавшего во время допросов на все задаваемые вопросы без обычной в таких случаях скованности. Отыскал в здании крохотную, никем не занятую комнатку, попросил проводить к нему полковника и принести на двоих чаю.

– Хочу сразу же вам сказать: это не допрос. Просто беседа, которая нигде и никем не фиксируется. Более того, вы имеете право не отвечать, не соглашаться с точкой зрения оппонента и даже спорить, если возникнет такая необходимость, – сказал Кольцов.

– Спрашивайте. Если сумею – отвечу. Я уже сказал вашим товарищам, что скрывать мне нечего Моя вина лишь в том, что я по воле судьбы оказался в противоборствующем лагере. Впрочем, по своему социальному положению я на вашей стороне оказаться не мог, – и затем он снова спокойно добавил: – Спрашивайте.

– Вопрос не очень конкретный. Что вы, человек мыслящий, обогащенный жизненным опытом, думаете о будущем России. Можно несколько сузить вопрос: что вы думаете о перспективах Белого движения?

– Вопрос не только не конкретный, но, я бы сказал, и странный. Война окончена, итоги подведены. Или вы сомневаетесь в итогах?

– Слишком мало времени прошло, чтобы быть окончательно в чем-то уверенным.

– А разве столько пролитой крови ничего вам не говорит? – спросил полковник.

– Только то, что война была жестокая. Какую-то часть людей, живущих на территории России, сегодняшние итоги устраивают, какую-то – нет. Я еще раз повторяю: это не допрос. Я просто пытаюсь разобраться, что случилось со всеми нами. И, соответственно, чего ждать в будущем.

– Я субъективен. Слишком долго я верил в торжество белых идей. Была страна, которой я в меру своих сил верно и честно служил. Когда все началось, я пошел защищать закон. Да-да, закон! Я и сегодня продолжаю верить: без закона нет государства. Если вы сумеете собрать осколки разрушенной России, объединить все их законом… Непонятно?

– Нет, почему же!

– Понимаете, закон – слово всеобъемлющее. Оно включает в себя сотни составляющих, таких, как свобода, равенство, честность, справедливость, милосердие, доброта и многое-многое другое. Они, эти слова, как почва для растения, – они питают закон. Сумеете вы создать закон, который объединит Россию, ее территорию, ее население, значит, все ваши усилия были потрачены не зря. Но ответ на этот вопрос вы получите не завтра и не через месяц. Через годы. Вот тогда, быть может, вы и сами поймете, что случилось со всеми нами. Я ответил на ваш вопрос?

– Ответ философский, – сказал Кольцов.

– Какой вопрос, такой и ответ.

– Во всяком случае, у меня есть над чем подумать. Спасибо.

– Могу ответить проще, понятнее. То есть на примере. Но за ответом все равно надо будет обратиться к философии.

– Я вас слушаю.

– Скажем так: я верил Врангелю, верил в его полководческий талант, в его счастливую судьбу, в его божий промысел, провидение. Но вот уже и лето, но все происходит совсем не так, как всем нам хотелось. Союзники отказались от нас. Врангель пытается скрывать это, но почти каждый, имеющий глаза, видит это. Врангель мечется, он что-то изобретает, но, похоже, он уже и сам не верит в успех.

– Но что же можно было сделать? – спросил Кольцов.

– Многое. Но только законами. Нужно было разработать закон или законы, которые привлекли бы на сторону Врангеля миллионы. Как пример: закон о земле. Разработай Врангель такой закон, устраивающий большинство, и мы с вами, боюсь, не встретились бы сегодня здесь. Сейчас, уже на чужбине, у него возникла неплохая мысль. Он предложил создать Русский Совет. Вполне здравая мысль, но запоздалая. Возникни она у него раньше, она могла оказаться спасительной. А сейчас? Сейчас Врангель хочет с его помощью сохранить свое лицо. Вы разве не ознакомились с «Воззванием» Врангеля, в котором он излагает суть и смысл Русского Совета. Это «Воззвание» было со мной. Документы мне вернули, а «Воззвание», извините, оставили себе на память. Попросите своих товарищей, пусть они вам его покажут.

Минут через несколько Кольцову принесли этот распространенный среди белых офицеров документ. В нем говорилось:

«Русские люди! Более двух миллионов русских изгнанников находятся на чужбине…»

– Не слишком ли барон завысил цифру? – спросил Кольцов.

– Подсчитано довольно точно.

Кольцов снова склонился к «Воззванию»:

– «…Я обращаюсь к вам с призывом разделить со мною выпавший на мою долю тяжкий крест…

Создание Русского Совета должно исключить возможность навязать будущей России всякое единоличное решение, не поддержанное русской национальной мыслью. Он может быть жизненным лишь при единении не только внешнем, но и внутреннем…»

– Понимаете, о чем речь? – прервал полковник чтение. – Иными словами, он говорит о том же: о необходимости не единолично, а сообща выработать законы, которые бы объединили нацию.

Кольцов бегло прочел несколько абзацев, где развивалась мысль о началах, на которых может объединиться русский народ, и в конце прочел «крик души» Петра Николаевича:

«…Мы потеряли последнюю пядь Русской земли, и все попытки объединиться на чужбине не увенчались успехом.

Время не терпит! В дружном единении всех сил эти недостатки восполнятся!

Да благословит Господь наше будущее дело!

Генерал Врангель».

Кольцов закончил читать и положил «Воззвание» перед собой на стол.

– Надеюсь, вы получили ответ не только на заданные, но и незаданные вопросы, – сказал полковник. – Врангель получил ответы слишком поздно. Вы, большевики, надеюсь, получили их в самый раз. Создадите законы, прельщающие всех без исключения – это очень трудно, – но выиграете страну, которая будет стоить пролитой крови. Если будете продолжать проливать кровь, потеряете то, к чему стремитесь.

– Что вы имеете в виду? – насторожился Кольцов.

Полковник указал на лежащее перед Кольцовым «Воззвание»:

– Как видите, Врангель не сидит сложа руки. Перед тем как покинуть Константинополь, я еще там, в Турции, видел несколько изготовленных врангелевской пропагандой листовок. Хотелось бы думать, что это бессовестные фальшивки. Их цель – запугать тех, кто решил вернуться обратно в Россию. В одной сообщалось, что почти всех, покинувших Константинополь на «Решид-Паше», вывезли на окраину Севастополя и расстреляли. Священников и нескольких офицеров повесили. Поместили даже фотографии.

– Вы поверили?

– Да. Очень убедительно. С фамилиями.

– Почему же вы приехали?

– Потому, что та жизнь, которой я жил последнее время, хуже смерти. Я просто не хотел, чтобы меня похоронили в чужой земле. Вы не поймете меня. Для того чтобы так думать, надо пережить все то, что пережил я.

– Благодарю вас за откровенный и искренний разговор! – поблагодарил Кольцов полковника. – Вы свободны.

– Простите, меня больше не будут допрашивать?

– Нет, конечно. Вам куда ехать? Где ваша семья?

– В прошлом году они все еще были в Костроме. С тех пор я ничего о них не знаю.

– Комендант вокзала выдаст вам литер до Москвы. Там, на Ярославском вокзале, получите проездной литер до Костромы.

– Да, Господи! Из Москвы я уже и пешком дойду.

Полковник поднялся и, помедлив немного, спросил:

– Позвольте тоже задать вам вопрос.

– Да, пожалуйста.

– Что, в вашем ведомстве все такие?

– Какие?

– Не знаю. Вежливые, что ли. Предупредительные, – подумав, он добавил: – Не то. Может, интеллигентные, доброжелательные. Это, возможно, точнее.

– Трудный вопрос, – ответил Кольцов. – Я, как и все остальные, разный.

– Разные тоже бывают разными. Извините за корявость мысли. Но если у вас, большевиков, хотя бы десять процентов таких, хочу верить: Россия выживет.

– Спасибо за комплимент, – улыбнулся Кольцов.

– Ну, что вы! Я солдафон. Комплименты говорю только женщинам, и то нечасто. Просто я давно не испытывал такого удовольствия от беседы… э-э…

– С чекистом, – подсказал Кольцов.

– Я не то хотел сказать. С чекистами мне встречаться не доводилось, – полковник вытянулся и, кажется, даже слегка прищелкнул каблуками: – Позвольте представиться! Полковник Бурлаков – участник русско-японской, Великой и этой… право, не знаю, под каким названием она войдет в историю. Я бы назвал ее братоубийственной.

– Кольцов.

Представляться своим полным чекистским званием «полномочный представитель ВЧК, комиссар…» ему не захотелось. Да и не было в этом никакой необходимости. К тому же он все еще никак не мог привыкнуть к своей высокой должности.

Изо дня на день Кольцов ждал новых транспортов с реэмигрантами. Но шли дни, потом недели. Пограничники и сотрудники оперативного отдела Региструпа сообщали в ВЧК о небольших – десять-пятнадцать человек – группах, которые доставляли к советским берегам на своих фелюгах и яхтах контрабандисты. Это был нищенский улов, который вконец разочаровал Кольцова. Он надеялся на значительно большее.

Но постепенно Кольцов начал осознавать, что после того, как «Решид-Паша» покинул турецкие берега с первой партией репатриантов, Врангель не сидел сложа руки. Он однажды понял, что уступил агитационное поле большевикам, и стал срочно исправляться. По крайней мере об этом красноречиво свидетельствовала листовка, о которой ему рассказал полковник Бурлаков. Он вспомнил также небольшую брошюрку, которую видел в информотделе Региструпа – «Кладбище по имени Крым», изданную врангелевским агитпропом вскоре после бегства белых из России.

Рассказ о жестокостях красных в Крыму не был фальшивкой. В книжечке приводились фамилии повешенных, расстрелянных и казненных самыми варварскими способами. Имена этих солдат и офицеров были известны в белой армии.

Что можно противопоставить такой агитации? Какие слова найти, чтобы людей покинул страх и они бы поверили, что такое больше не повторится? Осудить палачей? Покаяться?

Но ведь это будут всего лишь слова. Словам уже давно перестали верить. «Кладбище по имени Крым» – это факт. Ему верят. А слова – это пух на ветру. Куда ветер повеет, туда он и полетит.

Кольцов посмотрел на лежащую перед ним газету «Красное Черноморье». В ней было опубликовано обращение кубанского казака Дзюндзи к своим товарищам, которые все еще оставались на чужбине. Региструп рекомендовал Кольцову напечатать обращение в виде листовки. Но бодряческий тон обращения не понравился Кольцову. Не мог так написать усталый, измученный чужбиной казак, после долгих мытарств вернувшийся на Родину.

«Браты! Казаки! Темные массы людей, не проникнутые сознанием, что такое советская власть и какова ее программа, пошли за офицерами и генералами-поработителями…».

Кольцов брезгливо поморщился. «Какая бойкая, бодряческая гадость, это обращение. Надо бы найти время и зайти в редакцию газеты, посмотреть на этого борзописца. Пусть хоть извинится перед казаком, имя которого он измарал своей бессмысленной трескучей болтовней».

Он подумал, что, судя по всему, и его листовке не очень поверили там, в Галлиполи. Какой непростой оказалась эта работа! И с какой легкомысленной готовностью взялся он за нее. Ему казалось все таким простым: напишет текст листовки, ее отпечатают и доставят туда, на другую сторону Черного моря. И пойдут в Советскую Россию караваны судов с реэмигрантами.

Кольцов отбросил газету и с огорчением подумал, что этими двумя пароходами вернулись только те, кому не нужны были никакие слова. Они, возможно, и не читали его листовку. У них, вероятнее всего, уже не было иного выхода: или возвращаться в Россию, или смерть. Но таких мало. Его задача – вернуть тех, кто колеблется, или тех, кто еще не утратил надежды на новый освободительный поход Врангеля в Россию. Какие слова найти для них? Чем убедить?

Что-то он делал не так! Суетился, хлопотал, недосыпал ночей, но, как оказалось, отдача была почти нулевая. Надо в корне перестраивать работу. В первую очередь до мелочей разобраться в том, что происходит на той стороне, во врангелевском лагере? Возможно, так он найдет ту единственную ниточку, потянув за которую распутает целый клубок.

С чего начинать?

Не откладывая задуманное в долгий ящик, он отправился в информационный отдел Регистрационного управления (Региструп) или, как его еще с издевкой называли, «Мертвый труп». Начальник Региструпа Ян Давидович Ленцман распорядился ознакомить Кольцова со всеми интересующими его материалами, касающимися внутренних политических процессов в российском зарубежье.

В шестнадцатом спецотделе Кольцов провел не один день, разбираясь в залежах интересных, но не идущих ему в дело материалах.

После того как зарубежная эмиграция поняла, что новый поход Врангеля на Москву откладывается и вряд ли когда состоится, ею постепенно овладевала надежда на многочисленные повстанческие движения, которые стали возникать в Советской России. Антибольшевистские эмигрантские организации стали активно подталкивать французское правительство на помощь различным антибольшевистским объединениям. С такими просьбами к французам обратились Керенский, Савинков, Шульгин и генерал Глазенап.

Керенский возглавил антибольшевистскую организацию, в которую входили бывшие русские политические партии от кадетов до эсеров. Они надеялись вызвать народные мятежи и восстания внутри Красной армии.

Савинков возглавил антибольшевистскую организацию, созданную русским политическим комитетом в Польше. Он действовал совместно с украинским правительством Петлюры. Савинков и Петлюра рассчитывали на военную интервенцию в Украину, Белоруссию и в северные и северо-западные районы России.

Намерения Савинкова и Петлюры импонировали Шульгину, за спиной которого стояла довольно большая часть влиятельной русской интеллигенции.

Генерал Глазенап поддерживал планы германофильских кругов в Берлине. Он намеревался создать из бывших врангелевских частей полицейские армии, в удобное время вторгнуться в Галицию и идти дальше, на Киев и Москву.

Все это было интересно, но для Кольцова представляло куда меньший интерес, чем армия Врангеля в Турции. Но ничего конкретного по армии Врангеля он пока не обнаружил.

Девушка, сидящая на первоначальной разборке писем, подошла к Кольцову, сказала:

– Взгляните! Быть может, вас это заинтересует?

Письмо было совсем недавнее: комиссар Франции в Константинополе М. Пеллё обращался к генералу Врангелю. Каким образом оно оказалось в Региструпе, никто не знал. Девушка предположила, что, скорее всего, оно было найдено среди бумаг, изъятых у репатриантов. Но самое главное: у кого в кармане оно хранилось, выяснить, к сожалению, так и не удалось. Впрочем, само письмо тоже представляло для Кольцова определенный интерес.

М. Пеллё писал генералу Врангелю: «Господин генерал! Мое правительство, проинформированное мною об отправке двух судов с репатриированными русскими беженцами, предписало мне предпринять все необходимые меры по формированию новых конвоев не только в Россию, но и в другие, заинтересованные в рабочей силе страны. Например, в Бразилию и Аргентину.

При этом вы должны исходить из того факта, что Франция в ближайшие дни может прекратить всякие бесплатные поставки продовольствия русским беженцам. Под беженцами мы подразумеваем всех русских людей, как то: солдат, офицеров, чиновников, представлявших когда-то русскую армию, а также других лиц.

С уважением М. Пеллё».

Читая это письмо, Кольцов вспомнил прочитанное совсем недавно, похожее по смыслу. Его писал военному министру Франции директор департамента политических и торговых дел Перетти де ла Рокко. Он обращал внимание министра на неудовлетворительное санитарное состояние русских и настаивал на том, чтобы без особых задержек все русские, находящиеся в Турции, как можно быстрее были отправлены домой.

Вывод, который сделал из всего прочитанного Кольцов, был следующий. Противостояние между Францией и Русской армией зашло слишком далеко. Французы поняли, что, поддерживая Врангеля, они участвуют в подготовке новой войны, которая никому не была нужна. Поддерживать же антибольшевистское подполье в России Франция не отказывалась. Дело это было малозатратное, не слишком афишировалось и не наносило Франции почти никакого морального ущерба.