ГЛАВА 9 Легашонок
Борька и не предполагал, что такой серьезный спрос предъявят к курсантам школы милиции в Санкт–Петербурге. Всех прибывших поселили в общежитии, где поддерживался настоящий военный порядок. В каждой комнате был свой дежурный, отвечающий за идеальную чистоту и тишину. О курении в комнате даже думать не позволялось. Обувь и одежда не валялись где попало. И с Борьки потребовали, чтобы он в обязательном порядке соблюдал все правила.
Уже в первый день дежурный по комнате начал делать замечания Борису:
— Иди почисти ботинки! Куда в таких пыльных приперся? Из свинарника иль пивбара вывалил? А ну отваливай! Приведи себя в порядок!
А через полчаса снова недовольство:
— Рубашку в шкаф повесь! Чего она на стуле ночует? Иль дома таким недоделком жил? Полотенце на вешалку! И расческу не клади на подоконник. Для того у тебя ящик имеется в тумбочке!
Борька вспылил и послал матом дотошного парня. Тот выглянул в коридор:
— Илья! Давай сюда на минутку! — Наябедничал парню о новичке. Вошедший оглядел Бориса с ног до головы и сказал:
— Ты уже не дома, вникай! Шестерить за тобой никто не станет. А начнешь возникать, мигом в коридор вышвырнем. Придется снимать квартиру. Здесь это дорого и проблемно. И еще: если мы вышибем, другие не возьмут. Такое у нас правило. Жалобы тоже не рассматриваются. Кстати, на следующей неделе сам будешь дежурить. Понял? Порядок в комнатах проверяют офицеры. Чуть что не так, врубят наряд вне очереди, пойдешь туалеты драить или коридоры, а может, двор станешь мести. Короче, перспектива незавидная. Ну а коли наехать на нас захочется, придещь в спортзал вечером. Мы тебя научим общению. В комнате не воспитываем новичков. А там живо забудешь матерщину!
Борька оглядел парней. Рослые, накачанные, они смотрели на него с усмешкой.
— Ну, чего стоишь? Не все переварил? Секи, человече, мы занимаемся последний год. И тебя нам дали на воспитание, чтобы быстрее освоился, прижился. Тебя как зовут?
— Борис…
— Меня — Илья, его Димка, еще Антон есть. Если у тебя мозги не плывут, все будет нормально. А начнешь вылупаться, добра не жди…
Борька понял: в случу чего его могут попросту отсеять из курсантов, и докажи после дома, что не дурак.
Помывшись, переодевшись, он пришел в столовую. Понравилось. Кормили здесь вкусна и сытно. Побывал в парикмахерской, вышел во внутренний двор школы, он оказался огромным.
— Да! Такой за целый день не подметешь, — передернул плечами зябко, пошел искать ребят из своего города, но не нашел, вернулся в комнату.
— Тебя искали. Давай на собеседование беги!
— К кому?
— К завучу. Мужик строгий, но толковый. Его рук никто не миновал. Он твое место в будущей работе определит. Что порекомендует в отношении тебя, то и будет, — сказал Дмитрий.
Борис смутился, попав в кабинет Захарова. Константин Николаевич, оглядев парня, предложил присесть и спросил:
— Какими ветрами к нам? Своей волей или кто–то убедил?
Борька растерялся, ждал любой другой вопрос, но не этот. И ответил:
— Вообще хотел в Суворовское податься, но там только сирот берут. А у меня оба отца и мать живы.
— Как это два отца? — не понял полковник.
— Родной и отчим!
— Вот оно что! Кто ж из них к нам надоумил?
— Отчим убедил. И участковый…
— Участковый? Часто с ним общался?
— Случалось. Пока пацаном был, помучился он со мной. Не было недели, чтоб не навещал. Так и думал, пока вырасту, уши заячьими станут. Все время меня за них домой притаскивал.
— А за что, если не секрет?
— За курево, я рано курить стал, жрать хотелось, а покормить некому — мать на работе, родитель алкаш. Бил да пил. Гонял нас день и. ночь, — отвернулся Борька, краснея за откровенность.
— Борь, скажи, воровал?
— Нет! Хулиганил. Хотя у соседки сметану из кувшина сожрал несколько раз. А у другого — груши с дерева обтряс.
Но это давно, в детстве. Ну еще с девкой меня припутал. В мужики я торопился. Участковый помешал.
Константин Николаевич рассмеялся от души:
— Выходит, помешал участковый в мужики пробиться раньше времени? Ну а почему именно к нам надоумил поступать?
— Надоел я ему, решил спихнуть хоть куда.
— Э–э нет, если б отделаться вздумал, нашел бы тебе другое место. Это уж точно.
Понемногу разговорились. Борька рассказал о Беркуте, ресторане, наркоманах.
Захаров, слушая, хмурился.
— Хороший у вас участковый. Душевный человек, он спрятал тебя от расправы, заодно не позволил транжирить понапрасну время, — заметил полковник и спросил Борьку о друзьях. С кем дружил, за что уважал, часто ли дрался с мальчишками, бил ли девчонок? Уважал ли обслугу ресторана Беркута? Как срабатывался с людьми, для чего копил деньги? Помогал ли своим друзьям, выручал ли кого?
— Чем особо помогу? Вот только Витьку жалко. Отец у него совсем гад! Попросил своих, чтобы пускали в мою комнату переночевать, особо зимой, чтоб не замерз насмерть. Обещали… А бабку уговорил, чтоб Варю с Машкой подкармливали хоть иногда. Они двойняшки, но мать — бомжиха. Бросила своих девок и за хахалем на помойку ушла.
— Девчонкам сколько лет?
— Семь и десять. Я их читать учил. Мать они не пустят. Она, когда с похмелья, девок за пол–литра кавказцам продаст. Вот и прятал их от беды у себя на чердаке. А перед отъездом купил им куклу — одну на двоих. Ох и радовались девки, до визга. А мне тепло, память о себе оставил. Я перед отъездом всех их помирил и подружил меж собой. Вместе легче и веселее хоть где.
Борис рассказывал, как мирился он с соседями уже почти перед отъездом. Захаров внимательно слушал, а в конце разговора сказал задумчиво:
— Хороший участковый из тебя выйдет. Хотя… Практика покажет большее. Главное, не теряй сердца к людям. Сам знаешь, как относятся к нашей работе, а главное, к нам самим, обыватели. Нарвутся на негодяя и по нему обо всех судят, огульно позорят. А разве не обидно? Нас, даже когда спасаем жизни, зовут легавыми. — Усмехнулся грустно. — Да вон вчера возвращался с работы. Через парк пошел, так ближе. Увидел, как трое мальчишек на одного налетели. Тот худой до прозрачного. Отнял я его, отряхнул, отпустил, А он отскочил к кусту на два шага и орет: «Зачем, легавый гад, влез в наши дела, сами разобрались бы! Черт тебя поднес!» — Вздохнул Захаров грустно и добавил: — Эти трое убить его могли, ведь палками били. И вот тогда меня ругал бы весь город, мол, почему видел и не вступился? Какой от вас толк?
— За меня тоже милиция вступалась. Видно, теперь мое время пришло, — тихо сказал Борис. И добавил задумчиво: — Пацаны всех обзывают. Ну и пусть. Лишь бы жили они, не скулили от холода под забором и в подвале, не голодали, не умирали от побоев. Вырастут, наберутся ума. А пока какой с них спрос?
— А ты сам хочешь стать участковым?
— Конечно! Я б всей ребятне помог и старикам. Научил бы, как в соседстве жить надо.
— Сам умеешь?
— Бабуля научила. Она с соседями никогда не ругается и говорит, что их Бог. дает, потому со всеми нужно уметь ладить. Я посмотрел, как к ней люди наши относятся, самому захотелось. Со всеми помирился, и дружить стали. Не осталось у меня врагов. Никто по–злому не вспомнит теперь…
Илья, Дмитрий и Антон терпеливо ждали Бориса. Едва он вошел, его засыпали вопросами:
— Ну, как прошло собеседование?
— Куда тебя определил Захаров?
— О чем спрашивал?
— Обычный разговор был. Спросил, как надумал сюда поступать? Сам или убедили?
— И что ответил?
— Правду сказал, что участковый поработал. Кто сюда своей волей придет?
— Почему? Я сам приехал! У меня дед и отец в милиции работают. И меня с самого детства дразнили легашонком, — сказал Илья.
— Меня тоже силой никто не тянул. Приехал, выучился, теперь в высшую школу милиции пойду. Конечно, сначала практики наберусь, чтоб дальше определиться точнее. Может, в криминалисты или в следователи пойду, хотя и в уголовном розыске можно себя попробовать. Захаров советует в криминалистику.
— А мне так и сказал, что дальше собачьего тренера не продвинусь, — понурился Димка.
— Чего так? Когда сказал?
— После того выезда с операми, по вызову. Меня как стажера взяли. Да говорил я вам.
—Не помню!
— И я не слышал…
— Короче, соседи позвонили, мол, в квартире на одной с ними площадке женщины и ребенок дурными голосами орут. Их режут, или пытают, или убивают. Приезжайте скорее. Мы приехали. В той квартире никто не открывает. Высадили дверь. А там две бабы, обе в лежку пьяные, с ними девчонка лет пяти. Все в кровище, в порезах. И ничего толком понять не можем, что произошло? Сами набрались или споили? Одна из баб связана, рядом кусок стекла в крови. Только к ночи разобрались, что к чему. Это дочка с матерью из–за мужика передрались и чуть не угробили друг друга. У молодой бабы горло порезано, у старой — вены. Оказалось, мамка хотела отбить мужа у дочки. Та ей горло чуть не до плешки раскроила, потом испугалась и себе вены повредила. Ну а девчонка, видя все, чуть не сдвинулась. Вызвали «неотложку», баб в больницу, а я решил проверить ванную, туалет и кухню. Ну и все, попал как лопух. Меня на кухне ротвелерша припутала. И за самые яйца…
— А как она там оказалась?
— Закрыли загодя. А я открыл. Ей плевать, виноват иль нет. Вцепилась, и все. Думал, с корнями вырвет. Ну, так–то загремел в больницу вместе с бабами теми. Врач меня осмотрел, посмеялся, наложил повязку и сказал, что случалось и хуже', а тут я отделался легким испугом. Мол, удивительно, как ротвейлерша не успела сжать челюсти, уж не попали ль вы в зубы к бабке с порезанным горлом? А то она до сих пор кричит: «Митя, голубчик, где ты?» Того зятя тоже Митькой звать! Тезка, чтоб ему пусто было…
— А как ты от собаки вырвался?
— Опера помогли. Так врезали, что медведь загнулся б. Я как чумной оттуда выскочил. А опера растрепались, теперь евнухом зовут. Захаров посоветовал впредь миску в штаны подкладывать для безопасности.
— Куда? Сзади или спереди? — хохотал Антон.
— А тетки живы иль поумирали? — спросил Илья.
— Обе проперделись. Зашили их, заклеили, заштопали, и через неделю я видел, как хахаль обеих домой забирал. Старая баба все порывалась за бутылкой слинять. Так мужик всем своим интимом клялся, что выпивон дома ждет. Вообще я вам скажу, бабы живучие, как кошки. Если б эти двое вот так уделали своего мужика, он враз бы помер, не дожил бы до «неотложки».
— А ребенок? С девчонкой что? — не унимался Илья.
— Ее соседи приютили, не отдали нам. Так она вместе с мужиком за бабами приехала.
— Ты откуда знаешь?
— В больнице их навещали вместе со следователем.
— И что?
— А ни хрена! Те бабы нас во всем обвинили. Мол, сами никого не вызывали. В помощи не нуждались. Обычная бытовая драка случилась, ничего особого, а вот мы им навредили — двери высадили. Теперь их ремонтировать придется, но за чей счет? У самих денег нет. Пусть милиция шевелится. Не то через суд заставят, в жалобах утопят!
— Ни хрена себе! — выругался Борька.
— Вот за это самое и получил я от Захарова. Мало было мне, дураку, с заклеенными яйцами ходить, так еще и дверь ремонтировал. Но с тех пор не ездим на бытовые вызовы, пусть сами алкаши разбираются.
— А мы вчера на вызове были. Ребенка достали из мусоропровода, — сказал Илья.
— Живого?
— Какой там? Мертвый, конечно. Чуть больше года. Опросили жильцов подъезда, никто ничего не видел, как всегда. Десятками лет на одной площадке живут люди, а друг друга не знают и не общаются.
— А ребенок чей? — не выдержал Борис.
— Два дня искали, нашли мамашу, с девятого этажа она. Пьяная пошла выносить мусор с ребенком на руках. И выкинула все. Даже не спохватилась. Сказала, что матери звонила, узнавала, не забрала ли она сына. Сама все запамятовала, Когда в морге увидела — орала как сумасшедшая. Клялась, мол, больше в рот не возьмет.
— А муж ее как?
— Да у нее их полгорода. Теперь в следственном изоляторе сидит лярва!
— Как думаете, будут ее судить? — спросил Борис.
— Кто о том знает? Наше дело выполнено, дальше суд ' решать станет. Но я бы эту стерву до конца дней из зоны не выпустил, — помрачнел Илья и добавил: — Уж лучше в приют отдала бы!
— Насмешил, Илюха! Да приют переполнен. Знаешь, сколько баб, родив, от детей отказываются?
— Почему?
— Растить тяжело. В основном рожают соплячки, кому врачи в аборте отказали. А куда ей, она сама зеленая, на ногах не стоит. Дома с дитем не примут, выгонят.
— Но не сама по себе, кто–то ей сделал ребенка, он–то как? — удивился Борька.
— Молча! Он еще сотне девок заделает детей. Что ж теперь всех растить станет? Да и глянь на них, этих родителей, — наркоманы и сифилитики, городская перхоть, их людьми нельзя назвать — сплошь дети подземелья. Скоро и тебе, Борис, предстоит их отлавливать. К празднику всегда город чистят от дерьма.
— Не понял! А мне они зачем?
— Да никому дерьмо не нужно. Но на неделю забьют ими все. больницы и камеры. А праздник пройдет — вытолкают взашей, чтоб голову не морочить. Теперь бродяг, проституток и наркоманов полно. Прокорми такую ораву?! Да еще место на нарах сыщи! Где набраться? В городе, помимо них, хватает воров и воришек, бандитов и киллеров. На этих камер мало, — хмурился Илья.
— Нас на следующей неделе отправляют в изолятор на практику, на целых две недели! Пацаны хохочут, мол, конкретно в обезьяннике побываем. Там все, в натуре.
— Наша группа после вас пойдет в зоопарк! Ох и наслышались мы про зверинец. Мой кореш Серега уже побывал, такое рассказал, аж шерсть на коленках дыбом встала.
Нас теперь ничем не удивишь! — отмахнулся Димка.
— Как сказать! Я тоже не думал. А послушал, и жутко стало сразу.
— Что же рассказал корефан?
— В камерах друг на друга в карты играют. Кого проиграли, опетушат или уроют. И все тихо, никто не пикнет.
— А охрана что? Слепая?
— Кто ей скажет? Проигранный? Пока разберутся, если станут разбираться, вякнувшего уже уроют. Но с мучениями и глумлением.
— Почему? — вылупился Борька, в ответ ребята громко хохотали:
— Борис, такие вопросы не задавай. Хоть как–то помогать или что–то рассказать ментам считается западло. Их, когда узнают о связи с ментами, в живых не оставляют. Понял?
— Дошло, — погрустнел Борис.
— Не кисни. Работа у нас, конечно, не клевая. Многие прикипаться будут, наезжать, а при случае и булыжником по голове погладят…
— Да и с пистолетом, а то и автоматом засаду устроят иль облаву сообразят, в квартиру вломятся. Мы о том не только наслышаны, а в похоронах участие принимали, всей школой провожали в последний путь…
— Кончайте новичка пугать. У него небось полный дом родни, баба на печке ждет в родной деревухе, а вы до мокрых штанов довели человека, разве так можно? — ухмылялся Димка.
— Пусть заранее знает, на что идет. Потом обратный ход не даст. Мы еще не менты, только легашата, а уже хлебнули всего. Считай, каждый второй из группы, побывавший на практике, имеет ножевые и огнестрельные ранения. А спросить бы, за что? Ведь вот двоих поймали, ворюги махровые! Стреляли в наших потому, что те участвовали в облаве…
— А они живы? — спросил Борис.
— Кто?
— Курсанты.
— В прошлом году троих схоронили. Наркоманы убили… Поймали. Но ребят не вернешь, обидно. Толковые были пацаны.
— Еще недавно за убийство работника милиции расстрел давали, а теперь — срок.
— Ребят, я все хочу спросить, в нашей школе девки учатся или нет? — поинтересовался Борис.
— Ну, ты крутой пацан! Не успел порог перешагнуть, уже о девках заговорил. Молодец! Не теряешься!
— Да этого весь верхний этаж! Как грязи! Не пойму, зачем их взяли сюда? Не бабье это дело — работа в ментовке!
— морщился Илья.
— Короче, оглядись, оцени, подумай. Неделя в запасе у тебя есть. Но не больше, — предупредил Антон.
— А завтра у нас дискотека, своя, в красном уголке. Вот там и познакомишься с нашими ментовками. Не захочешь с ними, городскую приволокешь, если успеешь познакомиться.
— Снюхаться нет проблем. Затащить в общагу нереально, — погрустнел Димка.
— Да ты что? — не поверил Антон.
— Из пяти моих метелок ни одна не согласилась прийти сюда на дискотеку! — сознался Димка.
— Почему?
— Наверное, за людей не считают.
— Тогда не встречались бы…
— Да, кто их знает теперь!
— .Интересно, что Борису поручат для начала? — скорчил Илья любопытную рожу.
— Я думаю, ватагу сопляков повесят на него!
— Нет! С его могучими задатками поручат свору путанок! Чтоб он к празднику сделал из них тружениц города!
— рассмеялся Илья.
— Зачем они мне? — возмутился Борька, словно путанки уже ожидали его за дверью.
— Здесь не спрашивают твое согласие. Тут отдают приказы, и их обязаны выполнять безоговорочно.
— Но я не хочу работать с проститутками!
— Если велят — будешь!
— А коли местные сучки не по вкусу, пойдешь воров ловить в кабаках и притонах. Это гораздо сложнее. У фартовых оружие. Они лишь через прицел с нами говорят. Стволов больше наших голов, и все многозарядные. Так что выбирай. От блядешек хоть помятый, но живой вылетишь.
А вот от фартовых мудрено слинять на своих ногах. Оно и к наркоте в квартал если загремишь, сладко не покажется. Эти на талисманы порвут любого. С них какой спрос? Им хоть милиция или полиция — все по хрену. Пока в кайфе, лучше не трогать. Страшные люди! Хотя и людьми их назвать язык не поворачивается!
— А кто из вас там был? — спросил Борис.
— Меня посылали. Вон вместе с Антоном выгребли из подвала целый муравейник! Их там десятка два кучковалось.
— Вот видишь! И живые!
— Да ладно, Борис! Мы не вдвоем были. Тоже с десяток таких, что кулаком не свалить! Наши, самые что ни на есть! Хватили за шкирняк и утрамбовали в дежурку. А нас учили, как надо справляться и управляться. Никто не только не дернулся, подумать о том не успел. Всех подчистую замели и выгребли. Привезли в больницу. Теперь их лечат. Уж и не знаю, что с того получится. Но я б не стал на этих деньги изводить. Пусть дохнут, туда им дорога…
Борис ничего не ответил. Вспомнилось свое. Даже участковый не отмахнулся от него. Да, избил, но не дал сдохнуть. Рэкетир Сашка, и тот не отвернулся.
Борьке вспомнилось, как тяжело и больно далась ему ломка. Сколько раз, на грани потери сознания от боли, не верил, что выживет и сломает самого себя. Это оказалось слишком трудным. Но ему помогли. Один на один не выдержал бы ломки.
— А ведь здесь такие, как я когда–то. Если б не переломал себя тогда, теперь уже не жил бы. Вот и эти… Им есть кому помочь, остановить?..
— Ты знаешь, какие водятся в наших трущобах? В старой части города? О–о–о! Самим от десяти до тридцати лет! А уже и наркоту знают, и сифилис, и СПИД, а уж криминальных и официальных абортов — по нескольку за год делают. И на все про все зарабатывают проституцией.
— Опять же и с ними он станет работать не раньше чем через год. Поначалу поучаствует в облавах, потом проверят его и только после этого доверят самостоятельный участок, отдадут под его опеку нескольких сопляков.
— Чего мы тут гадаем? Может, он в криминалистику. или уголовный розыск подастся? перебил всех Антон и предложил: — Давайте чаю попьем! Илья! Ты дежурный!
Вскоре на столе появились чашки с чаем, булки из буфета. Борис достал из тумбочки пироги— все, что приготовила на дорогу бабка.
— Домашнее! Целых два года в глаза не видел этой вкуснотищи! А после окончания школы всего две недели отпуска дадут, и на работу! Даже отдохнуть не успеешь! А я рыбалку люблю. Мы с братаном чуть свет уже на реке, самый клев! — завелся Антон.
— Да что рыбалка! Пошел в магазин, взял килограмма три рыбы, нажарил, отвел душу, что еще надо? А вот на покос или за грибами в лес, вот это дело!
— А я на пасеку в деревню к деду уеду на все две недели. Он у меня мудрый старик. Его даже пчелы любят. Я все детство с ним прожил. До самой пенсии работал участковым. И поверите, никто во всей деревне не закрывал дом на замок. Не было воровства. Никогда не убивали друг друга люди. Даже мужики не дрались. Нечего делить, не было повода. Ну, может, пару раз съездила какая баба коромыслом по хребту соседу, так и то за озорство и ретивость, кобелиную спесь выколачивала. Это не осуждалось! — развоспоминался Илья. И тут же осек себя: — Если б не перестройка, в нашу деревню и участковый не понадобился бы. Но она всех на уши поставила. Поскакали люди кто куда. Одни — в город, лучшую долю искать. Другие — за границу. Отыскали свои еврейские корни. Век с нами жили, никто того не знал. А и что с того? Какая им там родина, если все до единого в нашей деревне свет увидели? Но ведь уехали! Вместо них босяки из города в домах заселились. Насквозь пьяницы и воришки. У соседки–старухи ведра украли. У других с веревки и с забора тряпье сдернули. Вот вам и новоселье. Пришлось их на деревенский сход вытащить.' А они всех матом покрыли и ответили, мол, не своей волей к вам приехали, милиция заставила, вот и разбирайтесь с легавыми! — погрустнел Илья, даже про пирог забыл.
— Ты ешь! — напомнил ему Борис.
— И как же деревня обошлась с пришлыми? — спросил Димка.
— Хотели побить и выгнать за околицу. Но дед не дал. Сказал, коль выгоним мы, они другим людям станут гадить. Надо самим их переломить. И уже стало получаться, работать начали, на… Еще три таких семьи приехали. Тут уж все взвыли. Дед и сказал, мол, нужен новый участковый, чтоб умел алкашей за горло держать. Ну а кто, кроме меня?
— А сейчас как?
— Покуда дед вместе с деревней. Но пишут, что уже трудно справляться. Меня щибко ждут.
— А у нас на окраине города и вовсе беспредел начался. Бандюги и бомжи обнаглели. Средь бела дня воруют все, что увидят. В доме и на даче, в саду и в огороде, во дворе и в сарае, нет от них спасения нигде. Люди жить боятся, бегут с окраин. Милиция отказывается сунуться, даже на вызовы не приезжают. Мы с соседом за одну ночь троих воров поймали. Двух мужиков и бабу. Вломили им и закрыли в контейнере на три дня. Без жратвы и воды. Так эта нечисть нам судом грозить стала за негуманное обращение! Вот до чего дошло! Ну, мы других соседей позвали. Кольями напомнили все и до самого центра их бежать заставили. Мои пишут, что после того до сих пор никто не появлялся. Не воруют больше. По правде сказать, собаками обзавелись все. Этих не уговорить. Чуть кого чужого приметят, мигом хай поднимают.
Димка допил чай и, положив руку на плечо Бориса, сказал тихо:
— Еще меня в детстве милиционерами пугали. Бывало, ноги на ночь не вымою, бабка грозит меня менту отдать. Так я не только в таз, в корыто с ушами заскакивал. Боялся. Для меня мент сродни людоеду был. А перед отъездом сюда я хотел соседского пацана за курево милицией припугнуть. Сопляк еще в школу не ходит, так знаешь, что сказал: «Отвали, козел! Менты моему папке машину до блеска натерли, когда задержали по незнанию. А теперь козыряют на каждом углу. Чё ты мне легавыми мозги паришь? Пошел на хер, отморозок!» Повернулся ко мне своей тощей задницей и такую фистулу выдал хорек, я чуть не задохнулся. Но уж погоди! Вернусь в свой город! Ох и разберусь с тем засранцем! — пообещал Димка.
— Не до него тебе будет! Да и пацан, может, поумнел. Не спеши мстить, заводить врагов, к тому же среди соседей.
— Этот змей не исправится. У него все будущее на роже уже сегодня проявилось.
— Ладно, поживем — увидим, — согласились ребята и предупредили Бориса, что подъем здесь в семь утра, а потому засиживаться не стоит.
Первый день прошел. За ним потянулись другие. С муштрой во дворе, с занятиями в аудитории, в лабораториях,» спортзале. Борис возвращался в комнату как выжатый лимон. На общение с ребятами не оставалось ни сил, ни креме ни.
Через три месяца Бориса навестил следователь, который вел дело Беркута. Он дотошно расспросил парня о Вове — в какое время тот обычно появлялся на работе, с кем виделся и общался, кто приходил к нему, во сколько уезжал в город, сколько денег за день получал от парня.
— Всех ли вспомнил, кому доставлял пакеты? Почему не Беркут занимался этим? Как часто бывал в нижнем зале, кого запомнил, кто чаще других там бывал?
Борис добросовестно вспоминал и рассказывал все без утайки, но не решился спросить следователя ни о чем. Лишь в третий приезд осмелился и узнал, что Беркут вместе со Шлейкой и Седым сумели уйти в бега из мест лишения свободы и уже больше месяца живут на воле.
— Где они теперь? Что замышляют? Конечно, сидеть сложа руки не станут. Разыскивает их уголовный розыск, но пока безрезультатно, — вздохнул следователь, уходя.
Борька призадумался: «Здесь он меня не сыщет, да и не станет искать, свою бы шкуру спрятать понадежнее. Куда уж там пускаться на новые приключения? Тем более втроем… Где–нибудь в глухой деревухе, прикинувшись бомжами, протяну до тепла, а потом в большой город, где в толпе и суете не приглядится к каждому милиция. А если не влезать в опасные аферы, до конца жизни можно продышать в относительном покое».
— Борис! О чем задумался? — вывел парня из оцепенения Илья и, присев рядом, сказал: — Послушай, мы скоро заканчиваем школу. Уедем на службу, кого куда направят. Говорят, что сегодня кадров у нас не хватает. Особо тяжело с участковыми инспекторами. А на них весь порядок держится изначально.
— Конечно, не будет их хватать! Сам вспомни, сколько получает участковый уполномоченный. Вслух сказать стыдно. Вот и не идут! — перебил Илью Борька.
— Знаешь, мой дед еще меньше получал. Но сумел моего отца и двух теток вырастить.
— Небось огород и хозяйство имел?
— Не без того. Но дороже денег была его работа. Скольких уберег он от ошибок и бед…
— Илюха, чего ты со своими лозунгами ко мне пристал? За них теперь никто не станет вкалывать. И пустой живот не будет дружить с глупой головой.
— Так зарплату нам повысят!
— Когда? Обещания эти мы уже сколько лет слышим. И ты о том завелся. Лучше говори сразу, что хочешь?
— Наши курсанты уже давно работают с беспризорниками. На попечении каждого такие есть. Уж и не знаю, каким сотрудником стану, но семерых бомжат вернул в люди. Три девчонки работают на швейной фабрике, живут в общежитии — в нормальных условиях, две — кондитеры, тоже довольны жизнью. А двое мальчишек в автосервисе. Начали с мойщиков, потом слесарями стали, теперь в автодорожном колледже учатся вечерами, а днем работают. Семь человек — семь жизней. Я их из подвалов вытащил. Сколько тепла в них вложил, прежде чем поверили. Сколько разговоров провел, А как презирали меня поначалу, обидного наслушался, натерпелся по макушку. Сколько раз хотел бросить их, Ведь все семеро на игле сидели. А девки — пробу ставить негде, отпетые стервы! Зато теперь глянешь на них, и не верится, что–совсем недавно из сучек выскочили. Даже краснеть умеют. А одна просто загляденье. Хоть бы не ' влюбиться. Кукла! На дискотеке недавно встретил. Уже парня имеет, всерьез встречаются.
— Но мне к чему они? — не понял Борька.
— Не дошло? Наши опять взялись за бездомную детвору. У каждого свой участок ответственности будет. И у тебя…
— Только этой радости не хватает, — помрачнел Борис.
— Эта твоя работа засчитывается как практика. От нее никуда не денешься. Хочешь или нет, никто не спросит. Обязаловка! А вот если не будет результатов, тогда не жди хорошего распределения, и в характеристике напишут, что неспособный. Сколько лет придется доказывать обратное. Понял?
— Говорят ребята, что местная пацанва совсем дерьмовая. Каждый второй — вор. Что из таких слепишь? Все малолетки при себе имеют ножи, свинчатки, кастеты, а чуть старше — уже пистолеты и посерьезнее…
— Это да! Ты еще не выезжал с операми?
— Через неделю первое дежурство. Предупредили, — вздохнул Борис.
— Дай Бог, чтоб все благополучно обошлось! — пожелал Илья. Борька даже не насторожился, услышав такое пожелание. А через неделю, после занятий, его вызвали в наряд.
Оперативники, окинув взглядом курсанта, спросили коротко:
— Впервые заступаешь на дежурство?. — Да. А что? Заметно?
— Колени дрожат да штаны сзади мокрые! Остальное все в ажуре! Держись! Первое дежурство, оно как крещение, посмотрим, что собой представляешь! — улыбнулся русоволосый Петр. И обратился ко второму — румяному здоровяку: — Сень! Ты поглядывай за новичком, чтоб его по нечаянности враз не кокнули…
Парни еще не успели познакомиться, когда поступил вызов. Сработала сигнализация продовольственного магазина, и ребята заскочили в оперативку, втащив за собой Бориса, назвали водителю адрес, и машина мигом выехала со двора на городскую улицу.
К магазину подъехали через несколько минут. Он закрылся час назад. На центральной двери замок, стекла в окнах целы. Быстро вошли во двор. Так и есть. Открыт служебной вход. Сторож связан и оглушен, валяется возле подсобки.
— Вот тебе шоковая дубинка. Кто захочет выскочить, приласкаешь ею! — И кинулись в торговый зал.
Борис, зажав в кулаке дубинку, стоял наготове. Вслушивался, всматривался. И вдруг приметил, как дернулась дверь подсобки. Оттуда вышел худосочный оборванный пацан.
Борька, подняв дубинку, опустил ее.
— Ты–то здесь как оказался? — спросил мальчишку.
— А я в контейнере ковырялся, во дворе. Туда тетки 'протухшую жратву сбрасывают, особо после работы. Ну, я ел. А тут глядь, дверь открыта. Я и вошел…
— Не пизди, дружок! На шухере оставили? — Схватил мальчишку за шкирку. И тут же получил страшенный удар по голове. Кто, чем и откуда звезданул, уже не разобрался. Перед глазами поплыла ночь.
Очнулся Борька уже в «неотложке». Она с воем увозила его в больницу. Перед глазами мелькали черно–белые пятна, лица не разглядел и не узнал. Его тошнило.
Борька терял сознание на каждой выбоине. Жутко болела голова. Он не сразу понял, что лежит на столе и пожилой хирург уже накладывает швы на голове.
— Терпи, сынок мой, терпи, родной! Все мучаемся от беспредела! Нет порядка никакого! И наведут ли его? Вся надежда только на вас, — сокрушался врач. — Меня самого месяц назад долбанули прямо тут, у стола. Наркоту и спирт требовали. Я не давал им морфий. Он у нас для особо тяжелых случаев, да и то по каплям. Тут же все подчистую выгребли и самого чуть не убили. Разве это люди? У зверья совести больше. Хотел уволиться, пока живой. Да пенсии, доведись помереть, на похороны не хватит…
— Скажите, наши задержали в магазине кого–нибудь? — спросил Борька.
— Не знаю, сынок. Придут навестить, скажут.
— А разве сегодня не отпустите?
— Нет, зайка! С недельку наблюдать тебя надо. Не имею права так рисковать тобой.
— Только этого мне не хватало! — простонал Борис. '
— Ты ж умереть мог. Лежи тихо! — сдвинул брови врач, а вскоре парня на каталке увезли в палату санитары.
Лишь на третий день Бориса навестили парни:
— Не пускали к тебе. Видать, здорово дербалызнул Тяга. Он, зверюга, чаще всего насмерть укладывает. Падла редкий! — говорил Сеня.
— Поймали его?. — спросил Борис.
— Тягу, конечно, нет! Стекло вышиб и ходу. Если бы во двор, пристрелили б как собаку, но он на улицу, там люди. Оружие не применишь, а и догони гада впотьмах! Смылся' козел уже в какой раз. Но двоих поделыциков взяли.
— А пацаненка?
— Какого? — удивился Петр.
— Маленького оборвыша, лет семи, не больше…
— Не видели.
— Пока я с ним тарахтел, мне и вломили из–за спины. Кто? Не видел. Но пацана запомнил. Узнаю его всюду.
— Ты на ноги встань для начала! Теперь тебя на дежурство не уговорить. Получил по самые помидоры! — пытался шутить Сеня.
— Чего? Да я того пацана из земли вымету, достану хоть с погоста! — побелел Борис.
Его выписали из больницы лишь на десятый день, и парень через неделю попросился на дежурство к оперативникам.
— Теперь ты врубился, что надо делать на вызове? Не трепаться, а вламывать каждому не жалея. У воров нет возраста! Если хочешь дышать, кроши их всех. А потом разберемся, — учили парня старшие курсанты.
Уже через полчаса увозила их на вызов оперативка. Поножовщина и стрельба в ресторане. На вызов поехали впятером.
Едва машина затормозила перед освещенными окнами, оперативники услышали свист. Мгновенно в ресторане погас свет. Из окон, из дверей выскакивали, выдавливались люди. Их хватали, совали в машину, они орали, что ни при чем, что надо брать стрелявших, зачинщиков драки, а не их — обычных посетителей.
Три машины битком привезли в милицию. Средь них ни одного виновного. Те сумели уйти. А задержанные, покидая райотдел ранним утром, во все корки кляли оперативников. Никто из них не знал, с чего началась драка и стрельба, что за люди пустили в ход ножи. Ни одного не запомнили и не описали.
— Такого не бывает! Боятся мести, а нам попросту не верят, — говорили курсанты.
— Толку нет от вас! Ни в одном деле не помогли. А сколько запороли! Давно просим начальство не присылать вас сюда. Одни неприятности от такой помощи, — сетовали сотрудники милиции на курсантов.
— Но кто–то должен их учить! Не век им жить в курсантах. Придет время самостоятельной работы, и что тогда?
— Может, их завтра к вам направят?
— Только не это! Чур нас! Не надо таких!
Все учились. И у вас проколы случались…
— Но не такие, когда все мимо…
На следующий день Борис с Ильей, получив стипендию, поспешили в ближайший магазин за сахаром и чаем,
решили купить еще булок и отдохнуть после трудной недели.
Борис стал в очередь к кассе, Илья к прилавку… Был конец рабочего дня, и в магазин набилось очень много народу. В очередях образовалась давка. И вдруг до Борьки донеслось:
— Ах ты, паршивец! Держите воришку! — Визжал, скрипел старушечий голос. Борька пробился вперед и увидел в руках бабули того самого пацаненка из магазина.
Борис взял его за шиворот так, что не только дергаться, дышать стало нечем.
— Бабуля, отдайте его нам! Мы курсанты из школы милиции. Поверьте, не выпустим этого ворюгу, мы знакомы. Только скажите, что он хотел украсть в этот раз?
— В своем кармане его руку поймала, кошелек хотел вытащить, обормот!
— Илья! Давай сюда! — позвал Борис.
Парень подошел. Оглядел мальчишку:
— Он тут не один. Для кого–то промышляет. Тот неподалеку. Давай отойдем в сторонку.
Едва оказались в сутолоке, Борис почувствовал, что рука опустела. В ней осталась рубашка, а мальчишка будто испарился.
— Сучий сын! Паскудник! Козья вонючка! Лягушонок мокрожопый! — ругались парни.
— Я ж говорил, что он не один!
— Но как сумел смыться?
— Руки были свободными! — зло заметил Илья и добавил: — Будет третья встреча, ее вам не миновать.
Ребята шли, нагруженные кульками и пакетами. Под ногами лед, на голову летит снег. Скорей бы в общагу, в чистую, теплую комнату с кипящим чайником на столе. Они почти перешли дорогу, как вдруг неведомо откуда взявшийся камень больно саданул Борьку в плечо. Тот ойкнул. Успел шагнуть на пешеходный тротуар, но никого не разглядел в толчее прохожих. Никто не оглянулся, не обратил внимания и не смотрел в его сторону.
— Ну, козел! Поймаю, сразу голову сверну! — пообещал. Борис в темноту.
— Значит, он где–то тут неподалеку живет! — предположил Илья.
— Я его достану, — глянул на окна дома, на ближайший подъезд Борис и скрипнул зубами от досады, что какой–то сопляк бросает ему вызов. Но никому вокруг не было дела до случившегося.
А через неделю курсанты решили очистить город от беспризорщины. Борису достался угловой подъезд старой пятиэтажки и подвал. Ни на чердаке, ни на лестничных маршах, ни в подъезде не встретил никого. Оставался подвал. Парень, увидев, что подвал освещен, хотел пройти мимо, не заглянув. Но вдруг ему послышались голоса, и Борис решил спуститься вниз.
Едва он шагнул с лестницы, увидел стайку ребятишек. Полуголые, озябшие, голодные, они облепили отопительные трубы и боязливо смотрели на каждого входящего, только бы не оторвали от тепла.
— Коротаем? А почему здесь? Иль нет у вас родителей, домов? — спросил строго.
На него смотрели пять пар глаз. Дети усиленно загораживали собой кого–то лежавшего на трубах.
— Как зовут этого пацана? — указал на мальчонку.
— А мы не знаем вовсе. Он больной вконец. Уж третий день помирает, — ответила щербатая девчонка.
— Есть хотите?
— Чего спрашиваешь? Все равно ничего у самого нет! — презрительно сплюнул какой–то замухрышка.
— С собой нет. А вот помочь могу! И ты, слушай там, козлик полудохлый, не дергайся! Если сам дурак, другим не мешай выжить! — прикрикнул на пацана. Остальных усадил вокруг себя.
Он рассказал ребятне правду о своем детстве. Ничего не придумывая, не скрывая, о плохом и хорошем, как умирал и выжил, как попал в школу милиции и решил помогать таким, каким был сам.
— Я тоже не верил никому, особо участковому. Да и вообще ментов не терпел. Доставали они меня. А вскоре понял, если б не успели они вовремя, не жить бы мне на белом свете. Из–под ножа и пули вытаскивали, загородив собой, хоть и чужие люди, Свой отец хуже зверя был. Ему, помри я вместе с мамкой, лишь очередной повод для выпивки был бы!
— Хорошо хоть тебя не продали кавказцам, как Вику с Алехой. Вон они — брат с сестрой. Их отец с матерью за ящик водки обоих продали. Алешку вечером того дня уже натянул козел. Он так кричал! Просил Бога убить, чем заставлять терпеть эти муки. Ну а тут Вику разложил какой–то амбал. Влез на нее, она давай его кусать до крови, больно. И горло достала. Он ее выгреб из–под себя, как швырнет в дверь, та шмыг в нее и взрослых мужиков позвала, чтоб брата спасти. Алеху отняли. А кавказцы убили ихних отца и мать за плохой товар, который не только ящика, бутылки водки не стоит. А они домой боятся. Там кавказцы живут.
— Их хоть продали! А нашего папку бандюки убили в дороге, машину увели неведомо куда. А хозяин машины нас из дому выгнал. — Задергался подбородок мальчишки–оборвыша.
— Так нам с вами давно увидеться стоило. Уже жили б в своих домах, не зная горя.
— Нам многие обещали помочь, но не смогли, — шмыгнула носом Вика.
— Это правда, — подтвердил Алешка.
— У меня получится! Даю слово! — пообещал Борис. И, взяв за руки Вику и Алешку, пошел в райотдел милиции. Вскоре по названному адресу выехали сотрудники горотдела. А утром, едва ребятня проснулась, их отвезли домой на оперативке работники милиции.
— А не вернутся кавказцы? Не убьют, не выкинут нас?
— Пока отдохните! Вот хлеб, чай, а завтра назначат вам опекунов, станете жить нормально!
— Дядя Боря! А ты будешь к нам приходить? — спросила Вика, ухватив парня за руку.
— Дядя Боря?! — Парень громко рассмеялся. Впервые услышал такое обращение к себе. — Конечно, буду, живите спокойно!
Вернулся в свой дом и мальчишка–оборвыш. Вскоре увидел его Борис. Поначалу не узнал. Отмытый, с ранцем за' плечами, бежал пацан в школу. Увидев курсанта, остановился и сказал, улыбаясь щербато:
— Спасибо. Теперь и мы по–человечьи живем. С бабкой. Вчера даже чай пили с вареньем и булками. Заходите к нам вечером…
Вроде ничего особого не сказал мальчишка, а на душе тепло стало.
До сих пор оставался в милиции только Федя. Мрачный, худой, молчаливый подросток, он смотрел на всех исподлобья и не отвечал ни на один вопрос.
— Попробуй сам его расколоть. Меня он ни в какую не признает. Уж сколько бьюсь с ним, все бесполезно, — сознался следователь устало. — Хотя б узнать, чей он, откуда, за что ненавидит нас, ментов?
Мальчишка лежал на нарах, повернувшись спиной ко всем.,
— Федь! Пошли поговорим! — предложил Борис. Мальчишка, увидев курсанта, сжался в комок.
— Тыздить будешь? — спросил глухо.
— Зачем? Пальцем не трону. Обещаю…
— Все обещают, а как попадешь в вашу дежурку, замес–то мяча швыряете…
— Я тебя хоть пальцем тронул?
— Не поймал. Потому…
— Мал ты для моих рук. Кого тут бить? Ты для начала мужиком стань! А вот поговорить нам уже пора. Пошли! — Взял мальчишку за плечо и вывел в коридор.
— Зайдите ко мне в кабинет, — предложил следователь, проходя мимо.
— Ну что? Зайдем? — открыл двери, и пацан робко перешагнул порог кабинета. — Присядь, — указал на стул напротив. — Федь, ты приезжий иль местный?
Мальчишка молчал, словно не услышал вопрос.
— Родня имеется? Иль так живешь, бездомной псиной? Ну, чего молчишь, мужик? Иль только на пакости способен? Сам себе хоть не вреди! Коль нужно будет узнать о тебе, весь город на уши поставим, а добудем информацию. Но этот путь плох для тебя. Что толкнуло на улицу? Почему не живешь дома? Или нет его у тебя?
' Федька молчал.
— Сам себя в камеру толкаешь! Почему? Разве средь пьяниц лучше живется?
— А какая мне разница? Везде алкаши! — буркнул мальчишка.
— Ну так уж и везде?
Федька молча отвернулся.
— А если выгоним, куда пойдешь?
— Знамо дело — на улицу…
— Жить где станешь?
— В городе полно чердаков и подвалов. Где–то сыщу себе угол. Мне много не надо.
— Разве не хочешь жить по–человечески?
— Не получается! — вздохнул пацан тяжко.
— Так ты поделись. Может, мы сумеем помочь?
— Уже подмогнули! В каталажку сунули. Открой пасть, вовсе на зону попадешь!
— Кто тебе натрепался? Ты ж малолетка! — усмехнулся Борис.
— Значит, в колонию для малолетних всунут!
— За что?
— Да за тебя!
— А если я прощу?
— Добрых легавых не бывает…
— Я еще не стал им.
— Ну что тебе до меня? Здешний я, понимаешь? Городской! И родители есть, только не нужен им. Они не такого хотели. Не по их заказу родился, не тот и не похож ни на кого. Короче, деревня среди дворян. Ни внешность, ни характер, ни способности мои не подходят к требованиям семьи. Потому выбросили. Я и не хочу возвращаться домой, там все чужие, — сверкнули слезы в глазах Феди.
— А там, дома, все родные? Иль приемный ты у них?
— Не знаю!.
— Тебя били дома?
— Вламывали иногда!
— Кто и за что?
— Все понемногу. Каждый на мне отметился, — дрогнули Федькины плечи.
— Отец бил?
— Чаще всех. Нет, не по бухой. За друзей моих, они не нравились. За тройки в школе. За то, что чавкал за столом и не мог нормально вести себя при гостях. Хорошие манеры не усвоил.
— Кем работает твой отец?
— Музыканты они! Светила! А я отрепыш и дерьмо! Не сжились! И не хочу к ним, воротит меня от их культуры!
— А тебе что по душе?
— Много нравится, да не обломится. Большие бабки нужны.
— Так поделись! Может, вместе придумаем.
— Ага! Отец вот так же предложил. А как сказал ему, кроме шишек и синяков, ничего не появилось, — всхлипнул пацан.
— Машину, что ли, попросил? — попытался угадать Борька.
— Во даешь! Да если б попросил колеса, меня под них и сунули б!
— У отца нет машины?
— Есть! Но не про мою честь…
— А что ты попросил?
— Компьютер!
— Разве это плохо? Теперь многие имеют его.
— Да, но мои другое говорят, что компьютеры берут тем, у кого своя голова пустая, и за душой ничего. Они велят мне стать музыкантом, чтоб мной гордились. Ну или певцом, артистом, даже на клоуна в цирке согласны, уже водили в училище. Но хореограф сразу отказался, в музучилище — тоже, короче, протащив всюду, убедились в полной бездарности и стали шпынять меня, что не смогу в жизни ничего добиться. И вырасту быдлом — тупым и грубым. Тогда я пошел к своему соседу дяде Сане. Он закончил техникум, теперь машины ремонтирует в своем гараже. У него всегда очередь. Хоть и мастерских и сервисов полно, а к соседу водители со всего города едут. И зарабатывает он кучеряво. Семейка — шесть рыл. Все довольны, сыты, одеты, и никто не жалуется. Там все дружат, никого не бьют и не грызут. Один в колледже, двое ребят в университете учатся, а жена с бабкой дома — не пашут. Он вкалывает один, а всем хватает. Вот тебе и простой трудяга! Наложил на культурных и даже не сморкается в их сторону. И я хочу не зависеть от своих.
— Так я не понял, чего ты хочешь: слесарем стать или научиться работать на компьютере?
— Что тут непонятного? Выучиться на автослесаря, чтобы купить компьютер!
— А кто мешает?
— Дядя Саша не берет. Говорит, мал еще, подрасти нужно. К тому ж мои родители прикипаться станут, потребуют прогнать.
— Куда на этот раз тебя поведут?
— На жонглера учиться. Уже предлагали. Отец ремнем уговаривал, мать — мокрым полотенцем. Сбежал от обоих.
— Но жить надо! И не на улице. Что ж они из тебя вора делают?
— Если узнают — убьют! — вздохнул Федя.
— Прежде всего им придется ответ держать за тебя.
— Не трогайте их, — попросил мальчишка тихо.
— Федь, а кто с тобой ворует? Для кого фартуешь?
— Это поначалу я тыздил для бомжей и жил с ними. Но расскочились. Они все себе стали забирать. Я и загоношился. Хотел на компьютер скопить, но куда с ними? Пьют без просыпа. А наклевавшись, дерутся, ко мне с кулаками лезут. Решил сам, без них.
— А домой не тянет?
— Нет! Скучно глупому среди умных. В голове одни мысли, все гениальные. Зато в душах сплошные сквозняки гуляют. Мне жаль их, но они почему–то счастливы. Зато я, сколько себя помню, никогда не сидел ни на руках, ни на коленях у родителей. А как хотелось хоть немножко тепла. Только интеллигентам детей не понять. А вот дядя Саша своего младшего сына и теперь на коленки берет. Знаешь, как я ему завидую, аж самому стыдно! — признался тихо.
Целую неделю говорили с Федькиными родителями сотрудники милиции. Убеждали, стыдили, спорили, ругались, но те никак не могли смириться с тем, что их сын не пойдет по их стопам.
— Технари — это ограниченные люди! Они живут без мечты и фантазии, как птица без крыльев. Несчастный малыш! Своим настырством обрекает себя на унылое, серое завтра! — заламывала руки мать Феди.
— Не надо так убиваться! Не считайте сына тупым, не толкайте его на улицу! Он и так уж побывал на краю беды. И мог действительно оказаться на дне, если б не наш курсант, успевший очень вовремя остановить Федю!
— А что он натворил?
— Воровать стал! — проговорился следователь.
— Что?! Да я ему своими руками голову оторву! — побелело лицо музыканта.
— В таком случае вы никогда больше не увидите своего сына. Его отдадут в детский дом. И поверьте, никому за него не придется краснеть. Да, музыка, может, иногда нужна людям. Но наша работа — важнее. Он испытает ту истину на своей судьбе! Вы считаете себя интеллигенцией, лучшими в городе. А на самом деле вы оба мыльные пузыри, пыль, пустые, никчемные люди, возомнившие себя величинами, не смогли вырастить и воспитать единственного сына. Бессердечные, жестокие существа! — злился следователь, не замечая, как мелко–мелко дрожат плечи музыканта.
— Но ведь Федор наш сын, и вы не имеете права отнять его. Нас никто не лишал родительских прав. Такое лишь через суд делают…
— Ваш сын уже вправе принимать собственное решение!
— А ему никто и не мешал. Пусть будет кем хочет, но вернется домой.
— Почему только теперь спохватились?
— Но вы сказали, что Федя стал воровать?
— Другого выхода не нашел.
— Отчего не пришел домой?
— Вот этот вопрос задайте самому себе и постарайтесь честно на него ответить! — сурово оглядел известнейшего музыканта обычный следователь милиции, спасший много жизней, выправивший не одну человеческую судьбу.
Федька всю эту неделю жил в общежитии курсантов. Поначалу все посмеивались над Борисом, называли его отцом–одиночкой, вдовцом. Парень поначалу вспыхивал, а потом перестал обращать внимание. И всюду брал с собой мальчонку. Его усиленно кормили в столовой, угощали тем, что присылали ребятам родители.
Федька наотрез отказался вернуться в семью. Не помогли уговоры, запоздалые раскаяния и обещания. Он не поверил своим, потому что именно они обижали его чаще других.
Мальчишка даже не оглянулся, услышав:
— Сынок! Неужели ты отказался от нас?
Родители не понимали, как можно сменить громадную, красивую, уютную квартиру на казарму.
А сын вскоре был зачислен курсантом. И только в ту ночь, окончательно прощаясь с детством, рассказал Борису, почему не смог простить родителей:
. — Это было с полгода назад. Я принес домой белую собачку. Маленькую, пушистую и очень веселую, ласковую. Знаешь, я всегда боялся грома и громкой музыки. А в тот день разразилась очень сильная гроза. Мы со Снежкой забились под одеяло. Мы оба боялись и дрожали. Снежка пыталась меня успокоить, облизывала лицо, жалась ко мне. И знаешь, было легче перенести грозу вот так вдвоем. Мы даже успокоились и уснули, не заметив, когда закончилась гроза. Когда стемнело, вернулись родители. Они всегда возвращались с работы поздно. Мы еще спали, когда они вошли в спальню и увидели нас на своей постели. Лицо матери враз перекосило. Я испугался, никогда не видел ее такой. А она вырвала у меня Снежку и выскочила на балкон. Я заорал: «Мама! Мама, не надо! Оставь Снежку!» — Но было поздно. Когда я выскочил на балкон, Снежка жутко пищала снизу. Пятый этаж… Она скоро умерла. И я сказал тогда матери, что ненавижу ее. Она схватила меня за шиворот и хотела выбросить следом за Снежкой, но в это время на балкон вышел отец, вырвал меня из рук матери, сказав ей, что собака внизу наделала переполоху своим визгом и во дворе собралось много соседей. А потому не стоит давать волю эмоциям. Я понял все. И в этот день ушел из дома, дав самому себе слово никогда к ним не возвращаться. Собаку я похоронил вместе с детством. Долго просил прощения у Снежки за то, что не успел и не сумел защитить ее. Обидно было. С месяц тот плач стоял в ушах. Даже ночью от него просыпался. У меня, кроме нее, почти не было друзей. Да и она совсем мало побыла. Зато когда вырасту, обязательно заведу себе собаку, самую верную и надежную, чтоб от родни охраняла…
«Странные все ж создания люди; Этого мальчонку обидели свои, меня родитель изводил. Сколько лет Герасим в нашей семье живет, ко мне не как к пасынку, ровно к сыну относится, а я никак не могу назвать его отцом. Хотя, по сути, он давно им стал. Нет лишь последней точки. А пора мне себя переломить. Ведь, по сути, я вырос с ним. Но как заставить себя? Хотя когда вернусь домой, конечно, надо назвать отцом…»
Борис засыпает. Сегодняшним днем он очень доволен. Четверо его подопечных навсегда покинули улицу. Алешка даже первенство по шахматам выиграл — в школе! А Федя на стрельбах отличился. Лучший стрелок школы. И в компьютерном классе у него хорошо пошло. Способным мальчишкой называют его. Девчонки пока нив чем себя не проявили. Но и времени не так много прошло. Всего полгода… Вот это да! Целых полгода! Еще совсем немного, и экзамены, направление на службу.
«Неужели все так быстро кончится? Детство промелькнуло незаметной тенью. Теперь и молодость впереди меня скачет, обгоняет на каждом повороте и все заставляет скорее взрослеть. А уж куда быстрее?»
Теперь уже Бориса никто не называет новичком. Он много раз выезжал на задания с оперативниками и следователями, задерживал опаснейших преступников. Он давно расстался с неуверенностью и забыл, что такое страх. От него парня навсегда избавил один случай…
В тот день на дискотеку они пошли не веселиться. Им четверым было дано задание: взять с дискотеки, незаметно для окружающих, наркобарона Тятьку. Все четверо внимательно рассмотрели фото преступника, запомнили каждую черту и отправились.
— Только помните, свои головы берегите! — напутствовал курсантов Захаров.
Конечно, поручать такое сложное дело молодым парням было рискованно. Но что делать, если всех сотрудников милиции и прокуратуры Тятька знал поименно и в лицо. Не один раз сталкивался с каждым. Многие носили на телах его отметины. Не проходили бесследно эти встречи и для него. Дважды убегал из больницы, едва врачи успевали прооперировать' из–под самого носа охраны, стоявшей у двери палаты.
Тятьку считали железным мужиком, которого не валило с ног спиртное. О нем ходили всякие слухи и анекдоты, но ни одного' порочащего его имя, честь, звание фартового старой закалки. Тятька умел многое. И по молодости прошел все северные зоны от Чукотки до Мурманска. Пять раз удачно уходил в бега из тюрем, трижды сбегал на пути в зону. Но достало лихо и его. Хотел избавиться от молодого конвоира в Якутии. Сделал вид, что оступился, и упал будто от боли, закатив глаза, заорал. На всех это действовало. Подскочили помочь зэку, а этот пальнул из автомата чуть ли не в упор. Когда Тятьку подобрали, у него из брюк две финки выскочили. Вот тогда понял конвоир, во что обошлась бы ему глупая жалость…
Борис первым приметил Тятьку. Тот пялил глаза на полуголую деваху. Страсть этого бандюги к молодым бабам была известна всей милиции. Именно потому роль ночной бабочки на этот раз выпала Антонине — будущему криминалисту. Борису эта девушка нравилась всерьез. Узнав, что ей предстоит, нешуточно испугался. Но… Тоня должна была привлечь к себе внимание. Тятьки. А потом, сев с ним в машину, за рулем которой сидел курсант, приехать с ним поближе к райотделу.
Тоня превзошла себя и довела Тятьку до нужной кондиции. Он и рад бы не смотреть на девку, но уж очень хороша! Ее округлости любого могли сбить с толку. И Тятька забыл о возрасте. Он подошел к Антонине и, ущипнув за ягодицу, спросил:
— Одна канаешь, милашка, иль имеешь хахаля на нынешнюю ночку? А то клейся ко мне! Не обижу, даю слово законника!
— Дядька! А как отбашляешь? — спросила его.
— Как королеве! — ущипнул за грудь.
— А ты один иль с кодлой? — дала время Борису подойти вплотную.
— Зачем нам третий? Я до утра тебя снимаю.
— Садитесь в мою машину! Доставлю, куда прикажете, в один миг, — предложил Борис.
— Ты кто есть? А ну, сгинь! Сами отвезем! — отталкивали Бориса какие–то парни, очищая путь Тятьке.
' — Я с ними не поеду. Я их боюсь, — прощебетала Тоня. И указала на Бориса: — Это мой спутник, я без него никуда. Он меня всегда по адресам и к дружкам возит.
— Отваливай, кенты! Пусть холуй доставит. Вы следом, на стреме поканаете! Дошло? Ну и ажур!
Борис торопливо завел машину. Тоня, как было обговорено, вместе с Тятькой на заднем сиденье расположились. Борис, решив оторваться от кентов Тятьки, мигом рванул на скорости и, проскочив центральную улицу, заюлил в боковых. В зеркале видел: кенты упорно висят на хвосте. Борис глянул в салонное зеркало. Антонина с трудом сдерживала Тятьку, тот наглел и безнаказанно лапал ее:
— Ну что ломаешься, птичка моя? Будь лапушкой! Доверься мне! — И лез под юбку. Тоню трясло.
Борис по лицу девушки понимал, что ее терпение на пределе. Конечно, если б не задание, она давно выкинула б Тятьку из машины. Но не имела права и«сцепив зубы, ждала развязки.
Борис поймал момент, когда машины кентов приотстали, свернул в проходной двор, выключил габариты, выехал на глухую, слабо освещенную улицу и через пяток минут подъехал к воротам внутреннего двора милиции. Но никто не спешил открывать ему. Дежурный сторож, как это нередко случалось, отлучился. Парень нервничал. Отойди он от машины хоть на миг, Тятька тут же выглянет и все поймет. Двор милиции он хорошо помнил. Нельзя было включать звуковой сигнал. Тятька оторвется от Тоньки. И тогда… Борис был больше чем уверен, что тот вооружен и первой его жертвой станет Тоня, а этого он допустить не хотел.
— Что? Приехали на хазу? — спохватился Тятька-.
Борис выключил свет в машине. Но тут, как назло
появилась погоня. Две машины мигом осветили территорию милицейского двора. И Тятька все понял.
— Подставить решили, заманить в клетку? — Нырнул в карман, но вытащить руку не успел. Борис оглушил его и, захлопнув дверцу, взял ворота на таран. Из дежурной части выскочил сторож, а в это время кенты открыли по машине прицельный огонь. Расстояние между ними было незначительное. Борис увидел, как двое из преследователей выскочили из салона машины и под прикрытием бегут к машине Бориса. Тот успел защелкнуть замок на дверце Тятьки и неожиданно для всех дал задний ход, сбив догонявших и протаранив задом машину. Едва переключил скорость передней передачи, пришел в себя Тятька. Пока он вспоминал, где находится, Борис снова рванул на ворота.
— Ты что? Охерел? — услышал голос сторожа, тот спешно открывал ворота, а Тятька уже прихватил за горло парня. Дышать стало нечем. Тоня, едва уловив в темноте ситуацию, ударила ребром ладони по горлу. Тятька свалился на сиденье. И. в это время по ним снова открыли стрельбу кенты. Но машина уже въезжала во двор. Вслед ей прогремело несколько автоматных очередей.
Борис почувствовал боль в плече, услышал короткий крик девушки за спиной. Подъехав к дежурной части, засигналил громко. Перед глазами поплыли круги. Парень понимал, что, если не выскочат оперативники, Тятька придет в себя и задание будет сорвано. Борис пытался затормозить, но тело перестало слушаться. Он в последний миг увидел открывшуюсядверь и оперов, бегущих к машине. Вот кто–то сел рядом, матерясь. А через секунду стало тихо и темно.
— Везучий этот курсант, в рубашке родился. Три ранения, что ж так не бережете своих ребят? — укорил Захарова пожилой хирург.
Константин Николаевич молчал пристыженно. Никто в милиции не предполагал, что вся тяжесть операции ляжет на Бориса. Ведь водителем машины должен был стать другой, опытный оперативник, хорошо вооруженный, часто участвующий в поимке преступников. Тоня знала о том, но почему–то выбрала Бориса, он и не предполагал, что станет основным.
— Ну как она? Отошла от случившегося? — спросил ребят, вернувшись из больницы.
— Ты это о ком? — удивились курсанты.
— О Тоне!
— Ее похоронили четыре дня назад. Пуля навылет прошла. Она твою смерть на себя взяла.
— О черт! — вырвалось невольно.
— Чего ты? Не бесись! Тонька сама виновата. Водилой был назначен другой. А вы четверо обязаны были Тятькиных кентов на себя взять и тормознуть их. Но девка все могла испортить. Если б ты погиб, ее не простили бив органах не оставили.
— Тятька всех оперов знал и не поехал бы ни с одним, не согласился Борис.
— Они под маскарадом были.
— Это не для Тятьки, таким сам пользовался! К тому ж я рядом оказался, а опера даже не увидел.
— Он, отморозок, покурить отошел. За это получил уже! Захаров в ярости.
— С чего?
— Тятька чуть не смылся из больницы. Его свои просадили. Плечо и кисть руки. Хирург только вытащил пули, этот дебил в бега, хорошо хоть в охране трезвые мужики стояли и Тятьку в рыло знали. Долбанули по тыкве гада и в камеру отправили. Чего с ним возиться, с козлом?
— А где он теперь?
— В тюряге, в следственном изоляторе. Слышали, вломили ему и за тебя, и за Тоньку наши ребята. Свои дружбаны навтыкали классно. Говорят, все всмятку ему уделали…
— Да хоть убей его теперь, Тоньку не вернешь, — посетовал Борис и спросил о погоне: — Задержали хоть кого–нибудь из них?
— Хрен! Все смылись! — ответил один зло.
— Теперь их ищут. Кого–то ранили, кровь была на земле. Но кто их выдаст? Оплатят молчание. А врачи получают гроши. Да и жить им охота. Тут же где гарантии, что самого не размажут? — добавил второй.
— Тебя Тятькины кенты в лицо видели? — встревожились парни.
— Конечно, — вспомнил Борис дискотеку.
— Ну все! Начнут охоту. Будь осторожнее.
Борис отмахнулся. Не стало страха.
Вскоре он получил письмо из дома, от своих. Мать радовалась, что сыну осталось учиться совсем немного и семья уже готовится к его возвращению: «Мы отремонтировали твою комнату. Отец все своими руками сделал. Потолки оклеил плиткой, стены — красивыми обоями, на полу паркет. Новую кровать тебе купили, повесили ковер на всю стену и оригинальный ночник. Думаю, понравится. Ты хоть позвони иль телеграмму кинь, когда приедешь, чтоб мать с пирогами успела, уж очень хочется ей тебя порадовать. Не забудь. А главное — береги себя. К нам недавно приходил следователь из милиции, предупредил, что Беркут снова убежал из тюрьмы и его опять везде разыскивают. Он же к нам наведывался еще в прошлом году. Твой адрес просил. Но мы, понятное дело не дали. Так тот негодяй расправой стал грозить. Всем нам. И мы завели собаку. Нам ее милицейский питомник подарил. Красивая девочка, ротвейлер. А отдали ее нам потому, что она не лохматая, как овчарка, а короткошерстная и зимой быстро замерзает и болеет. Мы ее в доме держим. А во дворе овчарку поселили. Отец для нее конуру сделал чуть поменьше нашего дома. Правда, она на цепи, но до крыльца достает. Так что стучи в окно. Делать нечего… Гости, сам знаешь, бывают разными…»
«Боря! Не слушай баб! Я встречу тебя с поезда на вокзале. Как давно мы не виделись, как соскучились по тебе. Тут вот вчера получили письмо от твоего начальства. Благодарят за тебя, называют героем. Значит, совсем взрослым стал наш мальчишка. Коль ушло озорство, пришла мудрость. Только не спеши стареть. Задержись подольше в молодости. Хотя мне так хочется подержать на руках твоих детей, заглянуть им в глаза, увидеть в них тебя. Может, они, если повезет, назовут меня своим дедом», — выдав себя, дописал Герасим.
…Как незаметно пролетели дни. Вот и последний настал. Завтра прощальный вечер с дискотекой, на которую приглашены городские подружки. Иные уже стали женами курсантов. Борька, оглядывая себя в зеркало в фойе, вдруг приметил мелькнувшее у входной двери лицо. Оно показалось знакомым.
Парень поспешил к выходу, но его тут же придержали дежурные:
— Не выходи! Тебя пасут. Трижды справлялись, где ты. Уже позвонили в милицию. Сейчас прибудут оперативники.
А вскоре курсанты увидели, как трое парней скрутили двух преступников и, закинув в оперативку, увезли в отдел.
— Борис! Вам стоит поспешить домой. Бал с танцами придется забыть. Ваши документы готовы, билет заказан. Всего хорошего! — подал руку Захаров.
— Что случилось? — исчезла с лица улыбка.
— Пока не знаю. Мне позвонили утром. А теперь уже вечер. Как оно там?
— Скажите!
Мужайся, Борис! Ты уже не курсант, а сотрудник милиции. Нам самой судьбой велено терпеть и держаться из последних сил. Нам даже в горе нельзя распускаться. И ты, сынок, будь мужчиной! — Завел в кабинет.
Уже через час Борис вошел в вагон. В новой парадной форме, он даже не замечал нежных взглядов, улыбок девушек. Ему было не до них. Он курил в тамбуре, нетерпеливо поглядывал на часы.
Еще целый час! За окном уже обозначился бледный рассвет. Наконец показался перрон. В такой ранний час здесь никогда не было много встречающих. Борис выскакивает на ходу. Нет, не встретил его Герасим, а значит…
— С приездом, племяш! — Увидел Евгения, и Никиту, выросших словно из–под земли. — Пошли к машине, поехали домой! Там тебя заждались! — торопили парня.
— Сначала в больницу! — потребовал коротко.
По дороге Евгений и Никита рассказали:
— Герасим дрова рубил за домом. Бабка решила пироги испечь. Ну, никто ничего плохого не ждал. А тут ротвейлерша как взбесилась, носится по дому, рычит, во двор просится, а ее не пускают.
Понятное дело, только искупали собаку, кому охота застудить? Она аж стонет. И вдруг слышит мать, будто хлопок за сараем. Ну, мало ли, может, полено упало иль Герасим топор в чурку вбил. Да только собака на кого–то налетела. Тут и эта наша из дома пулей вылетела. За ней бабы. А Герасим уже возле чурбака в луже крови лежит. Наташка бегом в дом, позвонила в «неотложку», в милицию. Ну, менты шустрые, через две минуты у нас объявились. И не могут наших собак от мужиков оторвать. Что случилось, никто понять не может. Ну, «неотложка» Герасима забирает, собаки к нему, а те двое двинуться не могут. Одного насмерть порвала ротвейлерша, а второму, коль жив останется, даже козья харя посочувствует. Всего поуродовали, живого места не оставили.
Менты, как увидели мертвого, которого насмерть загрызли, враз ахнули. И сказали: «Ну и смерть у Беркута! Сколько раз он от нее уходил, скольких сам лишил жизни, а кончился как шелудивый пес на клыках собачьих. Верно, он в Герасима стрелял, ротвейлеры такое секут без туфты…»
Короче, забросили они этих гадов в машину и отвезли куда–то. Наверное, враз на погост…
— Да тихо ты! Не греми, иди тише. Рано еще, дай людям поспать! — одернул Женя Никиту.
Дежурный врач вышел навстречу им из ординаторской. Узнав о приезде Бориса, сухо кивнул:
— К Герасиму? Он пока очень слаб. Много крови потерял. Потребуется время, хотя опасности для жизни уже нет.
— Доктор! Я сам недавно мог умереть на задании. Мой приход лишь поможет ему поскорее встать на ноги.
— Ладно. Только тихо и недолго, — разрешил врач и повел за собой.
…Герасим лежал под капельницей. Он не спал и никого не ждал к себе. Лицо его осунулось, пожелтело, глаза запали.
— Отец! Слышишь? Это я, Борька! Ты узнаешь меня? — дрожал голос парня, и ему вспомнились слова Женьки по дороге в больницу: «Сколько раз они избивали его в городе, возле дома. Встречали кучей, требовали твой адрес, он им не дал. Вот и свели счеты…»
Герасим лежал неподвижно. Ни один мускул не дрогнул на лице. И Борису вдруг стало страшно. А что, если и этого отнимет судьба?
— Нет! Только не это! Слышишь, отец, не уходи! Ты очень нужен нам! — Встал на колени перед постелью. — Я не пущу тебя! Ты с нами! Я вернулся! — говорил Герасиму Борис.
Тихо подошел дежурный врач:
— Сейчас он вас не слышит. А если и доходит до сознания, не сможет ответить. Не стоит терзать себя и его. — И указал взглядом на дверь.
Борис встал с колен и увидел слезу, скользнувшую по щеке Герасима.
— Спасибо! Ты ответил мне, а значит, простил. Я никогда больше не уеду. Слышишь, отец! Мы всегда будем вместе. «
Неохотно, медленно уходил из палаты парень…
Вернувшись домой из больницы, Герасим поделился с Борисом:
Знаешь, я всю свою непутевую жизнь считал, что главное дело для мужика в семье — умение зарабатывать деньги. Чтоб все жили в достатке, не зная нужды ни в чем. Да вишь ты, просчитался… в семье заработок — лишь подспорье, но не основа… Главное — в понимании и заботе, в тепле, которым нельзя обходить никого. Каждого нужно уметь согреть своим сердцем, не скупясь и не подсчитывая вложенное. Тогда и самого поймут. Может, через время, но обязательно полюбят и признают своим, пусть не кровным, но родным. И поверят. — Положил руку на плечо парню, добавив тихо: — А ты, сынок, живи. Радуйся каждому дню. Сегодня, завтра и всегда…
Назад: ГЛАВА 8 Любовь в подарок
На главную: Предисловие
