Глава восьмая БЕСПРЕДЕЛ: ПЫТКИ И КАЗНИ
Белые-белые стены, белый потолок, белая, как смерть, подушка, белое одеяло. И даже дверь белым покойником примостилась в углу.
«Где я? Наверное, уже жмур. Мать, покойная, как-то по-пьянке сказку рассказывала про белую смерть, которая убежала от алкаша, услышав о его последнем желании. Не могла его выполнить смерть. Побелела от ужаса, а алкаш тем временем удрал с того света за опохмелкой, да так и не вернулся в могилу. Видно, и за Колькой сейчас смерть придет. Он ей за
даст желание такое, от которого она сама сдохнет. Но со смеху. Умирать в слезах умеют старухи. Фартовые и в последний час должны смеяться… Но что это? Муха? Да какая толстая, хоть ты ее на сковородку вместо курицы… Ишь, лярва, ногами дрыгает, камаринскую выделывает, что чувиха во хмелю!.. Знать, не совсем сдох. Иначе — откуда муха? Их на том свете не водится, одни черти да фартовые», — думал Колька, приходя в сознание.
Тихо скрипнув, открылась дверь. Белая фигура шла к койке, неся что-то белое в руке.
Дамочка хотел встать, но не смог и пошевелиться.
«Крышка!»— подумал в ужасе. Но вглядевшись, увидел подошедшую девушку. Над белым халатом щеки в ярком румянце, пухлые губы, серые глаза.
— Чувиха! Мама родная, я ж тебя за смерть принял! — признался Дамочка.
Медсестра рассмеялась:
— Ожили? А теперь давайте ягодицу.
— Чего тебе дать? — не понял Колька.
Медсестра откинула одеяло, легко повернула Дамочку на бок, протерла спиртом место укола, ввела иглу.
— Слушай, дай мне на зуб то, чем ты жопу балуешь. На что добро изводишь? Иль девать некуда? Я враз покажу, как спирт потреблять надо.
— Спокойно, больной, — укрыла девушка Кольку и пошла к двери.
— Стой! Ты не отказывайся. Принеси стаканчик, не то…
— Лежите, вам спиртное вредно, — закрылась дверь.
«Больной? Это как меня угораздило им стать? — трудно припоминал Дамочка весь свой последний вечер. — Ну да, чувихи принесли три поллитровки вермута. Ну да разве это много"? Бывало, и втрое больше перепадало. Но в этот день клевых чуваков не удалось закадрить. А дальше — спать лег. Потом жара. Нечем было дышать. Все в огне. Но откуда ему взяться в Колькиной комнате? И как он оказался здесь? Нет, пи хрена непонятно. Но где кенты, чувихи? Что с ними? И почему он не может пошевелить ни рукой, ни ногой?» — думал Дамочка. И только тут почувствовал резкую боль откуда-то снизу.
Кольку охватил ужас. Впервые он испугался за свою жизнь. Кто и как мог его отделать? Почему не помнит, как оказался здесь? А может, это сон?
Конечно, сон. Ну кто это ему, фартовому, не во сне, а по здравому, станет жопу спиртом натирать. Такое лишь в дурном сне и приснится. Уж что-что, а спирт, он не запамятовал, чем пить надо.
Кольку клонило в сон. Сказался укол. Во сне он снова вернулся на Сезонку, к кентам и чувихам, рассказал им про недавний сон о мухе, спирте и чувихе с иглой.
«Малина» смеялась, пила и пела. А Дамочке никто и глотка не дал.
— Пить, — тянулся Колька к бутылке. Но се отнимала Фея и, высадив вино до дна, смеялась в лицо.
— Пить, — взялся Дамочка за стакан. Но он оказался без дна.
— Пейте, — подняла его голову медсестра и, приложив к обгоревшим губам стакан, дала воды.
Колька не сразу понял, что перед ним медсестра. Она расплылась в белом тумане светлым пятном.
Сколько таких дней между жизнью и смертью, сном и полубредом прошло, он не помнил. И лишь когда резкая боль сковывала сердце, в сознании четко срабатывало, что с ним что-то случилось.
Когда в один из дней он окончательно пришел в себя, то увидел пронзительный луч солнца, протянувшийся из окна.
Дамочка уже лежал в палате не один. Рядом койка. Па ней — фрайер в синей пижаме.
«Сосед, что ли? — подумал Колька вслух. Тот повернул голову н Дамочка узнал Дядю.
Григорий Смело» попал н больницу без сознания после ранения. Потерял много крови. Анна первые два дня дежурила у постели неотлучно…
Когда в палату принесли Дамочку, Дядя хотел уйти из больницы, но врачи не пустили, да и сам увидел, как выставляли носилки с Дамочкой больные из других палат, едва узнав, кто станет соседом.
— А, черт с ним, — махнул рукой Дядя и остался в палате.
— Дядя, а ты здесь как примазался? От кентов? — спросил Колька.
— Сам по себе, — нехотя ответил Григорий.
— Мне болтали, что тебя ожмурили по случайности. А того, кто тебя гробанул уже в жмурах, Привидение грохнул.
Дядя слушал молча.
— Ты хоть знаешь, что с тобой? А я никак не додую. Целый я иль нет?
Дядя откинул одеяло и, глянув на сжавшегося в комок Кольку, сказал:
— Целый, как собака.
Дамочка от этого известия сразу повеселел.
— Кто тут Кириченко? — вошла медсестра и объявила Дамочке, что к нему пришли родственники.
В палату лохматым вихрем влетели чувихи. Не все. Всех не пустили, не поверили, что столько у Дамочки жен.
Девки принесли портвейн, колбасы, много других харчей. И, перебивая друг друга, даже не оглянувшись на Дядю, стали рассказывать, что случилось в ту ночь:
— Бензином барак был облит. Потому сразу загорелся. А двери в комнатах чувих, как и Колькиной, подпертыми оказались. Первой стала гореть Колькина комната. Потому — они ничего не поняли поначалу. А сообразив, вышиблн окна. Колькину камору открыли. Вытащили его, горящего. Сами чуть не задохнулись… И отправили его в больницу. Справлялись каждый день о нем.
— А где кенты? — осведомился Дамочка.
— Трое живы. А пятеро — сгорели. Не успели мы…
— Где ж теперь живете, чувишки вы мои? — пожалел их Дамочка.
— Чего ж тут? Не мы одни так решили. Старуха неподалеку от нас сковырнулась. А у нее дом был. Мы в нем теперь кайфуем. Мусора хотели нас выкурить, да мы их подогрели. Теперь отмазались. Живем — на большой. Кенты — в двух комнатах, в других трех — мы. У бабки детей не было. Вот и стали мы у нее хозяйками, — сказала Фея.
— А общак? — спросил Колька.
— Оглобля спас его, — созналась Фея.
— Чего ж раньше не пришли, лярвы! Я из-за этого ночами не спал. Давно бы одыбался, если б знал, что цел общак, — разозлился Дамочка.
— Тебя фартовые ищут. И нас спрашивали, где ты? — с опаской оглянувшись на Дядю, шептала чувиха,
Дамочка весь вспотел.
— Берендей не смылся?
— Он-то тебя ищет.
— Пусть бегом бежит! — облизал Дамочка сухие губы. И, глотнув из бутылки, сказал, оттопырив губу: — Уж я с него сдеру свое!
Едва Берендей протиснулся на следующий день в палату, Дамочка, протянув к нему ладонь, потребовал.
— Гони! Иль думал, что некому стало должок вернуть? Да я и сдохнуть не мог, покуда его не получил. Гони! Не тяни резину.
Берендей вытащил из-за пазухи сверток.
— Поправляйся, кент!
Дамочка просиял от радости. Он так давно не видел купюр, да еще столько! Нет, с таким наваром не годится болеть. Надо
скорее домой, на Сезонку. Несколько хороших попоек враз поставят на катушки.
Берендей разглядывал Дамочку так, словно видел его впервые.
— Кто ж мне красного петуха пустил, неужели шальная баба за чувака? Иные грозились тем. Но не насмеливались. Боялись. А может, тот фрайер, какого мы пристопорили в тот вечер? Не сам, конечно, «малина» его отплатить могла, — то ли спрашивал, то ли размышлял вслух Колька.
— Сыщем. Из-под земли найдем, — не хотел тревожить Кольку Берендей.
— Пятерых кентов потерял. Сгорели. Не могли вырваться наружу. Меня чуть не загробили. И все ж живой я! А раз так — изыщу с падлы. За все! На сходе! Я его, паскуду, всюду достану. Мурло запомнил.
— Не ерепенься. Духариться будешь, когда поправишься.
Не один ты; как и положено фартовым, вместе беспределыциков сыщем. По нашему закону судить будем. Сходом, — подтвердил Берендей.
В это время в палату вернулся Дядя. Увидев его, Берендей от удивления встал:
— А я думал, что тебя уже нет…
— Все того хотели, — хмуро бросил Дядя через плечо и прошел к своей койке.
— Так на меня чего бочку катишь? Я о том деле ничего не знал.
— И то ладно, что не стал заодно с Привидением, — отмахнулся Дядя.
— Оп того не хотел.
— Не темни, в тот вечер он меня сам пришить хотел. Да сбил я ему кайф, — хмурился Григорий.
— Слушай, Дядя, никто тебя жмурить не думал. Мы теперь много кентов из-за беспредела потеряли. Выловить, накрыть их нам надо. Чтоб все по закону было. Теперь каждый фартовый дорог. Даже те, кто в больших делах не бывал, — покосился Берендей на Дамочку.
— Кого еще уложили? — встрепенулся Колька.
— Это на Сезонке узнаешь. А теперь не буду стопорить вас. Кенты ждут, — встал Берендей.
В коридор он вышел вместе с Дядей. Они о чем-то долго говорили в тенистом углу больничного двора.
/(идя то мотал головой, то смеялся во весь голос, держась:»а живот, то говорил шепотом с Берендеем, будто делился секретом.
Колька, глядя на них, сгорал от любопытства и зависти.
— Меня обошли. Западло Дамочка. Свои дела обговариваете, я вам уже не кент, не фартовый. У, скорпионы! А я из-за вас, из-за тебя, Берендей, вляпался в эту заваруху, шкурой поплатился. А ты — целехонек! И еще от меня секреты заводишь, змей! Ну, дай только оклематься! Все припомню! Заткнул мне пасть тремя кусками! Да мне их на латки не хватит нынче, — достал Дамочка деньги и онемел. Не три, тридцать кусков отвалил ему Берендей! От такой неожиданности Колька потерял дар мыслить. В маленьком лобике его все перепуталось, перемешалось. Он гордо выпятил вперед грудь коленкой: — Ох, видать, и я гож в крупные акулы, раз мне такой куш отвалился! Видать, знатно я того фрайера отделал, если столько отломилось. Да за такой навар можно и еще один пожар перенести! Только чтоб в жмурах не остаться, а то кто ж гудеть будет? Да за такое я всю Сезонку насмерть напою. Нет! С такой мошной не стану здесь валяться. Смоюсь. Сегодня же, — лихорадочно тряслись руки Дамочки.
Колька стал искать свою одежду под койкой, в тумбочке, но ничего не находил.
— Черт, неужели меня в чем мать родила сюда привезли? Где мое барахло? — возмущался Дамочка.
Он так расстроился, что стал швырять табуретки в дверь, как это с ним по пьянке случалось на Сезонке. На шум пришла нянечка. Увидев беспорядок в палате, укорила мягко:
— Лечат, лечат вас здесь, а в благодарность свинство получают.
— А ты не гавкай, старая транда, лучше вякни, куда барахлишко мое подевала? Иль на базаре спустила за бутылку? — уставился на нее Дамочка.
— Да у тебя, видно, мозги сгорели. Какое барахлишко? Тебя даже без шкуры привезли в реанимацию. Никто не верил, что жив останешься. А ты — барахлишко… Дурак совсем, — приводила нянечка палату в порядок.
— А если я сорваться отсюда хочу, в чем мне идти, голиком по-твоему?
— Куда тебе идти? Дай шкуре прирасти, тогда и беги. Никто держать не будет.
Дамочка решил сбежать на Сезонку в больничной пижаме.
«Что шкура? Да я врежу хорошенько с кентами — она намертво возьмется», — думал Колька.
Ночью, когда Дядя заснул крепким сном, Дамочка завернув сверток с деньгами в полотенце, убежал из больницы.
Дядя, увидев утром пустую кровать, понял все без слов. И рассчитавшись за пижаму и полотенце, посмеялся в душе над обалдевшим от денег фартовым. Вспомнил, как и сам, впер
вые получив крупный куш, всю ночь не мог заснуть, боясь, что стянут у него навар кенты.
Берендей словно знал, — не улежится Дамочка в больнице с деньгами. Смоется. И ждал его в новом жилище в окружении чувих.
Колька чинно, как и подобало хозяину, расположился в кресле покойной старухи. Слушал рассказ Берендея о том, что случилось на следующий день после пожара на Сезонке.
— Мы с Привидением поняли, чьих рук это дело. И решили зашухарить гастролеров. Я уже в хвосте висел и надыбал хазу, где они остановились. Их бабка пустила. Ночью мы с кентами I! Привидением навострились туда. Все шло, как по маслу. Со всех сторон хату взял на шухер. Беспредельные голиком в окна лезть стали. Ну, тут мои кенты подоспели. Взяли троих. Я один остался у крыльца. Сообразил, что хозяин в окно не полезет. Глядь, и верно, кто-то из двери шмыгнул. И во двор. За сарай скокнул. Я — за ним. А у него — пушка. Крикнул Привидению, чтоб стопорнуть фрайера вместе. Так тот, падла, три «маслины» в меня выпустил. Но мимо. Привидение шваркнул его по калгану. И только тогда мы его взяли. На пожар соседи бабкины очухались. Могли застукать всех. Мы фрайеров под микитки — и в тайгу. Лафа, что она рядом. Ну, а потом… Мы ж думали, что те, остальные, сгорят. Оказалось — не всех накрыли. Двое — в деле были. И Кляп уцелел. Фортуна его уберегла, да думаю — ненадолго. Знал бы ты, кого мы с Привидением накрыли. Самого Удава! Он, сука, твой бардак подпалил. Раскололи мы его.
Берендей умолчал о всех подробностях той самой короткой ночи за все время в Охе.
Когда фартовые взяли беспределыциков и поволокли в тайгу. он вместе с Привидением долго не мог подступиться к Удаву. Тот понял, что попался в капкан сродни тому, который сам ставил на щипача и сутенера Дамочку. Он едва не задушил Привидение, сбив его с ног. Он был в полупрыжке от леса. По Берендей нагнал. Удав защищался по-звериному отчаянно, зная, что в этой драке ставка слишком велика. Проиграть ее — потерять жизнь. Иного не могло быть. И потому, собрав в комок псе силы, боролся за это единственное, что было у него своим, не отнятым, не украденным.
Берендей, упав на корягу спиной от удара Удава, коротко охнул. В спине — будто сук остался. Но тут же, оттолкнувшись от коряги, влепил в челюсть Удава всю тяжесть своего тела, вложенную в кулак. Привидение только тут добавил свой коронный удар сверху, по темени.
Удав упал, как срезанный. Его сразу же подхватили кенты.
Уволокли в темноту тайги, заткнув рот мокрушника колючим комком мха.
Берендей и Привидение оглянулись на горевший дом. К нему уже мчались со всех сторон люди из соседних домов.
С ведрами, лопатами, они спешили спасти старуху, которую гастролеры убили, покидая дом.
Не оставлять свидетелей — таков закон Удава. И, обхватив шею приютившей их бабки, сдавил коротко.
— Теперь пусть спасают тебя, — бросил он вполголоса хозяйке, уже не слышавшей его.
Беспределыциков приволокли фартовые в самую глухомань. Здесь кричи, плачь иль смейся — никто не услышит. Ни радость, ни горе не с кем разделить.
Хмурые ели, обступив маленькую поляну-пятачок, о чем-то перешептывались между собой. Словно спрашивали друг друга, что понадобилось здесь людям? Зачем в глухую ночь будоражат они сон тайги?
Удава фартовые определили отдельно от других беспредельщиков. Но на виду.
Раздев его донага, так велел Привидение, фартовые плюхнули его под ель, голым задом на муравейник, оживший вмиг, едва человечье тело коснулось их.
Накинув тугие петли на шею, руки и ноги, фартовые привязали Удава к стволу могучей ели.
Изо рта выбили мох, чтоб отвечал на вопросы. Но душегуб молчал.
Лишь через полчаса, когда муравьи, проникнув в тело, стали грызть его изнутри, Удав застонал. Лицо перекосила боль.
— Кто хозяин вашей кодлы? — улыбаясь, спросил его Привидение.
— Кляп, — едва выдавил Удав.
— Покажь его!
— Хрен в зубы! Нет его! Теперь уж смылся. Не накроете, — взвыл Удав от боли.
Муравьи сплошь покрыли его тело. И ликуя, что никто им не мешает, пировали вволю.
— Где Кляп? — подступил Берендей к Удаву.
— Отвали, падла!
Привидение изо всей силы наступил своим сапогом на колено мокрушника. Оно хрустнуло, переломилось.
— Где Кляп? — рыкнул Привидение.
Удав прокусил губу до крови.
— Где Кляп? — сломано второе колено.
Теряя сознание от боли. Удав выдавил!
— Смотался на Тунгор.
— С кем? И зачем? — занесен сук над запястьем руки.
Удав вобрал голову в плечи:
— С мокрушником, какой шофера грохнул у геологоразведки. Кликуха — Боксер.
— Когда прибудут?
— Ночью сегодня, — бледнел Удав.
— Где общак?
Мокрушник рассмеялся из последних сил.
— Хрен вам! Не знаю!
Удар по запястью и — нечеловеческий крик потряс тайгу. Удав изжевал все губы. Но второй удар по локтевому суставу заставил заговорить:
— Кляп держал общак сам. Никому не показал, где он. И я не знаю.
— Не темни! Уж тебя не проведешь, от тебя не спрячешь. Говори, падла! — занес Привидение корягу над вторым запястьем.
— Один хрен — хана мне! Ничего не знаю…
Привидение не промедлил. Удав стонал хрипло.
— Где общак?
— В сарае, что возле дома. Там вырыта яма. В ней…
— Темнит! — вырвалось у беспределыцнка, которого стерегли поодаль. Он так боялся, что и его ждет участь Удава…
Петли, стягивавшие плечевые суставы, тут же натянулись. Облепленная муравьями грудь Удава выгнулась колесом. По ней Привидение прошелся корявым, увесистым суком:
— Где общак?
— Да я вам его покажу. Приведу и отдам. Только кончайте уж сразу. Не тяни резину, — срывался голос все того же бес- предельщика.
— Век бы тебе свободы не видать. Знай наперед, какой ты гад, давно бы пришил, — хрипел Удав, задыхаясь от боли.
Муравьи уже прогрызли ему кишечник и в уголках рта мокрушника закипела кровавая пена.
— Сдыхает, а грозится, падлюка! — хотелось выжить беспределыцику.
— Заткнись, выкидыш бляди! Я еще сдохну ли? А вот тебе точно крышка будет, — стихал голос Удава.
Вот мокрушник заорал так, что фартовые поспешили заткнуть ему кляп. Но поток крови вытолкнул его. Удав пытался вдохнуть, но захлебнулся, заклокотал горлом. Глаза его стали вылезать двумя облезлыми пуговицами.
— Нажрался чужой крови до усеру, а своей задохнулся, — не унимался беспределыцик, видимо, не раз битый Удавом.
Тот еще слышал. Повернул голову, хотел что-то сказать, да смерть помешала.
Остальных беспределыциков, едва с них стали сдирать тряпье, забил озноб, один — опаскудил исподнее.
— Фартовые, за что? Мы ж под «маслиной» были с Кляпом. Отпустите!
Того, который обещал указать общак, Привидение отнял у кентов:
— Сгодится фрайер. Этих — кончайте, — указал на оставшихся.
Короткие удары, короткие вскрики — и вот уже мертвецы завалены одной громадной корягой.
Тайга, глядя вслед уходящим фартовым, качала верхушками проснувшихся деревьев, то ли осуждая, то ли удивляясь жестокости, на которую не было способно ни одно из ее порождений.
— Шустрей надо! Без общака Кляп не смоется. Это — как пить дать. Там и накрыть его сможете с Боксером. А я что, я только форточник. Меня под примусом держали. Пером, «маслиной» грозились. Вот так и сдыхал со страху каждый раз, — семенил беспределыцик впереди всех, радуясь тому, что жив. Вот только надолго ли? — вздрагивали спина и колени.
«И что теперь с этим мокрожопым делать?» — думал Привидение, шагая через пни и коряги.
Когда фартовые вышли из тайги в город, беспределыцик, оставшийся в живых, показал рукой в противоположную сторону:
— Туда километров пятнадцать идти надо. Пехом.
— Темнишь, паскуда? Ты что ж, хочешь навешать нам на уши, что два мешка купюр ваш Кляп пер туда, к черту на кулички? Будто ближе не могли. Да вас по пути мусора не раз ухлопали бы. Ни хрена ты не знаешь, где общак, — вытащил Привидение финку и передал Шило со словами:
— Кончай мудака.
— Пришить успеете. Я вас точно к общаку приведу. Зачем мне темнить? Я ж его не заберу с собой. Пусть он не сгниет дарма, — защищался беспределыцик.
Берендей загородил его собою от Шило и Привидения. Вступился:
— Верно ботает. Пусть ведет. Коль липу лепил, там и пришьем. А если прав — оставим дышать.
Фартовые лишь под вечер добрались к месту. У таежного озера, глубоко под корягой, был спрятан общак Кляпа.
— Почему он его тут определил? — не понимал Привидение.
— Хозяин это место присмотрел. Я по случайности узнал, — дрожал беспределыцик.
— Лопаты на место. Положите в кустах, как были. И все остальное — тоже. Общак с собой возьмем.
— Фартовые, у меня к вам слово есть, — попросил беспределыцик, уловив добрую перемену в настроении.
— Вали, — отвернулся Привидение.
Беспределыцик прижался к коряге, заговорил глухо:
— В очко я проигран был Кляпу. В Александровске еще. Тогда он велел мне с ним на гастроли ехать. На два года. Потом обещал отпустить. Через месяц мое время кончается. Отпустите меня. Ведь я вам общак отдал. Под это отпустите.
— Отколоться? Ну, такому не бывать! — вскипел Шило.
— В делах я неудачливый. Сыпался. Били меня, мусорам сдавали. Кляп выручал, а вы — не станете. Пришьете. А какой понт от того и вам и мне? Как на духу каюсь. Отпустите.
— Чего захотел, мразь! Я тебя отколю зараз! — шипел Шило.
— Отвали! — прикрикнул на него Берендей и, отослав беспредельщика ближе к озеру, предложил Привидению: — Жмурить этого фрайера нет толку. Давай с хвостом отпустим пока. Захочет с Кляпом свидеться, предупредить, хвост его и грохнет. Ну, а коль отколоться хочет, он себя выкупил общаком. Давай с ним по закону нашему. На чем засыпался, тем и спасся.
— Хочешь, чтоб твой кент его в свою «малину» сфаловал? — не верил Привидение.
— Своего кента посади ему на хвост, — предложил Берендей.
— Слушай, кент, нельзя его в откол. Чую, хреново для нас это кончится. Шухарилой оставим, пацаном, но не откольником. Знает он много, — не соглашался Привидение.
— Битого не бьют. Коль не примазался он нутром к «малине», пусть катит на все четыре.
— С четырех и легавых жди. Сам сботал — неудачник. Засыплется и нас заложит. Давай накроем Кляпа здесь. Он про своего кента, заложившего общак, все выложит. Тогда и решим, что с ним делать, — предложил Привидение.
— Заметано. Пусть по-твоему, — согласился Берендей.
Фартовые оглядели корягу. И, оставшись довольными работой, приказали всем укрыться получше в кустах.
— А ты, Шило, беспределыцика паси, чтоб не смылся. Он нам хозяина расколоть поможет, когда тот нарисуется. Упустишь фрайера — на калган укорочу, — пообещал Привидение.
Шило, смекнув все разом, кинулся к беспределыцику. Загнал
его за кочки, под кусты. Пообещав, если тот пошевелится или перднет ненароком, посадить его на перо.
Вечер опускался над озером, не торопясь. Он укрыл синью дальние сопки и, словно обнимая фартовых вместе с озером и тайгой, заглядывал в лицо каждому последними лучами солнца.
— Какая у тебя кликуха была? — спросил Берендей у беспредельщпка.
— Гнида, — ответил тот, не смутившись. И добавил: — По кайфу Кляп назвал.
— Етит твою, что ж с того? По трезвой мог иначе. Знать, ты и впрямь говно, если кликуха такая подлая, — сморщился Шило.
— Я вам такой общак помог сорвать, какого этот фрайер в глаза не видел. Чего он меня, как пацана, шпыняет? Я, что ли, не могу шваркнуть? Да вам такой навар, как наш общак, года три сколачивать пришлось бы Без меня кто бы вам засветил сто? Кляп теперь на мне оторвется, если смоется от вас. А не он, так Боксер. Обоих их вам не накрыть, — говорил Гнида.
— Не вякай, падла. Чего хвост поднял? Не гоношись. Мы не Кляпово, свое замели. Усек, паскуда? Не разевай хлебало. Без тебя знаем, что делать надо, — оборвал подошедший Привидение Гниду.
Когда тьма подступила к озеру вплотную, фартовые попрятались так, что даже сове невозможно было бы обнаружить здесь людей.
Наступала ночь…
Берендей, как и Привидение, понимал, что Кляп сначала придет к пепелищу. О пожаре его некому предупредить. Не найдя там кентов, поймет, что их накрыли либо пришили всех. Кляп, конечно, знает, что сам по себе дом не загорелся. Искать кентов не станет. Опасно. Самого пришить могут. А значит, придет сюда. За общаком. Без общака, конечно, не уйдет из Охи. А в том, что он слиняет отсюда надолго, никто не сомневался. Новую «малину» скоро не сколотишь. Скоро только подзалететь можно. А Кляп — не фрайер, это понимали фартовые и к встрече с ним готовились заранее.
Тихо кричит в кустах испуганная куропатка. «Кто мог в ночи согнать ее с гнезда?»— вслушивался Берендей в каждый звук и шорох. Но нет, это лиса, вон тявкает ошалело. Помешал ей кто-то куропатку сожрать. Но кто?
Молчит земля под ухом Берендея.
Привидение к стволу ели словно прирос. Не пошевелится, не вздохнет. Напрягся, напружинился. Сверлит темноту насквозь.
Кенты, что собаки, дышать боятся. Ждут. Ведь Кляпу ночью не надо обходить город тайгой, давать непомерный крюк, как
им — днем, от глаз подальше. Этот привалит быстро. Напрямик через город — час ходу. Ловушку здесь он не ждет. Нарисуется враз. Только хватай его. Да и попробуй не накрой! Привидение до самой жопы с живых шкуру сдерет.
Тихо… Слышно, как стонут, скрипят деревья. А одно по-особому плачется. Будто с детьми, прощается с молодью. И вдруг со всего размаха падает на землю ничком. Отжило, отболело, отмучилось.
Гнида вздрогнул от неожиданности. Быть на стреме в тайге, да еще ночью, ему ни разу не приходилось. Здесь все непредсказуемо. Дерево падает, не предупредив, лиса — и та по-собачьи брешет. Куропатка — как малахольная орет, словно кент перед пушкой у виска. Никаких нервов не хватает. А тут Шило шилом в бок воткнулся. Перо наготове. На кого? На Кляпа иль на Гниду? Пойми теперь.
«Эх, и не повезло же мне! Кляп теперь оторвется на моей шкуре за общак. Думал, выпустят фартовые на радости. Ведь навар-то какой! Да не вышло, сорвалось, застопорили, падлы! А на что я им, если подумать? С таким общаком на материке — лафа! Да и я не прозевал бы. Взял бы свое там, в могиле. И слинял бы подальше. А что если Кляпа расколют? Если он скажет, что никогда не держал весь общак в одном месте и, разделив пополам, спрятал в двух местах. Тут и на кладбище? Нет, Кляп не засыплет себя, даже перед пушкой. Да и не это фартовым надо. Им и найденное по кайфу. Но там, в могиле, даже больше, чем здесь. Половина — в иенах и долларах. Того общака на три жизни хватит. Можно купить чистенькие ксивы, устроиться по ним на судно и — слинять в первом же порту, когда в загранку выпустят… А что как Кляп туда пойдет? На кладбище? Сначала тот общак возьмет. А уж потом сюда нагрянет? Общак Боксеру перепадет. А мне — битый козырь? А вдруг и вообще сюда не придет, покуда тот не определит. Ведь в Охе не останется после пожара. Слиняет, курва, как пить дать. И даже не подумает, что здесь его засада ждала. А может, так и лучше? Хотя, чего ж тут хорошего? Останусь на бобах. И ни хрена за душой. Кому я без присыпки нужен? Ни одной бляди. Даже себе самому. Ни выпить, ни пожрать не на что. В дело? А с кем? С этим, что ль?» — косился Гнида на Шило, собакой стерегущего и ночь, и беспределыцика.
«Ну и кента фортуна подкинула. Из пасти — что из жопы, не продохнуть. Вот бы его к Кляпу подкинуть, пришил бы тут же. Да после него путевого фартового неделю до визгу отпаивать надо. Чтоб все вредности Шила вытравить. И с чего это от него вонища такая? Утроба, видать гниет. Хуже дерьма прет от гада. С таким не то что в дело — в одной «малине» быть западло. Нет, хоть я и Гнида, а с этим фрайером одну ночь нюхать не могу. Уже до блевотины надышался его вонью», — решил беспределыцик и, повернувшись на живот, хотел ползти к Берендею.
— Куда, падла? — зашипел Шило, ухватив Гниду за голову.
— Заткни свою вонючую пасть! Не то Кляп тебя еще в Оке учует. Приморил, курва! — заблажил Гнида.
— Захлопнись, пидер! — навалился Шило на беспредельщика.
— Чего сцепились? — подскочил Привидение.
— Не могу с этим дохляком. Воняет хуже жмура, — простонал Гнида.
— Захлопнись! Развернись костылями к его мурлу и не дыши. Не то сам завоняешься, — предупредил фартовый.
Гнида моментально развернулся И через секунду все стихло.
Гнида теперь дышал полной грудью. Он не слушал ночь. Да и зачем? Ведь если Кляпа накроют эти фрайера, то он попадет меж двух огней. А это, конечно, не лучше, чем попасть в лапы Удава, останься он в живых. Уж этого он терпеть не мог с самого начала. Да и тот Гниду едва переносил. Держал под пером не раз. И все грозил, что снимет с него шкуру и пустит на кредитки.
— С меня хоть кредитки, с тебя одно говно, — всегда одинаково отвечал он Удаву. Тот, сморщившись, подходил, поддевал его куда-нибудь костляво-каменным кулаком, и летел Гнида в угол. Там канал долго, молча копил зло на Удава.
О, сколько раз, проснувшись ночью, хотел перерезать финачем горло этому фрайеру! Но тот, словно чувствуя, тут же просыпался. И посылая грязным словом Гниду, бил его в лицо шершавой грязной пяткой.
Бывало, караулил Удава в кайфе. Но тот всегда знал меру и никогда не перебирал.
Гниду Удав бил за каждую оплошку. Бил жестоко, до крови. Никто за форточника не вступался. Такое в «малине» Кляпа считалось западло.
«И все ж ожмурить не смогли. Самих пришили. И Удава, как гада, казнили. «Маслину» на него не стали терять. Перо не замарали. А как он орал, даже вспомнить жутко. Наверно, когда вот так сдыхают, это хуже самого страшного мордобоя», — вздрагивал Гнида и думал в ужасе: а что ждет его?
Шило пихнул его коленом в зад:
— Не дрыгайся, — прошипел зло.
Привидение переступил с ноги на ногу. Ступни и колени занемели.
«Придет, паскуда. Куда ему деваться. Сейчас кайфует, что от петуха сумел слинять. Но как тварюга смог из Охи выбраться, мусоров обвести? Ведь на Тунгор и нам попасть не просто. Да и где он там банк сорвет? Теперь все пути лягавые стерегут. А может, стемнил Удав? Но и Гнида сказал, что туда смотался фрайер. Кого он там пришьет? Вот, блядво, и удается ему грабануть! С мокрым делом сухим выходит, гнус! Тут же на сраном ларьке кенты сыпятся. И что за фортуна у них такая? Его ж, паскуду, и мусора накрыть не могут», — думал Привидение.
«Своими руками прихлопну гада. За все враз. И за кентов, которых засыпали мусора, и за лажу перед «малиной». По нитке, по нерву из падлюки душу выпущу. Казню всем кентам на диво. Они такого не видели еще», — придумывал месть Кляну Берендей.
Он слушал землю и просил ее скорее прислать сюда того, из-за кого натерпелась много лишений его «малина».
А ночь смеялась в ответ каждому криками лесных обитателей.
И вдруг… Берендей весь в слух превратился. А может, это собственное сердце стучит так похоже? Ведь бывает, что оно, шальное, подслушав мысли, само себя тешит.
Берендей вглядывался в темноту ночи.
«Ни черта не видно. Но шаги уже ближе. Их слышно четко. Видно, хорошо дорожку знает. Нигде не спотыкается. С закрытыми, значит, мог бы прийти. Но почему один? И кто это? Кляп или Боксер? Ведь в одиночку корягу не сдвинуть с места. Да и сколько сможет взять один фрайер? Хотя не в клифт же взять собрался», — размышлял Берендей.
Привидение тоже шаги услышал. Напрягся.
— Вали, падла. Меня не минешь…
Под корягой кенты вдавились в землю. Носами в корни дышат.
Идет. И они услышали.
Шило гадюкой застыл. К прыжку приготовился. Коронному.
Вот только Гнида умирал от страха. Недолгую, видать, отсрочку у смерти выпросил. Какой она будет?
Шаги уже слышны всем фартовым, они вбиваются гвоздями в уши, тело.
«Шкуру лохмотьями снимать буду, по частям. За все навары, что отнял у нас. За каждую удачу твою, за все наши беды. Ох уж и выпущу юшку из тебя. Иди, паскуда, рисуйся на перо!»— ждал Шило, сгорая от злобы и нетерпения.
Молчала тайга. В ночи горланила сойка, запутавшись в ветвях. Но вот и она стихла. Лишь шаги. Они уже близко. Видно плотную фигуру человека. Он идет напрямик уверенно, не боясь
ничего, не вслушиваясь, не вглядываясь в темноту. Но ведь на то она и ночь, чтобы наказывать безрассудную неосторожность…
Человек поравнялся с елью и только пригнулся, чтобы пройти под ее лапой, как удар по голове с нечеловеческой силой швырнул его на землю. В тот же миг к нему кинулся Шило. Прыжок… И что-то короткое, яркое, грохнуло в глаза. Нестерпимой последней болью резануло затылок. Шило, обливаясь кровыо, упал на жертву, которой впервые за свою жизнь не мог причинить зла.
Лишь Гнида понял, что произошло, и теперь лежал, не дыша от страха. Он знал, что ни в одно дело никогда не брал с собой пушку Боксер. Его подводило зрение. Сбитое ударом на ринге, оно так и не восстановилось. И Боксер всегда мазал по цели, не попадая в нее даже с нескольких шагов. Надеялся лишь на убийственную силу кулаков. А про запас, на всякий случай, брал с собой финач, который редко пускал в ход.
Свои не станут стрелять в Шило. Это было бы понятно даже пацану. Гнида уже побывал в переделках и многое усвоил.
Кляп. Он где-то близко. Совсем рядом. Фартовые поспешили и снова поплатились кентом.
Трещит валежник под ногами, фартовые догоняют Кляпа. Но Гнида знает, что это бесполезно. Кляп — не олень. Он не станет бегать по тайге, чтобы схлопотать «маслину» в спину. Он коварен, как рысь.
Около Боксера два кента. На шухере. Чтоб не смылся. Им велено, чуть что, пустить в ход перо без раздумий.
Боксер скоро пришел в себя. Увидев стопорил, понял все сразу. Лежал тихо, как ему кенты приказали. Не рыпался.
Помыкавшись по тайге с час, вернулись фартовые, матюгаясь так, что головы деревьев краснеть стали.
— Что, падла, доскакался? Куда твои Кляп смыться хочет теперь? — подошел к Боксеру Привидение.
— Чего ж с опутанным ботаешь? Ты развяжи. Тогда мы на равных потолкуем. Иль ссышь? — стиснул кулаки Боксер.
И тут на Привидение нахлынул кураж. А может, решил он доказать кентам на что способен.
— Развяжи курву! — приказал фартовым.
Боксер мячиком подскочил. Привидение стоял перед ним ощерившись, потирая кулаки.
— Иди, блядюга! Я с тебя юшку вместе с говном выбью, — улыбался главарь.
Боксер не предупреждал. Молча подцепил Привидение в челюсть. Но не в полную силу, примерился, пощупал.
Фартовый устоял, попер буром. Ухватил Боксера за голову,
хотел вбить его в землю, как гвоздь. Но тот вывернулся и коротким ударом рассек кожу на скуле.
Почувствовав на себе силу Привидения, решил не шутить и сократить время схватки.
Удар в сплетснпе пошатнул, но не сшиб с ног. Боксер изумился. Его кулак — будто железо колотил. От такого — падали с катушек все, кто нарывался на ярость Боксера. Этот же — лишь едва заметно качнулся. И впервые холодок страха прошел по сердцу.
Испугавшись, Боксер влепил кулак под дых. Привидение согнулся пополам, и — тут же — новый удар разбил ему бровь: хлынула кровь.
Когда-то за подобное Боксера несколько раз дисквалифицировали. Но здесь — не ринг. Это — ордалия: кто кого — «законник» или беспределыцик? Какого из воров фортуна оставит жить, чтобы убивать… Привидение отскочил, разогнулся, стал дышать. А Боксер уже готовил решающий удар, которым не раз ломал челюсти. Сделал вид, что ударит справа в голову. Привидение невольно прикрыл рукой левый висок. Боксеру только это и нужно было, он ринулся вперед, на короткое решающее сближение с рослым противником.
— Он левша, фартовый! Левша он! — услышал Привидение голос Гниды.
Боксер, по природе своей тяжелодум, узнав бывшего кента, растерялся ка мгновение. Его хватило Привидению: сцепив свои кулаки крепче обычного, обрушил их на темя случайного в его жизни фрайера. Что-то хрустнуло. Изо рта, из носа, из ушей Боксера хлынула кровь. Он рухнул, открыл рот пошире, но слов уже не было.
Обшмонав, кенты взяли у Боксера свой навар, содрав с него, вдобавок к пухлому портмоне, золотые часы и перстень-печатку.
Наскоро закидав его землей под корягой, ушли, досадуя, что упустили Кляпа, за которым так долго охотились.
— Один он остался. А что в одни руки? Ни одно дело не провернешь. Засыплешься, как последний фрайер. Ни на стрему, ни на гоп-стоп некого. Ему теперь два пути. Либо линять с Сахалина на материк, либо здесь «малину» заново сколачивать. В откол он не пойдет. Не сможет без фарта, — рассуждал Берендей.
— У меня в Охе ему не обломится никто. Это заметано. Вся зелень и та моя, — говорил Привидение.
— К тому ж без общака остался. А без «кислорода» кого сфалует? — согласился Берендей.
— Лучшего кента моего загробил. Шило. Самого надежного! Ох, и отплачу за него! Тот и на том свете не успокоится, покуда не словлю Кляпа, — погрустнел Привидение.
— Недолго ему кайфовать, — откликнулся Берендей.
— Одно не могу усечь. Я четко уловил шаги одного. Откуда же второй — Кляп взялся? Почему я его не слыхал? — удивлялся Привидение.
— Хозяин всегда впереди себя пса посылает. Чтоб на случай засыпки самому выжить. Свою дорогу всяк выверяет по-своему. И я так делал. Но ему не иначе, как Удав такое давно присоветовал. Так оно вернее. Пса можно найти, сфаловать. Свою жизнь без него уберечь труднее. Да и для надежи лучше, — объяснял Берендей.
— Я не про сявку. Я про шаги. Как я Кляпа не усек?
— А как ты мог его засечь, если в дело путный фартовый никогда громыхалки не наденет. Это для пацанов, шестерок. Настоящий фартовый на дело в мягкой обувке из натуральной кожи «шевро» пойдет. Ее не слыхать. И следа почти не оставляет. Так — пятна и все. Лягавые да и прокураторы слепок с такой размазни не возьмут. А с жесткой — как два пальца обоссать. Тут же изобразят… И размер, и особенности приметят. Узнают, в какую степь косолапишь, на какую ногу хромаешь, и даже рост вычислят, проклятые…
Привидение, вздохнув, глянул на свои пропыленные, потрескавшиеся полуботинки. Их оп не снимал давно. А пора бы. И впрямь, громыхали они так, что только теперь Привидение понял, от чего его жизнь столько раз едва не оборвалась.
— Куда же теперь его черт потащит? Прокунда треклятая! Считай, меж пальцев просклизнул. Пушкой у самого уха бухнул. А глянул, и ни хрена не увидел. Как провалился, стерва! — ругался Привидение.
— Теперь умотает из Охи.
— На какие шаньки? Мотать с пустой мошной?
— Так он с Тунгора. Что-то снял там?
— Этим только карман запылил. Я думаю, вернется он к коряге, — говорил Привидение.
— Судьбу свою два раза только дурак испытывает. Кляпа ты таким не назовешь. Этот не попрется. Смекнет, что мы и общак накрыли, и Боксера его ожмурили. Зачем же переть туда, где навара нет, — не соглашался Берендей.
— Фартовые! А как со мной? — решился подать голос Гнида, трусивший сзади.
Берендей остановился. Привидение рукой махнул остальным:
— Погоди,
— Кент, а и верно. Ведь ухлопать фрайера этот беспрсдельщик помог. Вовремя вякнул, — подал голос Берендей.
— И общак засветил. Полным. Дал опередить Кляпа, — спешил набить себе цену Гнида.
Скинув с плеч мешок, Привидение сел на пень. За ним кенты, решив отдохнуть, растянулись на траве.
Берендей, положив пиджак, набитый по карманам и за подкладкой доверху пачками купюр, оседлал его.
— Послушай, кент, — впервые обратился Привидение к Гниде, как к равному: — Что ты — без «малины»? Гнида да и только. Любой лягавый тебя в шоры возьмет. Ну что ты — в отколе? Фрайер? Будешь тянуть резину до конца, греметь пятаками, выгадывать, что купить, махорку иль пиво? А хазу где сыщешь? Без нее тебя мусора загребут на первой лее лавке. Жаль мне тебя. А потому — беру! Хоть ты и Гнида. Еще не вошь, но в фартовые годишься. Кликуху тебе дадим путевую. Шустряк, к примеру, — подсказывал Привидению его могучий интеллект.
— Не надо. Послужил я вам. Отпустите, Сам хочу. Уж как сладится, так и будет. Не гож я в «малине». Страху во мне много, помирать боюсь. Я пристроюсь куда-то втихаря. Много ли Гниде надо? — лопотал беспределыцик.
— Да пусть отвалит, — надоело Берендею,
— С гниды вошь получается. А она, стерва, кусать умеет без разбору. И фартовых, — не соглашался Привидение.
— Я отработал вам свое, — канючил Гнида.
Привидение смотрел на него, усмехаясь:
— Заметано. Отваливай. Ну, а чтоб не клял нас, возьми на первый случай, — протянул Гниде несколько пачек червонцев и внимательно наблюдал за беспределыциком.
Тот не торопился взять. Не веря в услышанное, твердил:
— У меня ксивы заготовлены давно. Я с ними — куда хочу.
— Хватит трандеть. Бери и смывайся. Но помни, засыплешься — забудь про нас. А заложишь — вытяну хоть из-под земли и утворю, как с Удавом. Усек?
— Усек, — сгреб Гнида купюры за пазуху.
— Дура! Так фрайера деньги прячут. Глянь, как пузо топорщится. В клифт положи. В подклад. То тебе напослед. И постарайся не попадаться нам на глаза, — предупредил Привидение.
Гнида переминался с ноги на ногу. Не знал, как уйти.
— Чего топчешься, как усравшись? Отваливай! — отвернулся Привидение, впервые в жизни отпускавший по доброй воле в откол фрайера.
Не хотелось. Но что делать? Держать его силой? Вон Кляп держал, а он его и заложил при первом удобном случае. И не
просто заложил, а и общак высветил… Не вспомнил, что из рук Кляпа жрал и пил. Вот так с любым, коль под припугиванием держать станешь. Да и на что битого бить? Пусть дышит. «Пусть свою удачу ищет сам», — решил Привидение.
— Без хвоста отпускаешь? — удивился один из кентов, глядя вслед уходящему Гниде.
— На что он нам?
— На хозяина может вывести.
— Он Кляпа пуще смерти боится. Тот его заприметил. Да и как иначе мы взяли бы общак без Гниды? Коли свидятся, Кляп этого фрайера пришьет враз. А нам зачем лишний грех? Да и Кляп, чтоб отделаться от Гниды, стал бы нас пасти. Из страха. Теперь же впрямь смоется, — неискренне рассмеялся Привидение, добавив: — Он на шкуре Гниды все зло выместит. За провал на нем оторвется.
— Да как он его встретит? — удивился Берендей.
— Гниду он искать не станет. Тот сам выплывет, как говно из проруби. Не веришь? А зря! Я когда башли ему отдавал, усек, что он не поторопился их брать. Канителился. Хотя ломаться вроде бы без проку. Ведь мы ему его долю дали из общака. А коли в откол собрался, купюры нужны дозарезу. Он же, гад, скорей смыться спешил. О деньгах не ботал. А как дышать стал бы? Значит, имеет заначник, курва облезлая. Либо от «малины» спер, либо еще общак имеется. Иначе о деньгах ботал бы враз, а уж потом — об отколе. Я таких паскуд насквозь вижу, — убеждал всех Привидение.
— Так тот общак Кляп накрыть постарается раньше Гниды, — рассмеялся один из кентов.
— Верно, — согласился Берендей.
— Пусть и делят его промеж собой, — ответил Привидение.
— Так если бы хвост за Гнидой повесить — мы на Кляпа выйдем. Там и пришьем, — спохватился Берендей.
— О том и я соображал, кент. Но теперь Гнида не настропалится к общаку. Светает. Дождется ночи.
— Так где ждать он ее будет? — не выдержал один из фартовых.
— Я его спутал. Купюрами. С ними он осторожным будет. Теперь в каком-нибудь ларьке отоварится. И непременно похиляет в горсад. Нажрется. И за кустами станет ночь караулить. Деваться ему некуда.
— Так купюры крапленые. Это ж те, какие все мусора ищут, — всполошился Берендей.
— Вот-вот. Он это не хуже нас помнит. Потому в магазин не попрет. Где-нибудь на окраине. Там мы его всегда надыбаем, если надо.
— Понятно… И угораздило тебя Боксера уложить, — высказал Берендей запоздалый упрек.
— Я, как и ты, в сраку умен, — оправдывался Привидение.
— Кстати, кент, ты ботнул, что Дядю твои грохнули.
— Ну, да. Было такое.
— Живой он. В больнице с Дамочкой лежал. «Маслина» в плечо угодила.
Привидение смотрел на Берендея ошарашенно. Вскочил суматошно:
— Чего ж язык в жопе прятал? Кляп на него нынче выйдет. Другого хода нет. Шустрей шевелитесь, фартовые! Мне Дядя нужней мошны. Этого прозевать грех.
Берендей ничего не понимал. Ведь Дядя вряд ли мог кентоваться с Кляпом. Они никогда не тянули срок в одной зоне, не были в одной «малине». Этим он поделился с Привидением. Но тот, отмахнувшись, бросил второпях:
— Забыл нумизмата? Его Кляп вместе с Дядей грабанул. И колоться Дядя не хотел. Кляп — не фрайер. Он за спиной Дяди такое отколет, что тебе во сне не привидится. А потому — шустри теперь…
