Книга: Ночевала тучка золотая
Назад: 23
Дальше: 25

24

Но праздник есть праздник, согласились — терпи.
Да к тому же, когда братья вернулись, когда увидели свою Регину Петровну, которая принарядилась, платье надела и — никакого внимания лысому Демьяну, а смотрела только на Сашку с Колькой, они так и поняли: замуж? За этого? Да ни за что на свете! Пусть трижды умелый! Покрутится, покрутится, да и уберется домой, как последний шакал!
А Кузьменыши тут, при ней останутся.
Из-за переживаний не сразу разглядели Кузьменыши, какой стол им приготовили. Вот это был стол! Если бы всю заначку их выложить, до единой баночки, все равно не было бы такой красоты, какую они увидели на том столе.
В мисочках, а то и прямо на лопушках — небось Регина Петровна со своими мужичками придумала — красовались на столе, застеленном белой простыней, всяческие небывалые продукты. Тут были румяные лепешки из кукурузы, нежное, в крупинках соли, сало, украшенное колечками лука, колбаса из консервной банки, нарезанная тонкими пластинками, розоватыми на срезе, соленые огурцы с прилипшим укропом, помидоры, чеснок и ломти их любимой дылды. Ломти были хорошо пропечены, с угольками на боках и выступившим вязким медом.
А еще на столе лежали кусочки сахара, сверкающего гранями, как гора Казбек. А еще отдельной россыпью подушечки кофейные, а еще стоял джем.
А еще: пирог.
Вот о пироге надо бы сказать отдельно.
Это был круглый, многослойный, а потому высокий пирог, еще теплый, как говорят, — он дышал!
Верх пирога был украшен сливами и кусочками яблок по кругу, а в центре белым молочным кремом было выведено крупно: «КОЛЯ, САША, 17.10.44 г. УРА!» В этот пирог, будто свечечки, были воткнуты одиннадцать золотых камышинок.
Наверное, это не все, что успели схватить взглядом ребята, а им уже предложили садиться — первыми! — за такой волшебный, неправдоподобный стол.
Они вдруг оробели!
Никогда не терялись они при виде жратвы, знали, раз лежит, надо хавать. Попросту — жрать. Потом не будет. А тут уставились и не знали, как подступиться.
У Сашки по спине вверх-вниз мурашки забегали, холодно от волнения стало. А Колька чуть мимо скамейки не сел, осоловел от всей этой нечеловеческой картины.
Наконец уселись. И мужичков усадили. А плешивый Демьян боком, ему мешала деревянная нога, приспособился.
Откуда-то из-за спины он извлек бутылку самогона, ухмыльнувшись (не знал про рождение, а бутылку-то припас, лысый оборотень!), налил в стаканы себе и воспитательнице. Она не отказалась. Хотел он и ребятам плеснуть, но Регина Петровна сразу сказала: «Нет. Им этого не надо».
Знала бы, как они у Ильи тогда залились! По машинисту!
Она сходила в погреб, принесла закрытый в банке сок, отерла стекло тряпкой и налила братьям в кружки. А из одной — первая же отхлебнула.
— Вот что им надо! — произнесла она. — Пейте, но не все сразу. Договорились?
Братья одновременно кивнули и посмотрели ей в глаза, темные, мерцающие, огромные и глубокие, аж дух захватывало! В самое нутро их посмотрели.
Но Регина Петровна выдержала их взгляд и спокойно улыбнулась в ответ. Так, как всегда улыбалась.
И стало ясней ясного, что никакого лысого нам не надо! Не на таковскую напал! Приезжайте чаще, без вас веселее! Так бы им всем и сказать! Плешивым, хромым, облезлым… Всяким! Всяким!
Регина Петровна зажгла от печки камышинку и все те камышинки, которые были воткнуты в пирог, тоже зажгла.
А потом сказала:
— Дуйте!
— Чево? — спросили братья.
— Дуйте на огонь! — крикнула она громко. — Ну?
Братья подули, привстав. И погасили. Только дым вился над столом.
— Настоящие мужчины! — сказала торжественно Регина Петровна. И с чувством подняла свой стакан. — Ну, мальчики, я вас поздравляю. Будьте хорошими, здоровыми, такими, которых, как сейчас, всегда бы я любила! Заступниками моими!
Братья посмотрели друг на друга. Вот главное, что они хотели услышать. Она их любит. А лысых не любит. И стали пить кисловатое вино. Оно вдруг им понравилось. Так что все выдули, еще попросили.
— Это же не сок! — закричала Регина Петровна. — Это же вино! Его ведрами не пьют!
— А мы пьем! — крикнул в ответ Колька. — Это теперь каждый месяц так будет? Да?
— Что? Будет? — спросила Регина Петровна.
— Праздник? Который в рождение?
— Ишь какие! — воскликнул Демьян, хлопнул ладонью по своей деревяшке и засмеялся. И воспитательница засмеялась.
— Нет, милые мои, — сказала. — Это раз в году… Но зато — всегда.
— Всегда? — переспросил Колька. — И когда двадцать лет будет?
— Конечно. И когда тридцать, и сорок…
— Мы тогда старые будем, — вставил Сашка. — Мы забудем все.
— Ничего вы не забудете…
Регина Петровна легко, как девочка, подскочила, скрылась в мазанке и почти сразу вернулась, неся что-то в руках. Подошла и положила каждому брату на колени по свертку в газете.
— А это от нас… И от мужичков тоже.
Присела, глядя разгоревшимися глазами на ребят.
Она была и вправду сегодня ослепительная, в нарядном платье, и волосы ее были красиво уложены узлом. А на шею она повесила красные бусы из каких-то собранных ягод… Даже Демьян крякнул, заглядевшись. И стал смущенно сворачивать свою козью ножку.
В другое любое время это не прошло бы мимо братьев, но сейчас они были заняты свертками.
Никогда не получали они подарков. Кроме того случая, когда всучили им по одному сухарику и жмени семечек, сказав, что у них праздник… Сухарик проглотили не жевамши, семечки изгрызли, а праздник тем и запомнился, что еще хотелось! Да не дали!
Теперь они не знали, что со свертками делать. Разворачивать или не разворачивать, а может, поскорей их отнести в заначку да спрятать! Пока не отобрали!
Регина Петровна все поняла.
— Мы сейчас вместе посмотрим, что там…
Она взяла сверток у Сашки, который сидел ближе, и развернула газету.
А там, сверху, лежала рубашка, новая, голубая, с воротником и с пуговицами. А под рубашкой лежали штаны. Тоже голубые. С карманами. А еще там были ботинки, желтые, высокие, с желтыми шнурками, с широким языком. А еще платок в клеточку: как тетрадь по арифметике, и круглая шапочка с цветными узорами. Шапочку называли тюбетейкой. А Сашка сразу сказал:
«Тютюбейка». И все дружно засмеялись.
Только Колька вдруг сморщился и тихо, тихо шепнул, почти пискнул в миску: «А мне?» Он забыл, оказывается, что у него на коленях такой же сверток.
И все опять тогда засмеялись и стали разворачивать его газету, и там все оказалось то же самое, но другого, уже зеленого, цвета.
Ребят попросили примерить подарок на себя.
Напряженно сопя, с оглядкой, они ушли за угол и стали одеваться.
И хотя при этом братья не сказали друг другу ни словечка, они знали, что каждый из них думает и переживает.
У Сашки спина чесалась от волнения, даже красные пятна выступили, это Колька заметил. А у самого Кольки вдруг задергалась левая нога, и он никак не мог попасть ею в штанину.
Он сказал подавленно:
— Иди первый! Ты умный!
А Сашка ответил:
— Ты тоже не дурак! Чего это я пойду!
— Я боюсь, — тогда сознался Колька. — Я никогда так не ходил.
— И я не ходил. Думаешь, личит? Или — не личит?
Колька посмотрел на Сашку и зажмурился. Ни фига себе, подумалось, каждый день так ходить. В глазах рябит. И вообще, не одежда это для колониста, сопрут сразу. Кто увидит, подумает, что они не колонисты, а какие-нибудь жулики! Разве у нормального человека может быть столько на себе добра! Показаться бы, да в заначку! А потом на барахолку! С руками спекулянты оторвут!
Но Колька ничего подобного не сказал, он будто себя увидел со стороны. Произнес, вздохнув:
— Красивый.
— Ты тоже!
— И это… Как будто не ты, а фон-барон!
— А у тебя хрустит? — спросил Сашка.
— Где?
— Везде. И жмет еще… Может, пуговицы оторвать?
— Оторвать можно, — сказал, подумав, Колька. — Только жалко. Они вон как блестят!
Переговаривались бы долго, медля выходить. Но все пришли к ним сами. Демьян озадаченно развел руками и произнес чудное. Он сказал: «Да-а. Как антилегенты!» Мужички замерли от восторга. Регина Петровна захлопала в ладоши, заплясала на месте.
— Ну, мальчики! — воскликнула она. — Какие же вы настоящие братья! Только теперь я совсем вас не узнаю! Да? Ты Колька? — И она ткнула пальцем в Сашку.
Ребята засмеялись. А Регина Петровна ничуть не сконфузилась. На этот раз она шутила.
— Пойдемте за стол, — приказала бойко, все оглядываясь на братьев, будто боялась, что они сейчас сбегут. — Как начнете есть, так я и пойму… ху из ху?
Лысый Демьян при этих словах почему-то засмущался и предложил выпить еще.
Потом они ходили гулять, и, завидев стадо, Демьян изобразил им фокус. Он зажег цигарку и показал издалека козе. Коза тут же подбежала и взяла цигарку в рот. Из ноздрей у нее пошел дым… А потом она съела цигарку, и все из нее шел дым!
— Ах, зачем вы издеваетесь над бедными животными? — спросила Регина Петровна. Но она была весела и произнесла это без упрека. — Лучше давайте придумаем клички для наших телят.
Первым предложили придумывать братьям, они ведь именинники!
Братья, не медля, одного бычка, самого жадного, назвали Шакалом, другого — Оглоедом, а двух телок — Халявой и Обормоткой.
Регина Петровна кличек не одобрила, но ничего не сказала. Как могли, так и назвали. Зато других двух бычков она предложила назвать Кузьменышами.
— А разве можно? — спросил Сашка.
— А почему же нет. Телята как телята. Дружные, себе на уме. А если тырят, то возвращают. Хорошие телята, в общем.
Пока спорили, хромоногий Демьян подмигнул и ушел в дальний конец огорода, в заросли. Вдруг он появился оттуда с громадным арбузом.
Кузьменыши сперва подумали, что у него в руках дылда, а потом разглядели: полосатый! Да это ж арбуз! Настоящий арбуз!
И все тогда стали плясать, и мужички запрыгали, прося только дотронуться до арбуза.
— Откуда у вас? — спросила приятно изумленная Регина Петровна. — У вас тоже заначка? Да?
Демьян ухмыльнулся и покачал лысой головой.
— Дык я про арбузную грядку забыл сказать… А как уехал, все прикидывал, как вот энти… — кивнул на братьев. — Найдут аль не найдут. А они — хоть вопытные искатели, а проглядели!
Кузьменыши посмотрели друг на друга и одновременно подумали, что прошляпили грядку с арбузом, это уж, и правда, позор! Все вынюхали: тростник сахарный, и ореховое дерево, и вот эти ягоды, что стали бусами. Оказывается, их барбарисом зовут. Но арбузы, да еще такие… Ну, лысый обормот, наказал, так наказал! Опозорил братьев на всю колонию! Хоть, может, и врет, привез из дома, а теперь хвастает!
Но Демьян и сам понял, что переборщил с подначкой своей. Уже принеся арбуз на стол, он отрезал по куску всем, а братьям дал самую сладкую серединку.
— Небось такого и не едали!
— А он не железный? — спросил Колька дурачась.
— Чево? Какой такой железный? Арбуз как арбуз!
Тогда братья сказали, что это анекдот есть такой…
Они могут рассказать, как встретились два приятеля-враля…
— Ну, расскажите, — попросила с удовольствием Регина Петровна.
Братья встали, повернулись друг к другу.
КОЛЬКА: И где только я не бывал… Во! Везде бывал!
САШКА: А в Париже ты бывал?
КОЛЬКА: Бывал.
САШКА: А Фелевую башню видал?
КОЛЬКА: Не только видал, но и едал!
САШКА: Как едал? Так ведь она железная!
КОЛЬКА: Мда. А ты на Кавказе был?
САШКА: Ну, был.
КОЛЬКА: А кумыс пил?
САШКА: Чево?
КОЛЬКА: Кумыс, говорю, пил?
САШКА: Ну, нет… Не поймаешь. Он железный!
Братья и все вокруг засмеялись. А мужички хоть не поняли, но захлопали в ладоши. А Регина Петровна похвалила, только поправила: не Фелева, а Эйфелева башня. Эйфель ее построил.
Заначенный арбуз был отомщен, и братья с удовольствием его съели. Уж теперь-то они не упустят заветной грядки! Весь камыш разгребут, но арбузы разыщут. Если Демьян не враль! А если враль, то, значит, анекдот прям про него!
Регина Петровна это поняла. Но ей хотелось, чтобы такой день закончился мирно. Она предложила спеть. Какой же праздник без песни?
Братья сразу согласились. Лихо завели:
Сижу, сижу в тоске и вспоминаю я,
А слезы катятся из глаз моих,
А слезы катятся, братишка, потихонечку
По исхудалому лицу…

Но Регина Петровна махнула рукой, будто отодвинула их вместе с песней. Она запела свое.
Ехали казаки с ярмарки до дому,
Пидманули Галю, забрали с собою,
Ой ты, Галю, Галю молодую,
Пидманули Галю, увезли с со-бо-ю…

Тут откашлялся Демьян, прочистил горло и вдруг вступил, да так пронзительно, тонко, высоко, что у братьев дух захватило:
Едем, Галю, с нами, с нами, казаками,
Краше тобе буде, чем родная хата-а…

И Кузьменыши, и Регина Петровна радостно подхватили:
Ой ты, Галю, Галю молодую,
Пидманулн Галю, увезли с со-бо-ю!

А лысый Демьян куда-то ушел и вернулся с балалайкой. Балалайка была непривычная, таких не видели прежде братья, с длинной-предлинной ручкой.
— В избе нашел, — похвалился Демьян и потрынькал на трех струнах. — Чечня развлекалась, а звала, говорят, деревянной гармонью… Темные люди и есть! Какая же она гармонь, если она балалайка! Тонкий струмент! К ней особенность нужна!
Пьяно усмехаясь, он снова провел по струнам, извлекая туповатые короткие звуки, и вдруг ударил всей ладонью и, закатив глаза вверх, высоким голосом запел:
За рекой на горе
Лес зеленый шумит;
Над горой, над рекой
Хуторочек стоит,
В том лесу соловей
Громко песни поет,
Молодая вдова
В хуторочке живет…

Пропел, сделал паузу и посмотрел на Регину Петровну. И снова пьяно усмехнулся. Глаза его блестели.
Демьян пел вроде бы негромко, но лихо у него это выходило. Он будто пел про Регину Петровну, про себя и про этот их домик, куда он, будто в хуторок, приехал погостить… Кузьменыши от зависти приподнимались на цыпочки, шеи вытягивали, стараясь заглянуть Демьяну в рот… Так сильно, так гладко управлял он своим красивым голосом. И чеченская балалаечка с тремя струнами играла-переливалась на русский манер под его рукой. Вот чудно-то!
В этот момент все братья ему простили, обормоту хитрому: и заначенный арбуз, и козу с цигаркой, и даже его приставания к воспитательнице Регине Петровне.
И вот что потрясло ребят: оказывается, и не тюремную песню, а про какую-то там вдову можно петь так, что пробирает мороз до косточек.
Никогда ничего подобного они не знали и не чувствовали. Особенно же к концу стало им грустно. Оба могли и заплакать, да уж это было бы слишком… Это когда вдова посадила за стол купца с рыбаком, которые стали песни играть, а в это время молодец-то в окошко все высматривал, все терпел, терпел… А потом не выдержал да и убил их всех! Как чечен какой. Так по Демьяновой песенке выходило.
И с тех пор в хуторке
Уж никто не живет,
Лишь один соловей
Громко песни поет…

Все молча сидели, потрясенные то ли историей такой ужасной, то ли таким смелым, таким лихим молодцом, что из-за любви убил вдову… Мужичков Регина Петровна увела спать. И вернулась. Был вечерний закат, и было томно, грустно, тихо, тепло, душевно. Счастливо было, словом. Хотя о счастье наши братья еще не догадывались, они, может быть, поймут это позже. Если поймут. Если будет у них еще время понять!
Боже мой, как жизнь коротка, и как тяжко думать и загадывать наперед, особенно когда мы уже все, все знаем…
Помню, помню этот несказанный вечер на нашем обетованном хуторке в глубине каких-то предгорий Кавказа. Как ни странно, но день, придуманный для нас волшебницей Региной Петровной, стал моим днем рождения на всю жизнь. Я думаю, может, и правда, я тогда по-настоящему только и родился? Я глядел по сторонам, желая выявить эту разительную перемену мира. Но все было как было: и небо, размытое к вечеру, но чистое, ни облачка. И теплые, нагретые за день травы, и запах сухой, полынный, горьковато-грустный от жесткой здешней земли. И смирная лошадь Демьяна, что паслась невдалеке, — темный силуэт на фоне гор, но не летящий, не распластанный, как на знакомой картинке, а смирно опущенный мордой вниз, — дополняла нашу идиллическую картинку. Я знал, я наверняка знал, что так не бывает, а если и бывает, то не к добру, уж слишком хорошо, чтобы потом не было еще хуже. Но именно тогда, предчувствуя всякое недобро, я впервые вдруг понял, что я живой, что я взаправду существую, а потом я умру. Это щемящее чувство скоротечности того, что я только что узнал, меня поразило на всю жизнь, как удар молнии, как осколок в самое сердце шоферицы Веры! Как не хотелось никогда умирать, боже мой! Но только впоследствии я понял, прочтя некую научную статью, что во мне проснулся в то мгновение «ген смерти», который дан всем живым людям, но до поры, до времени он себя не выявляет, а лишь в ранней юности в какую-то особую минуту… И потом уже на всю жизнь. А дети, как и я до той поры, живут, не ведая ни о чем преходящем, и потому бессмертны они.
Назад: 23
Дальше: 25