Книга: Помилованные бедой
Назад: Глава 4. КЛЮЧ К РАЗГАДКЕ
На главную: Предисловие

Глава 5. «ТАЙНУ СВЯТО СОХРАНЮ»

 

Иван Петухов работал в мужском корпусе больницы совсем недавно, правда, разница между мужчинами и женщинами в этой больнице была чисто условной. Больные люди отличались здесь большей сложностью болезни, ее запущенностью и способностью организма бороться с недугом.
Петухова в больнице уже не считали молодым специалистом. Он имел авторитет, и даже такие асы, как Таисия Тимофеевна и Юрий Гаврилович, не гнушались его советом, зачастую обсуждали с ним общие проблемы.
Здесь никто никого не подсиживал, не сплетничали друг о друге и не шептали главврачу мерзости о коллегах.
Хватало медперсоналу забот и без того. Как в женском, так и в мужском корпусе контингент больных менялся постоянно.
— Ваня, смотри сюда! В журнал! Видишь, как изменился возраст больных? Шизофренией молодые страдают. Сколько их поступило в прошлом месяце? Тридцать два, и с тяжелой формой. А параноиков меньше стало.
— Мне этих по горло хватает! Если прибавятся, хоть караул кричи! Сегодня Наполеон меня прижал в коридоре и спрашивает: «Говори, подлый козел, куда мою шпагу дел? Небось Кутузову за самогонку загнал? Как я с ним сражаться стану? Смотри, холоп! Коль к вечеру шпагу не вернешь на место, укорочу тебя на голову!»
— Он и ко мне со шпагой приставал! — отмахнулся Юрий Гаврилович.
— Ладно бы один Наполеон, от него еще можно отмахнуться. А вот Адольф Гитлер что творит? Видели, как он всех психов научил строиться? Взгоняет шизиков в шесть утра и заставляет стать в строй по росту. Кто путается, тому самолично вламывает, да так, что тот зубами за стенку цепляется. Я предупредил Адольфа: если еще раз увижу такие занятия, на месяц в клетку закрою. Он оскорбился и пообещал устроить голодовку. Коли не извинюсь, весь корпус станет голодать.
— Остальные не поддержат. Голодное пузо здесь не в почете. Сам Гитлер предпочтет забыть угрозу. Пожрать они все любят. Так что не беспокойся. За все годы у нас никто не страдал от голода. Большинство мужиков дома не питались так, как тут. Случались проблемы с постельным бельем, с пижамами и тапками, но не с едой.
— Юрий Гаврилович, пока вы в горздраве были, приходили пятеро ребят. Просились в санитары. Тоже альтернативщики. Наши Семка с Ромкой скоро уйдут, заканчивается их время. А замена понадобится тут же. Давайте теперь возьмем! Наши новичков быстро всему научат.
— Как тебе новички?
— Да сразу не определишь! — уклонился от прямого ответа Иван.
— Сам знаешь, к нам каждого не возьмешь. Хоть и трудно здесь, не всяк потянет и подойдет.
— Я могу ошибиться, — замялся Петухов.
— А еще смелее? — настаивал Бронников.
— Трое ребят нормальные, а двое — лопухи, с ними намучаемся.
— Как с больными?
— Ну нет, конечно. Вот только в больницу заявились как на дискотеку. Выкинуть их захотелось.
— Почему?
— Вы б видели их прически! Негритянские парики. Все в рисованных наколках, в майках с черепами, в порванных шортах, короче, под дикарей косит молодежь.
— Ничего! Легче работать будут! Психи их примут за своих! — рассмеялся Бронников.
— Нет, Юрий Гаврилович, мы и не думали уходить из больницы. Мы с Ромкой в мединститут готовимся поступать. На факультет психиатрии. — Семка сел перед Бронниковым.
— А вы хорошо подумали?
— Конечно. Куда ж еще? Мы уже привыкли здесь. В институте теория, на работе практика. Мы уже подготовлены, много умеем, кое-что знаем. По башке биты часто. Поступаем с багажом, не новичками.
— Семен, а вы знаете, какая зарплата у врачей?
— Слышали от Ивана Борисовича. Часто нам напоминал. Но ведь живете как-то и работаете подолгу. Вот и мы приспособимся. Привыкли мы к своему делу. Поначалу хотели отработать свое и уйти, а не получилось. Душа не отпускает.
— В семьях с родными советовались?
— Ну да! Первым делом дома сказали. Ромкины враз обрадовались. Мои бухтели. Но теперь не спорят. Поняли. Оно, конечно, можно было б выучиться на фрезеровщика или слесаря-расточника. Там и времени на обучение меньше потребуется, и зарплата вдесятеро больше, чем тут. Никто макушку не пробьет. Но себя не уговорить. Если б месяц здесь побыли, не приросли. Теперь не оторваться.
— Спасибо, Сема, за ваше тепло! Я вот о чем хочу поговорить с тобой, тут вот такие же, как вы в свое время, мальчишки приходили. Хотят к нам, на альтернативу. Сам знаешь, санитаров нам катастрофически не хватает. Настоящее бедствие. Хотя будь зарплата повыше, от желающих отбою не было б. Но суть не в том. Пятеро к нам приходили. Я их пока не видел. Если решу взять ребят, поможете новичкам на первых порах? Ведь и объяснить и подстраховать нужно, внушить, что наши больные — люди особые. К ним бережно относиться стоит. И присмотритесь, как поведут себя новые люди. Если станут грубить, скажите мне — не ради фискальства, из сострадания к больным, — избавимся мигом, — пообещал Юрий Гаврилович.
— Нам с Ромкой нужны справки о стаже для института, — напомнил Семка.
— Будь спокоен, дружок, коль решили стать моими коллегами и остаетесь с нами, мы все о вас позаботимся. Только принесите аттестаты.
— Юрий Гаврилович, а Ромка не сможет в этот выходной в деревню поехать. Он подменяет нашу санитарку. У нее какие-то проблемы дома. Только через неделю поедет в деревню.
— А ты чего не смотаешься?
— У меня сынок родился. Жене дома помогаю, — улыбнулся так тепло и открыто, что Бронников не выдержал:
— Чего ж промолчал? Давно ли отцом стал?
— Уже второй месяц!
— Как назвал?
— Павлом!
— Как малыш? Спит, ест нормально?
— Все в порядке!
— Значит, мы обо всем договорились?
— Еще нет! Я хочу… Может, возьмете меня на пол ставки дворником? Я успею, знаете как стараться буду. Не пожалеете…
— Согласен! — ответил Юрий Гаврилович коротко.
— А еще Ромка свою сеструху из деревни привезти хочет. Может, подойдет в санитарки? Она старательная. Дояркой работает в колхозе уже два года.
— Тоже с прицелом на мединститут?
— Нет! Ей замуж пора! Восемнадцать исполнилось. А мужиков нет в колхозе. Одни старики. Они еще Буденного ребенком помнят. Их девки уже не интересуют. А ей парень нужен. Только не проговоритесь Ромке, что знаете. Пусть тайной меж нами останется! — попросил, покраснев до волос.
— Хорошо! Сохраню тайну, — улыбался главврач.
Вскоре после Семки в кабинет главврача робко постучали,
и на разрешение войти в дверях показались пятеро ребят. Юрий Гаврилович, увидев веселую компанию, еле сдержал смех.
Женские бусы на шее, серьги в ушах, на плечах майки, не прикрывающие пупки. Джинсы в дырах и заплатках.
— Мы на работу к вам! — вышел вперед парень с длинными мелированными волосами.
— По-моему, вас только что из столовой выгнали, — оглядел Бронников говорившего.
— Как выгнали? Мы к вам из дома!
— А почему на заднице припечатался след от жирной сковородки? Выходит, не справились?
— Нет! Это мода такая! — загалдела компания.
— Значит, модно в этом виде ходить по городу и даже устраиваться на работу? Да вы всех наших больных доведете до икоты!
— А при чем это? Здесь халаты выдают. Работать в них будем. Ну а в городе все так одеваются. Вы приглядитесь.
— Интересно, кто из нас больной? — удивился главврач и предложил ребятам присесть поближе. — Вопросы альтернативной службы не решаются с наскоку! Да еще у нас!
— В психушке? А что тут особого? — спросил писклявым голосом парнишка с сережкой в ухе.
— А вот когда поймает за голову какая-нибудь больная да вырвет вместе с сережкой ухо, тогда поймешь, в чем отличие наших больных от других.
— Щас! Прямо ждать буду! Пусть молится, чтоб ее тыква уцелела!
— Но больница не для вас, а для них! — напомнил Бронников.
— Выходит, базар пустой и мы не столкуемся?
— Может быть. Собственно, почему именно к нам пришли? Ведь имеются и другие больницы, интернат для ветеранов, госпитали! Там вам рады будут до бесконечности!
— Может, и обрадовались бы! Только в этом году альтернативщиков втрое больше, чем в прошлом. И те нас опередили. Устроились месяц назад. А никого сверх штата не берут.
— Что-то с трудом верится, что больницы и дом престарелых решили свои кадровые проблемы за такое короткое время! — засомневался Бронников.
— Мы даже в морге были! — подтвердил здоровенный парнище в рисованных наколках.
— От тебя там покойники разбежались со страху? — указал Юрий Гаврилович на питона, обвившего парня так натурально, что, казалось, вот-вот сдавит и задушит человека насмерть. — Что вам ответили в морге? — глянул главврач на хохочущих ребят.
— Сказали, будто у них полная обойма! — ответил щебечуще маленький парнишка с волосами дыбом, с булавкой в носу.
— Там нужна санитарка! Почему отказали?
Юрий Гаврилович набрал номер телефона Сидорова:
— Лень, к тебе приходила молодежь насчет работы?
— Да! С самого утра, еще вчера…
— А чего им отказал?
— Ну я ж не из твоей больницы сбежал, чтоб их взять?
— В чем дело?
— Послушай, Юр, когда их увидишь, без слов меня поймешь.
— Они сейчас передо мной сидят!
— И ты еще живой? Теперь тебе высшую награду давать можно! Наша Анна как увидела тех обормотов, все приличные слова позабыла. Только матом говорить стала. Покойники, заслышав ее, с лавок прыгать начали. Не могли лежать. Дед наш ушам не поверил. А как разглядел ту ораву, так и подумал, что бомжи пришли промышлять уже в морг. Видно, на свалке вовсе скудно со жратвой стало.
— Да тебе какое дело до них? Сам жаловался, что Анна с ног сбилась вконец, нет у нее замены! Чего ковыряешься?
— Они не рассказали тебе о своем визите сюда?
— Нет еще!
— Ты их спроси. А уж потом делай выводы. Я тебе вечером позвоню, — пообещал патологоанатом.
— Полный облом! Мы к нему вчера подвалили. Думали, что гробы надо носить, покойников в них трамбовать. Вот и все! Что еще может там понадобиться? Так и возникли всей компашкой. А тут главный их появился. Глянул на нас, сплюнул, хмыкнул, посмотрел за ширму и говорит нам: «Мне нужно через час вот эту красавицу подготовить к отправке домой, на прощание. Для того ее нужно помыть, одеть, положить в гроб и оформить как полагается, по всей форме».
Мы заглянули за ширму, а там дохляков больше, чем на кладбище. И все, как один, голые. Ну совсем без ничего. К тому ж вперемешку. По двое, а то и по трое на лавке. Спросили, какую надо готовить, этот козел указал нам на старуху. Она такая вонючая и толстая, аж жуть. Ладно! Мы эту бабку из-под двух мужиков еле выдернули за ноги и давай ее во двор. Там из шланга мыть стали. А из нее как полило. Дышать стало нечем. Городская свалка в сравнении парфюмерный магазин. Нас на рвоту потянуло. Разбежались по углам. Покойную за это время мухи облепили. Роями над ней жужжат. Бездомных псов свора прибежала, вонь почуяла.
А главный морга выглянул из своего кабинета да как заорет: «Кто разрешил глумиться над покойной? Когда вы, олухи, видели, чтоб мертвую снаружи, да еще из брандспойта, мыли? Заносите немедленно в морг!»
А какая ей разница, где вымоют и кто? Но главный аж побелел весь снизу доверху и орет: «Она уважаемый человек в городе! Немедля ее на стол. Вымыть с мылом, аккуратно, как дорогую статую!»
Старуху! Статуя из нее, не скажу какая! Пока мы ее вернули со двора на стол, та статуя нам все туфли изгадила. И не только обувь. Вон Денису все штаны уделала, он ничем отмыться не может. В автобус вошли, от него люди в стороны шарахались.
Но самое смешное, как одевали эту старую! У нее задница как два переспевших арбуза. А трусы на яблоко не натянешь. Ну что тут делать? Намочили их, растянули как смогли и напялили. Колготки вчетвером на нее заволокли. Так и не поняли, на что они бабке на том свете? Но ничего не было страшнее лифчика. Переворачивать покойную боимся, у нее из живота льет. А попробуй не застегни. Как мы только не приноравливались. Только приподнимем за плечи, из нее снизу такое… А за ноги подняли, того не легче. Вся вонь, гниль, прямо на грудь старухе. Тогда с боков подкрались. С трудом натянули на нее одежду. Стали в гроб класть, не помещается. Вширь раздалась и не лезет. Но мы затолкали внаглую. Накидали ей цветов, веток, банку из-под пива, пачку из-под сигарет, чтоб прикольнее была. Банку в одну руку, пачку в другую. И свою старую колоду карт подарили, чтоб на том свете не скучно было. Когда все закончили, позвали главного, чтоб работу принял и по возможности оплатил.
Парень рассмеялся и продолжил:
— А этот чокнутый вышел и от восторга все забыл. Челюсть на пояс уронил. Шипит, хрипит, глазами крутит, а сказать не может, только, видим, рукава халата засучивает.
Мы смекнули. Покуда он за метлу схватился, мы уже далеко от морга были. Короче, не стали ждать оплату. Хорошо, что не развернулись на всю катушку и только одну старуху подготовили. Других кайфовее придумали б. Не состоялось, не поняли нас в морге. Мы в стардом заявились. А там старухи со стариками сидят. Кто телевизор смотрит, другие на балконах воздухом дышат. Третьи спят. В общем, тишина, покой, хоть сиди, хоть стой. Ну, мы им устроили веселуху, пляски с песнями. Нас там три деда попросили принести бодрящего. Конечно, отслюнили. Мы и доставили на все! Ох что было! К вечеру весь стардом на ушах стоял. Даже лежачие на костыли вскочили. А старики малость перегрелись, молодость вспомнили. И давай за старухами гонять. Одну зажали, других щупают! Бабки как молодки разошлись. Поначалу пели, плясали, а потом сами дедов начали щупать. Вот где цирк был! Там совсем беззубые старухи вспомнили, что они еще женщины, и доказали бабульки-ягульки! Даже мужиков-врачей потискали. Те со страху всю ночь икали. А утром, когда узнали, от чего переполох случился, на нас со швабрами наехали. Велели выметаться. Мы-то чем виноваты? Выполнили просьбу, уважили стариков, и все на том. Правда, троих дедов в тот день выгнали из стардома в семьи. Так главврач решил. Их вперед нас! Но зато до конца жизни они тот день будут помнить.
— Все понял, ребятки! И хотя санитары нам очень нужны, вас не возьмем! — заявил жестко главврач.
— А зря вы так!
— С нами весело будет!
— Мы станем стараться! Нас научить, нам подсказать нужно!
— Неужели вы так сразу старым родились?
— Народ вы веселый. А у нас заведение серьезное. Рисковать не можем. Не имеем права.
— Ну хотя бы с испытательным сроком!
— Нет, ребята! Не могу!
Бронников встал, открыл двери и вывел ребят за ворота. И, указав на них вахтерам, сказал:
— Не пропускайте на территорию ни кучей, ни по одному. Им у нас делать нечего.
Бронников прошел во внутренний двор мужского корпуса. Там Сократ с Платоном вели нескончаемые споры о политике.
— Доктор! Вот кто теперь средь людей самый нужный? Сократ говорит, что политики. А я не верю. Эти говны везде без нужды. Языками чешут одно, а руками воруют у народа. Всех нас обобрали до нитки. Я вон банку доверился и остался без гроша. А ить уломали. Все причитали по телику: «Несите деньги в наш банк, получите сказочную выгоду!» Я поверил и отнес. Когда хотел забрать, ни денег, ни банка уже не было. А у меня и хлеба купить не на что! Во аферисты! И чего они мне в войну не попались на глаза? Всех бы одной очередью уложил не сморгнув! Вместе с ними тех, кто уговаривал, охмурял народ. Всякие там артисты! Их живьем бы закопал в канализации. Сколько они слупили с банков за брехню? Вот в прежние времена за такое на Колыму отправляли иль отстреливали ровно сбесившихся собак, а нынче их развелось как грязи! Ну разве я сбрехал? — поднял на Бронникова слезящиеся голубые глаза Платон.
— Теперь не только банкирам, никому нельзя доверять. Столько мошенников вокруг, столько кидал!
— Оттого и спорим, зря отменили смертную казнь. Не стало страха у жулья! Вона при Сталине — всяк лишний раз бзднуть боялся, чтоб другой не позавидовал и кляузу не настрочил. А теперь? Кто в депутаты лезет? Только глянь! Наберут их цельный паровоз, а потом кого под жопу и на пенсию, других — в зону до конца! А мы, как холуи, новых кормим. Уже шея от них согнулась к самой земле. И никак из этой лямки не вырвемся. Вона сколько всякого начальства за плутовство и воровство посудили, а пошто их меньше не становится? Да потому, что страху нет. Бояться некого. Их сажают, они откупаются и сызнова на воле! Наворуют в казне и за границей берегут. А мы как жили в голоде, голожопыми, так и на тот свет уйдем нищими. И только политики жируют. Они ни за что не в ответе! Они нас направляют, мы послушно премся. А куда? Не враз доходит. Когда поймешь, уже стучат молотком по крышке гроба…
— Сократ! Но вам-то что до политики? Банки не разоряли, с начальством дел не имели! От политики далеко держались, чего негодуете? — спросил Юрий Гаврилович.
— Доктор! Ну как же так? Фермером хотел я стать. Не получилось, обанкротили. Нищим сделали, заместо помощи подставили, подвели вглухую. А ведь вложил все, что на Северах заработал, рыбача на судах больше двадцати лет. Поверишь, дворец мог купить шутя! Нынче на однокомнатную квартиру не наскребу. Поверил не банку, целому правительству. И что получил за эту веру? Те поля мои давно заросли бурьяном, ничего не растет на той земле. А ведь большое хозяйство было! Где все? Вот уйдем мы в земь, и не станет на Руси деревень…
— Зато твоя политика останется, — вставил Платон.
— Она у нас верная! А вот кто рядом крутится — говно.
— А ты с ими знаком?
— Со всеми! По телику каждый день видел!
Бронников знал этих мужиков давно. Платон и- впрямь
потерял большую сумму, вложив в банк. Когда понял — свихнулся. И каждый день бегал, бил в банке окна. Но банк давно обанкротился. Остался лишь дом. Его даже от старика защитить было некому.
Бывший фермер разорился из-за своей лени. Все имел человек. Громадные посевные площади, большое дойное стадо, громадный птичник с инкубатором. Но… Сначала внезапно вздорожал бензин, потом подняли резко цены на корма. Холод и бескормица сказались быстро. Хозяйство разорялось. Жена, прожившая с ним тридцать лет, ушла от него к сыну, потом вышла замуж за другого. Единственная любимица дочь и та отвернулась. Отказалась взять его к себе, сказав, что он в свое время слишком мало о ней заботился и не помогал. Она сама устраивалась в этой жизни, хотя ей пришлось неимоверно тяжело. А он, отец, явился, когда та уже встала на ноги. Но без его помощи, а потому и ему рассчитывать не на что…
А Бог с ними, с детьми! Нет в них опоры! Промахнулись мечты и планы, исковерканы судьбы, изломаны жизни! Но ведь живут. Не без надежды! И все еще верят, что сумеют взять судьбу за рога да и повернуть к себе рожей и сказать ей самое что ни на есть: «А ведь я покудова живой!»
— Юрий Гаврилович! Ну когда меня отпустите? Я, даю слово, самым прикольным стал средь своих. Бухать бросил, с куревом завязал, с бабами, сами понимаете, полный облом. Меня теперь вместо надгробия можно пользовать. Установят на могиле голышом вместо статуи. А кореш вякнет, мол, дурак, зачем тебе лечиться было, если сам себя помянуть не смог? Да еще один стоишь, сам, весь трезвый, голый и без гроша! От какой жизни слинял! Аж душа ноет! Отпустите хоть на денек. Я сам вернусь! Слово даю! Чтоб мне век в коммуналке киснуть и ездить на велосипеде, если сбрешу!
— Рановато, Богдан! Пока не поставим на ноги покрепче, говорить не о чем. — Хотел Бронников пройти мимо, но больной не отстал:
— Хотите, я есенинские стихи расскажу? Даже романс спою…
— Зачем? Я не баба…
— А если станцую?
— С такими способностями кто ж отпустит, самим такие нужны! — рассмеялся Юрий Гаврилович громко.
Ближе к вечеру Бронникова разыскала вахта, и главврача спросили:
— Тут к вам дамочка рвется, говорит, что она по очень важному делу. Что от вас зависит ее жизнь. Сама вся из себя! Королева! Но в соплях и слезах тонет. Будете спасать или отправим как есть?
— Пропустите, — буркнул недовольно.
Вскоре в кабинет без стука влетела женщина. На вид не больше двадцати лет. Одета по последней моде. Брючный костюм подчеркивал стройную фигуру. На шее дорогое колье, все пальцы в кольцах и перстнях. Золотые браслеты на руках, в ушах серьги с бриллиантами. Даже сумочка из крокодиловой кожи.
— Юрий Гаврилович! Это я к вам прорываюсь с самого обеда. А меня не пускают! Вы представляете, три мужлана стоят на воротах и никого ни на шаг. Их бы вратарями на футбольный матч охранять наши ворота! Они не только ни одного мяча не пропустят, а и живьем сожрали бы любого, кто подумал бы забить в них гол! Уж как ни старалась я! Ни на бутылку, ни на баксы не клюнули! Чем больше предлагала, тем дальше посылали.
— А зачем? Позвонили бы мне, и тут же пропустили б вас!
— Звонила много раз! Да никто трубку не поднял.
— Ну да! Я был во втором корпусе! — вспомнил Бронников и предложил: — Присядьте! Столько стояли у ворот!
— Анжела! — подала руку женщина.
Юрий Гаврилович со страхом едва коснулся кончиков пальцев вошедшей, боясь повредить драгоценные украшения на ее руке.
— Юрий Гаврилович, не буду отнимать у вас много времени!
Полезла в сумку, которую приволокла с собой, и вытащила армянский коньяк, сервелат, коробку дорогих конфет, здоровенный карбонат, головку сыра, пакет с персиками и виноградом.
— Это вам! — сказала поспешно.
— За что? Сейчас же уберите обратно! Иначе вызову вахту и вас выведут вместе с этим.
— Ну и что докажете? Что вы тоже псих? Да при ваших окладах давно стоило б сделать лечение платным. А потом и за результат брать! Вон мой Богдан совсем вылечился! Раньше квасил без просыпу, теперь вовсе завязал!
— Откуда знаете? — удивился Бронников.
— Ну как же? Пусть не всякую ночь, но через две на третью дома ночевал. После ужина прибегал, а в шесть утра смывался в больницу.
— Как же вахта не углядела?
— А он с другой стороны. Там дыра в заборе!
— Что ж вы ею не воспользовались?
— Днем нельзя. Увидят и заделают. Знают о ней немногие. Но суть не в дыре. Богдан мой совсем другим стал. Уже не бухает, как раньше, по-черному. Домой прискочит и только ест. Все подряд метет без промочки. Случается, пива бутылку выпьет, и все на том. Остальное время меня домогается. До утра тешимся. Оказывается, он еще какой мужик! Равных мало. А что было? Он все пропил. Даже мужское! Всякий день на рогах приползал, еще и обоссанный. Кто такого в постель пустит? Я уже собиралась уходить от него. Да свекровь подсказала отправить к вам, когда у Богдана глюки начались. Мы его считайте что из могилы выковырнули. Теперь вон открыто стоит спиртное в доме, Богдан даже не смотрит на него. И не тянет, сам говорил мне. Я уж и не знаю, как вас благодарить. Признался Богдан, что доктор Петухов привозил к нему из деревни бабку. Она Богдана лечила в доме у Ивана Борисовича. Что с ним было! Муж признался, что еле выжил, думал, конец ему, доклевался! Но на третий день будто легчать стало, и выкарабкался на белый свет заново. До того вовсе пропащим был. А после бабки и вас с Петуховым другим человеком стал. Вот и решайте теперь, за что выгонять меня, если отблагодарить хочу?
Достала из сумочки конверт:
— Здесь для той бабульки и для вас! Не обижайте меня, не отказывайтесь. Ведь даже в Святом Писании сказано, чтобы врачу и адвокату платили. А мы с вами не умнее наших предков…
Юрий Гаврилович сидел обескураженный. Он не знал, что делать.
— Возьмите!
— Не могу! Никогда не беру взяток!
— Это благодарность! За ваше тепло.
— Мы обязаны… — Он увидел Ивана, приоткрывшего двери кабинета. — Иван Борисович! Зайдите! Эта женщина к вам. И заберите все это со стола. — Вышел из кабинета.
Через час Юрию Гавриловичу позвонила жена и спросила:
— Юра! Это правда, что вы получили гуманитарную помощь, а зарплату вам выдали валютой?
— Тамара! Какой хороший сон ты видела! — рассмеялся Бронников.
— Юрка! Это не сон! У меня весь стол завален деликатесами, а в руках баксы!
— Откуда взялись?
— Петухов принес! Сказал, что ты очень занят. Он не стал тебя беспокоить мелочами, сам доставил. И просил не говорить тебе, мол, пусть это останется тайной между нами. Я хоть и пообещала, но решила позвонить, сказать, что все принес Ваня…
— Ладно, Тамара, не беспокойся. Только вот домой приду, расскажу…
— Юр, а Коленька с Наташкой уже съели виноград. Теперь до персиков добрались. Неужели мне отобрать у них надо?
— Нет-нет! Только не это! — покраснел Бронников, представив лица внуков.
— А можно я им колбасу дам? Они такую еще не ели никогда.
— Конечно, Тамара! — Выступили капли пота на лбу Бронникова. Он боролся с самим собой, и внуки перевесили…
Юрий Гаврилович решил хоть сегодня вовремя уйти с работы. Но едва вышел за ворота, его окликнули. Он остановился и, к своему изумлению, увидел тех самых пятерых ребят, которые просились к нему на работу по альтернативе.
— Юрий Гаврилович! Мы снова к вам! — встал на пути самый рослый, разрисованный.
— У меня с вами разговор закончен. Я не возьму вас на работу в нашу больницу.
— Мы это поняли! — пискнуло сбоку.
— Но не согласились!
— Решили продолжить. Может, поймем друг друга? Нам иного хода нет!
— Ребята! Я внимательно выслушал вас совсем недавно. Вы нам не подходите. Если не сумели остаться в доме престарелых, даже в морге, что говорить о нашей больнице?
— А у вас все будет нормально!
— Ну да! Начнете моих спаивать! Они тоже умеют попросить и деньги сыщут. Зато последствия мне расхлебывать. Я-то знаю, какими они будут. Так что давайте прекратим разговор на эту тему.
— Мы бы и рады. Только что делать нам? Вот этого, Харитона, — указали пацаны на изрисованного, — никак нельзя в армию. У него одна бабка. Она совсем старая. Зато сама пацана вырастила. На остановке автобуса его бросили. Еще в пеленках. Все видели, много людей прошло мимо, никто не взял. А бабке жаль стало. Вот и принесла в корзине. Вместе с козой выкормили, вырастили. А когда Харитошка выучился, его от бабки отнимают. Почему тогда, маленьким, никто не подобрал, зато теперь государству понадобился! Если б тогда сдох, кто-нибудь вспомнил бы о нем? Бабуле ни копейки за пацана не давали. Никто! Смеялись над старухой, называли чокнутой. И теперь обидеть хотят. Сколько можно? Если вы не возьмете, заберут его в армию. Бабуля одна останется. Она плохо видит. Да и кто накормит ее?
— У нас санитары дежурят сутки через двое. С кем на этот день оставил бы? Да и получают у нас мало. Одному на такую получку не прожить, а уж с бабкой и тем более.
— А моя старушка пенсию получает. Она ж в войне участвовала. Все годы на чем-то экономили, но как-то жили!
— Харитон! Пойми меня верно! В нашей больнице взрослые, серьезные люди не всегда могут справиться. Вы покуда дети! Куда вам, неокрепшим, работать с душевнобольными? Такое и мужикам не под силу!
— Юрий Гаврилович! Да нам каждый день приходится так, что дурдом подарком покажется! — опустил кудлатую голову Эдик.
— Ты хоть имеешь представление, о чем говоришь? — усмехнулся Бронников.
— Еще бы! Даже очень хорошо! Вон меня отец из дома вышиб. Новую бабу привел. Какую, уже со счета сбился! За бутылкой послал, а деньги дать забыл. Укради — тюряга светит. Пустым вернись, измолотят. Вот и дыши где хочешь. Город большой, но почему нам в нем нет места? — спросил Эдик.
— Видно, потому, что козлов много завелось! Вон мы на свалку нарисовались, а нас там избили! Надавали по шеям и послали по хуям! Не велели возникать, обещались башки сорвать. Потому как мы голожопые. У бомжей своих таких хватает. Не помещает свалка всех бездомных, — проверещал пискляво-тщедушный, низкорослый Тихон.
— Тебе чего бояться? До армии лет десять в запасе. Вернись к своим, домой, — сказал Бронников и увидел ухмылки на лицах ребят. — Чего смеетесь?
— Давно отплакали!
— Так в чем дело?
— Да Тихону восемнадцать лет, а вы его за пацана приняли.
— Смеетесь! — не поверил Юрий Гаврилович.
— Вот этого — с макушкой. Все над ним хохочут. А пожалеть некому! — нахмурился Харитон.
— Он рахитом болел долго. Оттого не вырос, — сказал Эдик. И, глянув на Тихона, приобнял его: — Не горюй, Тишка! Вот когда цирк снова приедет к нам, уборщиками всех возьмут. Пусть платят мало, зато жрать от пуза будем снова. И с тобой не люди, обезьяны станут бананами делиться и жалеть тебя…
— А где же твои родители?
— Не знаю. В интернате до пенсии не держат. И об родителях не сказали. Может, я из лягушатника?
— Ага! Утопить кто-то помешал, — хихикнул Харитон.
Белобрысый молчун Захар, глянув на главврача, спросил:
— Можа, какое-то подсобное хозяйство у вас имеется? Мы всюду гожие!
— Ага! Целый морг в подсобье! Только мы там уже были, — напомнил Эдик.
— Захар! Ты тоже без семьи и родни? — спросил Юрий Гаврилович.
— Есть сеструха и кошка! Целых две бабы! Только вот толку ни от одной. Кошка совсем старая, а сестра глухонемая. Один я понимаю, чего она хочет. Ее никуда не взяли. Ни в больницу, ни на работу, и пенсии у нее нет. Сама за себя не скажет. Я неграмотный. Не знаю, куда идти и что сказать, да и кто слушать станет?
— А родители где?
— Сестра показала, что в железнодорожной аварии они погибли. Поезд с рельсов сошел. Сестра меня успела схватить и выскочила из вагона. Когда всех вытащили, родители были мертвыми. Сестра в тот день оглохла и онемела…
— У тебя есть жилье?
— Квартира! Даже очень большая. Только вот нет в ней ни тепла, ни света. Все у родителей осталось. С ними ушло.
— У нас один Федька счастливчик. У него отец и мать имеются. Нормальные чудаки. Дышали в городе, а потом смотались навсегда в деревню. И живут как два лопуха. Звали Федьку, тот не уломался.
— А почему? — спросил Бронников.
— У меня в деревне всю дыхалку заклинило! Весь распух! С глаз слезы, с носу — сопли. Мать поначалу ругалась, что я на солнце перегрелся, оказалось — аллергия! На всю деревню. Она так и не прошла до самого возвращения в город. Да и то: куда дальше оставаться, если глаза на лоб полезли от удушья?
— Выходит, и ты бездомный?
— Не-е, в деревне есть дом! — не соглашался Федя.
— То в деревне! А я о городе.
— Тут я вместе с пацанами! Чаще всего у Захара ночуем. Там никто не прогонит и не укажет.
— Сколько лет вы вместе?
— Давно! Лет десять корефаним.
— Больше!
— Вспомни, на реке увиделись!
— Так мы уже втроем были!
— Ладно! Чего мы спорим, мужики? — рассмеялся Юрий Гаврилович, заметив, как неуклюжий Харитон, отгородив от всех маленького Тихона, толкает тому в рот кусочки хлеба. Мальчишка глотал их, не жуя, как утенок, с жадной поспешностью. Харитон достал две сосиски, отдал их Тишке, тот, съев, прижался к Харитону слабым щенком и блаженно улыбался.
«Мало радости перепадает вам», — подумал главврач. Он оглядел ребят. Еще совсем недавно не знал их. А теперь сам удивлялся, как мог им отказать? Ведь вот и они ходят с горем под руку. Уже сколько лет. Неужели и дальше, и через всю жизнь?
— Эй! Мужики! Кто со мной? — повернул к больнице врач, и вся компания ринулась следом.
Вахтер, удивленный, вышел из будки.
— Пропустить всех? — спросил Бронникова.
— Непременно! Ты уж прости, Кузьма! Это настоящие мужики! Они с нами останутся работать и жить…
Показав ребятам душевую, определил их в бывшую подсобку, попросил Семку с Ромкой позаботиться о ребятах, накормить, проследить, чтобы помылись. И главное, не подпускать к ним больных.
Мальчишки, обгоняя друг друга, побежали в душевую. Они уже ожили, на их лицах цвели совсем юные улыбки. Им так хотелось верить, что все горести позади.
— Вот ведь и о еде забыли! — подметил Юрий Гаврилович. И тут же увидел Захара.
— Доктор! Глядите, там, в ведре, полбуханки хлеба! Можно мне взять? Сеструха уже два дня не жравши. Помрет, хоронить не на что…
— Бери, — кивнул согласно.
«А ведь не взял без разрешения, значит, совесть выше пуза держит», — отметил молча.
Захар вытащил хлеб, обтер его и, завернув в майку, побежал в комнату, отведенную для них, там живо сунул хлеб под подушку и, выскочив в коридор, помчался догонять своих.
Утром Бронников позвал Петухова, чтобы рассказать ему о ребятах. Иван Борисович вошел улыбаясь. Подал руку и спросил:
— Все ж дождались они вас?
— Другого выхода и впрямь не было.
— Я уже с ними поговорил. Объяснил, что к чему. Правила и требования втолковал. Все поняли. И результат готов! К семи утра все палаты и коридор чистые, ни единой соринки. Завтрак прошел спокойно. Мальчишки сделали все, как я велел.
— Как у них с больными? Контакты были?
— Только с Тарзаном. Как всегда! Он прыгал на светильник. Говорил, там его костер, у которого ждет Джейн. Но не достал. Со злости навалил кучу. Харитон ее убрал. Ну а Тарзан с претензией, мол, куда унес добычу? Зачем ее украл? Хотел выдавить из Харитона. Тот сбросил с себя Тарзана. Пообещал, если он и впредь будет оставлять добычу не там, где надо, воткнет ему в задницу раскаленные угли и, привязав за ноги, подвесит на лиане. Тарзан хотел спросить, как это сделает? Харитон мигом изобразил. Вопросов больше не было. Мужики сразу стихли. Тарзан даже от утренней прогулки отказался. Лежит на койке, укрывшись одеялом с головой. Даже не пристает ни к кому. Давно ли всех доставал? Видно, не понравилось кверху ногами болтаться. А ведь постоянно гадил то на стол, то в постель кому-нибудь. Теперь, думаю, Харитон отучит.
— Ты думаешь, что он симулирует болезнь?
— Я наблюдаю за ним. И выводы делаю…
— Какие, если не секрет?
— Юрий Гаврилович! Этот засранец никогда не гадит себе в постель. Не наложит кучу тому, кто сильнее и может вломить чужим. Не нассыт в тапки сильному. Это неспроста. Вдобавок, когда его тыкали в родное дерьмо мордой, он вытерся не одеялом. И еще… Он издевается над соседями, что слабее. Может ночью обоссать спящего. А потом будет звать санитаров и врачей, если его поймают и колотят хором.
— В мои дежурства такого не было, — сказал Юрий Гаврилович.
— А вообще кто он? Откуда взялся?
— Из переселенцев, не наш. Но суть не в том. Приступ эпилепсии случился с ним в столовой на вокзале. Он уже поел…
— Понятно, не хотел рассчитываться, — рассмеялся Петухов.
— С чего вы взяли?
— Старый прием! Нет денег — ломают комедию. В этом случае все приступы гасили хорошей затрещиной. По-видимому, в столовой не нашлось подходящего мужика, чтоб вломил тому Тарзану по полной программе. Вот он и разыграл шизика. Давно ли он лечится?
— Да я тебе о нем говорил. Третий месяц он тут. Пока его никто не навещал. Привезла его к нам милиция.
— У переселенцев надо спросить. Может, кто-нибудь знает его? Сдается, что неспроста Тарзан у нас прижился. Может, время лихое хочет переждать или спрятался от кого-то. Но мы не богадельня. И тоже не можем лечить бесконечно, — напомнил Петухов.
— Все так! Но не могу я выставить человека на улицу без документов и денег. Куда он пойдет?
— Не мне советовать! Но как он пришел в столовую?
— Да может, его милиция по дороге тряхнула? — ответил Бронников.
— Короче, давайте наведем справки. Или спрошу нашего Харитона. Мне показалось, что он знал Тарзана до психушки.
— Откуда такой вывод?
— Харитон назвал его имени. А самое удивительное, что после этого короткого разговора с Харитоном он лежит не высовываясь. Даже есть не хочет, аппетит пропал. Своим глазам не верю.
— Ты Харитона не спрашивал о нем?
— Пока нет. Некогда было! У ребят полно дел. Вот освободятся, тогда поговорим.
— Скажи, как дежурство прошло?
— Ничего особого. Обычно. Мальчишки здорово его скрасили. Ведь вот могли отдохнуть вчера, а не захотели. Включились сразу. Наши Семка с Ромкой лишь подсказывали.
— Знаешь, не думал я, не верил, что с ними склеится. Уж слишком несерьезными показались. А когда за воротами поговорили поближе, даже стыдно стало за отказ. Думал, маменькины детки. Оказались мужики! Тяжко им. Если сами решат остаться, конечно, будем помогать. Но беру их с месячным испытательным сроком.
— Что делать? Таково наше правило, любой ступивший на этот порог проверяется по всем параметрам…
Петухов вскоре вышел от главврача, но перед обходом больных постучался в кабинет, заглянул и, пропустив новых альтернативщиков, спешно закрыл за собой двери.
— Неспроста не лежала у меня душа к Тарзану. Так и есть, негодяй! Как привезла его милиция, так пусть и забирает! — говорил волнуясь.
— Иван Борисович, давайте по порядку, что случилось, что отмочил Тарзан опять? — спросил Бронников.
— Расскажи, Харитон! Все, что знаешь, выкладывай! — попросил парня Иван, а сам сел напротив главврача.
— Ну, этого козла мы давно знаем. Все. Он жил где-то в пригороде, потом подженился и перешел на окраину города. Володькой его все зовут. Он пахал на автовокзале грузчиком. Подвозил к остановкам багаж пассажиров. Частенько его колотили там за воровство. Бывало, положит какая-нибудь баба или старуха сумку поверх чемоданов, а из нее горло бутылки или палка колбасы торчит, он бегом к остановке. Баба отстает. Пока она добежит, Володька сумку распотрошит и загонит средь чемоданов, чтоб не видать ее враз. Когда грузят багаж в автобус или такси, кто станет проверять сумки? Скорей запихать все! А Вовка за день столько сшибал! Деньги — это само собой. Но и чистил людей, гад! Я сам видел, как он воровал. У кого продукты, у других — вещи. Короче, заработок и приработок имел. Но однажды ему не повезло, приметила баба пропажу коньяка из сумки. Он в коробке был, дорогой. Ну и подняла хай, Вовке рожу стала царапать, мол, верни, козел, покуда жив. А тот ее ударил да еще матом понес. По-всякому обозвал. Та в милицию. Ну, менты Вову тряхнули классно. В натуре всего наизнанку вывернули. Все забрали, и коньяк, ощипали до нитки. Ну, он той бабе пригрозил, пообещал ее достать. Да не на ту нарвался. Она «крышу» имела прикольную. Указала Вову, крутые стали «пасти» его. Трясли всякий день до анализов. Так что смысла не стало ему пахать. Все до копейки отнимали. И тогда он исчез на годок. Никто не знал, куда делся. А козел устроился грузчиком в продовольственном магазине и стал косить под афганца, будто он был контужен, а по дороге домой у него документы сперли. Но так натурально рисовался в чокнутого, что ему верили и жалели. Там все женщины работали. Кормили, даже вещи приносили от мужиков и сыновей, какие разонравились иль тесны стали. Он эти шмотки загонял на базаре. А бабам трепался, что их украли. Однажды ему дали теплую куртку. Кассирша принесла Вове. Мы для Тихона попросили. Самому Вове она мала. Так этот козел с нас на бутылку потребовал, хоть сам на халяву получил. Здесь нас зло разобрало, мы заложили его, привели баб на базар, показали, где Вова торгует. Ну и все. Перестали его жалеть, а он воровать начал. Мы и тут засветили козла…
— А откуда знали, что ворует?
— Мы были уборщиками на складе и прилегающей территории. Нам полставки за это платили всякий месяц. И конеч-
но, видели все. А на базаре каждый день отмечались. Помогали торгашам принести весы, ящики, мешки — с картошкой, луком, помидорами. Утром и вечером поработаем, на жратву получим. Там вся городская дрань ошивается.
— А мне этот Вова в ухо въехал. В магазине. Конкуренции испугался. Ну, мы его тогда уделали. Все впятером навалились. Он стал клеиться к Вике. Прикольная девчонка была. Только мы опоздали. Он успел ее уломать. И она с ребенком осталась, а он ноги сделал, смылся как раз перед тем, как ей рожать, — вспомнил Эдик.
— А что ж вы его адресок ей не подсказали? — спросил Бронников.
— Мы не знали, где он живет!
— После того магазина видели его?
— У вас встретили. Его Викины отец и брат разыскивают. Конечно, не для доброй беседы. Они из него всю душу вытряхнут, если найдут. Вова ихнюю девку опозорил. Если они встретят его, голову отсекут. А и мы не смолчим, где он от сына спрятался, ждет, пока зло остынет. Все под несчастного рисовался. Зачем тогда детей плодил, если растить не думал? — хмурился Харитон.
А к обеду Тарзан исчез. Он пропал бесследно, словно испарился. Лишь дыра в заборе сзади корпуса оказалась снова открытой.
— Даже уйти не мог по-мужски, все делает через задницу. Ни «спасибо», ни «до свидания» не сказал. Что в нем от человека? Одно ему звание — дикарь. Недаром кликуху такую себе взял. Уж очень честно себя отрекомендовал ею! — заметил Юрий Гаврилович.
В тот же день он выписал домой Богдана. Тот расцвел в улыбке:
— Вот и я ухожу в семью человеком. Теперь уж с пьянкой завязал! А знаете, на трезвую голову жить интереснее. Дела быстрее решаются, новые идеи приходят в голову. Правда, отношения с друзьями изменились. Доверия меньше стало. Кое-что осмыслил. Жаль, что столько ошибок наделал в прошлом. Не все теперь исправить можно, а главное, не наделать новых.
— Богдан, у вас дети есть? — спросил Бронников.
— Пока нету…
— Обязательно заимейте! Не меньше двоих!
— Вот так сразу?
— Они к жизни привяжут. Придадут ей смысл! Став отцом, вы ко всему иначе станете относиться. Семейные реже спиваются. Отец всегда спешит домой, к детям. В них наша самая большая радость. А потому советую не медлить!
— Юрий Гаврилович! Теперь, конечно, свое не упущу. Жена меня дождалась из больницы… человеком. Спасибо вам за все! — Подал руку Бронникову, обнял Петухова. И, сунув ему в карман свою визитку, сказал коротко: — Звони! Не забывай…
…Незаметно прошла неделя, потом и месяц. Новые парнишки-альтернативщики уже стали своими. Их узнавали больные, уважали врачи. Конечно, не обходилось и без курьезов, случались и неприятности, особо поначалу. Ну откуда знал Харитон, что больной возомнит себя Наполеоном и, мало того, потребует соответствующего отношения, как к императору.
Вот так он важно прогуливался по коридору, свысока посматривая на окружающих, изобразив на лице легкую улыбку. А тут Харитон из палаты выскочил с двумя полными суднами. В туалет спешил вылить содержимое. Не приметил Наполеона. Ну очень торопился. Самое горячее предобеденное время наступило. Надо было убрать, проветрить палаты, помочь на кухне. А тут Наполеон! Стал посреди коридора, как чирей на заднице. Харитон влево — и Наполеон туда же. Парнишка вправо — и больной тоже. Кончилось тем, что Харитон выронил оба судна на ноги мужику. Тот взвыл совсем не по императорски.
— Ты, козел, отморозок шизанутый, мать твою во все дыры блохи жрали! Куда прешь, как с завязанными бельмами? Иль глаза в жопе и не видишь, падла, что тут я стою, сам Наполеон Бонапарт!
— Иди ты, дядя! Не тусуй мозги!
Влетел Харитон в туалет за тряпкой, а там на унитазе гордо восседает Гитлер.
— Слушай, мужик, как человека прошу, освободи гальюн на минуту, мне в коридоре убрать надо! Пойми! Уступи, пожалуйста!
Но Гитлер не знал слов «уступать» и «отступать». Он сидел на унитазе как на троне, не дернулся ни одним мускулом.
— Слышь иль нет? — терял терпение Харитон. Наполеон, улучив момент, подошел сзади и долбанул парня по спине так, что он мигом упал в ноги Гитлеру. Наполеон ухватил Харитона, приволок его к вылитому дерьму и оставил там под смех остальных больных.
— Учись, немчура, наказывать холопов! А то ишь распустили их, шелудивых псов, бегают, забыв о почтении, здороваться разучились!
Ребята-санитары мигом узнали о случившемся. Они помогли Харитону убрать в коридоре, помыть судна, а сам парень пошел в душевую постирать одежду, вымыть тапки да и себя привести в порядок. Тихон принес ему чистый халат и ждал, когда Харитон выйдет из душа.
Едва он хорошенько намылился, в душевую вошел Наполеон. Его прогнали из палаты за несносный запах, идущий от брюк и тапок. Они были забрызганы сверху донизу.
— Ага! Вот ты где! А ну живо отмывай мою одежду! Осквернил, паршивец поганый, теперь чисть, покуда не оставил тебя без головы!
— Дядя! Мне плевать, кем себя считаешь! Если будешь прикипаться, я так наеду, что мало не покажется. Дошло иль нет, отморозок?
Наполеон обиделся и влепил парню пощечину.
— Ты с кем говоришь, холуй! Немедля извинись! — потребовал на визге.
— Щас! Спотыкаюсь! — Мигом свалил больного на пол и, завернув руку за спину, поволок в палату.
Наполеон орал на весь коридор, матерился и грозил Харитону казнью. Парень связал мужика, вернулся в душевую. Вскоре там появились Наполеон, освободившийся от веревки, и Гитлер.
— В концлагерь его, в газовую камеру! А еще лучше к свиньям!
— Нет! На гильотину!
Пока они спорили, в душевую вбежали санитары. Но успокоить мужиков не удалось. Их связали, посадили в клетку, и они теперь пинали друг друга, забыв о Харитоне. Но как только увидели его, ярость вспыхнула вновь.
— На рудники козла! В Сибирь! — кричал Гитлер.
— Конюхам на расправу! Пусть кнутами его разгладят на ленты!
— Зачем? Лучше с живого кожу снять!
— Господи, какое счастье, что они лишь психи! Не приведись таких встретить в городе и попасть к ним в лапы! — вздрагивал от ужаса Харитон.
Случалось, санитары после дежурства возвращались по домам, не видя дороги под ногами. Их заносило от усталости. Бывали ночи без сна и минуты покоя. И тогда, забыв обо всем, приходили к Захару. Накормив хлебом сестру и кошку, валились спать кто куда. Лишь поздним вечером, отдохнув и придя в себя, вставали, пили чай, общались.
— Слушай, Полинка, я совсем забыл! Там, в сумке, принес тебе свой суп. Хоть бы не прокис! — вспоминал Захар и совал сестре банку супа. Та ела жадно, торопливо. Может, и сварила бы сама, да не было продуктов. Мальчишки теперь стали больше заботиться о Полине. То борщ и кашу принесут, даже оладьи со сметаной.
Бронников распределил ребят на две смены. И теперь они чередовались. В семье Захара хоть и не до жиру, а и голодно не было. Харитон с бабкой тоже повеселели. Помог им Бронников. Позвонил глазному врачу, тот операцию на глазу сделал, и стала бабка видеть. Легче по дому справлялась, снова в огород вышла. Посадила несколько грядок да картошку возле дома. Уж как холила землю, соскучилась по ней в слепоте. Прозрев, словно заново на свет появилась.
Немного времени прошло, старушка цыплят купила. Над каждым тряслась. Все ж хоть и малое, а свое хозяйство.
Увидел Харитон, как бабка старается, да и сам душой потеплел. То скамейку сбил, чтоб отдохнула в огороде, то печку от сажи почистил. Колодец углубил. Вода в нем стала холодной, прозрачной. В самом доме они всегда поддерживали порядок, а вот снаружи все заново делать пришлось: обмазать стены, покрасить окна, больше всего затянула крыша. Она вся прохудилась, пришлось покупать рубероид, железо стоило дорого, не по карману семье. Посмотрел Харитон, как соседи крыли крышу, да и сам свой дом покрыл. После того сколько дождей прошло, а в доме и на чердаке — сухо, ни одной капли не просочилось.
Свой заработок Харитон бабке отдавал. Пусть он малый, а все ж подспорье, думал парень.
Помог Бронников и Захару. Он постепенно приглядывался к ребятам, звонил в горсобес, в исполком. Просил обратить внимание на двух сирот.
Ох и не сразу пришла комиссия к Захару. Целых полгода тянули с обследованием. Потом еще два месяца оформляли документы, и стала Полина получать пенсию по инвалидности. Еще через полгода послали на лечение. И о чудо! Девчонка с трудом, но заговорила. Слух не восстановили. Сказали, что лечение это длительное, дорогое. Когда узнала сумму, девчушка чуть снова не лишилась дара речи. Зато ходила на процедуры, прописанные врачами. И самочувствие Полины заметно улучшилось.
Захар в свободные дни подрабатывал грузчиком на железной дороге. Сестренка убирала в доме лестничные марши. Доход семьи заметно вырос. Это сразу сказалось на всем. Полина с братом стали есть досыта, в доме появилась посуда и мебель. Они уже не спали на рваных матрасах. В комнатах появились новые кровати, простыни, одеяла и подушки.
Захар понимал, что многим обязан Юрию Гавриловичу. Главврач никогда не подчеркивал, сколько сделал для ребят, кому чем помог.
Вот так и Федю отправил на лечение от аллергии. Через некоторое время всех троих устроил в общежитие, в одну комнату, убедил продолжить учебу.
— Сегодня вам трудно. Многого не хватает, еще больше хочется. Так всегда в молодости бывает. Но именно теперь, пока есть силы, успевайте всюду! Нагоняйте тех, кто живет с родителями. Стараетесь для себя, — убеждал ребят.
Шло время. Парнишки незаметно вырастали в парней. Даже маленький Тихон, поотставший в росте, вдруг начал тянуться вверх. Никто не заметил, как он обогнал Эдика, потом Захара. Немного погодя перерос Федьку. И теперь не только свои пацаны, а и больные не решались напомнить о рахите.
Иногда они по старой памяти приходили на базар. Торговцы уважительно просили их помочь, а в благодарность оставляли в ладонях парней деньги, а не мелочь, как раньше.
Их еще узнавали. С ними здоровались все. Вот только один, заметив их, отвернулся.
— Тарзан! Ты ли это?
— Вова! Иль не узнаешь? Где теперь приклеился? У кого дышишь, колись? — обступили парни.
— Да пошли вы все, козлы! — оглядел хмуро.
— Куда это ты нас воткнул? — подошел Харитон совсем близко. — Ты чего на нас пух тянешь?
— Вы ж на меня настучали. Менты отловили, пахать заставили на пацана. А он, засранец, как увидит меня, враз за рогатку хватается. И орет во всю глотку: «Эй, Вова, подожди! Дай твоего Тарзана отстрелю, покуда он Читу не сделал матерью-одиночкой!» И это мне кричит тот прыщик! Я его содержу, а он дразнится, негодяй!
— Мелочь! Вот погоди, когда он вырастет! Тогда вам и впрямь в одном городе тесно будет! — предупредил Эдик.
— Ничего! Посмотрим, какой у тебя появится. Мой только грозит, а ваши много говорить не станут, — скрипел зубами мужик.
Да, он понимал, что ребята не виноваты в том, что так коряво сложилась его жизнь. Ведь никто из них не знал, где он живет. Но едва ступил на порог дома после бегства из больницы, следом за ним пришла милиция.
Вова всегда был зловредным, непредсказуемым человеком и этим брал верх в самых неожиданных ситуациях. Вот и теперь, лишь немного поднатужился, и созрело неординарное решение — полные штаны. Оперативники переглянулись. Пожали плечами, кто это так поднес? Увидели ухмыляющуюся рожу Вовы, все поняли. Открыли двери и, поддав пинка, выкинули хозяина из дома, не дав передохнуть.
Тарзан хотел нырнуть под мост, но поскользнулся в собственном дерьме и упал, задрав ноги. Его подняли за шиворот, надели наручники, привели в отдел.
— Ребята! Да вы что? Отведите его в душ! — заткнул нос дежурный.
Через пару минут Вову сунули под брандспойт. Тугая холодная струя доставала мужика всюду. Она то забивала его в угол, то нагло выковыривала, катала по бетонному полу орущим шаром, то припечатывала к стене, к полу, бросала на батарею, подкидывала старой тряпкой чуть не до светильников. Его катали и валяли по полу так, что он счел бы за счастье стечь в канализацию вместе с потоком воды.
Потом ему в морду швырнули его брюки и велели стирать под брандспойтом. Вова продрог до костей. Оперативник, заметив это, полил его еще раз. Тот синел, едва держался на ногах, а опера, сменяя один другого, мыли Вову долго и тщательно.
Долго он приходил в себя в сырой темной камере. Потом его вызвали в какой-то кабинет, надели наручники и включили пронзительно яркий свет. Он отворачивался. Его били по морде и все спрашивали о Вике, заставляли признать, что он ее взял силой. Вова понимал, что будет с ним, признай он такое. И решил сдохнуть, но не брать на себя изнасилование.
Его отделали так, что любой, увидев Тарзана, содрогнулся бы. Никто не поверил бы, что этот человек способен перенести нечеловеческую боль и не признать за собой вины.
Он стал похож на горку мяса, все еще пульсирующего, истекающего кровью.
Когда допрос кончился, Вова не помнил. Он потерял сознание и валялся в ногах капитана — брата Вики. Он распорядился, чтоб Вову унесли в камеру. Там Тарзан пролежал с неделю. Его никуда не вызывали, не выводили. Ему давали есть и пить. А когда встал на ноги, вывели гулять. Еще через неделю его вытащили на крыльцо милиции, и чей-то знакомый, леденящий душу голос сказал:
— Отпускаем тебя, падлу! Но смотри, сучий выкидыш, если не будешь содержать сам своего сына — уроем в минуты, не дрогнув и не пожалев. Сумел сделать, теперь расти его! Не приведись, смыться попытаешься. Разыщем и под землей! Тогда дрожи! На мелкие куски распустим и скормим бродячим псам! Иной смерти недостоин… Беги и помни, чей ты раб!
С тех пор он забыл об отдыхе и покое. Не было дня, чтоб Вова не проклинал свою жизнь и не просил от нее избавления. В сравнении с нынешней жизнь в психушке была подарком. В том, что потерял ее, винил всех, но только не себя…
Бронников часто видел в городе бывших больных. Даже те, кто надежно вылечился, не всегда здоровались с Юрием Гавриловичем, стыдясь прошлой болезни и лечения в психушке. Опасались, как бы не отшатнулись знакомые, не стали б осуждать и сторониться. Ведь это так стыдно — лечиться в дурдоме.
О времени, проведенном здесь, старались поскорее забыть бывшие больные. И лишь другая часть никогда не обходила стороной эту больницу.
Так и вылечившийся Сократ всегда помнил, кому чем обязан. Поговорил он как-то вечером с Бронниковым, тот и посоветовал, куда обратиться с жалобой. Послушался. И снова фермерствует, но уже без риска. А часть урожая всякий год привозит в психушку бесплатно. Чтоб и другие тянулись к свету и дожили до него…
— Юрий Гаврилович! А у нас с Лидой второй сын родился! Хотели дочку, но не получилось! — шельмовато улыбался Петухов.
— Нашел о чем тужить? Да на нас, мужиках, вся земля держится! — улыбался Бронников.
— Юрий Гаврилович! Эдика псих побил! — просунул голову в дверь кабинета Захар.
— Кто его избил?
— Новенький!
— Приступ у него был?
— Нет. Эдик подоконник протирал. А тот сзади подошел. Сначала по башке вломил, а когда кент упал, псих и вовсе озверел. За руку иль за ногу поймает и на потолок забрасывает.
— А ты стоял разинув рот?
— Что я мог?
— Где Эдик?
— Там, в палате!
— У себя?
— Да нет! У психов!
Бронников нажал кнопку вызова всех санитаров. И выскочил в коридор. За ним Петухов с Захаром. Юрий Гаврилович по шуму услышал, где Эдик, и поспешил в палату.
Санитар уже был без сознания, но больной не понимал. Он хватал его с пола и швырял как тряпку то в потолок, то в углы.
— Олег, — окликнул Бронников больного и добавил громче: — Отставить!
Больной выпустил из рук Эдика, оглянулся, тяжело дыша, сел на койку. Петухов с Захаром унесли Эдика в ординаторскую. Парня вскоре увезли в травматологию. А больного поместили в зарешеченную камеру. Ее он долго измерял шагами.
Потом лег на пол, словно не увидел койку, и до вечера пролежал с открытыми глазами. Он отказался от еды и воды. Ни на кого не обращал внимания. Лишь изредка ворочался с боку на бок.
— Юрий Гаврилович! Что это за человек? — спросил Петухов.
— Олег? Ты же сам его принял!
— Я знаю только имя и адрес. Ну, еще то, что привезли человека на военной машине…
— Понимаешь, из Чечни он, контрактник. А до Гудермеса в Афгане воевал. В Чечне две войны прошел. Жуткая судьба у мужика! Мне о нем его друг рассказал. Теперь вот мать звонила, обещала прийти. Военком интересовался Олегом.
— Ого! Выходит, важная птица!
— Для нас с тобой он обычный человек. Свихнулся, конечно, не без причины. Забрали в армию и через три месяца сунули в Афганистан. Война уже вовсю кипела. Олег — водитель, снаряды возил, технику. Сколько раз его подбивали, знает один Бог. Случалось, вылетал из кабины так, что взрыв уже не доставал. Впереди снарядов, над головами душманов. Те, увидев такое, креститься научились. Да что ты хочешь с них, что они знают о силе взрывной волны? К тому ж Олег шофер и всегда спешил. Может, и тогда торопился на тот свет, обгоняя взорвавшуюся машину? Короче, прозвали его душманы летающим трупом! Ну не знаю, как он летал, а вот насчет трупа «духи» явно поспешили. Он вовсе не спешил на тот свет. И теперь пусть болен, но живой. Сам знаешь, агрессивная форма зачастую проходит быстрее и лечится проще. Лишь бы память не будоражить.
— Любому больному не стоит напоминать о прошлом! — согласился Петухов. И вместе с Бронниковым оглянулся на дверь. В кабинет вошел Петрович.
— Приветствую всех вас! Эпилептики, шизики и параноики! Кретины, дегенераты, дебилы! — улыбался патологоанатом.
— Привет, старый гнойник! Как добрался, не потерял ли по дороге образцы тех гадов, каких у себя держишь на полках и столах?
— Нет у меня никого! Третий день один сижу. Даже поскрипеть не на кого. Некому в морду всю правду из его биографии выплеснуть! Это ж надо, не хотят, разучились поми-
рать горожане. В три, а то и в четыре ряда друг на дружке валялись. Теперь никого нет! В морге тише, чем на погосте. Там хоть птицы поют, случается, иной раз вдова взвоет. А у меня и этого нет. Даже жутко. Сторож и уборщица по домам разбежались от безделья. И я не усидел. Все ж грустно все время смотреть на кресты и памятники. Иногда хочется увидеть тех, кто под ними лежать будет.
— Иди ты к черту, философ чокнутый! — рассмеялся Бронников, привычный к шуткам Леонида.
Петухов никак не мог свыкнуться и постоянно злился на патологоанатома. Возмужав, он уже подшучивал над Петровичем, мстил за едкие колкости:
— А мы с Юрием Гавриловичем думали, что схарчили покойнички главного городского потрошителя на чьих-то поминках. Отомстили за все разом. За осквернение и надругательства!
— Помилуй! Отродясь такого за мной не было, — перекрестился Петрович оторопев.
— А кто относил в лабораторию сиськи, письки, желудки и печенки мертвецов?
— Так для изучения, по просьбе!
— Почему не вернул? За бабки загнал?
— Нет! Вы тут точно оба свихнулись! Я ж от своих беру для науки, чтоб будущие медики знали о новых формах и видах болезней, какие сегодня косят людей, считаются неизлечимыми.
— Не надо, Петрович! Желудки твоих клиентов не служат науке. По ним только увидишь, сколь вредно спиртное!
— Попробуй докажи это живому без наглядного примера! — смеялся патологоанатом. И продолжил: — С неделю назад бомжа привезла ко мне милиция. Думал, что от истощения откинулся. Против него бродячий пес львом смотрелся бы. А когда вскрыл, ошалел от удивления! Сердце как у молодого, желудок гвозди переваривал. Печень — юноше позавидовать. Ему еще полвека жить и радоваться!
— От СПИДа загнулся?
— И там все в порядке, хоть попроси его обменяться, — усмехнулся Петрович.
— Что ж его свалило?
— Аппендицит! Если б вовремя обратился, жил бы и теперь! Даже обидно за мужика. Я его знал до бомжеванья! Хороший был человек. На бабе погорел, на любовнице. Короче, застал ее с другим хахалем. Дело обычное. Сучка не жена, претензий не предъявишь. А он, дурак, мужика не догнал, тот с балкона сиганул, живой остался, ну, этот на любовнице оторвался и уделал ее так, что бабу два месяца по частям собирали. Потом шесть операций сделали. В общей сложности почти год в больнице отвалялась. Он уже забыл, как звать эту блядь, а она в суд обратилась. За ущерб, причиненный здоровью, отсудила такую сумму, что вслух сказать жутко. Ни квартиры, ни колес не осталось. И все бабки выгребла стерва! Такую лучше б разом урыл! А то ведь оставил змею живой. Она и отомстила! Его нет. Зато ей простиковать понравилось. Еще одного наколола. Я все жду, когда та лярва ко мне на стол попадет! Уж я ей все выскажу!
— Чего же живой молчишь? — удивился Юрий Гаврилович.
— Подходить к ней стыдно, чтоб люди не подумали, что я ее очередной хахаль! — покраснел Петрович.
— Не, Лень, тебя уже в кавалеры не приклеят ни к кому.
— Почему так?
— От тебя моргом за версту прет!
— Юрка, мой запах теряется в толпе. А вот ваши рожи, улыбки, мимика выдают с головой. Хочешь знать честно? Вас самих от психов уже не отличишь. Смех идиотский, гримасы дебильные, шутки кретиньи. Глянь на себя со стороны! Волосы дыбом встанут. Недаром твои внуки играют в казаки-разбойники и стреляют в тебя.
— Мои внуки рожицы краской вымазали и подкрались, когда я поесть сел. Они как взвыли за спиной на два голоса. Я повернулся, у меня борщ через уши выскочил. Я, взрослый мужик, в натуре под стол залез, думал, мои больные обоими корпусами ко мне пожаловали. Во внучатки! До обморока довели! — смеясь, жаловался Бронников.
— Ваши большие! А вот мой клоп что вчера отчебучил! Вернулся я домой с работы, Лида ужин на стол поставила. Сын на горшок сел. Вижу, оба хмурые. Понял, что поругались меж собой, но меня не хотят расстраивать. Я уже чай допил, как сын слез с горшка и несет мне его. С мочой показывает и говорит: «Какать нечем! Мамка пирожное не покупает! Как жить дальше буду?» Ему еще трех лет нету, а хитрить научился!
— Это что. Моей Наташке всего восемь лет, а у нее уже любовник, так одноклассника зовет, что ей понравился. Одного при том не пойму, именно с ним каждый день дерутся как кошка с собакой. Попробуй хоть кто-нибудь влезть разнять их, вдвоем на него набросятся и так отделают, смотреть жутко. Спросил ее, зачем дерется с тем мальчишкой, она мне в ответ: «Чтоб на других девчонок не смотрел. Пусть привыкает к семейной жизни».
— Крутая девка! Вся в деда! — смеялся Петрович и напомнил Бронникову, как тот три года подряд дрался с соседкой по парте. Все хотел прогнать ее. Та терпела, хотя сдачи давала. А потом стала работать в горздравотделе. И Бронникову много лет портила нервы. Все просьбы игнорировала, урезала средства на дурдом, и только когда она ушла на пенсию, Юрий Гаврилович вздохнул свободно. Но с бывшей одноклассницей даже теперь, встречаясь в городе, не здоровается и не разговаривает. — Чего вы с ней враждовали, признайся хоть теперь? — спросил Леонид Петрович.
— Терпеть не могу подхалимов и зубрил. Она всех ребят высвечивала учителям. Слишком много неприятностей из-за нее было. И хотя не любил бить слабых, с этой себя не мог сдержать. Редкая сволочь! Она и в институте фискалила на всех. Я знал и предупреждал ребят. Сам из-за той гадюки трижды в госбезопасности побывал. Ну и отплатил ей. Свадьбу расстроил. Рассказал жениху, кто она есть. Он от нее мигом сбежал. Навсегда откачнулся, так и осталась в старых девах.
— Узнала, кто ей помешал?
— Само собой. Я сам сказал о том стерве!
— Юрка! А сколько нервов истрепала она тебе в благодарность?
— Хватило! Ну да что теперь? Недавно видел ее. На базаре сумками торгует. Совсем одряхлела.
— Неужели пожалел?
— Посочувствовал. На жалость пороху не хватило.
— Скажи-ка, Юрий, к тебе в больницу не поступал Олег Долгополов? Его сослуживцы у меня побывали. Увидеться хотят.
— Есть такой. Он в Афгане и Чечне воевал!
— Точно! Давно он у тебя?
— Считанные дни. Ну и мужик! Крепко его скрутило, до самых печенок!
— Уже меня опередил, анатомировал? Кто разрешил? — засмеялся Сидоров и спросил: — Как он там?
— Плох! Ему нельзя видеться ни с кем. Он бросается на любого. Даже в общей палате не держу, всех перекрошит. Сила у него нечеловеческая. Вчетвером не связать. Не знаю, удастся его подлечить иль нет, он нашего санитара чуть не убил. Весь в переломах лежит в травматологии. А этот — в клетке. Конечно, лечим. Но с ним крайне трудно.
— Юр! Можно мне с ним поговорить?
— Поговорить? Ты ненормальный! Это нереально. Мы врачи, а не рискуем. Увидеть — пожалуйста. А в клетку не пущу. Он действительно опасен и непредсказуем.
— Его родного брата казнили афганцы. На глазах у Олега. Тот на год моложе был. Всего три месяца воевал. Остались сын и жена. А еще мать с отцом. Как к ним вернуться, как сказать, что не сумел защитить? А нервы уже на пределе. Говорят ребята, классный парень тот Олег. Его действительно боялись «духи». Сам смерть искал. Не отсиживался в укрытиях, не прятался в окопах. Сколько раз лежал в госпиталях… И все равно уходил на войну. Смелый мужик, вот только жизнью не дорожит. Говорят, что сердце и душу потерял на войне, потому оставшееся не жаль.
— Таких много у нас перебывало. Иные умерли, не придя в себя. Даже имя не вспомнили. О причине болезни подавно забыли.
— Этот очень многим жизнь спас!
— Зато свою не сберег.
— Ну разреши мне с ним увидеться!
— Зачем? От него ни одного слова не услышишь. Рано! Понимаешь?
— Хотя бы глянуть дай!
— Он бросается на решетку. Плюется, мочится на проходящих мимо. Пусть хоть немного успокоится. Да и что это за ребята, почему спрятались за твою спину? — спросил Бронников.
— Они вместе воевали!
— Я это понял.
— Юр! Они не знают, что он у тебя. Спросили о сослуживце. Они ко мне заявились спросить, не попадал ли в морг такой? Я по журналу глянул. Нет! Не было! Ребята и поделились своей бедой. Мол, этому человеку многие жизнью обязаны с войны. И если жив, вдруг помочь нужно? Они готовы в любой момент.
— Ему бы теперь не мешать!
— Хотя бы взглянуть дозволь!
— Ну, достал, Петрович! Мало тебе своих забот, вернешься домой оплеванный и обоссанный психом! Тебя из трамвая прогонят, домой пешком пойдешь через город.
— Если так, заночую у тебя в психушке!
— А потом предложишь мне ответный визит, провести ночь в компании какой-нибудь путанки? — рассмеялся Юрий Гаврилович.
— Зато у тебя будет выбор! Да еще какой! Не пожалеешь!
— Ах так? Ну ладно! — Юрий Гаврилович встал и пошел по коридору размашистым шагом. — Вот он! — указал на человека, лежавшего на полу за решеткой. Он повернулся ко всем спиной. Плечи его изредка вздрагивали.
— Олег! — позвал Леонид Петрович. Тот даже не пошевелился.
— Долгополов! Подъем! — крикнул Бронников.
Олег вскочил мигом. Протер глаза, увидел врачей и, скорчив свиное рыло, стал кривляться, корчить рожи, плеваться.
— Смирно! — приказал ему врач.
Олег будто замер, вытянулся по струнке.
— Долгополов, как ваше имя? Как зовут вас? — спросил Бронников.
Тот разинул рот, долго силился сказать слово, но не смог. Его лицо перекосила жуткая гримаса. Олег кинулся на решетку с диким криком. Стал трясти, пытался сломать. Но не получалось. Тогда заколотил по ней кулаками. Глаза налились кровью, лицо повело от нервных судорог.
— Отставить! — крикнул Бронников. Но Олег не услышал. Он пытался сломать клетку, но его сил явно не хватало.
— Олег, успокойся! — попытался привести его в чувство Леонид Петрович, но больной не реагировал. — Юр! А сколько дней ему понадобится, чтобы он успокоился и не бросался на решетку?
— Когда как. Все индивидуально. Одному недели хватает. Другому — всю жизнь. Буйное помешательство многих сгубило. Если сердце слабое, не справится человек с болезнью. А и как обследуешь его? Сам видишь. Домой отпускать нельзя. Он все и всех перекрошит. Никого не узнает. И сослуживцев…
— Но твои команды слышал!
— Это подсознательно. Он их не осмысливает и выполняет рефлекторно.
— Ну, раз доходит до сознания…
— Я не буду тебе врать. Это еще ни о чем не говорит. Надо ждать. Каким будет результат, давай не будем загадывать.
— Я столько доброго о нем услышал! — сокрушался Леонид Петрович.
— У меня, как и у тебя, всяких хватает. Мы больных не выбираем, как и ты своих покойников. Лечим всех подряд, кормим и ухаживаем. За иных сердце болит, — признался главврач.
— Ага! Значит, не все одинаковы? — усмехнулся Сидоров.
— Чудак ты, Ленька! Ну поставь перед тобой два гроба, в одном старушка под сотню лет, в другом трехлетний младенец. Кого жалко станет? Бабуля, как бы то ни было, пожила свое. Все видела и познала, успела от жизни устать. И смерть как дорогую подругу ждала, заранее к встрече с ней готовилась. А вот ребенок ничего не успел увидеть. Так и не понял, почему, сколько ни тянулся, не смог звезду рукой достать. Вот таких жаль, Петрович. По ним сердце болит. Они не осиливают эту болезнь и умирают в самом розовом возрасте. Хотя Олег твой тоже еще мальчишка! Что видел, кроме войны? Да ничего! Еще смерть… Такие редко задерживаются в жизни. У них нет якоря, чтобы привязать их цепями к семьям, детям. А они сдружились с горем. Разве случайно у Долгополова вся голова седая? Пошли, Леня! Не стоит тебе рвать душу, своих забот полно. — Отвел Петровича от клетки и вдруг услышал:
— Доктор!
Бронников не поверил ушам, оглянулся. Олег стоял, прижавшись лицом к решетке.
— Пить! — попросил больной.
Санитары бегом принесли воду. Он пил много, жадно. Напившись, огляделся, увидел постель и пошел к ней медленно, не оглядываясь.
— Первый просвет! Это уже здорово! — радовался Бронников. — Теперь будем с ним работать, наблюдать его.
— Держи меня в курсе! Хорошо? Может, ему повезет? У него отличные друзья, — сказал Леонид Петрович и добавил: — Помнишь, любил я девчонку. Она стала женой другого. Недавно умерла. Я рассказывал о ней. Поверишь, над ней, стыдно признаться, всю ночь голосил, потому что она у меня первой была. И я ее, оказывается, все годы любил. Но странно, я ее сегодня еще больше люблю.
— Да, это так понятно! — вздохнул Бронников.
— А я думал, что, сдружившись с тобой, тоже психом стал.
— Ты и был стебанутым, шизиком с самых пеленок! Вспомни, как еще в первом классе собрался жениться на своей учительнице. Представь, какая у тебя была бы теперь жена? Из морга не уходил бы ни на выходные, ни на праздники. А своих детей, если заимел бы, на цепь посадил бы, чтоб никто из них не переступил порог школы и не повторил бы твой подвиг! — хохотал Юрий Гаврилович.
Шли дни, недели… Вернулся из травматологии санитар Эдик. Юрий Гаврилович, увидев его на дежурстве, невольно заметил резкие изменения — парнишка словно постарел, осунулся, побледнел, подстригся и теперь стал похож на взрослого парня.
— Как чувствуешь себя? — спросил его главврач.
Эдик поторопился попросить о своем:
— Юрий Гаврилович, мне очень нужно посоветоваться с вами!
— Прямо сейчас?
— Наверное, так быстро не смогу.
— До вечера потерпит совет?
— Конечно! — приободрился парень. И в пять часов, как договорились, пришел к Бронникову.
— Присаживайся, Эдик! — Бронников увидел, как тот смущен, не знает даже, с чего начать разговор. — Что случилось? Говори как есть, что беспокоит?
— Я хочу, чтоб вы меня поняли!
— Постараюсь! — улыбнулся Бронников.
— Я долго лежал в больнице. Многое обдумал за это время. Всю свою жизнь по косточке перебрал.
— А зачем?
— Так нужно было. Многое для себя решил. Кто я есть, для чего родился, как мне жить дальше.
— И что придумал?
— Юрий Гаврилович, вы знаете, я до вашей больницы жил почти на улице, никому не нужный, всюду лишний, всем чужой! Ну не заладилось ни с кем. Короче, приклеился тут. Думал, уж здесь я никому не помеха. И снова облом. Меня едва не убил больной. Я выжил чудом. Когда попал в травматологию, слово дал себе — если выживу, уйду служить Богу. Хоть в монастырь или в семинарию, либо уборщиком при церкви. Ведь выживший должен держать слово.
— Человек обязан держать слово! Но что ты хочешь сказать? Или это все, о чем советуешься?
— Я перестал чувствовать себя нужным здесь. Ведь вот когда меня бил больной, он был новичком, никто из прежних за меня не вступился. Наоборот, хвалили того мужика, советовали вломить мне покруче! А ведь я умирал! — дрогнул подбородок.
— Эдик! Мальчишка ты наш! Понимаю тебя — и боль и обиду. Только подумай, на кого осерчал? Ведь эти люди не ты, бездомный! Они имели семьи, жилье, множество друзей и знакомых. Но куда все делось, когда свалила болезнь? Их не навещают, о многих совсем забыли и не хотят вспоминать. Они несчастнее самого горя. Добившись всего, о чем мечтали, брошены вниз, в волну презрения, и похоронены заживо. Против них покойники счастливцы. Они ушли навсегда от земных забот, им никто и ничто не нужно. Их душа ни по кому не болит. С того света не приходят в отпуск или на побывку. А вот у наших бывает время просветлений. Оно как окно в прожитое. И вот тогда, мой милый Эдик, льют слезы мужики. За все! Тебе того не понять! Но я-то знаю, каково спится под подушкой Кутузову. Нет, не храп соседа помешал мужику. А уж как не хочется ему, чтобы кто-то увидел его слезы. Уж поверь, тут и взвыть не грех! Пятерых сыновей вырастил. Всех в люди вывел, дал образование, ни одного не оставил без высшего. Семеро внуков выросли. Младший в пятом классе. И третий год никто его не навещает. Ненужным стал! А ведь всю жизнь на шахте, в забое, работал. Для детей старался. Чтоб им легче жилось. Видно, вовсе совесть потеряли детки! Ну да что с них взять? Так у этого самая легкая участь. Ему другие завидуют! И тоже не без оснований! Ты говоришь, что люди тебя всюду обижают. Но они чужие, какой с них спрос? И уж совсем грешно обижаться на наших больных. Они не понимают и не помнят ничего! Родную мать разнесут в клочья во время приступа. А узнав, что натворили, с горя тут же на себя наложат руки. Они больные! А ты не можешь этого понять и простить ту боль, которую тебе доставили…
— Я о том забыл, — покраснел Эдик.
— Лжешь! Ты это долго будешь помнить. Однако знай: быть монахом или священником куда сложнее, чем работать здесь. Если не прощаешь душевнобольного, как можешь простить многих? У священников душа и помыслы к святому, а там и спрос во много раз выше. Там милосердие и помощь на первом плане, а ты думаешь, где легче и удобнее прожить. Если тебя не узнают и не слышат больные, как станут уважать прихожане? Ничто не дается человеку так тяжко, как признание. Многие до конца жизни его не получают. И уходят ни с чем. Ты рвешься в небо! А может, стоит оглядеться и найти свое гнездо на земле? Нет! Я не отговариваю, ни о чем не прошу! Коль решишь, пожалуйста! Ни минуты держать не стану! Даю слово, даже помогу! Но только обратно не возьму. Даже если будет трудно с кадрами! Я знаю, у церкви на попечении имеются своя больничка и приют для несчастных, куда с радостью возьмут альтернативщика и уладят с военкоматом, дадут тебе возможность учиться. Только справишься ли?
— Если здесь получалось, почему там сорвусь? Вы никогда не делали мне замечаний на работе!
— Это верно! Вы всегда все делали вместе, и если один что-то упустил, второй обязательно исправит. Так оно и должно быть.
— За мной не переделывали!
— Эдик! Я не о том! Из нашей больницы ты уходишь один, другие такого желания не изъявили. Выходит, оставляешь друзей? Легко расстаешься с ними! Ну да дело твое! Ступай! Ищи где полегче! Да только сердечко не подморозь.
— Юрий Гаврилович! Я хотел посоветоваться. А вы уже гоните взашей! Правда, и так уже все понял. Зачем индюку конский хомут? Он из без него смешной. Так? — глянул на Бронникова.
— Я не силен в этих сравнениях, одно тебе скажу — хочешь, у нас оставайся, надумаешь уходить, держать не стану.
И поверь, никто не огорчится. Кто не держится за нас, тем не стоит дорожить. Понял? А мне домой пора! Там заждались. — Он вышел.
Эдик убирал в палатах, потом взялся протирать полы в коридоре и услышал:
— Эй, кореш! Можно тебя на минуту?
Эдик мигом узнал Олега. Тот стоял у окна, внимательно наблюдал. У парня лоб покрылся испариной. Невольно задрожали колени, и подумалось: «А если долбанет башкой в угол?»
— Слышишь? Не бойся! Мне уже легче. Всего на два слова. Не задержу!
Санитар подошел, но не вплотную, оставив расстояние в пару шагов на всякий случай.
— Слышь, кореш, как братана прошу, прости меня! Не со зла и не по умыслу тебя обидел. Ничего плохого к тебе не имею. Понимаешь, братан, садануло меня в Грозном. Хотел отовариться на рынке, а тут взрыв. Меня башкой в какой-то ларек. Я только хотел встать, а тут второй взрыв. Меня унесло на самые ступени рынка. А там люди! Обычные, бабы с детьми и старики, — помрачнело лицо Олега.
— Слышь, кореш, давай забудем! И перекурим во дворе. — Эдик вытащил пачку сигарет.
Они присели на скамью рядом, закурили.
— Ты успокойся, чего рогами в ночь переть, когда на носу утро повисло? Забудем все! — предложил санитар.
— Знаешь, как я ждал тебя. Каждый день. Мне все рассказали. От того на душе тяжело. Ведь там, на ступенях рынка, в тот день умирали дети. Их было много. Но я увидел девочку лет пяти. Она прижала куклу к животу, куда попал осколок. От крови кукла стала красной. И все пела… Мертвую девчушку забавляла. Лучше б я не видел… Взрослые мужики воюют с детьми и бабами! Да и кто другой придет на рынок в такое время? Я случайно зашел. А вот эти! Они там часто! За что убили? Совсем малышку! Она не кричала, ждала. Но помощь опоздала…
— Помощь часто запаздывает. Она как счастье по лотерее. Сотню обойдет, одному достанется…
— Вот тут ты верно подметил. Я тоже не думал выжить, а меня за шкирняк сколько раз в житуху возвращали. Так ни разу никто и не спросил, а нужна ли она мне?
— Это ты про жизнь?
— Ну да!
— Зря ее так полощешь! Ты воевал, а я без войны нахлебался горя. Тоже всякое лезло в голову. Устал от бед. И вот однажды сидим под мостом вместе с нищими, там теплее было, горел костер, я и ляпни, мол, так сдохнуть охота. А старик нищий посадил меня на колено и сказал тихо: «Пока мал, глупое тебе прощается. Но, слышь, вдругорядь не повтори, ухи вырву! Ты хочь и дите, а все ж мужик! Негоже нам смерть себе кликать и спешить к ей! Про жисть заботься. Об ей пекись и проси ее! А коль устал, гнилое ты семя!» С тех пор боюсь таких разговоров. Нищий добавил, кто смерть зовет, тот счастье от себя отпугивает. Да и негоже мужику хныкать. Дышать надо на полную катушку! Пока мы, мужики, живем на свете, шарик крутится.
— Прикольный ты, братан! Я думал, никогда меня не простишь. И костерил себя последними словами. Ведь ты для меня как та девчушка с куклой! А я своими руками чуть не угробил тебя! Прости! Козел я!
— Хватит меня жалеть, совсем в соплях утопил! За всю жизнь столько извинений не слышал. А то и загонориться могу! — рассмеялся Эдик. Олег предложил ему помощь и старательно вымыл полы в коридоре. Все двери палат и кабинетов протерли от пыли. Проверили порядок в палатах, подмели прогулочный дворик.
— А ты с кем живешь? Есть своя семья? — спросил Олег санитара.
— Куда мне семью? Я здесь, потому что от армии откосил! — сказал Эдик.
— Почему? Чего военки испугался?
— А на хрена она мне сдалась? Не терплю приказов и команд. Военка что есть? Жить и подыхать по чьей-то прихоти? А еще эта дедовщина! Мало из-за нее наших пацанов покалечено? А сколько убитых? Все случайности? Я не хочу попасть в число погибших при несении воинской службы. Хоть и оплакивать особо некому, самого себя жалеть пока не разучился.
— Нет, братан! Настоящий мужик должен отслужить в армии, чтоб самого себя человеком считать!
— Вот бубен! Ну что с тобой армия утворила?
— Это война!
— Спасибо! Мне что Афган, что Чечня — все по барабану! На хрена они мне сдались? Мне и в своем городе неплохо! Вот закончится альтернатива, найду место посытней, устроюсь и буду дышать клево! И ни один идиот не укажет, какую дырку мне нужно заткнуть своей единственной башкой! Она, может, и не очень умная, но моя, одна, вторую никто не подарит.
— Разные мы с тобой, — вздохнул Олег.
— И что с того? Ты своим умом живешь, а я своей судьбой доволен, — усмехался Эдик.
Они оба не заметили, как вошел во двор Бронников и, увидев их вдвоем, довольно улыбнулся. По тихому разговору и лицам понял: парни помирились, спокойно общаются, им не следует мешать.
Юрий Гаврилович еще неделю назад собирался позвонить Петровичу и сказать, что Олег Долгополов уже уверенно пошел на поправку и ему можно увидеться с друзьями. Бронников набрал номер телефона.
— …Я давно о том знаю. Он не просто на поправку, а давно вылечился. Но ты, как всегда, страхуешься.
— Петрович! Кому из нас лучше известно состояние больного? Тебе или мне?
— Раз он не лежит на столе в моей фирме и тем более не сидит у тебя в клетке, значит, он здоров!
— Погоди! А с каких пор морг стал фирмой называться? — изумился Бронников.
— Как ты безнадежно отстал! Ты попроси своих внуков, чтоб они вывели тебя в город на экскурсию! Сейчас каждый магазин имеет имя, свое название, даже аптеки!
— Это я знаю! Но при чем тут морг? Какой фирмой он может быть?
— Обычной, с красивым названием «Тишина». Предлагались, конечно, и другие, более экзотические.
— Экзотику в морг? Да вы что, сдвинулись?
— Ну, ты дремучий! Смотри на жизнь веселее! Вот новые русские предложили назвать мое заведение «Всадник без головы». Но это уже было. Потом, здесь появляются и наездницы. Нельзя же их обходить вниманием. Вот тогда и посыпались предложения со всех сторон, такие, что никто ни за что не согласится даже перейти через порог.
— Выходит, и нам свою больницу надо назвать как-то?
— Давно пора! Правда, твое заведение по городу имеет много названий, в основном кликух. Нуда не стану перечислять их. А то ты до конца жизни здороваться не будешь, как истинный псих!
— Скажи, ты приходил в мое отсутствие? — спросил Бронников.
— С чего взял? Я еще не скучаю по дурдому.
— Откуда знаешь, что Олегу легче и он пошел на поправку? Я о том никому не говорил!
— Юрка! Ты наивный! Мне твой Долгополов что спит, что тащится! Какая разница, что с ним, пока он не мой клиент? Но если помнишь, говорил тебе о его сослуживцах, так они нашли своего братана и уже три раза навестили. Довольны друг другом до обморока.
— Но как их пропустила вахта?
— Эти — никогда не разрешили б! Потому твою крепость штурмовали сзади! Да ты видел бы орлов, что это отмочили! Они не отступают.
— Но там же санитары, медсестры, дежурные врачи! Как их пропустили?
— Они стучали ему в окно, он выходил во двор. Там есть скамейка, они подолгу говорили. А вместо Олега под одеялом лежало свернутое одеяло соседа. Вот и все. Мне ребята рассказывали. Только ты там своих не гоняй.
— Тогда какой смысл мне держать его, если он нарушает мои предписания?
— Юр! Успокойся. Не устраивай шухер из ничего. Я поделился с тобой, а ты теперь своим истерику закатишь. А я окажусь крайним, виноватым во всем. Уж лучше б не делился с психопатом!
— Ладно! Успокойся! Не засвечу. Но мать Долгополова сегодня приглашу. Пусть увидятся, пора! И если есть у них условия, через недельку пусть забирают Олега.
— Ага! Недельку станут ждать! Сегодня уволокут домой! И спрашивать не станут. Ты сам отец! Поставь себя на их место!
— Долечить надо парня. Зачем так торопиться? Не отпущу раньше времени!
— Юрка! Ты просто вспомни свою мать. И эту пощади, поимей к ней сердце. Она слишком много выстрадала!
— Лень! Петрович! Не уговаривай. Это твоих можно хоть сразу отдавать родне! Вскрыл, заглянул, заштопал — и готов! А я души лечу.
— Свою сначала отогрей! Потом уж помогать берись! — буркнул Петрович недовольно. И, увидев в дверях клиентов, сказал им: — Проходите!
— Это ты мне? — услышал голос Бронникова в трубке.
— Ага! Только гроб не забудь прихватить себе. — Петрович поспешил положить трубку на рычаг. Но все ж успел услышать злое:
— Ох и ощиплю тебя, облезлый ворон! Попадешься ты мне на пути…
Назад: Глава 4. КЛЮЧ К РАЗГАДКЕ
На главную: Предисловие