Книга: Седая весна
Назад: ГЛАВА 1 ХУЛИГАН
Дальше: Глава 3 ЧУЖАК

Глава 2 БОБЫЛЬ

Этот дом стоял враскорячку уже много лет. Он смотрел на улицу тусклыми, запыленными глазами-окнами, какие не мылись много лет подряд. И хотя он стоял рядом с домом Васьки много лет, между собою соседи не дружили.
Ни Катерина, ни Василий никогда не оглядывались на этого соседа, словно там никого не было. Даже из любопытства никто не заглянул за забор, что там делается? Жив ли человек?
Не только Василий, а и другие люди старались не замечать худощавого мужика лет сорока, живущего здесь с незапамятных времен.
Все на этой улице были людьми семейными. Имели жен, детей и внуков, другие даже родителей. Каждая семья дорожила своим укладом, авторитетом среди соседей, берегла от сплетен и пересудов свою фамилию. Этот сосед, да кто ж с ним общаться будет, всякий день приводил в дом новую бабу. Каждая баба много моложе хозяина.
— Во, кобель! Опять новую сучку зацепил! Поволок в свой бардак! — плевались старухи вслед.
— Гляньте, а накрасилась как! Своего, родного не видать!
— Как это? Ты посмотри, на ней даже юбки нет! Вся жопа голая! И не совестно ему рядом идти? — говорили пересудницы.
Мужики, глянув вслед, лишь поначалу завидовали. Живет же Серега! Никто схомутать не может. Какую приглядел, ту и заклеил — приволок в дом не оглядываясь, никого не боясь. Ему и заботиться не о ком, никто не пилит, не гонит в шею на работу, не отнимет рюмку. Сам себе хозяин, — вздыхали украдкой, пожалев об утраченной много лет назад волюшке. Но, оглядев детей и внуков, улыбались устало и светло. Вмиг забывали о непутевом соседе, считая, что семя, не давшее корней, — пропащее.
Но люди не совсем были правы. У Сереги была привязанность в доме — громадный облезлый пес Султан. Его дрожащим комком вытащил из глубокой холодной лужи в начале весны. И, принеся домой, выкормил, выходил, навсегда оставил у себя.
Пес любил и признавал только своего хозяина. Он не прислушивался к мненью улицы. А на баб, появлявшихся с Сергеем, вовсе не обращал внимания. Знал, что у всего живого есть своя радость в жизни. И пес время от времени выскакивал со двора в поисках подруги. Случалось, не возвращался домой до самого утра, и хозяин никогда не ругал, не бил его за это. Понимающе оставлял возле конуры жратву.
Султан охранял двор и дом. Хозяин в его защите не нуждался. У него не было ни друзей, ни врагов, от каких стоило бы беречь Серегу. А женщины… С ними человек справлялся сам.
Собаку не интересовало — плохие они или хорошие. Ни одна из них никогда о нем не вспомнила, не вынесла даже корки хлеба.
Их запахи, голоса и внешность пес не запоминал. Да и к чему? У Сергея их было гораздо больше, чем сучек у Султана. Они появлялись с хозяином под вечер, а утром уходили, чаще — насовсем…
Конечно, дому нужна была хозяйка. Ведь вот снаружи, изнутри зарос грязью и паутиной. В углах многолетняя сырость, плесень завелась. Крыльцо, и то проваливается. Всюду щели, дыры, а Серегу не заботит. Он жил как все закоренелые холостяки. Никогда не стирал, не готовил, не убирал. Он менял носки и трусы, когда от них оставались одни резинки. Простыни, пока переставали отличаться от тряпки у порога. На столе никогда не имелось клеенки. А вместо стульев — чурбаки и ящики.
Зато бутылок гора топорщилась в углу. Всяких. И помойное ведро, из какого еще год назад вываливались окурки и селедочные потроха.
Здесь никогда не было полотенец, чистых ложек, свежей воды. Забыла о своем предназначении печь. Лишь окривелая железная койка, охромевшая на все ноги, еще служила хозяину верой и правдой.
Серегу мало заботили эти мелочи. Его вполне устраивало все. Но однажды… Вот ведь смех… Возвращался, как всегда, с работы затемно, через парк. Увидел на скамейке бабу. Та под дождем мокла. Без зонта и плаща. Враз сообразил — идти ей некуда и никого не ждет. Даже в лицо не глянул, позвал с собой. Та мигом согласилась. Встала, молча пошла следом. Бывало, и раньше он приводил баб отсюда. Случалось, отказывались, другие соглашались. Его не огорчало ни то и ни другое. Пришедшие утром уходили. Серега зачастую не знал их имен и уже вечером не вспомнил бы лицо. Они не интересовались его именем и жизнью. Ни одна не попросила повторную, встречу. Мужик не мог предложить ничего, кроме стакана самогонки, куска хлеба и половины луковицы. Потом вел захмелевшую бабу на кровать. Та утром ничего не помнила. Пошарив по пустым карманам, считала, что спала с импотентом, с каким не было смысла встречаться вновь.
Эта отказалась от выпивки. У Сергея даже челюсть отвисла от удивления.
«А о чем с нею трезвой говорить?» — подумал невольно. И впервые глянул в лицо женщине:
— Может, все же выпьешь, согреешься? — предложил неуверенно.
— Нет, — ответила глухо. И добавила: — Без того горько.
Серега попытался приобнять, утешить. Но женщина стряхнула его руку с плеча, сидела, отвернувшись к окну. Нет, она не плакала, но ее трясло так, что Серега не решился больше приставать к ней. Понял, не пришло время, не до мужиков ей. Что-то непоправимое стряслось в жизни, такое хмелем не зальешь.
— Может, чаю хочешь? — спросил, теряясь, ругая самого себя, что из всех баб в парке зацепил эту.
— Чай? Хорошо бы! — кивнула поспешно.
Серега поставил на плиту кружку с водой. Он
давно забыл, когда в последний раз готовил чай. И теперь мучительно вспоминал, где у него заварка, сахар? Да и имеются ли они вообще?
Женщина поняла, что ждать ей придется долго.
И спросила тихо:
— Один живешь?
— Не совсем. Собаку имею! — попытался отшутиться.
— Давно сиротствуешь?
— Всю жизнь! Сколько себя помню! — уже без смеха ответил хозяин.
— Оно и видно. Давай помогу в доме прибрать. Может, хоть за это на ночь оставишь…
— Тебе некуда идти? Но и я не смогу оставить дольше утра, — сказал, как выстрелил.
— И на том спасибо. Все ж не на улице, — услышал в ответ.
— Тебя выгнали?
— Сама ушла. Мужа застала со Стешкой.
— Выгнала б! Надавала б в бока!
— Кому? Она моя сестра, кровная! А и его не посмела. Сердцу не прикажешь. Выходит, мне не место там. Лишней стала.
— Сколько прожила с мужем?
— Пять лет. Все детей хотел. Да не получилось.
— Сколько ж самой? — подошел Сергей поближе.
— Двадцать пять…
Мужик ахнул. На вид она выглядела много старше.
— Каждый день бил хуже собаки. Никакой жизни не видела. Давно б ушла, да некуда было. Хотела руки на себя наложить. Врачи помешали, откачали, как назло.
— Ох и дура! Свет клином ни на одном мужике не сошелся! Оглядеться надо, бабонька! — выпятил грудь Сергей.
— И кого увижу? Тебя? До утра потерпишь меня в этом углу. А дальше как? И другие не лучше, — отмахнулась устало.
— Что ж у тебя никого больше нет? Ни подруг, ни знакомых, ни родителей?
— Кроме Стешки никого. Мы с ней детдомовские. Где родители и кто они — ничего не знаем. Оно и лучше. Зато ругать некого, что на свет пустили.
— А ты работала? — перебил Сергей.
— Конечно. На овощной базе — рабочей. Зато Стешку на швею выучила. Не чертоломит, как я.
— Она ж мужика у тебя отбила!
— Ну и черт с ним! Хорошо, хоть не на сторону сбежал, в семье остался. Вот только б не колотил Стешку, как меня. Она слабая, не выдержит.
— Ох и глупая! Нашла кого жалеть, сучку!
— Она — единственная родная кровинка! Как мне не думать о ней? Боюсь, тяжко ей придется теперь, а и оставаться с ними не могла.
— Ладно! Живи здесь, покуда лучшее приглядишь. Но ко мне не прикипайся. Я вольный. Ничьей глотки не потерплю. Коли начнешь хвост распускать, тут же вышвырну пинком. Поняла? — кинул бабе в угол замызганное одеяло, сам, раздосадованный, завалился на кровать, ругая себя последними словами: «Ведь вот приютил, а спать одному приходится. Она — несчастная! Не курит и не пьет. Мужиков не признает. На кой черт позвал к себе именно ее? Вот не повезло. Баба в доме, а ночь впустую! Кому признайся — высмеют иль не поверят! Ну да хрен с ней, может, завтра уйдет насовсем. Коли нет, найду повод, как избавиться», — решил Серега и уснул.
Утром он не сразу вспомнил о бабе. Та спала, свернувшись в клубок возле печки.
«Разбудить? А куда ей деваться? Пусть спит. Пока вернусь, ее уже не будет. И забудем друг друга, хотя вспомнить нечего», — шагнул Серега через порог.
 Вернулся он поздно. И действительно напрочь забыл о женщине, какую приютил в доме. Он шагнул во двор привычно и только тут увидел свет в окнах. Удивился, заторопился в дом,
Женщина, успев прибрать в доме, затопила печь, варила картошку, кипятила чайник. На столе в чистых мисках нарезанные огурцы, помидоры, хлеб. Сереге даже не поверилось:
— Ты еще здесь? — чуть не выронил бутылку пива.
— Радуйся, хозяин. Я все ж пол вымыла. А ты, коль не меня, хоть свой дом уважь, — указала на грязные ботинки. Серега сконфузился, вышел в коридор, вернулся босиком, не хотел показываться в рваных носках.
— Давно вернулась? — спросил бабу.
— После работы враз. Ты ж разрешил пожить, — напомнила тихо.
Мужик лишь головой качал. Сегодня он не встретил по пути подходящую бабенку, потому вернулся один. А если б нашел? Как объяснил бы ей проживание этой?
— Садись к столу. Давай поужинаем, — услышал негромкое.
— Как хоть зовут тебя? — спросил бабу.
— Люба…
— Вот это да! Сама любовь ко мне пожаловала, а я ни сном, ни духом, — присел к столу. — Ну, только врубись! Ни на какую похлебку и постирушку не променяю свою волю! Навек, до самого погоста, в холостяках застрял. И ежели вздумала меня схомутать, ни хрена у тебя не выйдет! Так и заруби у себя где хочешь. Поняла? — глянул на бабу искоса.
— Не боись! Не нужен мне мужик! Нажилась в замужестве до тошнотиков. Нынче колом в жены не загонишь. Все вы одинаковы! А потому, никому нет веры моей, — усмехалась Люба, поставив перед Серегой хлеб.
Мужик ел молча. Давно отвык от чужого внимания и заботы. Потому непривычно дергался от поданной ложки, стакана чая.
Он диковато озирался на бабу, какая даже не пыталась привлечь его внимание к себе, как к женщине. Люба быстро поела, убрала со стола, взялась за стирку. Баба не пыталась вызвать Серегу на разговор. И на его вопросы отвечала скупо, коротко.
«Совсем замороченная!» — подумал мужик о Любе и, вопреки недавнему желанию сходить в парк, подышать воздухом, завалился на кровать, обдумывая свое смешное нынешнее положение.
Серега и раньше жил не лучше. Оставшись совсем один после смерти матери, он вскоре женился. Тогда ему едва исполнилось восемнадцать лет. Ей — двадцать пять. Щекастая, большегрудая девка занимала собой половину дома. Проскочить мимо нее в двери, не помяв ребра, Сереге не удавалось. То в сиськах запутается, то в ее заднице застрянет, то в подмышке заблудится, и Верка, вытащив его полуживого, всегда называла мужа задохликом, мышонком, зябликом.
Она была полнокровной деревенской девахой и с состраданием смотрела на Серегу. Нет, Верка не любила его. Просто пришла ее пора стать бабой. В деревне таких — хоть косой коси. А вот парней недоставало. Те, какие были, возвращались из армии уже с женами, либо уходили в город — там создавали семьи. Те, какие оставались в деревне, выбирали девок с хорошим приданым. У Верки ничего особого не имелось, и женихи со сватами проходили мимо их подворья, потому засиделась в старых девах. Таких в деревне тоже хватало. И уж совсем было забросила мечту о замужестве, как под вечер к ней нагрянули сваты.
Когда Верка впервые увидела Серегу, ей стало и смешно, и горько.
— Не-е! За такого — ни в жисть! У него сопли до колен! Сам совсем зеленый! Пока дозреет до мужика, я вовсе состарюсь, а он по соседкам блукать будет.
— Это хорошо, что он слабей тебя! В руках сумеешь удержать. Да и слушаться станет. Поначалу от страха, потом слюбитесь. Дети и не такое сглаживали. К тому ж у него дом в городе, хозяйкой в нем станешь. Соглашайся, дура! Другого не будет! Радуйся хоть этому! Ты — не единственная в свете. Откажешь, пойдем к соседям. У них — двое переспели. Не то любую, обеих отдадут. И ковыряться не станут. А ты останешься одна, как муха на куче! В своей деревне твои ровесники все женатые. Ждать уже некого. Соглашайся. Вначале стерпитесь, потом слюбитесь. Все так живем, — уговаривали сваты.
Сергей, увидев Верку, весь съежился. Ему сразу стало холодно. Захотелось поскорей уйти отсюда, чтобы не видеть эту громоздкую мясистую девку.
— Господи! Что я с нею стану делать? Неужель с такою всю жизнь жить? — дрожал от ужаса, глядя на ее могучее тело.
— Вот чудак! Тебе же хозяйка в дом нужна, а не сикуха! Эта все умеет, все знает. При ней и ты, и дом будете в порядке. А и дети родятся крепкими. Года не минет, как лучше Верки для тебя никого во всем свете не будет.
— Она же старая! — упирался Серега.
— Да ты что, чумной? Она ж как яблочко антоновское. От времени вкусней и краше делается! Этой девке цены нет. Ее в поле заместо коня можно пользовать! Она сама — гору своротит.
— Серега! Послушай меня! На ней, коль припрет, с лесу дрова привезти можно. Запряг в сани и погоняй, вместо кобылы!
Серегу вместе со сватами щедро угостили в Веркином доме. Ему разрешили остаться здесь на неделю, познакомиться с невестой поближе. И через три дня она уже не казалась ему такой огромной. Ночью, на сеновале, где запахи лугов кружили головы, он стал мужчиной, дав слово Верке жениться на ней и обещание сдержал.
Но осенью пришла повестка из военкомата, и его, еще не успевшего привыкнуть к жене, забрали в армию на целых три года.
Честно говоря, он был даже рад возможности вырваться из дома. Положение женатого мужика начало тяготить, и он не раз в душе поругивал крестного за его совет и затею с женитьбой. Тот все опасался, что, оставшись один, Серега собьется с пути.
— Смотри ж ты! Пиши письма! Не ленись! Тебя ждать станем. Не озоруй! Ты ж семейный! — увещевала Серегу Веркина родня. А жена, шлепая мокрыми губами, голосила:
— Как же я без тебя жить стану, родимый ты мой?
Сережка торопливо вскочил в машину, помахал рукой Верке, пообещав ей писать и помнить.
Нет, он так и не привык к ней. Он боялся жены. Ее вид и голос пугали не только Серегу, а и друзей, соседей. Запах пота и безудержный громовой храп по ночам бесили мужика до того, что он убегал спать на кухню. Получив свободу от жены хотя бы на время, почувствовал себя самым счастливым человеком на земле и вмиг забыл об обещании писать Верке письма. Да и о чем писать ей? Как хорошо спится в постели одному, когда не взваливается на него полутонная нога Верки, из-под какой, выбравшись поутру, до самой ночи не верится, что остался жив?
Сергей с завистью смотрел на худеньких, стройных девчонок. Он бывал в увольнительных, ходил в кино и на танцы, где почувствовал, как рано он женился, как неосмотрительно поспешил. А потому решил воспользоваться временной свободой.
Уже через три месяца получил он в письме взбучку от крестного. Тот ругал Сергея за то, что не пишет письма домой.
Серега написал. Коротко рассказал, как ему служится. Просил не скучать, ждать…
Верка не поспешила с ответом. Решила наказать за долгое молчание. Она не призналась Сереге, что в его доме бывает редко. Живет у своих — в деревне. А туда приехал кузнец. Русоволосый богатырь, красавец мужик. И, проходя мимо Верки, то руки пожимает, то подморгнет ей. Все приглашает к себе в кузницу. Она и пришла уже в начале весны. Подручник кузнеца догадливым был. Вовремя отлучился. Неотложное дело сыскалось. А Верка с кузнецом не теряли времени зря. С того дня встречаться стали каждый вечер. За деревней, подальше от чужих глаз. Но от сельчан не скроешь ничего, увидели, догадались, пошла молва по деревне. Верка не переживала и не затягивала потуже вздувающийся живот. Хоть и не от мужа, зато от настоящего мужика, любимого и желанного — родит дите. С тех пор она перестала писать письма Сереге.
Ему обо всем сообщил крестный, обвинив мужика в равнодушии к жене. Сказал, что теперь тот снова одинок, что в другой раз он должен помнить о внимании к бабе.

 

Сергей ему не поверил. Известие об измене жены ничуть его не огорчило, наоборот, порадовало парня, и он пустился во все тяжкие.
Случалось, троим за вечер клялся в любви до гроба. Каждую ночь обещал жениться и все время разным. Но становиться семейным вовсе не собирался.
За увольнительную успевал заморочить головы двоим, троим девчонкам, переспать за бутылку с какой-нибудь бабенкой, назначить свиданья на следующий день нескольким девушкам, познакомиться с новыми девчонками и придумать, как на следующий день удрать в самоволку, чтобы не попасть на гауптвахту.
Скольких девчонок он обабил? Даже сам сбился со счету. Случалось, его били прямо на танцах. Иногда ребята за своих подружек колотили, случалось, налетала девичья свора, и тогда с Сережки летели пух и перья. Эти вламывали не щадя. Знали, где бить, и не жалели. За ложь и предательство, за насмешки и болтовню лупили хуже мужиков.
И тогда, едва заживали синяки, он знакомился с другими девчонками и снова все повторялось.
По-настоящему влюбился Серега незадолго до демобилизации. Но Ирка не поддалась. Она смеялась над ним. На все ухаживания и вздохи, на признанья и мольбы отвечала отказом. Девчонка не замечала его, не хотела видеть. Когда приглашал в кино, говорила откровенно:
— Я себя не на помойке подняла, чтобы с козлом, уродом, недоноском показаться на людях! Иди вон, выблевок!
Хотел влепить пощечину, но не смог. Попытался как-то овладеть силой, девчонку подкараулил в подъезде дома поздним вечером. Ирка так поддела в пах, что черные искры из глаз посыпали. Забыл вмиг, зачем в подъезде оказался и для чего ему была нужна Ирка.
Та даже не выглянула из дверей, не поинтересовалась, жив ли он? И Серега, вместо того чтоб забыть о ней, отступить от девчонки, окончательно в нее влюбился. Сергей стал ее тенью, верным псом. Он сопровождал Ирку повсюду. Она на его глазах целовалась с другими. Он терпел. Ждал, когда сменит гнев на милость, но Ирка не замечала его страданий. Сергей пытался на ее глазах флиртовать с другими, вызвать ревность. Но бесполезно. Его букеты цветов, послания с горячими признаниями рвала в мелкие клочья. Сергей сник совсем и окончательно поверил в то, что он урод, никчемность, недостойная Ирины. Но именно она осталась его болью, мечтой, недосягаемой сказкой.
«Ира! Завтра я ухожу на гражданку. Одно твое слово и останусь здесь навсегда, не поеду домой! Я не могу жить без тебя! Я люблю тебя одну! Поверь! Подай хотя бы надежду! К чему мне жить, если ты не будешь рядом? Я покончу с собой!» — написал в записке. В ответ получил сверток. Прочла! Развернул пакетик дрожащими руками и онемел… Капроновый кусок шнура и четвертинка хозяйственного мыла были завернуты в нем.
Он уехал домой вместе с сослуживцами. И, едва выглянув из окна вагона на перрон, увидел Ирку. Она плакала навзрыд, провожая поезд. И Сергей переловил ее взгляд на своего друга. Она любила его. Но, увы, тоже безответно…
Сергей тогда порадовался ее беде. Ему сразу стало легче. Еще бы! Гордячка Ирка познала его боль. А через пару месяцев, уже привыкнув к гражданке, стал заглядываться на девок. Но через год надоели временные связи. Они выматывали, опустошали не только тело, а и карманы. Да и устал от сухомятины, грязных рубашек и носков, беспорядка и зловония в доме. Решил присмотреть себе жену. Стал выбирать не спеша. Приводил в дом девку и наблюдал за нею. Не торопился заваливать в постель.
Подружки удивлялись перемене. Но ни одна не бралась приготовить или убрать. Никто не взялся за стирку. И Серега с тоской думал, что женится он не скоро, а может, и никогда.
Он сам сажал картошку на небольшом участке за домом, когда услышал за спиной из-за забора голос старухи-соседки:
— Жениться тебе надо, внучок!
— На ком, бабуль? — усмехнулся невесело.
— Путную ищут в огороде, а не в хороводе! Кто ж выбирает жену на гульбищах? Ты серьезно смотри вкруг себя. В доме, где ладная девка живет, — и двор, и дом, и огород пригляженные. Ей не до веселья, голову пустым не засорит. А безделки-свиристелки весь век просрут. Только на то и гожи, что за углами тереться. Глянь на их нонче! Юбка выше сраки, сиськи гольные наружу, морды в красках, сущие черти. Такую в дом ввести грех единый. В голове — опилки, в душе — говно. Коль начнешь заставлять работать иль вздумаешь кулаком проучить, изменять станет или сбежит. От говна никогда толку не получишь, лишь время изведешь, — говорила бабка.
— Где ж найду хорошую? Теперь все одинаковые, — вздохнул Серега тогда.
— Да оглядись! Только на нашей улице хороших девок пруд пруди. Но они — в доме. К ним подход нужен. Они по улице не шляются!
Так-то и приметил Настеньку. Глаза как незабудки, косы русые. Сама из себя пригожая, тихая. Заговорил с нею через забор, девка маковым цветом зарделась. Но, слово за слово, свиданье назначил. Вечером пришла. Погуляв с нею по тихой улице, где все соседи в окна выставились, домой пригласил. Настя отказалась. Дальше своей улицы гулять не пошла. И себя взять под руку не позволила. Лишь через месяц во двор вошла. И враз за веник взялась. Еще через неделю уговорил войти в дом. Там она поняла, как нужна человеку хозяйка. Помогла навести порядок. За три месяца привыкла к Сереге. Да и он старался ничем не оттолкнуть. Забыл прежних подружек. Ни одну в дом не приводил, ни с кем, кроме Насти, не встречался. Поверила ему девчонка. И на Новый год вся улица гуляла на свадьбе. Вместе с приданым пришел за Настей и пес, ее дружок и выкормыш. С самого щенка сама вырастила. Ему Серега сделал конуру, и пес, признав мужика хозяином, охранял дом и двор, сад и огород.
Сергей и сам не знал, любил ли он Настю? Одно помнил всегда, что без хозяйки дом — сирота. А потому лучше Насти никого не искал. Со своею первой деревенской женой он не виделся. Знал, что родила Верка кузнецу двойню девок. Тот, пожив семейным с месяц, сбежал из деревни навсегда. Верка сама растила дочек. О мужиках теперь ни слышать, ни думать не хочет. О Сереге, несмотря на тяготы, ни разу не вспомнила. Да и он забыл ее навсегда.
Ох и хозяйственным стал мужик. За лето обшил дом вагонкой. Поставил крепкий забор. Двор залил и закатал асфальтом, крыльцо закрыл, остеклил, поставил дубовую дверь. Внутри полы перестелил. Оклеили с Настей стены обоями. Печь переложил соседский печник. В доме всякий месяц обновы стали появляться. Холодильник, потом и телевизор, стиральная и швейная машины, пылесос. А Сергею все было мало. С утра до ночи на работе пропадал. Ведь и работал в автосервисе — слесарем. Получал неплохо. Но всегда жаловался, что денег не хватает. Ему не верили. Случалось, высмеивали. Он злился.
— У меня жена беременна! Ее на хлебе и картохе держать не могу! Вот и не хватает заработков! Хоть сутками вкалывай! — жаловался слесарям.
— А чего ноешь и орешь, ровно сам собрался просраться тройней. Твоей Насте не больше других надо! Нужно заработать — оставайся во вторую смену, вкалывай хоть до утра! Но не ной, не погань будущую судьбу своему ребенку. Не жалуйся на неродившегося! — осекали слесари.
Сергей молчал недолго. Он и дома стал сварливым. Изменился не сразу. Каждый вечер вытряхивал из кармана весь заработок и пересчитывал до копейки.
— Это на магнитолу. Это на жратву. Это на мыло и порошки. Тут — на пеленки. Мелочь — мне на курево! — раскладывал деньги по кучкам.
— А на халат? В свой уже не влезаю! — краснела Настя и добавляла: — Тапки мои совсем износились.
— Подклею. Еще поносишь. А халат расшей, как все бабы делают. Беременность не вечна. Родишь, халат хоть выкинь. Его даром не дадут. Он деньги стоит. Иль беречь разучилась?
И женщина, краснея, уходила. Что скажешь и ответ? Сергея ей упрекнуть было не в чем. Он не выпивал, курил мало. Скупым стал не с добра. Ведь жизнь они начали с нуля. А гляди, дом — картинка! И внутри порядок. На стенах ковры, на полу паласы. На потолке люстры, одна другой краше, всякими огнями переливаются. Вот только почему на душе все меньше тепла остается? И для радости — места нет. Не радуют покупки, не греют душу. Чем больше приобретений, тем скупее становился человек. И Настя со страхом думала: что ждет ребенка?
— Это не беда, что муж прижимист. Зато такие любовниц не имеют, из дома не потянут, — успокаивала Настю бабка. И добавляла: — Вот твой дед, царствие ему небесное, дай ему волю, меня вместе с детьми пропил бы. Ничего на свою глотку не жалел. Случалось, год без роздыху чертоломит. Потом в неделю все пропивал. Не только я без халата, дети без хлеба оставались! А ему хоть ссы в глаза! Так что лучше, голубушка моя? Мужики, они все с вывихами. Коль домовитый, значит, скупой, а ежели добрый, то пропойца! А наша бабья доля — все терпеть молча. Лишь бы не бил, из избы не тащил, не устраивал попоек и не таскался с бабьем. Ничего такого за твоим не водится. А значит, хороший человек! — успокаивала бабка внучку. Та, хоть и не сразу, но соглашалась, а ночами плакала. Разве о такой жизни мечтала? Ведь вот даже арбуз боится попросить себе. А так хочется, что во сне видит, чувствует запах. Но даже сонная знает, как ответит Сергей:
— Поешь яблок. Их в саду сколь хошь! Любые сорви! Арбуз денег стоит. А толку от него? Одна вода. Обойдешься…
Сама бы обошлась. Но арбуз нужен был ребенку. Он не хотел знать доводов отца и требовал свое.
— Сегодня арбуз, завтра бутылку попросит! Ишь, еще не вылез, а уже с запросами! Давай выходи! Поговорим с тобой! — ответил Сергей жене на полушутке. Но арбуз так и не купил.
Настя затаила обиду. Нет, она ничего не сказала мужу, но охладела к нему. Женщина не без страха ждала появления ребенка. Какою будет их жизнь с таким отцом?
— Да погоди, Настенька! Дай родиться! Совсем иным человеком станет Сергей. Свое продленье в лицо увидит и полюбит враз. Жизни для него не пожалеет, не то арбуза! Это нынче, покуда не увидел, — жадничает. А там отцовское проснется! Все мужики такие! — утешала бабка.
Сергея на работе жалела и понимала лишь одна — молодая крикливая баба. Она посылала к нему выгодных клиентов, иногда звала на чашку кофе и отчаянно кокетничала с мужиком. Слесари, замечая все, подтрунивали, шутили, мол, сама напрашивается, не теряйся. Пока жена на сносях, стоит и про запас подружку заиметь. Он злился, грубил. Но однажды бес попутал. Поприжал Тоньку на диване. Не вытерпел. С тех пор почти каждый день отмечался с бабой прямо на работе. Их связь давно перестала быть тайной. О ней знали все, кроме Насти. Но и та заметила перемену в Сереге. А тот, возвращаясь за полночь, уже не спрашивал жену о самочувствии. Поев, ложился спать. А утром — бегом бежал на работу.
Настю увезли в роддом на «скорой помощи», какую вызвала от соседей бабка. Сколько ни звонила Сергею на работу, его так и не дозвались дежурные. Он нашел на столе записку жены, когда вернулся с работы:
«Меня увозят. Не забудь ребенка. Ему ты — родной отец. Я прощаю тебя! И жду. Настя…»
А на следующий день узнал, что стал отцом. У него родилась дочь. О том сказали врачи, добавив, что жена находится в тяжелом состоянии и навещать ее пока не стоит.
— Не надо, нельзя, значит; подожду! — ответил Сергей, не поинтересовавшись, что случилось с Настей. Не спросил, может ли он чем-нибудь помочь? Он спокойно уснул, не обратив внимание на протяжный, жалобный вой пса на крыльце дома.
Утром он помчался на работу, даже не позвонив в больницу, не узнал, не спросил о жене и дочери. А вечером в автосервис позвонили из роддома и попросили к телефону Сергея. Тот, услышав, не поверил своим ушам:
— Умерла Настя? С чего? Почему? Вы перепутали! Не может быть! Это ошибка! — уронил трубку.
— К сожалению, не ошибка! Ваша дочь жива. Хорошая малышка. Но ее мать спасти было невозможно, — стал объяснять врач причину смерти, Сергей ничего не слышал и не понимал.
Серега пошел домой, не видя земли под ногами.
— Вот и получи семью! Всего год прожили, а уже вдовец! Ну за что? Почему ко мне хвостом прицепилась проклятая судьба? Другие бабы — вон по скольку детей рожают и живы; а моя — ушла? — пришел к Настиной бабке.
Та, услышав о горе, рухнула на лавку. Долго молчала, уставившись в пол невидящим взглядом, а потом ее словно прорвало:
— Не любил ты ее! Не щадил никого! Ни жену, ни дочь! Только себя знал, супостат! Зачем семью завел, коль вовсе негожий кобель? Все я про тебя слышала от людей. Перед Настей защищала окаянного! А ты угробил ее, змей ползучий! Зачем она за тебя пошла? Уж лучше век жила бы одна!
Серега плакал молча.
— Если б ты любил, она жила бы! Уходят, когда жить не для кого! Ненужной стала! — упрекала бабка.
— Ладно. Я — говно! А дочь? — взвыл мужик в голос.
— Живою надо было дорожить. Теперь чего скулишь? Когда имел — не берег. Потерямши — голосишь. Ты не первый такой! И не последний!
— Что ж делать нам теперь? Как жить? — уронил голову Сергей.
— А как еще? Смотреть буду детёнка, сколько сил хватит. Но и ты подмогать станешь. Без мамки тяжко, да куда деваться? Своя, родная кровинка! — вздыхала бабка.
Дочку привезли на девятый день, когда Сергей, помянув покойную, впервые после смерти жены взялся за уборку дома. Он мыл полы, закатав штаны до колен, когда под окном дома затормозила неотложка. Двое врачей в белых халатах внесли в дом спящую дочь. Они долго объясняли Сергею, как кормить, купать, прогуливать дочку.
— Бабка ею займется. Мне работать надо, чтоб их прокормить! — оборвал резко. Врачи поспешили уйти, забыв попрощаться. Сергей их не благодарил, считая искренне всех медиков роддома виновными в смерти Насти. Он не понимал, что такое обширный абсцесс, из-за чего жена потеряла много крови, о давлении и сердечной недостаточности не слышал никогда. Ему некогда было болеть, а чужие хвори не интересовали. Он был уверен, что врачи «запоролись» с родами Насти, но ни под каким нажимом в том не признаются.
Серега положил дочку на постель, домыл полы. И только собрался пойти к бабке, как она сама заявилась к нему с полной сумкой пузырьков, сосок, пеленок, клеенок, распашонок.
— Зачем столько барахла? — изумился мужик.
— Ты что? Надоть вдесятеро больше! Подгузники и одеяла, горшок и пинетки, чепчики и ползунки! — У Сергея отвисла челюсть. — Все купить надо! Кроватку и коляску, манежик и ходунки!

 

Нынешних детей растят в культуре! — говорила бабка.
— Где я все это возьму? — растерялся Серега.
— Тьфу на тебя, хорек лядащий! Скряга! То для Насти жадничал, теперь и для ребенка зажимаешь? Да разве ты отец? — возмутилась старуха.
Сергей подскочил, как ужаленный:
— Я для Насти жалел? Ах ты, старая лохань! Она у тебя в заморышах жила! Я ей все купил! Глянь! Дом что дворец! Все приволок! Жила королевой! У тебя такое во сне не видела! — заорал мужик, решивший выгнать старую из дома, но в это время закричала разбуженная дочь, и мужик враз понял, сам с дитем не сладит.
Два месяца исполнилось Наташке, а Сергею показалось, что прошли годы. Он не высыпался. Забыл, когда в последний раз был в бане. Едва прибегал с работы, подменял сбившуюся с ног бабку. Грел молоко, стирал пеленки, кормил Наташку, потом выносил во двор подышать свежим воздухом, затем купал, баюкал, напевая такое, что проснувшаяся бабка крестилась на иконы и торопливо отбирала ребенка, стыдя Сергея злым шепотом. Он не знал приличных песен, а колыбельных не слышал никогда. Он радовался, что старуха дала хоть малую передышку, и валился в постель чурбаком.
Сколько он спал? На ноги его поднимал крик ребенка.
— Сбегай за молоком! — посылала бабка. Шесть утра… Самый сон! Мужик проклинал свою жизнь и, цепляясь за заборы, шел к соседям за молоком.
Детский крик стоял в ушах и преследовал его повсюду.
«Нет, не доживу, пока она вырастет», — говорил сам себе. И однажды не добудившаяся его бабка сама пошла за молоком к соседям. Поскользнулась на гололеде, сломала ногу, ее увезли в больницу, и мужик остался один на один с дочкой.
Три дня крутился, как белка в колесе. А на четвертый — сдали силы. Свалился. Проснулся от того, что кто-то трясет за плечо, требуя проснуться. Открыл глаза. Тонька… Та самая… Диспетчер с работы. Стоит и хохочет:
— Укатали сивку крутые горки! Ладно! Давай помогу! Вдовец! — Постирала пеленки, накормила Наташку. И, оглядев, сказала: — А знаешь, она рахитка! Лечить надо! Посмотри, какой у нее живот, а ножки — тонкие, слабые и худые! Она еще долго будет орать…
Сергей и вовсе приуныл. Он с ужасом думал, сколько пролежит в больнице бабка? Если еще с неделю, то не только самому, Наташке на молоко не будет.
— Эх, Сергунька! Жаль мне тебя! Такой мужик пропадает! Ну как ты ее вырастишь сам? Сдай в дом малютки хотя бы на время! Ведь без жены не справишься! — сказала тихо.
— А и верно! — обрадовался мужик и предложил торопливо: — Когда развяжусь, перейдешь ко мне жить?
— Подумаю! — кокетничала Тонька.
В эту ночь она осталась с ним. И Сергей, впервые за все время, не обращал внимания на крики дочери. Он устал от нее. А под утро Тонька предложила:
— Чем тебе возиться с документами, оно ведь только на оформление уйдет с месяц, а там — бабка выйдет, стыдить, отговаривать начнет. Не лучше ли подкинуть ее в дом малютки? Так многие нынче делают, чтобы не мучиться. Положат на крыльцо, к двери, а сами уходят. Ребенка, конечно, возьмут
туда. И вырастят. Если захочешь потом, лет через пять, заберем ее оттуда! — предложила Сергею.
— Подкинуть? Хорошо, если возьмут. А коли начнут искать и найдут меня? Правда, я ее документы пока не успел оформить. Все некогда было.
— Тем более…
— А бабка? Что ей скажу?
— Она рада будет. Да и ты скажешь, мол, новая семья! Хочешь, забирай! Но растить сама будешь. Так и скажи.
Серега смотрел на дочь смятенно. С этой крохой он промучился немногим более двух месяцев и выдохся. Теперь, когда не стало бабки, понял, что вконец обессилел и не потянет дальше непосильную лямку вдовца. Он выложил на дочку много денег. Сбереженья таяли на глазах. А ведь Наташка была совсем маленькой. Что ж будет дальше? Серега любил копить, но не платить. Отдавая деньги — страдал. Он считал, он даже был уверен, что ему они достаются труднее всех.
— В конце концов, это твой ребенок, и ты распоряжаешься ею. Какое право имеет бабка указывать тебе? Она вон свалилась и отлеживается в больнице, а ты мучайся. Хотя тебе и тридцати лет нет. Жизни не видел. Это ее внучка принесла тебе горе! Было б хорошо с нею, не прибегал бы ко мне! Разве не так? — обняла Сергея Тонька. Тот, соскучившись по бабам, соглашался со всеми доводами. Ему так нравилось, когда его жалели. Он готов был слушать Тоньку до бесконечности.
— Тоня! Ты одна на свете всегда понимала меня! Не уходи! — уговаривал Сергей.
— Мне на работу пора! А и у тебя отпуск заканчивается! Так что думай, «мать кормящая», как дальше жить станешь? — сказала у двери.
 — Я придумаю. Приходи вечером! — попросил Серега, вздрогнув от резкого крика дочери.
Вечером она действительно пришла и спросила прямо от порога:
— Ну! Придумал? Решился? Иль будешь прокисать в папашах-одиночках?
— Да хватит с меня! Надо сдать в дом малютки. Должны же там меня понять. Не бесконечен я. А и будет ли лучше, коль мы с Наткой загнемся с голода? Когда подрастет, я ей объясню все, она поймет меня.
— Ну, вот и правильно. Не медли, коль надумал. Чего тянуть? Пора развязывать этот узел, — торопила Сергея.
— Да я и не знаю, где этот дом малютки? — признался мужик.
— Тебя, может, на такси туда отвезти? — язвила Тонька.
— Да пойми ж ты! Я мужик! Выйду один с орущим ребенком. У меня на нее документов нет. Меня любой мент остановит.
— Тюфяк! Слюнтяй! — повернула к двери баба.
— Тоня! Не бросай! — взмолился Сергей.
Баба схватила спеленутую, завернутую в одеяло Наташку, выскочила с нею в двери, бросив на ходу через плечо:
— Ладно! Сама справлюсь…
Тонька торопливо шла по улице. Наташка, глотнув морозного воздуха, мигом успокоилась, перестала кричать. Уснула.
Тонька шла не оглядываясь. Миновав улицу, вышла к троллейбусному кольцу.
— Куда дальше? В дом малютки? Но он обнесен высоченным забором. Да и врачи роддома вмиг узнают ее, вернут тут же. Куда ни подкинь, то же самое, заставят Серегу растить эту гниду. Будь жива ее мать, никто б девчонку не запомнил. Их на день по косому десятку рождается. А вот этих… Ну, чего это я? Вот, самое место для нее! — увидела баба дорогу, уводившую под мост. — Там из-за поворота ни один водитель не приметит маленький сверток. Не услышит крика ребенка. А Сергей и не спросит. От счастья на уши встанет. Человеком, мужиком себя почувствует. Да и мне хватит в любовницах стареть. Годочки идут… А этого Сережку я быстро к рукам приберу, — торопится баба. Она положила Наташку на самой середине дороги — на повороте и заспешила обратно. Тонька, не оглядываясь, перешла улицу, зашла в магазин. Пошла к дому Сергея не по улице, как обычно, а напрямик, через ручей. Баба вошла в дом, резко захлопнув двери.
— Ну как? Подкинула? Ее взяли? Ты проследила? — засыпал вопросами Сергей.
— Она надежно устроена, лучше не придумаешь, — усмехнулась украдкой и только повесила пальто, услышала шум во дворе, чьи-то шаги под окном, чужие голоса, рычание Султана. Пес пытался защитить дом и не пустить в него непрошеных гостей. Послышался визг тормозов остановившейся у забора машины. Кто-то стукнул калиткой. Чьи-то кулаки барабанят в двери, другие — стучат в окно:
— Открой! Твою мать! Иначе дом в клочья разнесу! Слышь, сука, выдь сюда! — кричит кто-то хрипло. Серега вышел, даже не выглянув во двор.
— Может, кто из клиентов — с работы? — Но вроде никто не имел повода материть его. Разве по-бухой? — открыл двери. И онемел…
На нижней ступеньке крыльца лежала его Наташка. Маленький сверток, весь в грязи. Она кричала на всю улицу. Вплотную к ней, ревнивым
сторожем, прижался Султан. Он лежал, ощерив клыки, рычал на людей, входивших во двор.
— Это твой ребенок? — спросил Серегу громадный, грузный мужик.
— Мой, — ответил Сергей.
— Его это дочка, — отозвалось эхом из-за соседского забора. И добавила: — И собака евоная. Султаном кличут.
— Ах ты, сука! Падла зловонная! Зачем решил ребенка убить? — рванулся к Сергею, но пес бросился на мужика, клацнул зубами возле горла.
— Вызови ментов! Возьми телефон! — передал сотовый телефон стоявшему рядом. Тот отошел к калитке, набрал номер, заговорил тихо. А в это время на Серегу насели другие. Кто-то вырвал кол из забора, ударил Султана. Тот с визгом спрятался в конуру, и толпа мужиков облепила Сергея. Его били жестоко.
— Ребенка под колеса сунул, козел!
— Мокри его! Урыть надо, гниду!
— Вруби и за меня!
— Дай паскуде промеж глаз! — орали мужики, втаптывая Серегу в землю двора. И убили б, не подоспей милиция. Мужичью свору быстро раскидали по сторонам, подняли Серегу, завели в дом, принесли Наташку.
Тонька попыталась незаметно выскользнуть, но милиция придержала. Не пустила.
— Расскажи, что случилось на дороге! — попросил следователь милиции громадного потного мужика, ворвавшегося первым во двор Сереги.
— Да я этот поворот сто раз на день проезжаю. Товар вожу. С закрытыми глазами проскочу, каК в собственную жопу — пальцем. А тут, ну, блядь! Что такое? Каждую кочку в лицо, а эта откуда выросла? Что-то валяется! Я думал, из машины вывалилось. Едва успел тормознуть! Мордой в стекло вписался. Объехать никак! И только дверь открыл, тут этот барбос! Хвать! И поволок на рысях! Я за ним! А из тряпок, слышу, дитенок вопит уже усираясь. Я и смекнул, какая-то блядища угробить решила. Верняк сообразила. Там — без промаха, поворот слепой, не просматривается. Хотел ребенка отнять и к вам! Но куда там? Этот лохматый козел ухватил поудобнее и как зафитилил! Я за ним еле успевал. Он привел нас сюда. Мы к этому козлу еле достучались! — кивнул на Сергея.
— Я не подкидывал на дорогу! — взвыл хозяин и оглянулся на Тоньку, та стояла бледная, прислонившись к стене.
— Она — мать? — спросил следователь.
— Мать умерла. Это… подруга…
— А, блядь! Подруга, говоришь?! — вскипел громила и запустил в Тоньку табуреткой.
— А как она взяла ребенка? Вы договорились с нею? Решили избавиться от дочки? Сама она не могла пойти на такое? — давил следователь. И Сергей рассказал все, как было.
— Козел! Мудило! Сколько мужиков без баб детей растят! И на ноги ставят. Не доверяют блядям. А ты что? Говно — не мужик!
— Оформил бы в дом малютки. Года на три. Иль с какой-нибудь путней бабкой договорился, иль с бабой. Платил бы. И вырастили ребенка, помогли б! Ведь ты, козел, такие бабки зашибаешь на работе, какие другим и не снились! А так обосрался!
— Брешет он все! Не сама она отмочила! Он надоумил! — не верили свидетели.
Вскоре Серегу с Наташкой и Тонькой отвезли в милицию. Там он пробыл целый месяц. А потом был суд. Тоньку приговорили к пяти годам лишения свободы, Серегу к двум условно, с лишением родительских прав. Наташку он больше не видел.
Когда вернулся домой, бабка уже забрала приданое Насти, а соседи, завидев его, чуть ли в лицо не плевали. С работы уволили. С ним никто не хотел общаться.
В маленьком городе все знают друг друга. От Сергея отвернулись даже алкаши и бомжи. Именно в то время он понял, что нет наказанья хуже презренья. Он остался совсем один. Подолгу не выходил из дома, научился разговаривать с самим собой. И, может, свихнулся б, если б не Султан. Пес заменил ему всех.
Серега стал продавать из дома все, что купил, живя с Настей. Как трудно приобреталась каждая вещь, как быстро их выносили из дома. Еще быстрее таяли деньги. Пустело жилье. Поначалу продал мебель, посуду, ковры и паласы. Последним вынесли из дома телевизор. Больше продавать стало нечего.
— Эх ты, Сережка! До чего скатился! Спишь без простыней и подушки, даже укрыться нечем! А как хорохорился!. Хвалился, будто только на тебе все держится — на хозяине! А случилась беда — и не устоял. В грязь скатился. Все растерял. И себя… Нет человека. А ведь мужчиной рожден. Живешь хуже Султана. У того в конуре порядка больше, хоть и пес! — внезапно привиделась Настя среди ночи.
Серега мигом вскочил с койки. Весь в поту, он дрожал осиновым листом. Огляделся. Никакой Насти нет. Лег. И только закрыл глаза, снова ее увидел:
— Не пугайся, дурак! Живых бояться надо, меня не стоит. Хоть и подлец ты, а жаль тебя! Послушай! Наташку нашу удочерили хорошие люди. Ты ее больше не увидишь. А на работу сходи. Там директор сменился, тебя возьмут. Вернись в люди, возьми себя в руки. Иначе конец тебе… Поганой смертью уведен будешь. Задохнешься в канализации, откуда по пьянке не выберешься. Может, оно и правильно так-то было б. Да ведь любила тебя, дурака. Оттого и теперь жаль, — растаяла в стене.
Серега едва дождался утра. Умывшись, побрившись, пошел на работу, сомневаясь в правдивости услышанного. Но чудо! Его взяли на прежнее место. Он сам себе дал слово завязать с пьянкой. Это было легко сделать. Жадность сидела в нем крепкими корнями. Он работал в две смены. За полтора года отвык от дела и поначалу валился с ног от усталости.
Серега возвращался домой затемно. Но, работая среди людей, он гак и оставался наедине с самим собой. Эту пустоту надо было заполнить хоть кем-нибудь. И мужик начал приводить домой проституток. С ними все просто проходило. Этих баб не интересовали его заботы и репутация. Они знали, что утром уйдут отсюда навсегда иль надолго. Создавать семью с Серегой не хотела ни одна. Он был таким, как многие. А и бабы, оказавшиеся на панели, разуверились во всех и не искали тепла семейного очага, где нужно было о ком-то заботиться. Остыла душа, и сердце разучилось любить и верить. Сколько их перебывало здесь, не помнил даже Сергей. Он уставал от купленных ласк и потливых тел, от грязи и равнодушия.
А тут еще эти соседские насмешки. Мол, был алкашом, стал кобелем. То из дома все пропил, теперь себя по ветру пустил. Хуже своего Султана, вовсе человека в себе потерял…
Серега, может, и не обратил бы внимания на пересуды, но самому надоело жить вот так — гостем в своем доме. Но, приведя домой Любку, ни на что серьезное не рассчитывал и не ожидал, будто она застрянет у него дольше, чем на одну ночь. Она же и не думала ложиться с Серегой в одну постель. Предпочла спать на полу. С ним говорила о чем угодно, но не о сексе.
— Дай рубашку в стирку. А то вовсе грязная, глянь, колом стоит, — подошла к Сереге.
— Колом стоит, говоришь, — хотел приобнять бабу, но та выскользнула. Отошла на пару шагов, ждала, когда Серега снимет рубашку.
«Тьфу, черт! Во, влип! Баба рядом, а сплю один. Да еще брезгует мной! И сюда теперь другую притащить неловко. Эта кочевряжится! Хотя знала, на что шла. Для чего мужики баб клеят, даже дуре понятно!» — злился человек, сдирая рубаху с плеч.
— Ты б хоть матрас себе купил бы. И простынь. Все спал бы лучше. Сколько маешься? Иль не надоело жить, как бомжу? — стирала Любка рубаху.
— Началось! Еще никем не стала, а уже пилит, — поморщился Сергей и ничего не ответил бабе. Та допоздна отмывала окна.
— Зачем они тебе сдались? Через грязные ни хрена не видно. Теперь занавески нужно покупать. Мне что, других забот нет? — ворчал Сергей.
— О доме всяк хозяин думать должен, — услышал в ответ тихое.
— А ты чего тут указываешь? Ты кто тут?
— Я — никто. Да только в грязный дом одни беды приходят. Не бывает в нем тепла. Оттого и ты сиротой живешь, что не только дом, а и сам зарос коростой.
— Я зарос? Какого черта тогда прикипелась тут? Кто здесь держит тебя на цепи? — глянул на бабу, багровея.
 — А ты не тужься! Не ори на меня! Не испугаешь. Я тебе никто. Вон бабы на работе обещали подмочь, подыскать жилье. Пойду к каким-нибудь старикам. Стану ухаживать за ними. Заодно угол дадут. Бесплатный. И заживу спокойно. Коль орать станешь, уйду к Надьке, поживу у ней, пока подыщут мне.
Сергей сразу умолк. Понял, он для бабы не единственный свет в окне, и она ищет возможность уйти от него. Не хочет оставаться, не строит планов на будущее, а значит, не нужен ей. И обидно стало.
«Вот и эта уйдет. Насовсем. Опять приведу сучонок. Какой там рубаху постирать? Снова в грязи зарасту, как таракан. Нет, хватит с меня», — решил помириться с Любкой и, выйдя во двор, нарубил дров для печки, сыскав на чердаке несколько досок, быстро сбил топчан. Приволок его в дом. И, поставив к стене, сказал примирительно:
— Все ж не на полу. Спи покуда так, дальше что-нибудь придумаем.
— Зачем старался? Может, завтра уйду, подыщут девки жилье.
— Живи здесь. Чего по углам бегать? Обвыкайся. И я с тебя ничего не потребую, — угнул голову Серега, понимая, что одиночество заело его вконец.
Шли дни, недели. Мужик не сразу заметил тихие перемены в доме. Выбеленные потолки и стены, отмытые стол и стулья, обмазанная, побеленная печь, отмытая до блеска посуда, чистые полотенца, он постепенно привыкал к ним заново. Его каждый вечер ждал горячий ужин. Серега приметил, что даже Султан стал поправляться. И на его боках уже не висела клочьями шерсть. Он спал в чистой конуре. А приглядевшись, приметил, что и во дворе нет ни одной соринки.
 Любка никогда не хвалилась перед Серегой сделанным. Она старалась остаться незамеченной. Живя бок о бок с ним в одном доме, за все полгода не стала его любовницей. И, казалось, не связывала с ним свое будущее.
Ни на выходные, ни на праздники никуда не уходила. После работы спешила домой. Но в то же время никто из горожан не видел Любу и Сергея вместе.
— Живут они, а то как же! Образумился, кобель окаянный! Схомутала его баба! Говорят, с-под забору ее поднял. Да разве сыщет путную. Любой нынче рад. А эта, не гляди, что безродная, пьяной не видели и в доме хозяйствует. Набедовалась. И такому змею рада! Нынче — не то, что раньше. Теперь кто с яйцами, тот мужик, — шептали соседи.
— Не, не живут оне! Сама я подглядывала в ихний дом. Отдельно снят. Он — на койке, она — на лавке.
— А ночью сбегаются на полу! — усмехнулся Петрович.
— Да и белье евонное стирает. За спасибо?
— Чего судите судимого? Нынче ему одни потемки в судьбе! Дите просрал. Не будет ему доли за это! — поджимала губы бабка Насти.
Все эти пересуды слышала Любка. Копаясь в огороде, не от Сереги, от соседей узнала о мужике всю подноготную. И научилась втихомолку жалеть его. Знала но себе, как холодно жить в одиночестве, презираемому, нелюбимому.
Сергей постепенно привык к молчаливому присутствию бабы. И каждый месяц оставлял ей деньги на продукты. Из них она купила ему матрац и простыни, подушку и одеяло. Сама так и спала на голых досках. За все время купила себе дешевый цветастый халат и тапки. Мужик, приметив это, покраснел:
— Люб! — позвал бабу из огорода. Та от неожиданности в грядку лука села. Ушам не поверила.
— Чего тебе? Ужин на столе!
— Зайди. Надо! — не знал, с чего начать разговор.
— Что хотел?
— Возьми вот деньги. Купи себе постель. Слышь, спасибо тебе за все. Не враз увидел твою заботу. Отвык. Возьми, что надо…
— А ничего не нужно. Мне на работе обещают комнату дать. Совсем рядом с базой. Маленькую, но свою. Освобожу скоро тебя. Не хотела говорить. Думала уйти молча. Ты б и не хватился.
— Как это уйти? Почему? Тебе тут плохо? Хотя… Хорошего и вправду нет. Но зачем уходить? Разве мы мешали друг другу?
— Хозяйку себе подыщешь. А то чего я тут толкусь? Только баб от тебя отпугиваю. Все думают, что ты женат. Зачем лишние сплетни? Теперь тебе уже легче хозяйку присмотреть. А и мне пора о будущем подумать. Дал мне дух перевести в трудную минуту, на том спасибо тебе.
— Ты не спеши уходить, слышь? Я, конечно, не подарок. Сам знаю. Но скажу правду, не совсем говно. Есть и хуже меня. Еще неведомо, на кого нарвешься.
— Об чем завелся? Уж договаривай, коль начал.
— Да все думаю, с чего начать? — закашлялся Серега и смутился окончательно, заговорил охрипшим от волнения голосом: — Мы с тобой под одной крышей сжились. Не только тебе, а и мне лихо пришлось. Но ты в своей беде без вины осталась. А я свою — сам состряпал. Оттого застрял в говне по уши. Так бы и не выбрался из нее… Но, может, ты еще присмотришься? Не совсем я конченый. Может, получится у нас? — боялся глянуть на бабу.
— Знаешь, потом поговорим. Мне на огород надо, — выскочила из дома.
Любка не случайно взяла отсрочку. Ей нужно было разобраться в себе. Помороженная на первой любви, она долго не могла забыть предательства мужа. Ладно бы с чужой бабой изменил. Этот — с сестрой. Она ушла, оплеванная обоими. Не хотелось жить. Ведь никого не имела в своей судьбе, кроме этих двоих. Из-за них оказалась на улице. Ее не попытались вернуть. Никто не вспомнил, что ушла без копейки, в чем стояла. И муж, и сестра знали, где она работает. Но не поинтересовались, не пришли, не позвали.
Уже через два месяца узнала Любка, что бывший муж стал поколачивать сестру, обзывал шлюхой, подстилкой. Та плакала ночами. Ей, случись разрыв, уйти было некуда.
— Выкидыш у твоей сестры случился. В больнице лежит. А этот изверг, муженек ваш, даже не навещает. С сучками его видели. Вот беда! Либо заразу зацепит, иль с пути сковырнется, — говорили знакомые.
Люба понимала, стоило б навестить сестру, простить ее. Но… А разве она пожалела Любку?
Бабе вспомнился холодный дождь, промокшая скамья в парке. Мимо шли люди. Все принимали ее за проститутку, какую выгнал без оплаты недовольный клиент. Иначе почему она мокнет под дождем? У всех порядочных людей есть родня, друзья, соседи. Никого нет лишь у потаскух… Никто не поверил в беду. И даже Серега, слушая, усмехался. Любке обидно было. Но не переживший эту ситуацию другому не поверит. Так было всегда. Баба вскоре замкнулась, перестала рассказывать о себе. Да и кому? На работе не до разговоров. А дома лишь Султан ходил следом за бабой, взглядом умолял ее остаться в доме хозяйкой.
Сергей возвращался с работы поздно, усталый. Когда садился за стол, даже ложка падала из рук. Едва поев, ложился спать. А утром, чуть свет, выскакивал из дома.
Лишь однажды в выходной они поговорили. Рассказал ей мужик о себе. Ничего не скрыл. Все как на духу выложил. И в конце добавил, вздохнув тяжко:
— Потому не верил бабам. Снаружи все как ягоды. А на зуб возьми — в штопор свернешься! Кто мог думать, что баба эдакое отмочит? И не только себе, а и мне испоганит жизнь.
— Но ведь и ты от дочки хотел отделаться!
— В дом ребенка — на время, но не хотел губить!
— Чего ж сам не пристроил? Почему чужой доверил? Значит, не любил дитя! Потому и от тебя все отвернулись. Кстати, диспетчерша твоя вышла из тюрьмы?
— Тонька? Уже на воле. Видел я ее. Она от меня бегом. Вину помнит. Да только сам дурак! Я ведь вовсе не собирался ругаться с нею. Оба получили за свое. Счастье лишь в том, что Натка жива. Моя дочка! Как хочется увидеть ее! Жаль, что ничего нельзя вернуть, исправить. Я За свое поплачусь дорого. Никто не знает, сколько пережито и как измордовала память. Конечно, мог уехать в другой город. От людей и соседей. Но не от себя. Самое страшное впереди. Когда-то забудут мою ошибку люди. Но не я… А потому, чтобы немного забыться, убегаю на работу. Там меня ждут. Там не до воспоминаний. Я стал бояться одиночества. От него недолго свихнуться…
— А почему не найдешь себе жену?
— Такую как Тонька? С меня хватит. Скажешь, не все таковы? А жизни сколько осталось? Не хочу, не могу больше, — отвернулся мужик.
Любка поливает грядки. Ведь вот совсем недавно был этот разговор. А сегодня Сергей предложил ей присмотреться, остаться у него.
«Смешной! Его не предали, а он боится одиночества. Сам во многом виноват. А стал ли лучше с тех пор? Вряд ли», — сомневается баба.
— Бог в помощь! — внезапно услышала рядом и увидела за забором старушку.
— Ты что, новая жена Сереги? — оглядела Любку пронзительно.
— Не жена и не любовница! Никто я ему.
— Вместе живете и никем не приходитесь? — удивилась бабка.
— Никем. Он свою жену и сегодня любит. Настей ее звали. Все винится перед ней — мертвой. Живую, видно, не жалел. Кто ему ее заменит? Никто! Вот и живет сиротой. А и у меня судьба собачья. Не до мужика. Душу б сберечь. Вот и коротаем, как две сосульки в одной проруби. Друг друга не согреть, — вздохнула Любка.
— Настя внучкой моей была. Да что теперь ворошить? Не поднять ее, сколько ни жалей. А живому человеку, как ни плачь, о жизни надо думать. Немудро в земь уйти, мудрено удержаться на ней обеими ногами и корни свои в ней оставить. Иначе, на что небо коптите оба? Пусть ты не Настя, и он — не сокол, но вас сама судьба друг к другу толкнула. Не будьте слепыми. Может, у вас получится семья.

 

Любка, может, и присмотрелась бы к Сергею. Ведь вон сколько времени прожито рядом. Но вдруг на работе ее позвали за ворота.
— Тебя просят на минутку выйти!
— Кто?
— Не знаю! Мужик какой-то!
Люба вышла и опешила. Юрка! Ее муж. Бывший… Стоял у ворот, переминаясь с ноги на ногу.
— Ты звал? Что нужно? — нахмурилась баба.
— Домой возвращайся! Хватит шляться! Надоели вы мне обе!
— Иди отсюда знаешь куда! Ни она, ни ты не нужны мне! Как схлестнулись, так и расхлебывайте! — повернула во двор.
— Любка! Стешка помирает. Не вернешься, выкину на улицу ко всем чертям. Я не буду с нею возиться. Поняла? Потом не взыщи, коль средь улицы сдохнет!
— Что с нею? — остановилась онемело.
— Опять выкидыш! Уже второй!
— Вызови врачей!
— Приехали! Да толку мало. В больницу не взяли. Говорят, мест нет. А она кровью залилась. Случись что, из меня крайнего слепят. Я не хочу в дураках оставаться. И, если не вернешься, на пороге больницы Стешку оставлю.
Любка, отпросившись, помчалась к сестре.
Та лежала в постели и не смогла встать. Лишь стонала, кусая почерневшие губы.
— Давно были врачи?
— Утром приехали. Да что с них толку. Назвали ковырялкой, сделали укол, в больницу не взяли. Сказали, таких полно. Бросили как собаку. Не верят, что сама ничего не делала. А и. сохранять уже некого. Крови много вышло. Наверно, за тебя нас с Юркой Бог наказывает, — всхлипнула Стешка.
— Успокойся, я давно простила вас! — подошла к телефону, долго говорила с диспетчером неотложки. Успокоилась, лишь когда ей сказали, что скорая приедет через десяток минут.
Любка подошла к Стешке, взяла ее руку в свою ладонь. Почувствовала холод и дрожь.
— Стешка, погоди немного, врачи вот-вот приедут.
— Не спасут они меня. Поздно. Я виновата во всем. Теперь не исправить, и ты остаешься одна. Если сможешь, прости Юрку. Пусть вся вина на меня ляжет. Нельзя, чтоб все в этой жизни несчастными остались. Надо, чтоб кто-то умел смеяться.
— Нет, Стеша! Не вернусь к нему. Не все забыть можно. Простить — прощу. Но жить с ним не смогу, — увидела слезы на глазах сестры.
— Мы больше не увидимся! Вспоминай меня хоть изредка. Не все меж нами было плохо, — попросила Стешка уже из машины.
Она оказалась права. Врачи не смогли спасти. И Любка, сбиваясь с ног, готовилась к похоронам сестры. На третий день, свалившись от усталости, уснула за столом. Очнулась от громкого голоса. Кто-то требовательно взял ее за локоть:
— Я тебя только под землей не искал! Пошли домой! Пора и о себе вспомнить! — увидела Сергея, взявшегося неведомо откуда.
— Погоди! Сегодня Стешу надо схоронить!
— Ты что? Посмотри, чем занят ее муж! — указал на Юрку, уже валявшегося в постели с какой- то бабой. — Он еще не одну в гроб загонит! И тут же утешится. Пусть хоть с последним справится сам. В этом — его вина. С него она не снимется. А ты уходи! Он и тебя, и ее, даже мертвую, опозорил. Куда уж хуже? Пошли отсюда! — потащил за руку.
 — А Стеша! Она при чем? — плакала баба.
— Оживить не сможет! А вот урыть сумеет! Этому его учить не надо! Пошли домой! Тут мы лишние!
— Мне проститься с нею надо! — плакала Люба, даже не вникая в суть сказанного.
— Ты прости ее! Это важнее. И пошли домой. Здесь без тебя обойдутся. Никто не будет по ней плакать. Лишь ты. Я не хочу, чтобы тебя высмеивали. Не упирайся! Я не пущу! — впихнул Серега женщину в автобус. И, впервые оказавшись вместе с нею на людях, утешал, успокаивал как мог.
Он вел ее по своей улице, крепко держа Любку за локоть:
— Да угомонись. Не вой! Она сестра, но почему ни разу не пришла на работу к тебе, чтоб узнать, жива ли ты? Лишь перед смертью осчастливила и позвала. А ты воешь! Она выкинула из дома. Из-за нее бил муж. По ком ревешь, глупая? Мертвую жаль? Ты лучше меня живого пожалей. Я все три дня немытый и некормленый, как беспризорный барбос тебя разыскивал. Портки та булавке держатся с голодухи. Весь в поту, скоро шерсть клочьями полезет. Ты и не вспомнила про меня. А разве нужна теперь Стешке? Ей едино, кто похоронит. Зато мне — нужна. Всегда! Слышишь! Я без тебя скучаю и тоже выть научусь. На всех разом. Не веришь? — взвыл среди улицы. И Любка вымученно рассмеялась. Серега так долго добивался этого, что сразу вошел в раж: — Бросила нас с Султаном ни за что ни про что! Вовсе ни в чем не виноватых. И забыла, а мы без тебя в коросте и блохах потонем. Тебе не больно, а мы без тебя мучаемся! Два мужика! Красавцы! Молодые! И ни за что осиротели! Да мы за свою хозяйку любому яйцы откусим. Не веришь? Спроси Султана! — открыл калитку во двор. Провел Любку на крыльцо, не таясь соседей.
Люди видели, как вспыхнул свет в окнах дома. Как усталая женщина, постояв перед Серегой с минуту, спросила его о чем-то и, припав к мужику, обвила руками шею.
В доме было тихо так, что слышалось робкое повизгиванье пса во дворе. Он знал, хозяевам теперь не до него, но и Султану, как всему живому, сильнее жратвы и воды хотелось немного внимания и тепла. Он тоже ждал и любил. Он тоже помогал людям найти друг друга. Одно не мог понять, зачем им было нужно расставание? Ведь после него, даже при самой радостной встрече, дрожат в глазах слезы боли…
Назад: ГЛАВА 1 ХУЛИГАН
Дальше: Глава 3 ЧУЖАК