Париж просыпается очень рано.

Еще только едва-едва посветлеет на востоке небо, окрестные крестьяне уже сгружают со своих одноконных колымаг или из старых, донельзя изношенных автомобилей сборные столы, деревянные конструкции, которые затем накроют выбеленной солнцем и дождями парусиной, – и получатся торговые палатки. Их устанавливают на каком-то свободном городском пятачке. И едва только выглянут из-за домов первые лучи солнца, эти самодельные базары заполняют пришедшие за покупками парижане.

Чего только здесь не увидишь! Нежное розовое мясо и кольца покрытой светло-коричневым загаром колбасы соседствуют с похожими на артиллерийские ядра головками сыра, только час назад выдоенное, еще теплое молоко – с творогом. Тут же рядом гуси, утки, индейки ощипанные, помытые, лоснящиеся своей масляной белизной. А дальше фрукты и овощи, которые издревле произрастали на этой земле, и здесь же, вперемешку с ними, неведомые до сих пор парижанам авокадо, маракуя, манго, папайя, батат.

А рыба! Фауна едва ли не всех рек и морей представлена здесь, на этом крошечном парижском пятачке.

Чуть в сторонке, не мешая основному потоку покупателей, пристроились торговцы духовной пищей и экзотикой. Здесь можно купить антикварные книги, старинные открытки, дагеротипные семейные фотографии (даже портреты вождей Парижской коммуны), граммофоны, чугунные утюги, фарфоровые статуэтки, хрустальные и глиняные вазы, отнюдь не редкие старинные монеты и медали, кляссеры с марками… Словом, здесь можно отыскать даже то, чего, казалось, вообще не существует на свете.

Особый ряд заполнен только что срезанными цветами. Уварова поразило не только огромное их количество, но и разнообразие видов, сортов и размеров. Но больше всего – обилие самых невероятных, самых диковинных их расцветок.

Михаил Уваров закончил все свои дела и сегодня вечером должен уезжать. Ему не спалось, он еще до рассвета вышел из отеля и пошел бесцельно бродить по пока еще пустынному городу. Когда совсем рассвело, обошел несколько возникших на его пути базарчиков, удивляясь количеству и приятной свежести выставленных крестьянами на продажу товаров, но также опрятности, чистоте и вежливости продавцов.

Прийти на рю Колизее, где проживали Щукины, он собирался немного позже, когда Николая Григорьевича уже не будет дома: консульству в последние месяцы приходилось работать ежедневно, без выходных. Война разметала россиян по всему белому свету, но по каким-то неизвестным причинам большинство из них всеми правдами и неправдами стремилось добраться до Франции и где-то осесть. Многим удавалось обосноваться в Париже, поэтому здесь образовалась самая большая русская колония, и с каждым днем она, к неудовольствию французских властей, все разрасталась.

Правда, уже появились беженцы, которые, помыкав по белу свету, решили вернуться домой, в Советскую Россию, и никакие запугивания их не страшили. Таких было пока немного, консульство ими не занималось, поскольку не имело с новой Россией никаких юридических связей. Отмахнуться от них тоже было трудно, они требовали помощи в возвращении домой. И Николай Григорьевич Щукин всех пожелавших вернуться в Советскую Россию стал посылать во французское отделение Лиги Наций, где некоторое время назад норвежский полярный исследователь, а сейчас один из основателей Лиги Наций Фритьоф Нансен был назначен комиссаром по репатриации беженцев и военнопленных. Он обеспокоился судьбами русских беженцев, разбросанных Гражданской войной по всему миру, и стал им всячески помогать, главным образом в возвращении на Родину. Многие из них оказались на чужбине без документов, и Нансен ввел в обиход свой так называемый «Нансеновский паспорт», который постепенно стали признавать большинство государств мира, с трудом даже Советская Россия.

Еще пару часов побродив по утреннему городу, Михаил вышел к рю Колизее. Там же, на базарчике, купил большой букет белых роз и направился к знакомому дому с венецианскими окнами на первом этаже. Щукины жили на третьем.

Дверь Михаилу открыла Таня. В просторном халатике, из-под которого заметно выпирал округлый животик, она несколько изменилась: уже не выглядела той миловидной девушкой, которую он видел в начале осени. Исчезла некоторая угловатость, ее лицо отражало тихое спокойствие.

– Здравствуй, Микки! Папа мне сказал, что ты здесь, и я надеялась, что ты непременно зайдешь.

– К сожалению, было много глупых, бессмысленных дел, на которые я потратил пять дней. Но с плохим настроением я не смел явиться к тебе.

– Значит, у тебя сегодня хорошее настроение, – сделала вывод Таня. – Я угадала?

– Да. Я ждал, когда все эти глупости, эти хождения по чиновничьим коридорам закончатся и я увижу тебя. Ты очень похорошела. Не зря говорят, что такое положение украшает женщину.

– Ты уже успел заметить, – улыбнулась она. – Да, у меня будет ребенок.

– Позволь узнать, кто этот счастливец?

Таня передернула плечиками:

– Разве это важно, кто он? Есть я, будет ребенок. Я хотела иметь малыша. А остальное… разве это важно?

– Моя мама говорила, что счастье – это когда есть и тот, третий.

– Нет третьего, а я счастлива. Значит, бывает и такое.

– Я не согласен. Это неправильно.

– Не будем об этом! – попросила Таня. – Почему ты не раздеваешься?

– Хозяйка не приглашает.

– Извини. Ты с порога начал ненужный разговор. Раздевайся, пожалуйста.

Михаил вручил Тане букет, снял фуражку, шинель. Таня тем временем уткнулась в букет, тихо сказала:

– Господи, а пахнут так же, как и у нас, в России, – и лишь после этого оглядела Михаила. – Знаешь, а тебе очень идут полковничьи погоны. Папа тоже мне это сказал.

– Спасибо.

– Проходи сюда, на кухню. Ты ведь не завтракал? Чай? Кофе?

– Все, что предложит хозяйка.

Она проворно заметалась по длинной, похожей на пенал кухне: поставила в вазу цветы, открывала и закрывала кухонные шкафы, и уже через пару минут на столе стояли тарелки с колбасой, сыром, вазочка с конфетами, красивая серебряная сахарница. И при этом она без умолку говорила:

– Знаешь, кухня – мое любимое место. Я тут вяжу, читаю, иногда прямо в кресле немножко подремлю.

Вскоре запел чайник. Она разлила в чашки кофе. И лишь после того, как они сели друг против друга, Михаил спросил:

– Ты помнишь мое письмо? Я прислал его тебе в Стамбул.

– Еще бы! Я берегу его, – лицо ее стало веселым. – Я выучила его почти наизусть. Оно было такое милое, такое по-мальчишечьи влюбленное. Мне девочки даже немного позавидовали… Ты помнишь Рождественских?

– Да, конечно.

– Анюта, когда я дала ей его прочесть, сказала: «Я думала, что такая любовь – только в романах, в пушкинские времена. А оказывается, и сейчас тоже бывает», – и Таня счастливо, но грустно улыбнулась.

– Помню ее. Хорошенькая такая. Но уж очень серьезная, рассудительная.

– Она – в маму, та тоже такая. И представь себе, Анюта совсем недавно вышла замуж. Мне созналась, что вышла не по любви, хотя мечтала о большой и чистой, как в твоем письме.

– А я и сейчас тебя люблю, – вдруг сказал Михаил. – Может быть, даже больше, чем тогда. Поверь мне, это правда.

– Что уж теперь, – и Таня тряхнула головой, словно отгоняя от себя прошлое.

– И я приехал сюда не просто в служебную командировку, – продолжил Михаил. – Я очень долго ждал этого случая. Я приехал, чтобы просить твоей руки. Выходи за меня замуж, Таня. Я буду безмерно счастлив и сделаю все для того, чтобы и ты была такой же счастливой.

– Ты сумасшедший, Микки. Ты разве не понял: у меня будет ребенок. Не твой ребенок.

– Он будет и мой. Я буду любить его так, как и тебя. А может быть, и больше. Я люблю детей. У меня два младших брата. Мама говорила, что я за ними ухаживал лучше, чем и няня, и гувернантка.

– Они в Лондоне?

Таня попыталась изменить тему разговора, но Михаил это сразу почувствовал.

– Я потом. Потом я тебе все расскажу. А сейчас я жду ответа. Это серьезно.

– Я понимаю, – сказала Таня. – Я отвечу тебе искренне и правдиво. Я люблю тебя, Микки, но как друга. А люблю я совсем другого, отца своего ребенка. Попытайся меня понять.

Михаил долго молчал, потом решительно сказал:

– Я, кажется, догадываюсь, о ком ты говоришь. Но его уже нет в твоей жизни. Нет, и уже никогда не будет. Не обманывай себя. Похоже, той, прошлой России уже не вернуть. Есть другая Россия, но тебе в нее путь заказан.

– Никто ничего не знает. Жизнь сложнее наших фантазий. Все еще может случиться, – тихо, но твердо возразила Таня.

– Он из другого мира. Он твердый и упрямый большевик. То, что произошло, его и таких, как он, рук дело. Россия в руинах. У нее нет будущего. Мир отвернулся от большевиков. На что ты рассчитываешь?

– На Бога.

– Если бы он был, он не позволил бы большевикам превратить великую Россию в пустыню. Там люди пухнут с голода, я это знаю не по слухам. Они фанатики. Они не сумеют управлять такой огромной и сложной страной. Они погибнут.

– Вот видишь, ты же сам говоришь: они не сумеют. Значит, рано или поздно все вернется обратно.

– И ты готова ждать? Может, десятилетия. И встретишься с ним глубокой старухой.

– И буду счастлива, что встретилась.

– Ты такая же фанатичка, как и он.

– Я просто люблю. Похоже, что навсегда.

– Извини, я представлял себе этот наш разговор совсем по-другому, – мягче сказал Михаил. – Я думал, ты выйдешь за меня замуж хотя бы для того, чтобы исчезли сплетни и пересуды, чтобы не трепали по углам доброе имя твоего отца.

– Я их не слышу. Отец тоже умный человек, не станет придавать значения всему этому. Налетает ветер – пошумят деревья, улетит ветер – и снова все вокруг тихо и благостно. Разве не так?

– Нет, не так. Ты выходишь за меня замуж, и ты, и твой ребенок – вы проживете счастливую и обеспеченную жизнь, у твоего отца будет достойная старость. О них подумай.

– Подумала, – Таня уже не спорила. Она приняла решение и говорила теперь тихим и спокойным голосом: – Я поступила на курсы модельеров женской одежды. Мне это нравится. Со временем открою свою швейную мастерскую. И будем тихо жить, как все.

– Ну и ну! – вздохнул Михаил.

– А тебя, Микки, я считаю своим верным другом. И если ты не отвернешься от меня…

– Не отвернусь, – как клятву произнес Михаил. – И что последует?

Таня улыбнулась:

– Будем дружить до старости.

– Не знаю ни одного случая, чтобы влюбленный в женщину мужчина просто дружил с нею. Он, наверное, захочет иметь от нее детей…

– Я же сказала: дружить.

Михаил понял: продолжать сейчас с Таней этот разговор бессмысленно. И у него, и у нее еще есть время. Оно расставит все по своим местам. Во всяком случае, сейчас было для него не лучшее время просить ее руки. Она пока еще витает в облаках, но не пройдет много времени, и она опустится на землю.

Потом она извинилась: у нее сегодня курсы. Михаил, подождав, пока она собиралась, пошел ее провожать. Они какое-то время погуляли по Парижу, он довел ее до двери ателье, и она, помахав ему рукой, скрылась за дверью. А он пошел к себе в отель, чтобы забрать свои вещи и идти на Восточный вокзал. «Восточный экспресс» уходил в Стамбул в пять часов вечера.

Во второй половине дня в Париже похолодало, сеял мелкий и нудный дождик. И у него тоже было такое же мрачное настроение, как и эта погода. Поездка в Париж, на которую он возлагал столько радужных надежд, оказалась на редкость неудачной.

Под дремотный перестук вагонных колес «Восточного экспресса» Михаилу не спалось. Он вновь и вновь перебирал в памяти все встречи в Париже и тоже еще раз подвергал их жестокому анализу. Предстоящая встреча с Врангелем не радовала его. Петр Николаевич ждал от него утешительных новостей, а он везет разочарование. Впрочем, почему разочарование? Врангель хотел узнать, от кого идет провокационный шантаж по отношению к его армии. А он лишь узнал: в высших правительственных кругах Франции вопрос о разоружении Русской армии и переводе ее в статус беженцев до сих пор не рассматривался. Это то единственное, что он может сказать Врангелю. Слабое утешение, но все же…

Еще он может рассказать Врангелю о слухах, которые бродят в эмигрантских кругах. Они исходят от тех, кто уже успел хорошо прижиться во Франции, нашел в ней свое место. Они смирились с поражением и вновь возвращаться в разрушенную и разграбленную Россию уже не хотят. Они выступают против войны. Но это только небольшая часть прочно обосновавшихся во Франции россиян. А что думает остальное большинство? Вряд ли они поддерживают успешных соотечественников. Нужно ли знать это Врангелю, Михаил никак не мог решить.

И еще одно сомнение не покидало его: следует ли Петру Николаевичу рассказывать о встрече с Милюковым, о его пессимистических выводах? В конце концов, выводы, которые он сделал, строятся опять же не на известных фактах, а лишь на ощущениях, слухах, наблюдениях. Другой журналист из этих же ощущений, слухов и наблюдений может сделать совершенно противоположные выводы.

Нет, пусть Милюков опубликует свою статью, тогда он просто покажет ее Врангелю. А сейчас… сейчас, по выводу того же Милюкова, у Русской армии есть чуть ли не пол года безмятежной жизни, которую Петр Николаевич может целиком посвятить подготовке Русской армии к новому походу на Россию.