Исчезновение Одинца
Карташову снился прекрасный сон. Как будто он парит над зеленой, ярко освещенной солнцем и отрадно ностальгической землей. Возможно, снился Крым, где он не был с давней юности и это было его возвращение во времени. Песчаная дорога под ним, при прежнем великолепии природы, пошла полого вниз, и он подумал, что это начался спуск в Ялту, где пахнет лавандой, морем и выхлопными газами. У него замерло сердце и он ощутил острое чувство утраты…
…Когда открыл глаза, его ослепила ярко горящая над ним люстра. Он обвел помещение взглядом и понял, что в комнате он один. На диване, где спал Одинец, лежала скомканная простынь и сползшее на пол одеяло. Вроде бы ничего особенного, но от всего несло отчуждением…
Карташов наскоро оделся и вышел в коридор. Открыл одну дверь, вторую, но Одинца нигде не было. Не было его и в холле. Сергей направился во двор: у забора стоял Брод и разговаривал с новым охранником.
— Веня, — обратился Карташов к Броду, — ты, случайно, не знаешь, где Одинец?
На Вениамине — махровый халат, поверх которого накинута куртка с капюшоном.
— Сане стало плохо… Спускался по лестнице и потерял сознание.
Кольнуло нехорошее предчувствие.
— Где он? — едва сдерживаясь, еще раз спросил Карташов.
— Николай отвез его в клинику к Блузману. Вы же с ним вчера от души порезвились, а это с непривычки всегда кончается плохо.
— Ключи! — Карташов протянул к Броду руку.
— Да иди ты, Мцыри, умойся холодной водой, все с твоим корешем будет в порядке.
— Веня, гони ключи от машины! Я за себя не отвечаю и ты в этом сейчас убедишься, — Карташов извлек из-под полы пистолет.
Брод развернулся и пошел к гаражу. Открыл ворота.
— Вы хотя бы, свинтусы, вытащили бидоны с краской, — сказал он. — Засрали всю машину…
Однако слова Брода не доходили до его сознания. У него перед глазами стоял секционный стол, который он однажды видел на Ткацкой улице. А на том столе представил распростертое тело своего друга, над которым колдуют мордовороты в зеленых халатах. Над столом блестят прожектора, скальпели пускают зайчики, тошнотворно пахнет формалином.
Когда он уже был в кабине «шевроле», и собирался выезжать из гаража, Брод крикнул ему:
— Ты хотя бы причесался, а то как с дикого бодуна… Слышь, Мцыри, прежде чем ты там начнешь буянить, подумай о вечности.
Карташов сунул в рот сигарету и сразу же почувствовал тошноту. Открыв дверцу, сплюнул и, не глядя на Брода, бросил:
— Если кто-то намерен с Саней сыграть злую шутку, я тому не завидую. Кровь будет бить Бахчисарайским фонтаном…
— Да брось ты свои ментовские штучки, а то ведь я тоже могу рассердиться.
Хлопнула дверца, «шевроле» выехал из гаража и уперся фарами в закрытые ворота. Обычно их распахивали дежурившие на территории охранники, сейчас же они застыли столбами у калитки и делали вид, что это их не касается. Карташов вылез из машины и сам отворил железные ворота. Он выехал на дорогу и погнал по просыпающимся улицам Москвы.
Его мысли были короткие и недолговечные. Скорее обрывочные, черно-белые. Однако езда немного успокоила его и сигарета, свисающая с губ, больше не казалась отравой.
Когда он прибыл на Ткацкую, его встретили глухие ворота и абсолютно безжизненный корпус клиники. Он не стал стучать в ворота, а подтянувшись на руках, перелез через высокий забор и прыгнул в кусты рододендронов. Вдоль ограды направился в сторону крыльца. Однако двери были заперты. Он обошел строение и на другой его стороне обнаружил тускло светящееся подвальное окно. Присев на корточки, он заглянул через забранный решеткой оконный проем и ужаснулся. На кровати он увидел лежащего человека под капельницей. Его руки и ноги стягивали широкие ремни, голова откинута назад, глаза закрыты… Неяркий свет скрадывал черты лица, однако Карташов не сомневался, что перед ним Одинец.
Все нижние окна были в решетках и он воспользовался старинным, из чистой меди, водостоком — по нему добрался до выступа, от которого рукой подать до окна. Злость клокотала в нем и Карташов, не остерегаясь, ударом ноги высадил стекло и повернул ручку на внутренней стороне рамы. Помещение, куда он попал, было заставлено какой-то аппаратурой и он, лавируя между столами, на ощупь вышел к двери.
Коридоры, по которым он бежал, освещались слабыми лампочками, — в конце и начале — пол блестел, натертый мастикой, и Карташов на повороте едва не упал.
Сбежав по лестнице вниз, он оказался в холодном подвале. Ему показалось, что среди множества дверей, он узнал ту, откуда летом они с Николаем выносили гроб. Он дернул за ручку, но дверь не поддалась. И все остальные двери были закрыты.
Где-то послышались отчетливые шаги и Карташов затаился. Встал за пожарный щит. Старался сдержать дыхание. Шаги приближались, они были размеренны, успокаивающе однообразны. Сначала он увидел тусклую тень, затем стал вырисовываться силуэт человека, в руках которого угадывался предмет, похожий на пистолет. Когда шедший в его сторону поравнялся со щитом, Карташов, схватив незнакомца за руку, резко рванул на себя и уложил на пол. Пистолет, чугунно стукнувшись о цементный пол, отлетел в сторону. Надавив коленом на лопатку поверженного человека, Карташов взял его на болевой прием.
— В какой комнате находится тот, кого ты здесь охраняешь? Только, ради Бога, не строй из себя крутого парня…
— Отпусти руку, сломаешь…
— Сломаю… Где Одинец? Ты ведь знаешь, о ком идет речь, поэтому не валяй дурака.
— Пациент в третьем боксе… Ключи у меня в кармане.
Карташов ослабил сцепку, ногой подгреб к себе пистолет.
— Где живет Блузман?
— Где-то в районе Николиной горы…
— Точнее… И не дергайся, если не хочешь остаться на всю жизнь контуженным.
— Его, пожалуй, сегодня нет дома, — сегодня у хозяина юбилей — семидесятилетие, они все там…
Карташова эти слова удивили, он знал только одного хозяина — Таллера.
— О ком ты лопочешь? — он сильнее вдавил ствол пистолета в щеку лежащего под ним человека. Локтем нажал на лопатку. — Только не тяни резину, я устал на тебе лежать…
— Тарасовка, Гудзь…
— Строительная улица, 42? Человек с железными клыками?
— Гудзь… Федор Иванович…
Карташов поднялся, отошел к стене. В свете тусклого света, исходящего из окна, его тень ломанным крючком застыла на стене.
— Вставай и отопри нужную дверь, — приказал Карташов.
Звякнула связка и охранник направился к последней в коридоре двери. Когда они вошли в палату, в нос шибанули противные больничные запахи.
— Саня, — тихо позвал Карташов. — Одинец, черт возьми, хватит валяться, пора домой! — Карташов охраннику: — Отключи систему и развяжи его.
Человек подошел к кровати и довольно уверенно вытащил из локтевой вены Одинца иголку капельницы.
— Что с ним? — кивнул в сторону бездвижно лежащего Одинца.
— Я всего лишь фельдшер, а не врач, но, насколько мне известно, у него психопатический шок. Синдром легионеров, дали о себе знать накопившиеся стрессы… Но основная причина — вчерашняя контузия… Очевидно, после какой-то разборки…
…Не менее получаса ушло на то, чтобы найти носилки, отворить подвальные двери, а затем — ворота и отнести Одинца в машину. Карташов чертыхнулся, когда открыв «шевроле», на него едва не свалился бидон с краской.
Когда Карташов уже сидел в кабине, они с фельдшером выкурили «трубку мира». Затем Сергей, вынув из обоймы патроны, вернул парню его пистолет. Тот вел себя корректно, с пониманием ситуации. На прощанье он сказал:
— Если вздумаешь податься в Тарасовку, не забывай, что этот Гудзь почти полста лет провел за решеткой. Такие же у него и гости…
— Боюсь, приедем на шапочный разбор, — Карташов взглянул на часы.
— Там сейчас самый разгар… Шестидесяпятитилетие Гудзь отмечал до шести утра…
— Спасибо за предупреждение, и если это так, поговорим с дядей Федей по душам…
Фельдшер нервно закурил.
— Если можешь, обо мне не надо… Иначе — он чиркнул себя по горлу, — мне каюк… А сейчас свяжи меня и брось как полено где-нибудь под лестницей.
Они вернулись в корпус и Карташов сорванным со стены электропроводом завязал руки и ноги фельдшера. И уложил его возле теплой, обмотанной изоляцией, трубы…
Выйдя на улицу, Сергей вдруг ощутил страшную пустоту. Темные кусты рододендронов, высокий забор, тянувшийся вдоль запорошенных опавшими листьями клумб в бесконечность, размытый контур безмолвствующего здания — все это настраивало на крайне пессимистический лад. Но когда он залез в кабину и услышал, как стонет Одинец, настроение у него тут же изменилось. Он почувствовал, как под курткой учащенно забилось сердце, ненависть стала переполнять все его существо.
— Саня, как ты там?
— Курить…
Карташов, вылущив из пачки сигарету, перегнулся через перегородку и вставил в высохшие губы друга сигарету. Чиркнул зажигалкой.
— Затягивайся… Что, сил не хватает? Ох, мрази они за это ответят, — и Карташов тоже закурил. Однако не успел он сделать пару затяжек, как с главной улице на скоростях выехала машина, ослепив его светом фар. Он включил зажигание, но показавшаяся машина, с визгом тормозя, встала поперек дороги. Но этого мало — сзади мелькнул острый свет и еще одна машина приткнулась позади «шевроле»… »Вот, кажется, и кранты», — подумал Карташов, что однако не помешало ему нащупать под курткой рукоять пистолета. Большим пальцем от приподнял флажок предохранителя.
— Саня, нас взяли в коробочку… Но ты не волнуйся, тебе это сейчас вредно. Отдыхай… — он увидел как из передней машины вышел человек, и на фоне далеких фонарей он сразу же узнал угловатую фигуру Николая. Из второй машины показался Брод.
— Мцыри, — начал свою речь охранник, — ты же не скажешь, что мы к тебе плохо относились… Поэтому не валяй дурака, выходи из тачки и переходи в мою… Не хочешь ко мне — садись к Вене…
И тут же послышался голос Брода. Карташов по интонации почувствовал, что в голосе слишком много угрожающих ноток.
Не высовываясь в форточку, он ответил:
— Мне и здесь не дует… Если соскучились по моей компании, можете сами подсесть ко мне.
— Не дури, Мцыри, ты захватил чужую машину, и, судя по всему, наделал в клинике шкоду. Или я ошибаюсь? — в голосе Николая наоборот чувствовались умягчающие нотки. Но Карташов уже знал им цену. Он положил кроссовку на педаль газа, и в это время охранник поднял руку и дважды выстрелил. Карташов ощутил змеиный посвист пули у самого виска и пригнулся. Стекло однако не разлетелось, лишь небольшое отверстие, сантиметров на десять ниже обзорного зеркала, засквозило холодной струйкой… Он нажал на акселератор и пошел на таран. Но при этом резко подал машину влево, направляя ее в дверцу, за которой стоял Николай. И тот, видимо, растерявшись, не ожидая такой дерзости, не успел отскочить, и вместе с дверцей был смят, вдавлен в кузов «Ауди». Сзади раздались выстрелы, но это уже было не страшно: он знал, что Веня стрелять не умеет. Все три пули ушли под самую плоскость крыши, наполнив салон пороховыми ароматами…
Почти не тормозя, Карташов направил машину в сторону поперечной улицы, и на крутом вираже ушел вправо.
Сзади раздался слабый голос Одинца:
— Серый, у меня под сиденьем лежит обрез… дай мне его…
— Все нормально, Санек! С этой минуты, начинаем с тобой новую жизнь. Как ты на это смотришь?
— Мне бы сейчас стакан водки и чего-нибудь пожевать…
— От чего ты так развялился? Чем они тебя пичкали?
— У меня аллергия на контрастное вещество, которое они мне вчера ввели. Проверяли почки… .Сволочи, я этому Блузману, если встречу, оторву башку.
— Такое не исключается. Мы сейчас заедем в одно место…
— Сначала подъедь к какому-нибудь ларьку, купи водяры.
Карташов, миновав памятник Пушкину, свернул вскоре на Неглинную и возле кафе остановился.
— Ты не высовывайся, пока я хожу за пайкой, — сказал Карташов и вышел из машины.
Вернулся с целлофановым кульком и его содержимое разложил на сиденье рядом с собой. Круг краковской колбасы, банка красной икры и несколько бананов. И две двухсотграммовые бутылочки водки. Одну из них протянул в темное нутро салона.
— Саня, держи лекарство, а я пока открою банку с икрой дальневосточного лосося. Икра тебя вмиг поставит на ноги.
— Меня уже привели в чувство выстрелы… И запах пороха… Кто первым начал палить — Никола или Брод?
Раздался жестяной звук — Карташов финкой вскрывал банку с икрой. Послышалось бульканье — это Одинец поглощал водку. Тут же попросил закурить. Голос у него стал тверже, и Карташов понял, что его дружок начинает оклемываться. И действительно, через десять минут Одинец вполне пришел в себя и даже перелез на свое обычное место — на переднее сиденье.
— У Николы нервы сдали, — Карташов взглянул на Саню. — Голова кружится?
— Была страшная слабость. Но сейчас я уже орел, парю под облаками.
— Это водяра в тебе говорит. Смотри, чтобы не переборщить…
Они проехали по Неглинной и возле Альфа банка свернули на крохотную улочку. Карташов припарковался возле аптеки.
— Я думаю, тебе надо что-нибудь принять против аллергии… Я знаю, моя сеструха, когда у нее начиналась бронхиальная астма… ей давали супростин или тавегил. Купить?
— Не надо. У меня все нормально… Единственное, что мне сейчас не хватает — горячего душа…
— Как они тебя захомутали? Брод сказал, что ты, спускаясь по лестнице, потерял сознание?
— Врет, сучара! Никола мне сонному маску с хлороформом сделал. В какой-то момент я был в сознании и видел его бледную харю с оловянными глазами. Я хотел позвать тебя, но не мог, он меня накрыл подушкой…
Карташов, стиснув зубы смотрел куда-то за окно и думал свою думу.
— Почему они тебя взяли, а не меня?
— Наверное, потому, что я моложе и, видимо, Брод, тебя просто пощадил…
— Или оставил на закуску.
— Возможно. Куда мы сейчас с тобой направляемся?
— В гости к одному джентльмену удачи, которого ты, между прочим, тоже знаешь.
Они ехали тем же путем, которым когда-то направлялись на Учинское водохранилище. И Одинец вскоре это понял. Он завертел головой и в его усталых глазах застыл вопрос. Но когда он увидел дорожный указатель, на котором светилось слово «Тарасовка» и до которой оставалось пять километров, он спросил:
— Если не ошибаюсь мы направляемся по знакомому пути, но мне непонятно…
— Сейчас поймешь, когда свернем на одну улочку по имени Строительная.
Карташов вкратце рассказал Одинцу о разговоре с фельдшером.
— И этот железозубый дядька хозяин нашей фирмы? — у Одинца от удивления аж взор загорелся. А кто же тогда Таллер? Кто такой Брод?
— Выходит обыкновенные шестерки, как и мы с тобой.
— Извини, Серый, мы не шестерки, мы с тобой — наемники, а это большая разница. Ну хорошо, приедем, поздороваемся с ними и что дальше? Я уверен, что в его усадьбе всегда найдется четыре метра земли, где он нас зароет…
— Зароем мы их… Я думаю, праздник сейчас у них в самом разгаре.
— Но мы почти с голыми руками… — Саня просунул руку под сиденье и убедился, что обрез на месте. — У меня всего две пачки патронов да и у тебя, небось, всего пара обойм…
— В кузове остались с прошлого раза два гранатомета, но скорее всего, они нам не понадобятся.
— А я думаю, что мне тут так в бок впилось…
Дорога была неосвещенная, с редкими фонарями и машина часто попадала в глубокие колдобины, присыпанные снежком.
— Как, Саня, себя чувствуешь? На троечку или на четверку с минусом?
— На четверку с плюсом. Кстати, у нас есть еще водка?
— В бардачке лежит шкалик, но, мне кажется, это будет для тебя лишнее…
— Лишние мы с тобой на этом свете.
У Карташова в кармане запищал мобильник. Звонил Брод. Говорил напористо и чувствовалось, что он не совсем трезвый. Карташов отстранил от себя трубку, чтобы голос Брода слышал Одинец.
— Ты, Мцыри, сделал непоправимую ошибку… Ты догадываешься, о чем я говорю?
— Нет, не догадываюсь.
— Ты моего Николу размазал по железу и я тебе за этого… — Брод закашлялся, но не отключался.
— Ну что ты мне за это сделаешь, Веня? Ты остался один и перестань заблуждаться на мой счет. Если встанешь на дороге, смету и тебя, ибо ты предал нас. Отдал Саню на растерзание коновалам Блузмана.
— Это не я… Богом клянусь… Я спал, когда это случилось, но, возможно, ты не знаешь одной вещи… — Брод опять зашелся в кашле. — Одинец подставное лицо, это самый настоящий мент с поддельной рекомендацией… и Николай правильно сделал… А кстати, Мцыри, Саня сейчас с тобой?
— Дать ему трубку?
— Дай на минутку…
Одинец нехотя взял мобильник.
— Мент слушает, — сказал он. — Ты Веня сильно на мой счет заблуждаешься, потому что, если бы я был ментом…
— Да ты и есть мент, у меня есть доказательства. Николай нашел человека, с которым ты служил в УВД Красноярска.
— Так в чем же тогда моя принадлежность к органам заключалась, если ни тебя, ни Таллера, ни тех, кто занимается пересадкой органов, до сих не захомутали с поличным?
— Это вопрос для детей дошкольного возраста… У тебя был сообщник — заместитель Блузмана. Который ставил ложные диагнозы… То СПИД, то сифон у донора, то опущение матки… А почему нас с Таллером не брали… Так это вообще дважды два, хотели докопаться до того, под чьим крылышком наша фирма работала. И проследить все каналы нашего бизнеса…
— Хорошо, Вениамин Борисович, думай так, если тебе от этого легче, только прошу тебя по-хорошему, линяй куда-нибудь к черту на кулички и, упаси боже, чтобы попадаться мне на глаза, — и Одинец отключил мобильник.
Наступила пауза. По бокам неслись белые опорные столбики и временами проплывали темные кучи осенних деревьев.
— Комментарии, Саня, будут? — спросил Карташов.
Долго молчал Одинец, даже достал из бардачка шкалик, отвинтил пробку и почти одним глотком все его содержимое засосал.
— Я бы очень хотел, чтобы так и было на самом деле. Но, это, Серый, одни разговоры, так сказать, оправдательный мотив… Хотя если говорить о Красноярске…
— Ну, ну, что же было в Красноярске?
Одинец долго молчал, а может, это только Карташову казалось.
— Я действительно там служил, только не в УВД, а в одном из районных отелов… Сержант постовой службы… Однажды в парке, при патрулировании, мы заметили сидящего на лавочке человека, а рядом с ним дипломат. Мужик был в стельку пьян, а в чемоданчике — 30 тысяч долларов. Мы с напарником их конфисковали, а когда началось служебное расследование, мой напарник все свалил на меня… Ну что мне оставалось делать? За решетку не хотелось…
— Сбежал от правосудия? И куда ты с такой валютой подался?
— В Сочи, конечно… Там же купил два фальшивых паспорта и переехал в Крым. А деньги в таких местах идут как вода — шашлычные, ночные казино на каждом углу, девчонки тоже… За полтора года ничего, ни копейки от тех тридцати тысяч не осталось. Но зато, гуляя по кабакам, я познакомился с одним человеком, который затем и дал мне рекомендацию сюда, к Таллеру…
— И это вся твоя жизнь? — с ехидцей спросил Карташов. — А я-то думал, ты птица большого полета… Грешным делом тоже подозревал тебя, но сомневался. С одной стороны у тебя налицо все повадки мента, с другой — чистый уркаган…
— Нам надо заехать ко мне и поменять машины, — сказал Одинец. — Моя «девятка» не так бросается в глаза, как этот старый мерин «шевроле».
Через сорок минут они уже сидели в «девятке» Одинца и направлялись в сторону Учинского водохранилища. Во всяком случае, в том же направлении…
— Скоро Тарасовка, не забыл, где сворачивать? — Саня даже раскраснелся и окончательно пришел в себя. — Понимаешь, с тем дипломатом все произошло в одно мгновение, слишком большой соблазн был… Доллары только входили в моду и имели волшебную силу… Понимаешь, Мцыри? Сейчас, конечно, я бы на них плюнул и растер, а тогда… Искушение, о, это еще та сила…
— Все у тебя получается так складно, что сильно смахивает на хорошо продуманную легенду. Впрочем, сейчас это уже неважно…
Одинец не отреагировал, как будто речь шла не о нем.
Карташов через стекло пытался разглядеть поворот, кругом была темень и только клочок дороги в свете фар говорил о существовании предметного мире. Километра через два они увидели надпись с двумя стрелами, указывающими на Пушкино и Тарасовку. Свернули на расхлябанную дорогу, ведущую в Тарасовку. Впереди виднелась цепочка фонарей и одинокая неоновая реклама.
— Где-то тут должна быть водонапорная башня, — сказал Карташов, по-прежнему прильнув к лобовому стеклу.
— Пили до первой поперечной улицы и там будем смотреть.
Они доехали до перекрестка и Одинец с фонариком вышел из машины. На одной из пятиэтажек прочитал: «ул. Зои Космодемьянской».
Свернули налево и поехали туда, где больше было огней. И метров через триста поняли, что искать им ничего не надо: за высоким забором, в доме ярко горели все окна, неслась музыка…
— А вот и башня, — сказал Одинец, указывая на белеющий цилиндр водонапорной башни, находящейся чуть сбоку особняка. — Где оставим машину?
— Здесь же.. В случае чего, она должна быть под рукой.
Одинец вытащил из-под сиденья обрез и две пачки с патронами. Зарядил и отмахнул дверцу. Он ощущал себя в родной стихии.
Они вышли из «девятки « и пересекли Строительную улицу, о чем им сообщила покосившаяся на столбе табличка. Зашли с тыла. Сквозь оголенные ветки яблонь хорошо были видны точечки огоньков — видимо, кто-то курил на балконе.
— Здесь должна быть собака, — сказал Одинец.
— Дог Лорд, но не думаю, чтобы при гостях она бегала по улице.
Карташов нащупал в темноте камень и бросил через забор. Все было тихо. Они сместились немного в сторону и первым полез через забор Одинец. Но спрыгивая на землю, он, видимо, не собрался и кулем свалился в кусты крыжовника. Карташов мысленно выругался, слишком много шума наделал его напарник. Сам Карташов легко поджался на руках и так же легко, держась руками за макушку ограды, тенью скользнул на землю.
У самых окон росли кусты бузины, на которые падали отсветы горящих в помещении дорогих люстр. Кроме музыки слышались голоса и особенно выделялся женский смех.. К их удивлению, на окнах не были задернуты шторы и все, что делалось в доме, было видно, как на ладони.
Это была обычная застолица: за длинным столом, покрытым белой с скатертью, находилось человек двенадцать. В основном это были люди пожилого возраста, но Карташов сразу же среди них отметил всегда недовольное лицо Блузмана. Он был без пиджака, рядом с ним черноволосая, лет сорока, женщина в темном с блестками платье.
Одинец же первым узрел хозяина дома Федора Гудзя, сидящего в торце стола и держащего на подъеме рюмку — видимо он произносил тост. «Пусть нашим врагам будет хуже от этого», — это, видимо, были заключительные слова тоста, которые успели услышать Карташов с Одинцом. Третьем от хозяина, рядом с молодой блондинкой, сидел раскрасневшийся известный всей стране поэт, у которого из-под ворота белой шелковой рубашки выглядывал тоже шелковый бордовый шарфик.
— Я беру на себя Блузмана, — тихо произнес Одинец. — Я не я буду, если не сделаю ему сегодня лоботомию…
Справа отворилась широкая застекленная дверь и в комнату медленно, в раскачку вошел человек, лицо которого показалось Карташову очень знакомым. Вспомнился ресторан «Прага», черный «линкольн», свита в темных костюмах и этот сытый субъект, галстук которого на выпирающем животе напоминал шевелящуюся коралловую змею. Сердце у Карташова забилось еще чаще. Он весь напрягся в предвкушении какого-то очень важного для себя открытия. Он ждал, что следом за Буриловым последует Бандо, встречу с которым он так долго откладывал. Однако Слон не появился.
Хозяин дома встал во весь рост и развел в сторону руки — было видно, как он рад появившемуся гостю. Они пошли друг другу навстречу и обнялись. Гудзь казался малолеткой по сравнению с дородной рыхлеющей фигурой Бурилова.
— Опоздал, прости, — однако по-настоящему извиняющихся ноток в голосе гостя не чувствовалось…
В голове Карташова, словно трясогузка, дергалась мысль: «Где же Бандо? Где же эта сволочь?»
Он приблизился к Одинцу и положил руку на изготовившийся к стрельбе обрез: «Ты знаешь, кто этот пикадор, который только что завалился?»
— Знакомая харя, видел по телевизору…
— Хозяин Бандо… Бурилов собственной персоной…
— Ого, сегодня, кажется, у нас может получиться наваристый бульон. Что будем делать?
А между тем задвигались стулья, расчищалось место для запоздалого гостя. Поэт встал и за руку поздоровался с Буриловым, а тот тут же переключился на блондинку, сидящую рядом с поэтом. Поцеловал ей руку, после чего тяжело опустился на стул. В комнату вошла женщина в цветастом переднике, с большим стеклянным подносом, который она поставила на отдельный столик, стоящий рядом с роялем.
— Уходим, и дождемся, когда банкет закончится, — наконец отреагировал Карташов на вопрос Одинца. — Для меня важнее выяснить, где сейчас Слон… Его надо изолировать…
— Но у меня руки чешутся, я не могу уйти, оставив здесь развлекаться Блузмана.
— Это ты еще успеешь сделать… Пошли…
В это время сидящий к ним спиной мужчина потянулся за блюдом, в котором зеленели крупно нарезанные овощи, и Карташов замер — он мог поклясться, что уже видел этот с заметной горбинкой нос, этот низкий морщинистый лоб, узкую щель глаза, смуглую впалость щеки…
— Я знаю, кто этот гад…
— На котором кожаная безрукавка? — уточнил Одинец.
— Это один из тех, кто хотел расконторить Веню на Рижском вокзале.
— Вот это номера! — воскликнул Одинец и сам себе ладонью прикрыл рот. — А может, опечатка у тебя в глазах?
— Да нет, это не опечатка, это непреложный факт… С правой стороны носа у него должна быть бородавка…
И как будто по заявкам трудящихся, человек в кожаной тужурке повернулся к женщине, попросившей его подать блюдо с рыбой…
— Смотри, — сказал Карташов, — Бородавочник… И никогда не спорь с профессионалом… Пошли отсюда…
Когда они перелезли через забор, миновали снежную хлябь улицы и уже подошли к «девятке „, их окликнули: «Молодые люди, куда вы так торопитесь?“ Со стороны дома Гудзя, из сумерок, к ним направлялись две статные, высокие фигуры. И было в их движениях что-то затаенное, готовое к прыжку.
Одинец распахнул полу куртки, где был спрятан обрез.
— Сейчас что-то будет, — сказал он и стал озираться. Однако еще двоих первым увидел Карташов — они вышли из-за оставленной ими «девятки «. И тут уже не было никаких сомнений: в руках каждого из них чернели пистолеты.
— Наверное, Брод, сволочь, нас сдал, — тихо сказал Одинец. — Предупредил, касатик…
Карташов сунул было руку за пазуху, где у него лениво дремал «Глок», но его предостерегли:
— Руки на затылок и без дураков! — и тут же раздалось несколько щелчков.
Пули выпущенные из оружия с глушителем, вонзались в землю совсем рядом с их ногами. Но те, кто брал их на испуг, видимо, не очень представляли, с кем они имеют дело… Саня не вынимая из-под полы обрез, вместе с нею направил ствол в сторону тех, кто вышел из-за машины, и дуплетом, с секундной паузой, выстрелил. Один из них, видимо, в предсмертном миге, понес какую-то невнятицу, второй молча рухнул под колесо «девятки». Одинец стремглав ринулся к машине, упал и перекатился к переднему колесу. То же самое проделал и Карташов, только он на шаг оказался дальше от Одинца и, падая, успел достать пистолет. Он стрелял наугад, туда, откуда продолжали раздаваться томящие душу щелчки. Но Одинец был удачливее: после того, как еще дважды он разрядил обрез, щелчки прекратились, лишь затяжной стон огласил пустынную улицу. Но тут же двор особняка ожил, раздались панические голоса, густо залаяла собака.
— По машинам, Мцыри! — горячась, выкрикнул Одинец.
«Девятку „ тряхнуло, но это уже никакого отношения к ее судьбе не имело. Видимо, кто-то со стороны второй машины бросил им под колеса ручную гранату, которая и сделала свое дело. Карташов поплыл и в ушах, как злобный рефрен, звучала фраза «Черт возьми, куда это меня понесло?“ Желто-синий туман, в котором он плыл, заложил дыхание, отчего в висках начала стучать металлическая дробь. Она была назойлива и мучительна для слуха. Затем он увидел лица Блузмана, Бурилова, чей галстук полоскался по его лицу, и лицо Бородавчатого, в глазах которого застыло изумление и вопрос…
…Когда Карташов пришел в себя, он понял, что находится в капкане: с привязанными руками и ногами он лежал на больничной кровати. Больничной — потому что он весь был опутан проводами, а к левой руке был присоединен нейлоновый катетер капельницы. По нему медленно, с полуторасекундными интервалами капала светло-коричневая жидкость.
Он повернул голову и увидел рядом другую кровать и на ней неподвижно лежащего человека. Широкие ремни в нескольких местах опоясывали его тело, голова откинута назад — это, без сомнения, был Одинец.
— Саня, — тихонько позвал он друга, но не получил ответа. Попытался осмотреться, но с каждым поворотом головы в ней возникали нестерпимая боль и звон… Он вытянул одну ногу и попытался согнуть ее, однако колющая боль едва не лишила его сознания.
Слева, за кроватью, где лежал Одинец вырисовывался светлый квадрат двери с бронзовой, с утолщенным концом ручкой. В помещении было сумеречно и прохладно. Первым побуждением было во все легкие закричать, позвать на помощь, однако Карташов, осознавая реальность происшедшего, посчитал это слабостью. Он еще раз окликнул Одинца и тот со стоном повернул к нему голову. Он лежал с закрытыми глазами и на его пшеничных ресницах дрожали накопившиеся слезинки.
Время ползло так медленно, что порой ему казалось оно вообще остановилось и весь мир замер и так будет вечно. Тоска и отчаянье засосали душу, и Карташов, чтобы хоть как-то приободриться, начал считать. Досчитал до 12 тысяч и сбился со счета.
— Саня, где твой обрез, где твои патроны?
Одинец еще на несколько градусов повернул голову в сторону Карташова.
— Одинец, просыпайся и возьми в руки гранатомет…
И действительно, Саня вдруг открыл глаза и его привязанные руки сделали натужное движение, словно хотели что-то взять… Взгляд совершенно неосмысленный и он снова закрыл глаза.
И вдруг за дверью послышались шаги. Они были твердые, и вместе с тем мерные, успокаивающие..
В бокс зашли Блузман, в зеленом халате и такого же цвета шапочке-колпаке, и тот фельдшер, с которым Карташов уже имел дело, вызволяя Одинца из этого же бокса. И чудовищно мучительная мысль завладела Карташовым — знает ли о том разговоре с фельдшером Блузман? От этого, и он это прекрасно понимал, зависели их жизни.
Блузман подошел к Одинцу и взял того за руку. Стал считать по часам пульс.
— Запишите: 64 удара, Давление: 110 на 78, вот что значит молодость…
Фельдшер открыл папку, которая была у него в руках., и начал записывать.
Когда Блузман подошел к кровати Карташова, тот притворился спящим.
— А как чувствует наш омоновец? — Карташов ощутил на запястье холодную, сырую ладонь Блузмана и великое отвращение овладело им. Он открыл глаза и сказал:
— Чувствую себя настолько прекрасно, чтобы такого, как ты, ублюдка пустить в расход…
— Вот это мне нравится. Значит, идем на поправку. Юмор рождает надежду.
— Я хочу в туалет…
— Это не проблема, — Блузман посмотрел на фельдшера. — Принесите ему судно и добавьте в капельницу героина, он много рассуждает. И долейте еще раствора, почки у ребят должны быть чистыми, как у младенцев.
Когда они вышли, Карташов еще раз позвал Одинца. И тот наконец отреагировал. Вяло, словно с большого похмелья…
— Мцыри, я все слышал. Нам промывают почки… готовят к пересадке… потом все, что от нас останется, отвезут в крематорий. — Одинец отвернулся и Карташову показалось, что он плачет. Но когда Саня заговорил снова, голос был по-прежнему хоть и слабый, но уверенный, с нотками раздражения. — Почему ты мне помешал в ту ночь застрелить эту сволочь?
— Еще не вечер, Саня… Мне сейчас больше жизни нужно переговорить с Бродом…
— Объясниться в любви?
Ответа не последовало, в комнату вошел фельдшер со стеклянной, до половины заполненной водой, «уткой». Он не глядя на Карташова, подошел к нему и изготовился засунуть под одеяло «утку».
— Оставь это себе, — тихо сказал Карташов, — и лучше скажи — когда нас повезут на операционный стол?
Фельдшер молчал. Он держал обеими руками судно и нерешительно мялся. Румянец, выступивший на его щеках, мгновенно сменился болезненной бледностью. Что-то в нем происходило и Карташов не хотел упускать своего шанса.
— Слышь, парень, по-моему, в прошлый раз мы с тобой неплохо поладили. Верно? Хотя я мог бы тебя там же в подвале оставить в виде холодного трупа… Так наберись смелости и ответь — когда?
— Когда сделают все анализы. У тебя заберут обе почки, а у этого… — фельдшер головой указал в сторону Одинца, — сердце и печень. Он очень подходит, у него отличная клиника…
— Ну спасибо за доверие, — прошипел Одинец. — Век такой доброты не забуду.
— Стоп, Саня! — остановил друга Карташов. И к фельдшеру: — скажи, только не спеши с ответом… Что ты для нас можешь сделать? Не за просто так, конечно, за приличные бабки…
— Вряд ли вам стоит на меня рассчитывать. После побега твоего товарища, в клинике усилили охрану. На окнах решетки, на всех выходах по два автоматчика. Вас слишком хорошо сторговали, чтобы упустить таких доноров…
Карташов пошевелил затекшей рукой.
— Ну хорошо, ты бессилен, вернее, боишься за свою шкуру, но одно ты можешь без всякого риска сделать… У тебя из кармана торчит мобильник и я прошу тебя только об одном… — Карташов нервничал и потому говорил с одышкой. — Набери номер, который я тебе назову, и поднеси трубку к моему уху. Только за одно это ты потом получишь пару тысяч долларов… За пустяк, который тебе ничем не угрожает.
Фельдшера как будто разбил столбняк. Он мялся, и возможно, на что-нибудь решился, если бы в бокс не зашел человек с какими-то приборами. Это был молодой паренек, с только что пробивающимися усиками, и чистыми большими глазами.
— Геннадий Владимирович, — обратился паренек к фельдшеру, — вы поможете мне ввести больным в мочевой пузырь висмут.
Фельдшер положил в изножье кровати, на которой лежал Карташов, утку и приготовился к процедуре.
— Придется, хлопцы, немного потерпеть, это не совсем приятная процедура.
С Карташова сняли удерживающий ремень, который проходил по бедрам и задрали угол одеяла. Он был без нижнего белья и сразу же почувствовал смену температур. Парень с чистыми глазами взял в руки пенис Карташова — пальцы его были холодные, словно только что вынутые из холодильника — Карташов заскрежетал зубами и хотел вывернуть, но фельдшер навалился ему на грудь всей массой. Сергей почувствовал запах недорогого одеколона и недорогих сигарет. Подбородок фельдшера касался щеки Сергея. А в это время ему в мочеиспускательный канал начали засовывать катетер, чтобы затем ввести в мочевой пузырь какую-то заразу. Карташов заорал и послал в пространство все, что знал о матерщине. И каково же его было удивление, когда до его слуха донесся шепот фельдшера: «Я сегодня ночью дежурю, потерпи… » И эти слова, словно ампула обезболивающего, запущенного в вену, сняла с его живота и паха боль, и ему захотелось расцеловать этого неуклюжего, навалившегося на него медведем фельдшера.
Одинец, видимо, понимая бесполезность сопротивления, стоически выдержал процедуру и лишь под конец сказал: «Запомни, парень, что по тебе плачет камера смертников… » Но тот был невозмутим: собрав инструмент, он направился к дверям. И выходя из бокса, заботливо проговорил: «Это не так страшно, как кажется… » Фельдшер снова стянул их ремнями и, держа «утку» под мышкой, удалился из бокса.
— Ну и падлы, — у Одинца по щеке текла незапланированная струйка. — Эсэсовцы… Ты видел, какие глаза у этого сученка с усиками? Вылитый фюрер, только свастики на лбу не хватает…
Карташову очень хотелось поделиться с Саней о том, что ему сказал фельдшер. Однако, поразмыслив, почему тот говорил шепотом, тоже решил не искушать судьбу, ведь помещение могло прослушиваться…
До поздней ночи не спалось. Одинец рассказал, как он в Крыму однажды чуть не утонул. Был небольшой шторм и он, после ресторана, пошел искупаться. Но когда хотел выйти из воды, не тут-то было. Каждый его выход кончался накатом новой волны и отливом. Он не успевал убежать от догоняющих его волн, которые снова и снова возвращали его в море. Сколько времени он боролся со стихией, он не знал, но когда наконец ему удалось зацепиться за берег, и вылезти на сушу, он обнаружил, что на пальцах у него не осталось ни одного ногтя. Цепляться за жизнь — это всегда больно и не всегда приводит к успеху…
Где-то за стенами слышалась музыка, Саня, наконец, уснувший, во сне стонал и звал кого-то подойти к нему…
В боксе стоял сумрак, к ночи еще больше притушили свет, и Карташов почти пропустил тот момент, когда открылась дверь. Фельдшер двигался бесшумно, он наклонился над Карташовым и, убедившись, что тот не спит, шепотом сказал: «Назови номер Брода… » На грудь Карташова лег мобильный телефон. И когда номер телефона был набран, фельдшер положил трубку на подушку, рядом с ухом Карташова. Накинул ему на голову одеяло.
Секунды казались вечностью. Возможно Брод на ночь отключает свой телефон, а возможно, он вообще не при нем… Тягостные мысли пронеслись в голове у Карташова и потому, когда он услышал знакомый голос Вениамина, у него перехватило дыхание, потерялся дар речи. Вместо внятных слов, в трубку летела какая-то абракадабра… И первое что он сказал, когда справился с шоком, были слова: «Веня, только не бросай трубку… это Мцыри… Нас с Саней у Блузмана готовят к пересадке, но ты ведь знаешь — я мент и себя в любой ситуации подстраховываю… » «Короче, Мцыри, у меня из-за вас поднялось давление, говори… » «Подробное письмо с описанием всех твоих похождений и твой портрет сразу же пойдут в ФСБ и Центральное телевидение… если, конечно, я в течение трех дней буду считаться без вести пропавшим… » «Что ты хочешь? Блузман взял слишком большую волю… И я не все могу сделать… » «Жить захочешь, сделаешь, а я тебе за это преподнесу подарок в виде Бородавочника, который тебя конторил на Рижском вокзале… » «Ловчишь, Мцыри, этот номер у тебя не пройдет… » «Ты, Веня, дурак, я и Саня его видели в гостях у Гудзя… кстати, твоего непосредственного хозяина… Поэтому поспеши к нам и тебе воздастся сторицей… »
Отключившись, Карташов еще несколько мгновений лежал, не подавая признаков жизни. Его сковало непреодолимое напряжение, появились первые признаки судорог. Он не знал, что начал действовать раствор висмута, вызывающий страшные побочные явления… Одинец оказался более железным: те же самые симптомы анафилактического шока он почувствовал на два часа позже. Его всего скрутило, словно в его тело внедрилась какая-то беспощадная пружина, которая выворачивала все его члены по какой-то адской амплитуде.
На следующий день им делали зондирование желудков с помощью японского электронного «глаза». И уже в который раз брали кровь для клинических исследований. Видимо, заказчик был состоятельный и на этот раз Блузман работал наверняка, стараясь не упустить своего шанса заработать большие деньги.
Однажды, когда они беспомощные лежали в своих кроватях, Одинец завел разговор о своей жизни. Его речь походила на исповедь. В детстве взрослые пацаны заставили его, шестилетнего пацаненка, добивать дворового кота. Кот уже был едва живой и он, взяв его за хвост, стал бить головой об угол дома. Все его подбадривали, а он, не ведающий о страданиях других, выбиваясь из сил, бил и бил все еще живым животным об угол панельного дома. И забил до смерти.
— Я сейчас напоминаю того кота… Завтра кто-нибудь меня достукает и я отброшу лапки…
— Мы должны из этой ямы выбраться, — Карташов не очень верил в свои слова, но хотел подбодрить своего друга по несчастью.
— Это боженька нас наказывает за инвалидов. Это была чистая авантюра.
— То же самое мы можем сказать про себя. Каждый наш шаг в конторе Брода — авантюра и противозаконные действия. Может, Саня, как киты, сами выбросимся на берег? Лишим Блузмана гонорара и удовольствия над нами проделывать свои опыты…
Одинец дернулся связанными руками, демонстрируя полную свою беспомощность.
— Мы не должны, как трупы лежать без движения, — Карташов засучил ногами и стал делать едва заметные движения всем телом. — Надо попытаться выскользнуть из ремней…
— Я всю ночь этим занимался, только кровавые мозоли натер…
Какое сегодня число?
— Декабрь… Может десятое, может, двадцатое декабря, за окном я видел снежок.
— Все бы отдал, чтобы пройтись по снегу…
— А я бы все отдал за одну затяжку сигаретой.
— Они берегут наше здоровье, — в голосе Одинца послышалась горькая ирония. — Сами мы виноваты, надо было раньше линять отсюда. Лучше бы подались в Чечню, там хоть был шанс выжить, а здесь я такового не вижу. И не верю, что Брод поверил тебе насчет компры, которую якобы на него мы имеем…
— Не знаю, не хочется думать об этом.
…Утром следующего дня, в палату въехала тележка, устланная белой простынею и накрытая поверху целлофаном. На таких обычно возят на операции. Медбрат, вошедший в бокс вместе с санитаром, подошел к Карташову и без разговоров, откинув угол одеяла, сделал ему в шею укол. Буквально через несколько секунд по телу пошло комфортное тепло, какое бывает при воздействии сильного транквилизатора или наркотика. Все тело его охватила приятная истома, руки и ноги стали вялыми, он хотел что-то сказать, но язык ему не повиновался. Он взглянул на Одинца и вид друга не вызвал в нем никаких эмоций.
Его отвязали и перенесли на тележку и там его снова тщательно спутали ремнями. Через минуту Карташов погрузился в глубокий сон, и не слышал как его везли и поднимали на лифте в операционную. Через несколько минут, может, через час полтора, его тело должно будет лишиться природой дарованных ему органов, которые на протяжении тридцатисемилетней жизни служили ему верой и правдой.
Когда тележку с ним завезли в светлую, прохладную операционную, и с коляски переложили на операционный стол, под яркую гроздь светильников, за дело взялся анестезиолог — маленький пожилой человек с тонкими невыразительными чертами лица.
Вошел Блузман в операционной экипировке, в зеленом халате, белой маске, в резиновых перчатках и таких же резиновых ботфортах. Он, как художник, откинув назад голову, осматривал натуру — обнаженное тело донора. Затем Карташова перевернули на живот и закрыли с головой. Ноги и руки привязали к столу. Блузман взял в руки скальпель и поправил тыльной стороной ладони маску. Ему хотелось пить и он попросил медбрата смочить ему губы водой. Вокруг стола сгрудилось шесть человек ассистентов в зеленых халатах… Рядом со столом шумел аппарат искусственной почки…
Когда Блузман изготовился сделать первый надрез в области поясницы Карташова, в операционной погас свет. Это было так неожиданно, что медбрат, который смачивал губы Блузмана, выругался матом.
— Дима, — обратился к нему хирург, — сходите в генераторную, узнайте в чем дело… И пусть подключат резервную подстанцию, — голос Блузмана был спокойный и деловитый.
Однако через мгновение события стали развиваться совершенно по иному варианту. Дима, которого Блузман послал разузнать обстановку, не успел подойти к двери, как она распахнулась перед самым его носом и в операционную вбежал человек в черной маске. Всем было очевидно, что в руках этого незваного гостя, кроме фонаря, зажат пистолет. Буквально через секунду он дважды выстрелил и медбрат спотыкаясь, скользя по начищенному полу, упал и судорога свела его тело. Все, кто были у стола остолбенели и только Блузман, положив на голое тело Карташова скальпель, немного сместился в сторону, прячась за высокого ассистента.
— Где тут Блузман? — голос человека в маске был требователен и нетерпелив. — Видимо, для большей убедительности он выстрелил в потолок. Пуля попала в один из плафонов, висящих над операционным столом. В наступившей тишине звякнуло стекло…
Молчание. Человек подошел к первому, кто был ближе к операционному столу, и сорвал с его лица медицинскую маску и напрвил в лицо луч фонаря. То же самое он проделал с другими. Блузман повернулся и побежал в сторону вторых дверей. Он уже взялся за ручку, когда сзади чья-то сильная рука обхватила его за шею и ему показалось, что он попал в чудовищные клещи. С него слетела маска и очки… В глазах застыл ужас и в этот ужас уперся ствол пистолета.
В операционную вбежали еще двое, тоже в черных масках. И с фонарями в руках.
— Развяжи, Мцыри, — приказала одна черная маска другой, и та повиновалась. Карташова переложили на тележку и повезли из операционной. Блузман между тем ползал в ногах перед человеком, который держал его на мушке. Он лепетал какие-то никчемные слова, что он не виноват, что его принудили под страхом смерти.
— А где ты, сукин сын, позавчера был? — грозно спросили у него. — Ты же, труповоз, знал, что эти люди, которых ты хотел распотрошить, неприкосновенны…
— Я действовал по приказу… Фирма горела, финансы требовали… подходящих доноров не было…
— Кто тебе приказал этих ребят положить на стол?
Блузман опасно замялся, и этого было достаточно, чтобы ствол пистолета, засунутый ему в ухо, сделал его более разговорчивым.
— Я выполнял приказ Гудзя… Он истинный хозяин фирмы…
— Ну, что ж, будь таким же послушным мальчиком и впредь, — человек с пистолетом, не вынимаю ствол из уха Блузмана, нажал на курок. Сгусток крови и серого вещества, как блин на сковородку, шлепнулся на белоснежную стенку операционной. — Мразь, покоптил небо и довольно… Хорошего понемножку, — человек протер ствол пистолета о халат Блузмана и вышел за дверь…
…Когда Карташов пришел в себя, он первым делом пошевелил ногами, потом руками и понял, что они свободны. Он повернул голову и увидел довольно просторную гостиную — со светлой мебелью, большой инкрустированной секцией, набитой книгами, богатую люстру и очень красивые, под старину, обои. Рядом с ним стоял антикварный столик с прихотливо изогнутыми ножками, и на нем — пачка апельсинового сока и хрустальный фужер с ограненными стенками.
Сергея томила жажда. Он потянулся за соком, однако движения его были еще неуверенные — неловко задел фужер и тот упал на стол. Где-то раздались шаги. И каково же было его удивление, когда в вошедшем в комнату человеке он узнал Одинца. На нем был длиннополый махровый халат, на ногах мягкие бархатные шлепанцы.
— Саня, черт возьми, это сон или я уже на том свете?
— Мцыри, ты спал двое суток, я уж думал, что ты впал в летаргический сон, — Одинец, подойдя к дивану, обнял приподнявшегося с подушек друга. — Ох, Серый, никогда не думал, что жизнь так прекрасна и удивительна…
— Рассказывай… Чудес не бывает, поэтому объясни толком, как мы сюда попали и что это за хата?
Одинец подошел к секции и открыл дверцу бара. Вернулся с бутылкой водки.
— Сначала выпьем за встречу, а потом — рассказ… Но тебе Мцыри, пока ты еще не очухался, я налью самую малость… Для прививки…
Карташову хотелось курить, но ему еще больше хотелось узнать о событиях, которые произошли без его участия.
— Когда тебя увезли на операцию, со мной случилась истерика. Я как представил, что какая-то сука будет вырезать тебе почку, а мне сердце… Не знаю, откуда такая дикая сила взялась в руках и ногах… Короче, я ужом выполз из ремней, но на шум прибежал санитар с медбратом. У того в руках шприц и они хотели меня повалить на кровать и успокоить с помощью укола. Но ты же знаешь меня…
Карташов, открыв от удивления рот, слушал Одинца и ловил себя на мысли, что смотрит боевик.
— Ты ведь, Мцыри, знаешь — когда я вхожу в раж, меня может остановить только гранатомет. Я конечно, первым делом уделал медбрата, его же шприцем сделал ему укол в глаз… С санитаром пришлось чуть-чуть повозиться, он, видимо, немного владел приемами восточных единоборств… Но во мне столько было злобы и желания отыграться за тебя… да и за себя, что я его распотрошил буквально в течение двух минут. Правда, пришлось применить огнетушитель…
Карташов спустил с дивана ноги.
— Ты хочешь сказать, что ты один меня оттуда вытащил?
— Нет, не один. Тут нам с тобой сам Бог пришел на помощь, правда, в лице Брода. Они с Валентином разоружили с черного хода охрану и мы с ними столкнулись в коридоре. Совершенно случайно… Они чуть было меня не пристрелили. Короче, Веня дал мне автомат и пару гранат, а сам с Валентином полетел в операционную…
Одинец налил себе водки, немного плеснул в фужер Карташову.
— Давай, Мцыри, выпьем за победу и за то, чтобы такого конфуза с нами никогда больше не случалось…
Водка обожгла не только горло, но и, кажется, дошла до глубины кишек и разлилась там кипяточком. Но это скоро прошло, и туманная теплота вскружила Карташову голову.
— Значит, Брод все-таки одумался… — глядя куда-то в пространство, сказал Карташов. — Отдал мне долг, ничего не скажешь…
— И дело не только в этом. Тут большую роль сыграло то, что ты рассказал ему о Бородавочнике. Он хочет его достать и не без нашей помощи…
— А как вы из клиники вышли, там же должно быть много охранников.
— Да ерунда это, я их всех взял в плен и запер в нашем боксе. Наемники, жалкие людишки…
— А мы кто?
— Мы — профессионалы! Умеем ломать через колено суперменов, а если и нас припрет — не вякнем… Ты же, Мцыри, молодчага, вел себя хладнокровно и нашел выход…
— Нет, это ты, Саня, нашел выход… Налей-ка еще, очень хорошо пошла водочка по жилам…
— Тогда жди, принесу какую-нибудь закусь, — Одинец направился на кухню и вернулся с тарелкой бутербродов. — Веня неплохо устроился…
— Так мы у него в гостях?
— На его городской квартире, о существовании которой знал один только человек — сам Брод… .А вот, кажется, и Веня собственной персоной.
Действительно, в дверях гостиной появился Брод. На нем было надето темное, почти до пят, пальто, в руках — кейс.
— Привет, доноры! — стараясь быть непосредственным, приветствовал их хозяин дома. Бросив под столик дипломат, он, не садясь, налил себе водки и залпом выпил.
— Чтобы поставить все точки над i, — начал Брод, — совершенно официально заявляю: лично я никакого отношения к вашему похищению не имел. Да, в первый раз произошла накладка с Саней, и только потому, что дурака свалял Николай… но он за это расплатился с лихвой. Второе: если в состоянии, примите мои искренние сожаления по поводу случившегося… И третье: твоя, Мцыри, информация относительно Бородавочника подтвердилась, как и то, что Гудзь является теневым хозяином нашей фирмы… Вернее являлся… Вот, такие дела, — Брод снял пальто и кинул его на спинку кресла. Затем достал из кейса деньги и, поделив на равные, и довольно внушительные две пачки, раздал их «донорам». — Это вам комиссионные за проявленное мужество и дерзость…
— В гробу я видел твое мужество, — беззлобно заявил Одинец.
— Скажи, Веня, для кого старался Блузман? Кому бы достались мои почки?
— И мой горячий мотор? — поддержал друга Одинец.
— Эту тайну навсегда с собой унес господин Блузман… Но я думаю, у него были свои клиенты, о которых я ничего не знал…
— А Таллер? — спросил Карташов. — Ты ведь говорил, что только он был в курсе того, что ты направляешься в обменный пункт Рижского вокзала…
— Вот это загадка, которую еще предстоит разгадать… Поэтому я хочу у вас спросить: готовы ли вы еще раз наведаться к достопочтенному Гудзю Федору Ивановичу?
— Нам надо пройти реабилитацию, — Саня налил водки, но пить не стал. — Когда думаешь делать к нему визит?
— Боюсь, этот жлоб в любую минуту может смотаться за рубеж… Паленым ведь пахнет, а он не дурак… Надо сегодня, в крайнем случае — завтра с утра. Взять тепленьким…
— Я на это не пойду, — сказал Карташов. — Меня от всего тошнит… и я тебе, Веня, больше не верю. Ну, хорошо, узнаем, кто тебя подставил, а что потом?
— Потом, что? От загада не будешь богат… Если Бородавочник где-то тут, значит и мои сто тысяч тоже где-то здесь… Я должен их вернуть и… — Брод затянулся сигаретой и взял в руки фужер с водкой, которую налил Саня. — И если мы их находим, делим на три… И разбегаемся…
— Значит, последний и решительный бой? — Одинец уже был под хмельком и, казалось, что он все уже простил Броду. — Как, Мцыри, подписываемся?
— Если подпишусь, то только по одной причине — чтобы выйти на Бурилова и его охранника… Вы знаете, кого я имею в виду…
— Значит, добро? — лицо Брода как будто разгладилось. Он закрыл кейс и поднялся. — Отдыхайте, завтра в пять утра я вас поднимаю. — Он снова открыл дипломат и вынул газету «Московский комсомолец»…
— Хотите, орлы-беркуты, послушать сагу о своих подвигах?
Одинец протянул руку и взял газету. Молча пробежал глазами по тексту и передал ее Карташову.
— Я даже не знал, что рядом со мной живут Монте-Кристо и Зорро… Народные мстители, мать вашу так и еще растак, — Брод уставился на Карташова. — Подставили под пули беспомощных калек, а сами рассиропились.
Одинец предостерегающе поднял руку.
— Не надо, Веня, давить нам на предстательную железу! Мы все лето работали на тебя, без выходных и отгулов и, когда один раз помогли тем, от кого все, кроме бандитов, отказались, ты читаешь нам мораль… Как это понимать?
— Меня все устраивает, кроме финала.
— Нас тоже, — сказал Карташов. — Но это не сценарий для детского утренника, тут, к сожалению, уже ничего нельзя переписать…
— Так пора бы научиться писать такие сценарии, которые не надо править! — Брод тоже налил себе стакан водки и одним махом выпил. И не поморщился, — пьете, черти, теплую водяру, совсем опустили крылья… Где вы оставили мой «шевроле»? — спросил напоследок Брод. Одинец рассказал и уточнил, что ключи от машины лежат в его почтовом ящике.
Когда они остались одни, Карташов вслух принялся читать: «По данным Управления пожарной безопасности Москвы, во время инцидента в парке „Измайлово“, в канализационную систему попало более двадцати тысяч декалитров спирто-водочных изделий, изготовленных на подпольном заводе, работающем под прикрытием торговой фирмы „Голубая лагуна“. Мимо госказны проходили миллионы рублей безналоговых денег… Окопавшаяся в столице преступная орггруппа некоего Алиева… Ангар площадью более трех тысяч квадратных метров и три этажа под ним выгорели дотла. Воспламенившийся спирт, привел к взрыву распределительной подстанции и едва не достиг веток метрополитена. Только благодаря самоотверженности пожарных, подразделений МЧС, беда была предотвращена… »
— А ни хрена себе! — только и нашелся, что сказать Одинец. — Читай дальше…
«В результате пожара в огне погиб сам президент фирмы Алиев, два его помощника, несколько телохранителей и среди них известные в криминальной среде люди по кличке Холодильник и Фужер…
Судя по результатам разборки, в Измайлово произошел серьезный вооруженный конфликт: сгорели не принадлежащие фирме четыре автомашины, там же, в ангаре, были обнаружены труппы одиннадцати обгоревших до неузнаваемости человек…
Расследованием обстоятельств данного спиртово-пожарного инцидента занимается Генеральная прокуратура РФ и ФСБ. У следствия много версий, но ни одна из них пока не стала рабочей. Однако наиболее правдоподобным является предположение о междоусобице инвалидов-интернационалистов с мафиозной фирмой Алиева. Причины выясняются… «
— Фуфло! — вскипел Одинец. — Никто ни до чего не будет докапываться. Поэтому, Мцыри, бери чистый лист бумаги и давай вместе сочиним послание Генпрокурору… Так, мол, и так — пишут вам два отпаявшихся хмыря, которые подбили, организовали и вооружили бедолажных калек-интернационалистов, и послали их на убой в логово бандита Алиева… Так, продолжаем… Но поверьте, не от хор жизни они пошли туда, а исключительно по причине беспризорщины и беспредельщины, какие сейчас творятся, на просторах нашей дорогой и любимой Руси… и не без вашего молчаливого согласия, господин Генпрокурор…
Карташов тоже налил себе водки, но пить сразу не стал, о чем-то раздумывал. Но, видимо, душевная горечь превозмогла водочную и он, затаив дыхание, опорожнил стакан.
Они сидели друг против друга, курили и каждый из них понимал — жизнь еще раз прокрутила свои железные жернова и лишь вопрос времени — когда они окончательно попадут под их безжалостный гнет…
