16
Вдруг затеяли самодеятельность. Для колхоза.
Уж очень стали натянутыми отношения с местным населением!
Деревенские подкараулили колониста на бахче и избили до полусмерти. В отместку колонисты поймали молодого мужика с бабой близ колонии — занимались в кукурузе любовью, — привязали спиной к спине голяком и в таком виде привели в деревню. А когда стали сбегаться люди, утекли в кусты…
И — началось.
Петр Анисимович вернулся из правления колхоза грустный, прижимая портфель к груди, повторял одну фразу: «Это ведь непонятно, что происходит…» Он собрал воспитателей, пересказал все, что слышал на правлении, и в заключение предложил:
— Может, это… Может, встретиться с колхозниками, поговорить? Или спеть им что-нибудь? Вон как ревут в спальнях!
— Можно спеть и сплясать, — отвечали. — Тут все артисты. Особенно фокусников много: из ничего делают нечто!
Но директор шутки не принял, а, прижимая, как ребенка, портфель к груди, попросил страдальческим тоном:
— Значит, это… Давайте хор… И стихи. Я так и скажу деревенским, что мы у них выступим, а они чтобы это… Ну, угощение… Словом, мир между нами.
О мире, о дружбе и прочем таком до колонистов не дошло. Дохлый номер, как они понимали. Крали и будут красть, а чего еще делать. А вот насчет угощения, это было понятно. Желающих выступать сразу нашлось немало.
И Кузьменыши всунулись, сказали, что пели раньше в хоре и от имени Томилина споют какую-нибудь песню. Их записали.
И далее записывались по бывшим коллективам. Запись происходила в столовой.
Мытищинские предложили хор — их было много: «На богатырские дела нас воля Сталина вела». Другая: «Лети победы песня…» — эти две для запева, а далее: «Дорожная». Для души.
Первую одобрили, да и о второй отозвались с похвалой, все знали «Дорожную» Дунаевского.
— Может, и Дунаевский, — отвечали вразнобой мытищинские, — мы вам лучше споем.
Мытищинские встали в стойку: выставив вперед правую ногу и пристукивая в такт, дружно промычали: «Тум-та, там-та, тум-та…» Начало всем понравилось. Будто поезд стучит. Дальше шли слова:
Раз в поезде одном сидел военный,
Обыкно-вен-ный,
Купец и франт,
По чину своему он был поручик,
Но дамских ручек
Был генерал.
Сидел он с кра-ю,
Все напева-я:
Про первертуци, наци туци, верверсали,
Ерцин с перцен, шлем с конверцем,
Ламца-дрица, о-ца-ца!
— Что это? Это ведь непонятно, что происходит? — спросил Петр Анисимович, разглядывая странный хор. — Какой Герцен? Какой генерал?
Хор удрученно молчал.
— А может, дальше? — спросил кто-то из воспитателей.
— Дальше? — удивился Петр Анисимович. И отмахнулся портфелем.
Но хор понял его слова так, что им велят продолжать дальше. Мытищинские снова, как по команде, выставили правую ногу вперед и замычали слаженно: «Тум-та, ту-ма-та, тума-та, тум-та!» Кто-то из солистов с грустной томностью вывел под это сопровождение:
Вот поезд подошел к желанной цели,
Смотрю я в ще-ли —
Мадам уж нет!
Хор грянул изо всех сил, желая понравиться директору:
Про-пал пору-чик,
Дамских ру-чек…
— Хватит! Хватит! — попросил Петр Анисимович. И даже привстал, прижимая к подбородку портфель. — Эту не надо. Только первую. Про богатырские дела…
— А другие? — спросили из хора.
— Какие другие? У вас есть другие?
— У нас много, — отвечали. — «Халява», «Мурка», «Чего ты, Валька, курва, задаешься»…
— Нет, нет! — сказал Петр Анисимович. — Это оставьте себе!
Хор разочарованно удалился, уступив место люберецким.
Люберецкие станцевали «Яблочко», припевая: «Эх, яблочко, вниз покатилося, а жизнь кавказская… накрылася!»
— Танцуйте без слов, — сказал, вздыхая, директор. — Без слов у вас лучше получается.
Можайские изобразили сценку под названием «Кочерга»: в школе никто не знает, как написать заявление, чтобы привезли десять штук… кочергов… Так один говорит… А другой поправляет: «кочергей»… Это — взяли.
Каширские — там одних девчонок собрали — спели песенку про «Огонек»: «На позицию девушка провожала бойца…» — На позицию девушка, а с позиции мать! — крикнул кто-то из колонистов. Но никто на такой выпад не среагировал, песню одобрили.
Два колониста из Люблино предложили пародию.
— Пародию? — оживились воспитатели. — Ну, ну!
Сперва они запели с чувством про журавлей: «Здесь под небом чужим я как гость нежеланный…» При этом показывали в окно, на небо. Явно чужое. Про колонистов, словом, песня. А после куплета вдруг завели инвалидским пропитым голосом:
— Да-ра-гие ма-ма-ши! Па-па-ши! Подайте, кто сколько может… Кто рупь, кто два, кто реглан…
Милый папочка, пишет Алечка,
Мама стала тебя забывать.
С подполковником дядей Колею
Каждый вечер уходит гулять…
Из комиссии попросили про инвалидов не петь. Лучше уж про журавлей. Люблинские согласились, но сказали, что они тогда добавят про фюрера на мотив «Все хорошо, прекрасная маркиза». Про фюрера разрешили без прослушивания.
Раменские напросились декламировать «Кавказ подо мною» на стихи А. Пушкина и отрывок из поэмы Баркова про то, как один дворянин по имени Лука любил купчиху. Трагедия, словом.
Луку отвергли, остальное взяли.
Коломенские предложили колхозные частушки, специально для деревенских… Вроде бы как хор Пятницкого.
Наученный горьким опытом с «Яблочком», Петр Анисимович попросил спеть одну.
С подвыванием, как поют в народном хоре, на знакомую мелодию «На закате ходит парень возле дома моего» коломенские проникновенно завели:
Я работала-а в колхо-зе-е, ах! За-ра-бо-та-ла-а пятак! Ах!
Пятаком прикрыла… сзади… Ах!
А перед остался та-ак! Ах!
— Нет, это для них… для переселенцев не очень… — сказал быстро Петр Анисимович. И облегченно вздохнул. — Все?
Но тут вышел перед комиссией Митек и прошепелявил:
— Я тоже хочу выштупать на шчене…
— Ты? — поразился Петр Анисимович. — Это ведь непонятно, што проишходит… — ненарочно прошепелявил он сам.
— Почему непонятно, — не понял Митек. — Фокуши…
— Чего? Чего? — Все оживились.
— Фокуши, — сказал Митек.
И уже не дожидаясь согласия, спросил Петра Анисимовича:
— Вот, ваши чашы…
Петр Анисимович вяло запротестовал:
— Нет, нет. Ты моих часов не трогай!
— Так они уже тут, — сказал Митек и достал из своего кармана директорские часы.
— Это ведь непонятно, что происходит… — ахнул директор. И отмахнулся.
— Там, в клубе… Только у колхозников ничего это… не бери. А то это… Конфликт начнется… Подумают, что пришли опять… Чистить их карманы.
— А у кого же брать? — спросил невинно Митек.
— У кого хочешь, — повторил директор. — Но у них не бери!
— Ладно, — сказал Митек и многозначительно посмотрел на директорский портфель.
В это время еще несколько шакалов полезло к комиссии, и каждый кричал:
— Я тоже умею… Фокусы!
— Хотите, стакан буду грызть?
— Или лампу?
— Хотите… Слезы потекут! У всех!
— А я могу угадывать! По руке! Что будет!
Директор поднял портфель и, будто обороняясь, крикнул:
— В следующий раз! Стаканы грызть — в следу-ю-щи-й раз! Тем более что стаканов нет! А слезы у нас и без того… Текут! До сви-да-ния! До свидания, товарищи!
