МАРШРУТЫ И ДАТЫ
На погранзаставе было тихо. Наряды пограничников несли службу. И только опытный глаз мог заметить небольшое оживление. Ну что ж, такое бывает. Кто-то заинтересовался пассажиром…
Начальник заставы вызывал по очереди каждый наряд, дежуривший в аэропорту. Предъявлял пограничникам фото Русаковой.
Те внимательно вглядывались в фото. Вспоминали. Но… Никто не припомнил эту пассажирку.
Отрицательный ответ получил Яровой и в бюро пропусков. Разрешение на въезд Зое Русаковой не выдавалось. И никто не обращался с заявлением о предоставлении ей такого разрешения.
Милиция и работники аэропорта тоже не узнали Гиену. Работники багажного отделения и камеры хранения сказали, что не запомнили, а, значит, и не видели эту женщину.
Лишь молоденькая стюардесса, обслуживающая «материковский» рейс, сказала Яровому, краснея от неуверенности:
— По-моему, я видела ее в самолете. Она села к нам в Москве. И была подвыпивши. Как только мы взлетели, ее стало тошнить. И она запачкала нам дорожку. Я ей предложила пакеты. Но она обругала меня. Ушла в туалет.
— С кем она летела? — спросил следователь.
— Не знаю. Ей никто не помогал. Она сидела рядом с женщиной, но, вероятно, незнакомой. Потому что та ругала пьяную. А потом ушла от нее на другое место.
— Вы не помните, куда она летела.
— Кажется, до Хабаровска.
— Где вы делали посадки?
— Как обычно. Из Москвы мы летели до Красноярска. Там самолет заправили. Летели до Хабаровска. Снова заправились горючим и летели до Южно-Сахалинска.
— Сколько времени стояли на заправке в Красноярске?
— Сорок минут.
— Пассажиры покидали салон самолета?
— Да. На время заправки двигателей и уборки салона. Это — необходимое требование. Остались лишь дети. И их матери.
— А эта пассажирка выходила?
— Нет. Она спала. Ведь ночь была. Я пробовала разбудить. Но она не проснулась.
— К ней подходили? Кто-нибудь из пассажиров?
— Нет. Никто.
— Когда вы прилетели в Хабаровск?
— Как всегда, под утро.
— Эту женщину никто не встречал?
— Не знаю. Я провожаю пассажиров до трапа. Потом они садятся в автобус и едут в аэропорт. Встречают их там.
— Что вам запомнилось в этой женщине? — спросил Яровой.
— Я уже сказала. Она была пьяная. А для нас такое непривычно. Мужчина — это хоть как-то понятно. А женщина…
— Как она была одета?
— Обычно. По-дорожному. Брюки, свитер, пальто.
— Какое пальто? — стал записывать приметы следователь.
— Серое. Букле. Воротник черный. Из искусственного меха. Я его чистить помогла ей. А брюки — черные. Свитер белый. Грубый. Самовязка.
— Обута во что?
— Сапоги резиновые. Черные. Обычные. Она их мыла, когда мы подлетали к Хабаровску. Отмывала в туалете. Я удивилась тогда, что она так легко была обута. Ведь в марте в Хабаровске холодно. А у нее на ногах — резиновые сапоги. А носки легкие. Мужские. Велики они ей были. Я видела. Свитер связала, а вот о ногах не подумала. Я еще пожалела, что простудиться может.
— Она вам заплатила за дорожку испорченную? — спросил Аркадий.
Бортпроводница покраснела.
— Да.
— Вы не помните какими деньгами и сколько она дала?
— Пятьдесят рублей. Мне. За уборку.
— У нее остались еще деньги?
— Да. Она в туалете мне отдала. Из лифчика доставала. Я видела. Деньги у нее были. Много. Целая пачка.
— Носки у нее какие были? — торопился Яровой.
— Серые. Простые. Ношеные.
— Что из багажа у нее было при себе?
— Маленькая сумка. Черная. Кожаная. Она ее из рук не выпускала.
— Вы не видели, что в ней было?
— Она открыла ее, чтоб попудриться. И я видела сберкнижку. Она ее всунула в карман пальто. И когда увидела, что я заметила, вся покраснела и дала деньги. Потом заторопилась выйти в салон.
— Выходила из самолета одна?
— Не знаю. На выходе все толпятся, торопятся.
— Вы ее потом в порту не видели?
— Нет. Я не покидала салон. Не положено.
— А вот этих пассажиров вы не припомните, они должны были лететь этим же самолетом, — достал Яровой фотографии Мухи, Клеща и Трубочиста.
Стюардесса вглядывалась в фото.
— Не припоминаю. Может, и летели. Но всех не вспомнишь. Только тех, кто в чем-то отличился. Или часто летает. Сами понимаете, пассажиров много.
— Вы посмотрите повнимательнее, — попросил следователь.
— Нет. Этих не помню.
— Вы точно помните, что эта женщина вышла в Хабаровске? Или это — предположение?
— Я уже вспомнила определенно. Она не осталась у самолета ждать конца заправки. Да и билет у нее был до Хабаровска.
— О чем вы говорили с нею в туалете? Что она вам рассказывала?
— Ничего. Попросила дать ей щетку одежную. Я принесла. Потом помогла ей. Вот и все. Да и о чем говорить? Она себя виноватой чувствовала. Так это и понятно.
— Как она держалась всамолете.
—Спала. А когда отрезвела, все смотрела в иллюминатор. Каквсе.
— Пыталась заговорить с кем-либо изпассажиров?
—Нет.
— Аснею?
—Что вы? Конечно, нет. Кому охота говорить с пьяной. От нее все отворачивались.
Сделав подробные записи примет Русаковой, Яровой передал их по телеграфу в уголовный розыск Хабаровска и, присовокупив к ним по фототелеграфу фото Гиены, поставил перед милицией города ряд вопросов: проживает ли в самом городе, окрестностях, либо в Хабаровском крае Русакова Зоя? Если проживает, то по какому адресу? Ее семейное положение? Где и кем работает? Имеет ли вклад на сберегательной книжке? Сумма? Какой образ жизни ведет? С кем поддерживает отношения? Переписку? Если таковая не проживает, проверить среди неопознанных трупов. В случае опознания «сообщить — когда и где был обнаружен труп. Если проводилась медэкспертиза — причина, дата смерти и данные осмотра? Если Русакова убита— каковы результаты расследования. Что обнаружено на трупе, что найдено среди вещей убитой или умершей? Были ли деньги, какими купюрами и сколько? Какие документы и чьи?».
Следователь направился в аэропорт. Чтобы узнать результаты проверки отпускников из Ногликского района.
Начальник отделения милиции аэропорта встретил приветливо.
— Вы очень кстати. Только что получили ответы на ваши запросы. Целая кипа! По фототелеграфу! Вот, возьмите.
Яровой читал полученные телеграммы. Улыбался. Да и было чему радоваться.
Вот сообщение из Хабаровского аэропорта. В нем говорилось, что прораб леспромхоза прибыл в Хабаровск двенадцатого марта. Остановился в гостинице аэропорта. Ночевал. Вот фотокопия счета по оплате за предоставленное место. На следующий день в Хабаровск прилетели мастер порта и начальник Нышского участка сплава. Указано время прибытия рейса. Все трое взяли билеты до Москвы. И в этот же день вечером вылетели из Хабаровска.
Московская милиция сообщила, что все три пассажира приземлились в аэропорту четырнадцатого марта в семь часов утра. Никакого багажа при себе не имели. Проверены багажные отделения и камера хранения. Имели ли ручную кладь — установить не удалось. В этот же день все трое взяли билеты на Ереван и вечером вылетели из Москвы. В гостиницах не останавливались.
Яровой читает сообщения из Ереванского угрозыска:
«Указанные трое пассажиров прибыли в Ереван четырнадцатого марта. В этот же день остановились в гостинице «Армения». Прилагаем фотокопии счетов по оплате номера. Все остановились в одном номере и проживали в нем по двадцатое марта включительно. К мастеру порта дважды за эти дни вызывалась и гостиницу «скорая помощь». Фотокопии записей в журнале вызовов и заключение врача, оказывавшего неотложную помощь — прилагаем. «Скорая помощь» вызывалась двадцатого марта в семь часов и в этот же день в двенадцать часов дня, перед вылетом всех троих из Еревана. Допрошенные дежурные по этажу и администратор гостиницы, а также горничная сказали, что приезжие вели себя спокойно все дни. Рано уходили из гостиницы и поздно возвращались. Объясняя тем, что хотят как можно лучше познакомиться с достопримечательностями Еревана. О себе ничего не говорили. По словам горничной — никаких покупок она не видела. По утрам все трое заказывали завтрак в ресторане прямо в номер. Фотокопии счетов — прилагаем. За номер-люкс расплатился начальник участка сплава. И все трое двадцатого марта вечером вылетели из Еревана на Москву рейсовым самолетом.
Аркадий просматривает сообщения из Москвы и Хабаровска об обратном, возвратном рейсе всех троих отпускников на Сахалин. В них нет ничего особого. В Москве задержались на два дня из-за непогоды. Потом посадка в Красноярске… На заправку. Вспомнились показания стюардессы. Потом посадка в Хабаровске. У всех троих билеты были взяты не до Южно-Сахалинска, а до Хабаровска. Почему? Ведь самолет стоял в Хабаровске недолго. А потом — взял курс на Сахалин. Эти же трое вылетели ночным рейсом, пробыв в Хабаровске восемнадцать часов. Почему? Что за дела были у них там? Что вызвало задержку?
Надо все проверить. Каждый шаг. Версия — еще не событие. Предположение — не доказательство.
Яровой смотрел в окно. Он не замечал удивленного взгляда начальника милиции. Тихая улыбка бродила по лицу следователя.
Яровой передал на фототелеграф фото Беника, Сеньки и Журавлева. Адресует их Ереванскому угрозыску. И снова ложатся в текст телеграммы поручения: «Провести опознания в гостинице «Армения». Останавливались ли эти люди в указанной гостинице? Узнать, кто бывал в их номере? Предъявить их фото во всех ресторанах города всем официантам. При опознании установить — с кем и когда они появлялись? О чем говорили? С такими просьбами обращались к окружающим? Установить, появлялись ли они в квартире, где проживал Евдокимов? Допросить соседей по квартире, дворников, участкового милиционера — видели ли они этих людей поблизости от дома. Предъявить фотографии шоферам такси. При опознании узнать маршруты и лиц, кто был с ними. Во всех парикмахерских, в шашлычных, в кинотеатрах — произвести опознание и установить когда, с кем, в какое время указанные люди находились там. Предъявить фотографии на опознание всем владельцам частных домов, кто сдает в наем жилплощадь — где, когда, с кем и по какому поводу появлялись у них указанные лица? Предъявить на опознание фотографии работникам магазинов и аптек. Установить, что покупали опознанные. Когда? Узнать, были ли вызовы «скорой помощи», помимо гостиницы, к мастеру порта, за которого выдавал себя Журавлев Владимир. Если были, то в каком районе города он находился в это время? Что говорил в бреду? Какая помощь оказывалась? Кто вызывал «скорую помощь» и как объяснили возможный приступ?».
Отправив телеграммы и фотографии, Аркадий зашел в областную прокуратуру.
Пришло время для активных допросов. Яровой выписывает повестки прорабу Адо-Тымовского леспромхоза, начальнику сплав-участка Ныша и мастеру Ногликского порта. Все они вызываются в областную прокуратуру. В качестве? Конечно, не подозреваемых…
Несомненно проще было бы позвонить прокурору района. Тот в один день может собрать всех троих и отправить к Яровому в Южно- Сахалинск. Да еще и поторопил бы. Но… Нельзя опережать события. Пусть все будет официально оформлено. Без горячности и спешки. События разворачиваются в нужном направлении. Кроме того, общение всех троих накануне допросов — нецелесообразно.
К вечеру Яровой зашел узнать, не пришел ли ответ из Еревана на запрос о Русаковой. Но… Рано. Надо подождать.
Следователь шел по Южно-Сахалинску. Все эти дни он не видел города, не замечал его. И только теперь подметил, что город этот, хоть и считается восточной окраиной страны — совсем неплох. Да, еще сохранились здесь от японцев старые фанзы. И областной музей — бывшая пагода. Смотрится из-за деревьев нарядной, кружевной сказкой. Но уже намечаются контуры микрорайонов современной застройки.
Яровой устал. Тело просит тишины и покоя. Яровой вошел в городской парк. Жители Южно-Сахалинска решили когда-то огородить участок тайги на окраине. И оставить его нетронутым в память детям. Но город рос, строился. И прежняя окраина, городской парк, оказалась теперь чуть ли не в самом центре Южно-Сахалинска.
Яровой сел на скамейку. Здесь так тихо и свежо. От травы и деревьев исходит запах жизни. Хочется уснуть среди этой зелени. Вечной молодости земли. Набраться от нее сил, терпения, мудрости. Земля всегда щедро делилась с человеком. И отдавала ему все, что имела. Ничего не требуя взамен. Она, как верный друг, не просила взаимности. Любила всех, независимо от должности, радовала каждого, не ожидая просьб. Кормила вдоволь, не требуя платы. Принимая в сердце свое умерших, одинаковые цветы дарила на могилы.
Друзья отвернутся, родственники забудут, люди оскорбят усопших. А для земли и живые, и мертвые — все одинаковы. Она добрее и мудрее живущих. Она для всех — начало и конец. Она — суть и прах. Она — жизнь и смерть. Она — дитя и старец. Костер и пепел. Кровь и лед. Она везде одинакова. Для нее чужды понятия — начало и край земли. Кто их определил? Человек? Но он перед нею всегда в любом возрасте— ее порождение, ее дитя. Не всегда доброе и далеко не совершенное, но всегда прощенное за прошлое или будущее…
Рыжий бурундук, баловень горожан, сидел на скамейке рядом с Яровым. Лапку протянул. Сахар клянчит. Привык к людям. Извлек из этого свою пользу. Не надо самому пропитание добывать. Достаточно вежливо протянуть лапу. Экзотично и трогательно. Хочешь прослыть добрым среди друзей — запечатли на пленку кадр. Бурундук умеет позировать. Правда, кусок сахара — невеликая плата. Зато обоюдное удовольствие. А нет сахара — что ж, дай конфету. Нет конфеты — дай хлеба. Нет хлеба — бурундук удивится. И, надув щеки, свистнет хулиганом: «Чуж-жак!»— и неприлично задрав вызывающе рыжий хвост, презрительно шмыгнет в кусты.
Следователь достал леденец. Зверек доверчиво сунулся мордашкой в ладонь. Лапкой руку опустил. Схватил конфету. Не убегает. Ест тут же. Авось и еще дадут. За смелость — платить надо. Неписанный закон. А нечем платить — уходи из парка. Бурундук здесь хозяин. Человек — пришелец, гость.
Аркадий достал еще леденцов. Зверек ел поспешно. За щеки конфеты прячет. Про запас.
Такой маленький, желтый, как солнечный зайчик. А и у него тоже свои заботы.
Яровой опустил ладонь на скамейку. Так и бурундуку легче, и самому удобнее. Не надо кадров на память. Ни для друзей, ни для альбома, какого не было никогда. Пусть будет любовь живого к живому. Чистая. Без показухи и рисовок. Светлая, как жизнь.
Яровой двинулся по аллее медленно. Вдыхал весенний ароматный воздух. Ему так не хотелось уходить из парка. Но надо. Пора…
