ГЛАВА 6 ПАСКУДНИЦА
Так Юльку назвал Егор за несносный норов девки. Упрямая, вспыльчивая, она, как искра, бегала по дому. И всюду отмечалась опрокинутым ведром, разбитой чашкой, перевернутым стулом, либо бранью, брошенной ей вслед.
Суетлива, непоседлива, она как хулиганистый мальчишка часто огрызалась, никому не помогала, никого не признавала, ни с кем не делилась и не говорила по душам, любила язвить, подначивать, обзывать.
Недаром Егор не любил есть с нею за одним столом, считая Юльку сущим наказанием.
В доме укрепилось поверье, если кто-то увидит утром Юльку в коридоре, тому не повезет весь этот день. Именно оттого мимо дверей ее комнаты не проходили, а проскакивали на рысях, чтоб ненароком не столкнуться с паскудницей.
Ее считали инфекцией всех недоразумений, ссор и сплетен. Ее много раз пытались побить. Но Юлька хорошо умела защищаться. И, несмотря на хилое сложение, дралась, как мужик. Не цепляясь в волосы, не царапаясь по-бабьи, била в морду кулаками, костлявыми, не по-бабьи сильными.
Она не терпела высокомерных поучений, моралей, советов. Не прощала никому превосходства. Никого и в грош не ставила. Никого, кроме себя, не любила. А потому дерзила напропалую каждому, кроме Серафимы. Ее она щадила из-за возраста.
Как держала себя с клиентами, того никто не знал. Лишь изредка с ее же слов понимали бабы, что никому спуску не дает, гонорит- ся, держится грубо.
И все же клиентов у нее хватало. Она редко ночевала дома. Ей часто звонили, и она уходила среди дня. Куда? Юлька никому не отчитывалась.
Паскудница не только держалась, а и одевалась вызывающе. Облезлые джинсовые брюки или шорты, провонявшие всеми клиентами. Ярко-красная майка, не доходившая до пояса, туфли цвета детской неожиданности на толстом, грубом каблуке и ядови- то-зеленая косынка на шее, какую Егор назвал удавкой и обещал, если поймает паскудницу, на этой косынке подвесит на гвозде. Но… Попробуй ее поймать, такая не только руки откусить сможет.
Юлька — самая взбалмошная из всех баб — больше всего дорожила своею независимостью. Но и у нее была слабина. О ней знала лишь Серафима. Юлька очень любила, когда ее хвалили. Никому из обитателей дома, кроме старухи, в голову не пришло ни разу похвалить Юльку. Но Серафима находила повод и умело играла на этой струне. Она называла Юльку искоркой, звездочкой, та так хотела и впрямь стать чей-то звездой, мечтала, верила, млела.
— Сбегай за хлебом, моя ты пушинка! — просила Серафима Юльку.
Та мигом выскакивала из дома, приволакивая через пяток минут полную сетку хлеба.
— Спасибо тебе, козочка моя!
— Облезлая! — добавлял Егор, глянув на Юльку исподлобья.
Та в долгу не оставалась. Поливала Егора такими словами, что
мужик, прошедший сахалинскую зону, выскакивал из кухни, плюясь, и целыми неделями не смотрел на себя в зеркало.
Серафима не вмешивалась в эти перебранки, ждала, когда Юлька закурит, победно оседлав стул, потом подходила.
— Успокойся, девочка моя! Не сердись! Он больной человек! Трудно ему свыкнуться, что не может сам прокормить семью. Нет возможности заработать. Вот и срывается. Не со зла! От безысходности, от бессилия. Не серчай! Ты умная! Сердцем пойми и его беду!
— гладила морщинистой рукой голову, плечи Юльки. Та быстро успокаивалась, оттаивала.
Серафима единственная в доме знала о прошлом девки. С другими не откровенничала, доверилась бабке. Та жалела ее неприкаянность, сглаживала резкость, грубость. И Юлька согревалась душой рядом с этой женщиной, чужой, но чуткой.
— Эх, была бы у меня такая мать, как вы! — вырвалось однажды у Юльки. И Серафима спросила:
— Куда же твоя подевалась?
— Не знаю ее! Бросила! Оставила в роддоме. Отказалась. Ни имени, ни адреса не оставила. Будто высрала!
— Может, беда у нее стряслась?
— Какая там беда? Небось, нагуляла?
— Тогда аборт сделала бы! Их, милая, враз после войны разрешили! А коли губить тебя не стала, думала родить! — говорила Серафима и добавляла: — Гуляющие не вынашивают детей, выковыривают враз. Твоя для жизни тебя носила. А может, несчастье помешало домой забрать?
— Могла взять из дома малютки или из детского дома уже подросшую. Так ни разу не навестила, не объявилась. А несчастье не длится всю жизнь…
— Может, не жива она? — тихо вставляла Серафима.
— Таким лучше не появляться на свет. Конечно, я не одна такая! Нас много было в детдоме! При живых родителях сиротами стали. Без войны, без голодухи, без несчастий! Иных забирали в чужие семьи. Усыновляли, удочеряли. Короче, кому-то везло! Выбирали красивых детей. Чтобы ими похвастать можно было, как игрушкой. Из меня кукла не получилась. Дважды пытались воспиталки спихнуть из детдома, не обломилось им избавиться.
— А за что?
— Дралась со всеми! Как собака грызлась! Никому себя в обиду не давала! Однажды воспитка наша закрыла меня в кладовке за то, что пацана избила. Я в окно вылезла. Выбила стекло. И осколки ей в постель сунула. Чтоб на своей сраке прочувствовала, каково было из окна вылезать. Тогда она здорово порезалась. Ох и вопила! Меня за это в темный чулан сунули. Она и сторожила. Пять дней продержали на хлебе и воде. Ждали, когда поумнею и попрошу прощения! Вот им всем! — отмерила по локоть Юлька. — Ни хрена они не дождались. А я, когда выпустили, кусок колючей проволоки в подушку воспиталке сунула. А сторожихе дохлую крысу в каст
рюльку с супом подбросила. Ночью, когда все спали, сбежала из детдома. Но ненадолго. Маленькой была. Милиция на третий день меня отловила и вернула обратно. Получила я тогда трепку за все разом. От всех. Натравили на меня своих. Те устроили темную, тоже ночью. Когда я уже уснула. Ну, тут разобрало зло на всех разом! — вспомнила паскудница. — Я им отомстила! Меня дежурной по кухне поставили. Я им три горсти гвоздей в суп бросила. Самых мелких. В котел. Трое на тот свет чуть не ушли. Меня хотели в колонию засунуть. Но дудки. Меня даже туда не взяли! Испугались, узнав, что вытворяю! — смеялась Юлька.
— Все же сбежала ты из детдома?
— Нет! Андрюшка удержал, — вмиг изменились глаза Юльки, взгляд стал влажным, грустным. — Он был самым маленьким из всех. Такой тихий, как умный старикашка. Вот только часто болел. И редко гулял во дворе. Простывал. Я его не задевала, а он тоже никого не трогал. Боялся и дружить, и враждовать. Он часто лежал в изоляторе. Однажды и я туда загремела с ангиной. Первые два дня я его и не видела. А он рядом на койке лежал. Весь замотанный в одеяло. Одни глаза… Пить просил. Нянька не услышала, не подошла. Я его напоила. Он мне спасибо сказал, назвал самой хорошей и доброй. Мне понравилось, и я захотела стать такой для него… Я сама его кормила с ложки, поила, не давала няньке даже утку ставить. Рассказывала сказки. Отвлекала от болезни его и себя. За неделю мы сдружились, как родные. Вместе вышли из изолятора. Но друг от друга ни на шаг. Я оберегала Андрюшку от всех. Смотрела, чтобы был сыт, чтобы не промок и не упал. На ночь уносила к себе на койку. Воспитатели вначале ругались, отнимали его. Но вскоре смирились, заметив, что я перестала хулиганить, нашла себе забаву и не мешали нам дружить. За Андрюху я любому могла откусить башку, не подавившись. Я его стала считать своим, родным человеком. Он такой ласковый, теплый и несчастный. Мне всегда было жаль его. На него, кроме меня, никто внимания не обращал. Может, потому, что нас было много, а на всех тепла не хватало. Да и было ли оно?
— А как он в детдоме оказался? — полюбопытствовала Серафима.
— Его подкинули ночью на крыльцо. Зимой. Он замерз и стал кричать. Сторожиха проснулась, разбудила нянек. Те занесли пацана в детдом, развернули из одеяла. У Андрейки даже рубашки не было. Без пеленки. Весь мокрый, синий. Еле отогрели. Ни записки, ничего не нашли. Не отыскали родителей. Ни времени рожденья, ни имени никто не знал. Уже в детдоме назвали Андреем и врач, определив возраст, поставила предполагаемую дату появления на свет.
Серафима сокрушенно качала головой.
— Чему вы удивляетесь? Оно и теперь не легче. Чаще и хуже чем тогда случается. Ну а я остепенилась. Когда школу закончила, на
правили работать на швейную фабрику. Мотористкой. Я еще в детдоме научилась шить пододеяльники, наволочки. Мне не было трудно. Но перестали платить получку. Сначала три месяца никому не дали, потом совсем затянули — на пять месяцев. А жрать-то каждый день хочется! Нас директор обещаньями кормил всякий раз. От них в пузе волки воют, а тепла не прибавляется. Мне еще и Андрю- ху тянуть надо.
— Он же в детдоме на готовом? — удивилась Серафима.
— Как бы не так! И детдомовцев прижало! Нищета всегда первой бьет по детям. И его достала, как всех. Жратва стала хуже, чем в тюрьме. Кое-как до седьмого класса дотянул. Я ему привозила жратву, пока на подсос села глухо. Сознание на работе потеряла от голодухи. Загремела в больницу с истощением. Вышла, а меня уже сократили. Конечно, не одну. Многих. Оставили лишь тех баб, у кого дети дошколята. А нас на улицу. Мол, производство сворачиваем. За нерентабельностью. Не покупают нашу продукцию. Вот и все дела… А тут Андрей семилетку закончил и его под жопу из детдома выставили. Тоже проблемы заели. Кормить стало нечем. Выгнали на все четыре стороны. Даже не подумали приткнуть куда- нибудь. Сказали всюду, что своим взрослым работы нет! Куда вы суетесь? Андрейкины ровесники воровать стали. В шайки сбились. Этот на такое не годился. Его поймали в огороде сразу. Побили здорово. Так и пропал бы на улице, без угла и куска.
— Куда ж он воткнулся? — прервала Юльку Серафима.
— Я его пристроила мыть машины. В кооператив. К одинокой сторожихе на квартиру привела. Он вот так три года жил. Закончил школу, выучился на автослесаря по иномаркам. Хорошие бабки заколачивает и учится в институте на автомеханика.
— Чего ж он тебе не помогает? — удивилась Серафима.
— Это я ему помогаю! У него учеба платная. А ведь уже не пацан. Ему одеться, обуться надо. И поесть как положено, не так, как в детдоме. Вот и слежу, чтоб не хуже других жил. Навещаю, подбрасываю деньжат.
— Добрая ты душа, Юлька! Но ведь женится Андрей, и останешься одна, как былинка! — встряла Серафима.
— Это не скоро! Андрюшке еще на ноги стать надо, свой угол заиметь!
— А в армию его не берут?
— Он был уже! Чтоб его черти взяли, этот военкомат! Забрали прошлой осенью прямо с работы! Он мне не успел сказать ничего. В чем был, в том и сгребли! И сразу в Чечню отправили! А на кой хрен она ему сдалась? Чего он там потерял? Ни друзей, ни врагов в Чечне не было. А его через месяц подготовки заставили в людей стрелять. Андрюха — не я! Он даже драться не умел. Для этого надо потерять душу. Его предупредили, если не он, его прикончат чечен
цы. Третьего выхода нет. "А за что я их убивать должен?" — спросил командира. Тот его дураком назвал. Сказал выполнять приказ. "Чей?" — не понял Андрюшка. — "Грачева!" — "Пусть он сам этим занимается и живет в окопе! Мне, кроме самого себя и Юльки, защищать некого! Отечество от нас отказалось. А Грачев мне до жопы!" — вылез из окопа и бросил командиру автомат. Уйти хотел. Но в это время началась бомбежка с самолетов. Свои своих бомбили. Говорили, что по ошибке… Снаряды летели кучно, и два попали в окоп. Всех в клочья разнесло. Андрюху взрывной волной достало. Контузило. Три месяца в госпитале отлежал. Его по состоянию здоровья демобилизовали. Он вернулся и кое-как пришел в себя. Теперь уж наладилось. А то ведь провалы в памяти были, слух на ноле. Правда, уже не тот, что прежде был. Заводится с полуоборота! Психованным стал. Но врачи говорят, пройдет со временем. Уж и не знаю, сколько его потребуется? Недавно возила на обследование. Голова болеть стала у Андрюхи. Ночами плохо спал. Но поделали уколы с неделю, прошло.
— Ты и о себе не забывай. Тоже все хорошо, пока молода. А дальше как? — заметила Серафима.
— Для себя — неинтересно. Я Андрюшке нужна. Пока этим живу!
— И никто тебе не нравится? Неужели никого не имела в сердце?
— Ой, тетя Сима! Да кого теперь любить? Мужики — сплошь козлы! Раньше они думали, как семью прокормить. Теперь, какая баба выгодней, на чьей шее кайфовее дышать будет. Это разве мужики? Содержанцы, мать их в жопу!
— Не ругайся, Юлька! Разве такие, как наш Егор или Андрей виноваты, что так случилось?
— А что Андрей? Он вкалывает и учится! Не играет в карманный бильярд, не опозорился нигде! Ни на чьей шее не сидит. Если вы на меня намекаете, так я сама, он не просит ни о чем! — взъерошилась девка, подавилась дымом сигареты. Прокашлялась. — Он не знает, где я работаю, как зарабатываю. Когда спрашивает, говорю ему, что ухаживаю за детьми и стариками. За это платят. Не совсем стемнила. Средь чуваков и сопляки, и плесень попадаются. Да мне какая разница? Лишь бы бабки давали козлы!
— Юленька, а кто ж тебя подбил на это? — поинтересовалась Серафима.
— А че тут особого? Мы еще в детдоме все перетрахались. Бояться иль терять уже нечего! Да и не пещерная! Там даже стыдным считалось не проколотой дышать! Я с десяти лет вовсю с пацанами крутила. Сначала меня обучали, потом я! В детдоме все друг с другом перероднились. Он вроде малолеток стал. Я — главной была! С десятком за ночь переспать могла. Никто столько не выдерживал! Лихое дело — не хитрое. Я даже в стойке на ушах умею трахаться!
— Как? — отвисла челюсть у старухи.
— А вот так! — кувыркнулась мячиком со стула. Встала на голову, задергала ногами по-заячьи. — Старики такое любят! Кайфуют змеи. И платят кучеряво за удовольствие и за новый способ. Представляю, прихиляет он домой и поставит свою старуху на уши! Заставит молодой зайчихой прикинуться, что бабка с таким пердуном сделает? Наверное, каталкой угробит или самого на рога поставит, но уже за домом! — хохотала девка.
— Андрюшку тоже научила?
— Ну! Нет! Он совсем другое дело! Я его от этого берегла! Он как брат мне! С ним — нельзя! Наоборот от того удерживаю. Мальчишка еще! Успеет грязи нахлебаться вволю.
— А я думала, тебя беда столкнула.
— Конечно! Я ж работала! А когда пришлось зубы на полку класть, вспомнила, что у меня транда имеется. И она сумеет прокормить, — рассмеялась девка. — Знаете, в детдоме все иначе было. Без денег. За конфеты, булки, подарки к праздникам, какие всем давали. Тут же — совсем иное! За бабки в первый раз я с молокососом поимелась. Прямо в подвале многоэтажки. Тому пацану лет пятнадцать. Сам сопляк, зато его пахан кучеряво дышит. На «Вольве» мотается, падла! Фирмач! Я к пацану подвалила. Предложила мужика из него сделать. Сообразительный оказался! Быстро допер, что к чему! Я с него за обучение и удовольствие баксы сняла. И теперь иногда видимся. Но уже за деревянные…
— Ты от его папаши держись подальше. На всякий случай! — предупредила старуха.
— Зачем? Он тоже в мои хахали попал. Ничего чувак! Правда, слабоват в яйцах. Воробей! Хотя с виду — бык немецкий. Оттого его жена бросила. К другому ушла. И сына оставила. Сказала, что ребенку с отцом лучше будет. Сама с другим спуталась. И живет. Иногда навещает сына. Но возвращаться не думает. Хотя тяжко ей приходится. В двух местах работает. Все сама тянет. Здесь — забот не знала. Но, видать, не все в сытости. Есть что-то другое. Она вторым мужем не нахвалится. Он и ласковый, и внимательный, и заботливый! Аж в рыло ей дать охота! Мальчишку на кобеля променяла! И при сыне, при его отце хвалит взахлеб какого-то козла! Во! Падла! Видать, не знала, что такое без матери дышать? Я б вот этих сук своими руками вешала! Не можешь вырастить сама — не рожай! — загорелась в глазах злоба, девку трясло.
— Ты ее видела? — удивилась старуха.
— Разумеется. Меня представили приятельницей семьи. И эта баба даже не удивилась ничему. Хотя! Сейчас никого с толку не собьешь этим. Да и попробовала бы она разинуть пасть! Я нашла бы, как заткнуть ее! И чего это я с вами разоткровенничалась? Зачем свои заботы, как лапшу на уши, вам повесила? Их и без меня хвата
ет у всех! Только успевай из них выкручиваться! — вскочила со стула. Загасив окурок сигареты, пошла спать.
Утром, едва девка вышла из комнаты, Антонина сказала, что ее уже ждет клиент. И Юлька, наспех проглотив кофе, выскочила из дома, даже не оглянувшись на Егора, вздохнувшего с откровенным облегчением.
Юлька бежала к метро. Запыхавшись, вскочила в электричку. Не оглядываясь на пассажиров, достала карту, посмотрела, сколько остановок ей предстоит проехать. И, успокоившись, присела на освободившееся место.
— Потише плюхайся! Иль не видишь, куда мостишь свою костлявую задницу? Прямо на колени! Не знакомясь. Во, крутая! — увидела искаженное болью лицо молодого парня. Тот осторожно сдвинул ноги. Сцепленные зубы скрипнули.
В другой бы раз паскудница взорвалась фонтаном брани. А тут жаль стало человека, устыдилась своей неловкости. И чего с нею не случалось никогда, тихо извинилась.
У попутчика лицо просветлело. Он повернулся к Юльке, ответил неожиданно:
— В другой бы раз не отпустил бы! За награду счел. Такую девочку согнал! Прости, сестричка! Война окалечила! Вот заживет — встретимся! И поговорим с тобою уже о другом! — мелькнули в глазах озорные искры.
— О чем будем говорить? — спросила Юлька.
— О любви! О жизни!
— О любви?! — усмехнулась Юлька.
— Эх, сеструха! Только на войне понимаем, чего стоит жизнь и чем надо в ней дорожить. А жизнь без любви, как птица без крыльев, как солнце без тепла!
— Неужели у тебя нет никого? — удивилась Юлька.
— Была, да не дождалась. Вернее, как узнала о протезе, вмиг за другого замуж вышла. За целого. За гражданского, какой пороха не нюхал, все на месте, все при нем. А я один! С мамкой старенькой! Вообще, она у меня молодая была, до тех пор, пока не узнала, что я в Чечне! Ожидание состарило. Вот если бы девушки умели ждать, как матери! Может есть такие, но мне не повезло, — вздохнул горько. И, взявшись за костыли, встал. Он оказался на голову выше Юльки, широкий в плечах. Улыбнувшись белозубо, глянул на выход. — Позвони когда-нибудь! Запомни номер! Меня Костей зовут! Вижу, хорошая ты девчонка! Может, тебе не будет скучно со мной?
— шагнул из электрички и приветливо помахал рукой вслед.
Юлька записала номер телефона, имя. Не придав особого значения этой встрече, мимолетному знакомству в вагоне. Хотя парень запомнился ей и понравился своим простодушием, доверчивостью. Она торопилась к клиенту. А в ушах все стояли слова человека об умении ждать и любить…
О Косте она забыла, едва встретившись с клиентом. Но поздним вечером, возвращаясь домой, полезла в сумочку и наткнулась на номер телефона, имя случайного знакомого. И снова вспомнился попутчик.
Она позвонила ему совсем поздно.
— Не разбудила? Добрый вечер!
— Как хорошо, что позвонила! Я весь день думал о тебе!
— Уж не влюбился ли? — зубоскалила Юлька.
— Во всяком случае, ты мне запомнилась!
— А многим это говоришь?
— Тебе — второй! О первой рассказал.
— Чем занимался, Костя? Спал уже?
— Нет. Я поздно ложусь. А теперь работаю.
— Где? — изумилась и не поверила Юлька.
— Дома работаю!
— А что делаешь?
— Рисую…
— Баксы? Иль марки? — рассмеялась звонко.
— Тебя, — послышалось тихое, как шелест травы, как голос тихой реки. И Юльке стало неловко за свой вопрос и неуместный смех.
— Меня рисуешь? — плюхнулась на стул от удивления и растерянности.
— Да. Я художник. Потому работаю дома. Еще нет у меня мастерской. Но я очень постараюсь…
— А почему меня рисуешь?
— Я давно задумал экспозицию. В ней хочу рассказать всему миру, что пережито на войне, я ее не просто видел, перенес, она через сердце прошла. Мое и матери. Не один выстрадал. Друзья там остались навсегда. В память о них.
— А я причем? — не поняла Юлька.
— Я долго искал подходящий типаж девушки. С грустными глазами, с горькой усмешкой, но стремительную, смелую, способную защитить и отстоять свою любовь, наперекор самой смерти пойти! Мне кажется, я нашел!
Юлька слушала завороженно. Ей так хотелось, чтобы Костя говорил подольше.
— Знаешь, Юленька, многих ребят любовь от смерти спасла. Они чудом выжили. На удивление врачам, врагам, судьбе… Может, и меня для встречи с тобой обошла пуля. Не решилась убить… Я верю в судьбу. А ты?
— Я тоже!
— Ведь не бывает случайных встреч? Ты тоже так думаешь?
Юлька вспомнила множество клиентов. Покраснела, промолчала.
— Я готовлюсь к выставке своих работ! Буду счастлив, если со
гласишься взглянуть на них раньше всех. Мне очень дорого твое мнение.
— Я ничего не понимаю в них! — созналась Юлька честно.
— Художника, верней, его работы, не разумом — сердцем признают. Мои полотна понятны всем! И ты обязательно должна их увидеть, сказать мне, правильно ли я тебя понял?
— Знаешь, у меня мало времени! Некогда! Пусть тебе о картинах скажут те, кто в них волокет! Я ничего не смыслю в картинах и уважаю другие картинки! Ты уж не злись! И не придумывай себе сказку. Я — вовсе не та, какую представил и намечтал! Мои заботы
— не твои! Дай Бог выжить! Уж не до выставок! Не попасть бы в канаву!
— Юля! И мне приходится думать о хлебе насущном! Именно потому устраиваю выставку, где картины покупают лучше и дороже!
— Я — не покупатель! Я — продавец! — горько усмехнулась девка, думая, что Костя понял ее. Ведь сказала все.
— Продавец? Тем более! Мне как раз нужен человек, какой занялся бы реализацией моих работ. Нам просто необходимо встретиться! — услышала Юлька в ответ.
— Костя! Вам нужна помощница?
— Ты верно меня поняла! Я очень рассчитываю на тебя! — услышала Юлька, и сразу померкли краски. Она поняла, что в ней увидели торговку, но не друга, не женщину. Все сказанное ранее было лишь приправой к сути. Стало горько, досадно за очередное разочарование.
— Мне ваши условия не подойдут! Кто много говорит, мало платит.
— Юля! Нам надо встретиться! Запишите адрес!
— Ни к чему! Ты так и не решил для себя, кем меня держать хочешь? Для картин, чтоб меня рисовать на них, или торговать ими? Но ты меня не спросил. Я не гожусь ни для того, ни для другого!
— Юля! Я хочу увидеться с тобой!
— Выздоравливай! Может, тогда свидимся! Теперь нам встречаться рановато.
— Что хочешь этим сказать? Разве мой протез помеха для общения?
— Потом продолжим! Мне некогда! — положила трубку, удивляясь несообразительности человека.
— Вот дурак! Один раз увидел, а уже домой зовет! — поделилась с Серафимой, рассказав той о знакомстве, разговоре.
Старуха сразу о своем Егоре подумала, пожалела, что и ее сын живет холодно, одиноко. Ведь вот и с ним может случиться такое же. Где оно теперь, это человеческое сочувствие?
— Эх, Юленька! Солнышко мое светлое! Тебе ли этого парниш
ку не понять? Ведь он одиночеством болеет. Ты сама мало чем от него отличаешься! Разве что ходить можешь, куда захочешь. Но душа едино сиротой плачет. Коль не ты, кто его еще поймет? Он угадал тебя сердцем. А ты обидела! Если твоего Андрея вот так же оттолкнут?
— Пусть другую найдет! — оборвала разговор Юлька и вспомнила, что сегодня вечером она обязательно должна навестить Андрюшку.
Девка успела побывать у двоих клиентов. Был еще и третий адрес. Но туда она не успевала и позвонила Тоне, чтоб послала другую. Сама заторопилась к Андрею. Тот знал, что Юлька никогда не опаздывала. Всегда приходила в одно и то же время.
— Привет! Ну как ты? — оглядела парня.
Тот заварил чай. И ответил:
— Сегодня мы его втроем пить будем!
— Кого ждешь? Завел бабу?
— Юля! Она не баба! Моя девушка! Я с нею давно знаком. Люблю ее! Хочу вас познакомить!
— Ты что? Всерьез? — изумилась Юлька и ей почему-то стало больно, что Андрей успел полюбить кого-то. И скоро перестанет нуждаться в ней. Забудет и отойдет. Она останется совсем одна…
— Юлька! Она самая хорошая, вот сама увидишь! Ее зовут Ольгой! — глянул на часы. И торопливо начал рассказывать о девушке, с какою собирался познакомить Юльку. — Она вместе со мной учится. На одном курсе. Я давно хотел рассказать о ней. Я долго присматривался. Она необычная! И знаешь, хочет познакомить с родителями! И тебя! И меня!
— Сначала институт закончи! На ноги стань покрепче, чтоб семью завести, свой угол иметь надо! А ты под чужой крышей живешь! О чем мечтаешь впустую?
— Юль, ты сначала спроси меня! — изменился тон Андрея.
— О чем? — вскипела Юлька.
— Мы с Ольгой все обговорили. Я буду жить у них. Учиться и работать стану. Ну что мне тут осталось? Чуть больше года! Отец ее сумеет устроить меня на хорошее место, где буду баксы получать. А через год свою квартиру купим.
— Так вы уже обо всем договорились. К чему мне с нею знакомиться?
— Твое слово очень важно! Я хочу знать, как ты ее воспримешь?
— Это уже ничего не изменит, — отвернулась Юлька к окну и увидела белокурую, румяную девушку, остановившуюся возле дома. Она достала записную книжку, искала адрес. — И эта к клиенту возникла! Конкурентка! У, сука! — сжала Юлька кулаки.
А через минуту отпрянула от окна. Девушка уверенно пошла к подъезду, где жил Андрей.
— Может, она и есть та самая Ольга? — подумала паскудница. И услышала звонок в дверь.
— Сколько лет я растила его, как брата! Думала, всегда со мной будет. Не станет торопиться с семьей. А он… — знакомилась Юлька с Ольгой, с завистью подметив, как заботливо помог Андрей девушке снять пальто, предложил, кресло у стола, тут же налил чай. О ней, о Юльке, он никогда так не беспокоился.
Она вслушивалась в их разговор. И не могла понять многого. Что такое конспект, семестр, зачет? Потом они говорили о ее семье, своих будущих заботах. Юльку они словно не заметили. Она почувствовала себя лишней. И, улучив минуту, тихо, незаметно ушла, даже не сказав до свиданья. Ее уход заметили не сразу, когда Юлька уже вернулась домой. И сидела у себя на койке, не включая свет, думала о своем. Ей тоже хотелось быть любимой, нужной кому-то, чтобы и ее ждали всегда, радовались приходу, как празднику. Чтобы кто-то подал чай, разделил заботы, поговорил бы тепло и сердечно.
— Хотя… Чего это я? Моего прихода тоже ждут всегда! Клиенты! За всякий визит платят картинками — баксами. И тоже вниманием не обходят! Вино, коньяк, шоколад — всегда на столе имеются. В постели сколько ласковых слов слышу. Жены о таком мечтать не могут. Лишь в самом начале. А я — всегда! И со мной говорят душевно и приветливо! — усмехается девка. — Ага! До постели! А когда жар упадет, забываются мигом ласковые слова. Сразу спешат выпроводить за дверь. Уж куда там помочь одеться. Куртку —: комом в руки. Смятые деньги в кулак. Кое-как успеваешь вскочить в туфли, а перед тобой уже двери нараспашку. Торопят… Любовь прошла… Любовь? А что это такое? Выдумка мещанок? Намечтали себе всякие переживания, страдания! А из-за кого? В чем беда? Ушел к другой? Ну и ты не теряйся! Мужиков хватает! Чего из-за них в петлю лезть? В темноте они все одинаковы! Переживать стоит за того, кто хорошо башлял и вдруг откинулся или уехал. С мужем, когда он один на всю жизнь, с тоски сдохнуть можно. Если он еще и голодранец, тогда совсем хана! Не пойму, как могут бабы с одним мужиком всю жизнь жить? Это ж наказанье, — утешает себя Юлька. И твердо решает, что замужество не для нее…
— Юлька! Иди ужинать! — позвала Тоня, приоткрыв дверь.
Девки уже потягивали кофе, когда паскудница появилась на
кухне.
— Ты чего это в темноте сидела? Мы думали — не дома! Иль спать легла рано? — спросила Серафима.
— С клиентами осечка! Не зовут хмыри. Безработной осталась!
— поддела Роза.
— Нет, она даже от хахаля отказалась! — вспомнила Антонина.
— Уж не заболела ль? — оглянулась на Юльку.
— С чего причитаете? Просто настроя нет!
— Хандра напала? Или влюбилась в кого-то?
Егор, сидевший неподалеку, даже чаем поперхнулся.
— Эта влюбится! Да кому она нужна? Кто себя проклял? Иль обиделся на собственный хрен? — вырвалось невольное.
— Да я, если захочу, такого оторву, что ты своими яйцами подавишься от удивленья! Не чета тебе!
— Ты заклеишь на ночь! А я о другом, о постоянном! Вот на это с тобой никто не решится! Разве только псих? — продолжил Егор, морщась.
— А кого ты мужиком считаешь? Уж не себя ли часом? Так ты лишь член от мужика, какой по бухой ненароком потеряли! Мужики бабам платят за общенье и постель. Ты же самого себя продержать не сможешь! — взорвалась паскудница.
— Уж чем такую бабу клеить, лучше добровольно урыться! С голоду сдохнуть, но не видеть рядом такое дерьмо! — вскипел Егор.
— Ох, бабы! Смотрите на него! Сокровище обиделось! Да если я дерьмо, ты — падла! Я с таким и за миллион баксов не легла б в постель!
— Юлька, не темни! За сотню баксов, не глядя, уломалась бы! И не вешай лапшу, что по тебе кто-то сохнет! — осекла паскудницу Нинка. И, подойдя к Егору, обняла, чмокнула в щеку. — Совсем испаскудили моего зайку! Обзывают ни за что! Ты, скворушка, не обращай внимания ни на кого! Слышь? Нынче все злые как собаки бездомные! А бабы в первую очередь. Все оттого, что перестали нас любить! Только пользуют, как по нужде! Скоро забудем, зачем мы на свет появились! Любить, рожать уже разучились. О семьях не думаем. Лишь бы прокормиться. Разве такое красит баб? Вот и звереем поневоле! От бед наших! Оно, хоть и несносная паскудница, но тоже не с добра. Обойдена теплом. И так же, как нас, никто не любит, никому не нужна. Оттого срывается…
— Это я никому не нужна? Ты о себе бреши! Тебя даже лягавый бросил! У меня таких забот нет! Захочу, запросто заклею чувака! Заморочу мозги и замуж выйду, — злилась Юлька.
— Ты? Замуж? Хотела бы глянуть на того дурака! — рассмеялась Нинка недоверчиво.
— Спорим? На сколько? — подскочила Юлька.
— Да тебя больше трех дней никто не выдержит, не потерпит рядом! — уверенно продолжил Егор.
— Ах, так! — Юлька подошла к телефону.
— Костя! Здравствуй! Это я! Вспомнил? Вот и хорошо, что не забывал! Решила убедиться, не остыли ль ко мне чувства? Ну, знаете, наслышана от подруг всякого. К вам это, знаю, не относится! Полотно скоро заканчиваете? И я там главная героиня картины? Спасибо! Хотелось бы взглянуть! Конечно! Интересно, как выгля
жу! Можно ли запомнить так быстро? Что? Любовь помогла вам?
— чуть не выронила трубку из руки.
Юлька увидела, как от удивления отвисла челюсть у Егора. Онемела Нинка. Антонина, не веря в услышанное, замерла у стола. Роза, не скрывая удивления, качала головой. Тихо, простодушно улыбалась Серафима.
Остальные девки сочли ее разговор за блеф.
— Давайте адрес. Записываю! — говорила Юлька. И пообещала, что завтра в восемь вечера обязательно придет в гости.
Утром все, кроме Юльки, забыли о телефонном разговоре. Девка о нем не забыла. Ее злило то, что вокруг считают ее никчемной, не нужной никому. Даже Андрей не позвонил. Не спросил, почему ушла, не прощаясь? Егор посмел высмеивать! И Юльке захотелось доказать им, всем сразу, что она многое значит для кого-то.
Девка смело шагнула в открывшуюся дверь.
— Проходите! Костик ждет вас! Правда, сейчас у него друзья! Пришли навестить. Но они недолго. Проходите! — повела в комнату, откуда слышался оживленный разговор.
Юлька вошла и онемела. Рядом с Костей, за столом, сидел вчерашний клиент — молодой парень. Увидев девку, он сразу узнал ее. И, оглянувшись на Костю, спросил:
— Это ты ее ждешь?
Костя вместо ответа встал навстречу, превозмогая боль.
— Костик! Погоди! Давай выйдем покурить! — потащил друг в спальню, закрыв за собой двери наглухо.
Юлька не слышала слов. Она лишь догадывалась, о чем говорят Косте.
— Что тут за секреты? — открыла она дверь. И, усмехаясь, смотрела на растерявшихся парней. — Ну что, мужчины? Или в моем присутствии говорить разучились? Почему сразу заткнулись? Иль правду сказать трудно? Я ведь не навязывалась в гости! — глянула на Костю. — И сама сумею ответить на все вопросы, черт тебя возьми! — обратилась к клиенту.
— Как ты посмела прийти сюда? — опомнился тот первым. И повернулся к другу. — Ты звал ее?
— Да! Пригласил!
— Она — путанка! Я сам с нею был! Но не в своем доме! Зачем она здесь?
— Я не знал. Но раз уж так случилось, проведем вечер вместе, — предложил хозяин.
В другой раз Юлька взбрыкнула бы и ушла, хлопнув дверью. Ей не рады… Но сейчас решила проучить недавнего клиента. И, сняв куртку, подсела к Косте, спросила о здоровье, о работе над полотном, попросила рассказать о выставке. Юлька умела внимательно слушать. А Костя, соскучившийся по общению, быстро забыл сказанное другом и с увлечением рассказывал, как он писал новое полотно.
— Знаешь, из моих ребят лишь трое в живых остались. Но в этой квартире мы все вместе. Как тогда! В тот день… Было много огня, еще больше — холода. Мы ничего не понимали — за что воюем? Кому нужна эта война и столько крови? Нам было жаль матерей. Каждому свою, — глянул парень на гостью и увидел сострадание. — Знаешь, я, наверное, погиб, если бы не мама! Она очень ждала и приехала за мною в госпиталь!
— Как тебе повезло! — вырвалось у Юльки.
— В чем? — не понял хозяин.
— У тебя есть мать. А я никогда не видела свою. Не знаю, какая она и какими бывают матери. Только по сказкам, что читали нам в детдоме. Мы слушали. А потом ночи нам казались теплыми, во сне видели тех, кого не имели наяву. Во сне мы были счастливыми. Я даже на войну согласилась бы пойти, только бы она приехала, только бы увидеть хоть раз, — созналась Юлька.
— Бедная девочка! Наверное, из тебя хорошая мать получится,
— предположил вслух Костя.
— Опомнись, кореш! Я же сказал тебе, кто она! — напомнил друг.
Юлька сделала вид, что не заметила напоминания.
— Вы часто получали письма от матери?
— Почта приходила нерегулярно. Зато письма сразу пачками доставляли. Случалось, по две-три ночи читал. Атаки мешали.
Костя рассказывал о друзьях, о всяких случаях на войне, о том, как вернулся в Москву и никак не мог привыкнуть к гражданке.
— Знаешь, Юль, я и теперь просыпаюсь всякий раз от трамвайных звонков, от сигналов машин. И никак не могу уснуть в грозу.
— Почему?
— Раскаты грома напоминают гул приближающейся бомбежки. Каждый раскат на ноги сдергивает. Подскакиваю в ужасе. Будто снова надо в атаку — воевать неведомо за что. Это было самым обидным.
— Оно теперь все обидно! Меня детдом на швею-мотористку выучил. Я работала. И вдруг сократили. Никто не поинтересовался, как живу, не помог устроиться на другую работу. Лишней стала. Как мусор в урне! Да что там я? Таких теперь много! Хорошо, что ты не без дела! Мне в этом не повезло! — опустила голову.
— Не горюй, Юля! Все наладится! Это знаешь, как мы перед боем мечтали о мире. Все проходит, — успокаивал Костя, теплея душой к этой едва знакомой, но очень несчастной женщине.
Вскоре и друг Кости разговорился, разоткровенничался, оттаял.
Они просидели до полуночи, так и не заметив, как пролетело время. Юлька спохватилась первой. И стала спешно прощаться. Костя помог ей одеться, просил не забывать, навещать его. Юлька
обещала позванивать. Вышла, уверенная в том, что никогда больше не придет сюда. Она понимала: такой, как Костя, ни за что не женится на ней.
— Где тебя носило? Клиенты замучили! Уже трое спрашивали! Давай, торопись, пока не опередили! — дала адреса Тоня, и Юлька, даже не перекурив, умчалась в глухую ночь.
Первый клиент — удачливый «челнок», придержал девку ненадолго. Уже через час открыл дверь из номера гостиницы и, убедившись, что в коридоре никого, выпроводил бабу, поспешив захлопнуть двери. Второй — приезжий с Кавказа, оставил до утра. Когда поехала к третьему, в метро ее попридержали двое мужиков. Хотели отнять сумку, но Юлька отбилась, вырвалась, насовав кулаками в зубы. Убегая, услышала вслед:
— Погоди, курочка! В другой раз не вырвешься! Порежем в лапшу!..
Девка видела их в вестибюле гостиницы и поняла, что эти двое
— сутенеры, имеют свои притоны, ревностно оберегают свои точки от залетных путанок. Они кровно заинтересованы в клиентах и заработках своих бабочек. Юлька знала, как нещадно обдирают они подопечных шлюх, забирая у них почти весь заработок.
Антонина брала лишь за квартиру, не требуя, кроме этого, ничего. Именно потому комнаты ее дома не пустовали. А милиция, получая свою долю, оберегала всех жильцов от неприятностей. Случалось, появлялись здесь всякие. Никто не миновал привода в милицию и крутого разговора с оперативниками в дежурной части. Второй раз никто не рисковал появиться вблизи дома.
Юлька часто бывала в гостиницах. Но еще ни разу никто не пытался убить или тряхнуть ее. Здесь же среди дня рискнули. Значит, припекло их, оскудела доля, поубавилось клиентов. Коли в гостинице подойти не решились, с милицией не законтачили. Не хотят делиться наваром. Видно, самим не густо перепадает. Одно хреново! Там, в «Измайловской», мне лучше не возникать, — решает Юлька, подходя к дому.
Во дворе ее Егор увидел:
— Эй, Юлька! Какой-то хмырь без конца звонил тебе. Просил вспомнить его. Уж не знаю как? Надоел не хуже тебя! Целый день на ушах висел. Зачем ты даешь номер всяким соплякам?
— Из них клиенты получаются! А вот из тебя и говна не вышло!
— огрызнулась зло. И, войдя в дом, рассказала Тоне о сутенерах, напавших в метро.
— Надо Вагину подсказать. Тот на них управу сыщет, — смекнула баба. И тоже напомнила о звонках Кости.
— Кой смысл звонить ему, навещать? Этот тип не для меня! Бить ноги, тратить время на халяву, кому охота? С него навар не снимешь. Он с нашим братом не кентуется. Серьезный. Таким все
гда платить нечем. А для чего звонить ему? Жалеть? Его и без меня найдется кому утешить. Долго помнить не будет. Позвонит и перестанет! Другую встретит. Может, с нею ему больше повезет, — убеждает себя Юлька. Но на третьем звонке не выдержала, подошла. — Здравствуй, Костя! Нет! Не забыла! Нет! Прийти не могу! Нет времени! И ни к чему нам с тобой видеться! Слишком разные! Нет! Говорить не о чем! Ты не одинок! У тебя друзья и мать. Я — лишняя! Нет, думать не о чем. Я не обиделась. Напрасно! Просто у нас с тобой нет ничего общего. Ты слишком чист для такой, как я, а потому продолжать общение не стоит. Сам знаешь, чем дальше в лес, тем больше дров… — хотела положить трубку, но услышала что-то такое, от чего щеки зарделись ярким румянцем и все доводы стихли. — Ладно, Костя, я приду, как только выберу время. Я сама позвоню тебе! Так будет лучше…
— Это надо! Такую кикимору кто-то полюбил? — удивлялся Егор, глядя в счастливое лицо паскудницы. — Неужель подходящего лешака сыскала? Я и не знал, что нечисть тоже в любовь играет?
— Это ты— козел безрогий! Да останься ты в единственном экземпляре на всей Земле, я в твою сторону не высморкалась бы! — задрала нос кверху и прошла мимо мужика гордой павой.
Тот матюгнулся молча. Но потом долго хохотал, вспоминая, как важно несла мимо него свой зад-кулачок нескладная, дерганая девка.
А повезло ей! Честное слово, пофартило, ведь влопался в нее чувак по уши, разглядел что-то в этой чувырле! Ну и дела! Красавицы-девки без клева канают, а эта — обезьяна, и смотри — ее уламывают. А значит, не без судьбы, не без счастья живет на свете!
Юлька едва успела перевести дух, как ее снова позвали к телефону. Звонил Андрей.
Спросив мимоходом о здоровье и настроении, поинтересовался, почему не объявляется у него.
— Сеструха! Я уже соскучился по тебе! Ты же знаешь, когда долго не приходишь, у меня все из рук валится! И ничего не в радость…
— Не заливай лишнее! У тебя уже своя радость имеется! Или успел поругаться с Ольгой?
— Что ты, Юлька! Нам с ней делить нечего! Все в норме! Посоветоваться с тобой хочу. Приди сегодня вечером. Я ждать буду.
— Чего хочешь? — спросила, усмехаясь.
— Это не по телефону! Увидеться нужно, — потребовал настырно.
А вечером, едва Юлька переступила порог, заговорил о своих
заботах. Не глянув, что сама паскудница пришла в легкой куртке, а на улице холод под тридцать градусов…
— Нам с Ольгой нужна спальня. Та, что имеется, уже старая, потертая, потеряла весь вид. На ней спать небезопасно. Ее родите
лям отдать надо. Им сойдет. Себе новую присмотрели. Надежную. Но баксов не хватает. Не знаю, что делать. Я за квартиру плачу каждый месяц по двести долларов. Если собрать за четыре месяца, это будет то, чего не хватает на спальню.
— Поспи пока на старых койках…
— А старики где будут? Им тоже надо. Нам тогда хоть на полу!
— На время можно раскладушки взять!
— Ты что, сеструха! Это же квартира! Не казарма! Зачем захламлять ее? Да и какой из меня муж, если не сумею спальню купить? Мы с Ольгой уж все прикинули, подобрали подходящую, измерили, облюбовали. Осталось купить и перевезти. Зато уже с оплатой за квартиру тебе не придется тянуться. Своя у меня будет!
— Своя? — усмехнулась Юлька, скривившись.
— Ну почти! Теща с тестем в маленькой комнате жить будут. Им по-стариковски много не надо. У нас в распоряжении — две комнаты. Пока хватит этого. А там… Родители не вечны! Придет их время… И вся квартира останется в нашем распоряжении. Да еще дача!
— А чего тесть спальню не купит?
— Мне Ольга сказала по секрету, что к нашей свадьбе готовит подарок! Хочет колеса купить. И сразу на меня оформит. «Вольву»! Потому теперь неловко его дергать. Пусть осилит свое. Дай попасть в семью, вжиться. А уж потом. Пока не могу трясти. Марку надо держать! Ты помоги! Я верну быстро.
— Андрюха! Ты видишь, в чем я хожу? Сапоги уже рассыпаются! Вторую зиму не могу на куртку скопить. В этой коченею.
— Я не в подарок. Я в долг прошу! Верну с тех, какие нам на свадьбу подарят. Ждать долго не придется! Это теперь дозарезу нужно! Неужели не врубишься?
— Так с подаренных на свадьбу и купи!
— Ладно! Обойдусь! Не хочешь помочь, сам выкручусь! — обиделся Андрей.
— У меня нет столько! Лишь половина того, что нужно. Если б немного подождал, я постараюсь набрать!
— Вот за это — спасибо! Я в долгу не останусь. Не все время ты меня тянуть будешь из прорухи! Я тебе тоже пригожусь. Кажется, очень скоро! — протянул руку за деньгами и, взяв их, тут же потерял интерес к визиту Юльки.
Та уловила перемену. Андрей, правда, предложил ей чаю. Но так, что девке, несмотря на то, что промерзла по пути, не захотелось садиться за стол. Она поторопилась уйти.
Юлька всю неделю ругала себя за дурь, но каждый день откладывала деньги на спальню для Андрея. Она урезала себя на еде. Моталась по клиентам днем и ночью. Перестала покупать продукты в дом. И не подходила к столу, обходилась чашкой кофе да угощеньем хахалей.
Ей было непонятно, почему Андрею перестало хватать своего заработка. Но спросить не решалась. Да и к чему? Она без его слов видела, как одевается парень, что ест и как живет. У него появился новый импортный телевизор, видик, радиоцентр и радиотелефон. Видеозаписи уже не помещались на полке. На кухне вместо старенького холодильника поселился новый морозильник. Его Андрей купил, готовясь к переселению. Вместо прежних электронных часов, на руке появились фирменные «Ориент». Андрей курил только «Мальборо». Ни одного дня не обходился без мяса. В его карманах всегда можно было найти по пять, шесть видов жвачки. Он пренебрегал отечественным бельем, одеждой и обувью, даже носки носил только американские.
Юлька поначалу радовалась. Уж если она того не имела, пусть Андрей ни в чем отказа не знает. И сама носила ему полными сетками бананы и ананасы, киви и хурму, даже не попробовав, что представляют собой заморские деликатесы, какие они на вкус и чем отличаются друг от друга.
Юлька говорила ему, что сыта по горло, и Андрей перестал ей предлагать поесть вместе с ним, отведать диковинки из-за границы.
Девка лечила его, когда он вернулся с войны. Тогда он был иным. Со временем прывык к опеке, перестал стыдиться помощи и даже требовал ее, не спрашивая о заботах, нуждах самой Юльки. Он никогда не интересовался, где она берет деньги. Не волновало его и то, как она живет. Он никогда не увязывал свое будущее с нею. И Юлька понимала, что во всем этом виновата она сама.
Андрей… Стоило лишь немного отойти памятью от дня сегодняшнего и ей снова виделся худой до прозрачности мальчонка с глазами полными слез. Он тянул к ней руки, прося каплю тепла. Большего не хотел. Он считал ее своею матерью, сестрой, своей жизнью и солнцем. Без Юльки он вряд ли выжил бы в детском доме…
Тогда он безотчетно любил ее одну. По-своему чисто, по-детски доверчиво. Он не мог без нее нигде и нуждался в девчонке всякую минуту. Она сама заставила его закончить школу, вырвала из шпа- новской компании. Защищала мальчишку кулаками и кошельком. Она и не заметила, как приросла к нему душой, поверив, что он и впрямь доводится ей братом.
— Андрюха! Я тебе обновку принесла! Давай примерь! — вспомнилось, как купила ему костюм фирмы "Адидас".
У парнишки глаза загорелись. Он немел от восторга. Как радовался, как благодарил тогда! Все лицо обслюнявил поцелуями, неумелыми, мальчишечьими.
— Андрюха! Я тебе гостинцев купила! — всплыл в памяти день, когда парень, вернувшись с войны, уже встал на ноги.
Юлька с горечью вспоминает, что ни разу за все годы он не спросил, когда у нее день рождения? Даже грошового подарка не
сделал никогда. Ни к Новому году, ни к Восьмому марта. Не подарки — Юльке тоже хотелось внимания. Но… Она делала скидку на недостаток воспитания, сиротство. Оправдывала перед самой собой. И никогда не обижалась, ни в чем не винила его.
Вот только в последнее время что-то надломилось. Юлька сама стала нуждаться в тепле и чьем-то внимании. Но ни от кого его не получала. Разве от Серафимы? Но она была совсем чужой…
— Еще стольник! Завтра уже можно навестить Андрея. Отдам баксы и начну собирать для себя. Приодеться надо. Иначе клиентов поубавится. Башлять станут жидко. Да и холодно, невтерпеж, — думает Юлька и вдруг почувствовала на своем горле цепкие пальцы.
— Попалась, курочка! — услышала хриплый голос. В ушах зазвенели колокола. Девка вмиг собралась в комок. Как когда-то в драке. Хотела вырваться. Но не получилось.
— Сама снесешься или тряхнуть? — увидела щетинистое лицо мужика, едва ослабившего пальцы. Этой секунды хватило. Ударила головой в лицо изо всех сил. Мужик отлетел. Но Юльку тут же прихватил второй.
— Ну, сука! — занес кулак над головой.
Но девке повезло, успела всадить в пах коленом. Она мчалась на освещенную улицу, слыша за собой тяжелый топот погони. Успеет ли? Ведь знала, что пасут сутенеры Измайловскую гостиницу. Нельзя было появляться там одной. Но Андрею так нужна спальня…
Юлька бежала по проезжей части дороги в надежде остановить такси, уйти от погони, а она настигала.
— Двести долларов оставила дома! А эти… Еще двести отнять хотят! Ну, падлы! — увернулась из-под самой руки. Услышала звук тормозов остановившейся машины, и сильный удар в висок отбросил девку чуть не под колесо.
Юлька не знала, как она оказалась дома. Кто привез, кто принес ее в комнату? Открыв глаза, увидела Егора.
— Очухалась, кикимора! Я же говорил, что нечисть убить невозможно! Она выживет! Давай, стерва! Дыши! Из-за тебя двое мужиков в ментовке попухли. Ждут лягавые, чтобы, одыбавшись, вякнула, какая разборка меж вами произошла? Чего от тебя хотели кен- ты? Ты гляди, не лажай их. Иначе тыкву твою не уберечь. Их коре- фаны тебя припутают. Поняла иль нет?
— Плевать мне на них. Не я — они хотели меня на баксы тряхнуть. Как было, так и скажу! — ответила Юлька, вспомнив все.
— Дело твое. Но как потом дышать станешь, соображай сегодня. Уже не двое притормозят. Орава! За все разом из шкуры вытряхнут. От них не слиняешь! Лягавые тебя спасти не успеют. Фортуна изменчива, бортанет — не успеешь охнуть. А стопоряг нынче половина города! Все без работы и зарплаты. У тебя башка одна. Вот и секи, как уберечь ее лучше. Что стоит сказать, о чем смолчать!
А вскоре к Юльке пришел следователь, вместе с ним — Вагин.
Юлька не могла оторвать голову от подушки. Она раскалывалась. Бабу мутило.
— Надо врача вызвать! — повернулся участковый к Тоне.
— А вызов и леченье кто оплатит? У меня лишних денег в карманах не водится! Сами знаете, сколько мне лечить братца! Одни уколы съедают половину того, что имеем. А у меня еще двое иждивенцев на шее. Если есть у нее чем оплатить эту роскошь, пусть вызовет. Никто не запрещает. Сама на то не пойду!
— Ладно! Успокойся! — поморщился Вагин, и спросил Юльку:
— Ты тех двоих мужиков узнала? Что произошло между вами?
Следователь торопливо открыл папку.
— Не знаю их. Ни одного! Что им нужно, не поняла. Может, спутали с кем-то…
— Так спутать нельзя. Они долго гнались за вами. И были вооружены! Ножи у обоих имелись. Ваше счастье, что милицейская машина шла, приметила неладное, остановилась. Очень вовремя. Считайте, с того света вырвала! А вы говорите, не знаете. Не бывает такого, — укорил следователь. — Благо, у нас в горотделе ваш участковый оказался. Он вас узнал. Сказал, куда отвезти надо. Иначе
— в больницу… Вагин вас на руках принес из машины.
— Ладно уж! Так и быть! Отработаю ему натурой!
— Чтоб тебя, заразу, бомжи оприходовали в очередь! — добавил участковый крепкое слово и выскочил из комнаты, как ошпаренный.
Следователь, коротко усмехнувшись, тут же забыл сказанное Юлькой. Снова спросил:
— Почему они гнались за вами?
— Их спросите!
— Хорошо. Но почему вы убегали от них?
— Испугалась, наверное.
— Чего?
— Подумала плохое.
— Так уж и без причины? — не верил человек.
— Не помню ничего! Голова болит! — отвернулась Юлька.
— Придется в следственный изолятор перевезти. Там врач имеется. Может, и память к вам вернется, — нахмурился человек.
— Не поеду никуда!
— А вас никто не спросит. Милиция вам жизнь спасла, а вы не хотите помочь следствию в раскрытии преступления. Ведь по этому случаю заведено уголовное дело.
— Я не могу помочь. Ничего не знаю. Дайте прийти в себя! — взмолилась Юлька чуть не плача.
— Согласен подождать до завтра! Постарайтесь вспомнить причину своего бегства! Больше мне от вас ничего не надо!
— Вагина позовите! — попросила, оглядевшись по сторонам. Юлька не увидела своей сумки.
Участковый, заглянув, спросил зло:
— Чего тебе?
— У меня была сумка! Где она? Там баксы лежали в кошельке!
— Вот так и спасай их! Ее от смерти сберегли, а она какую-то мелочь вспомнила! О таком даже вспоминать стыдно! — зло захлопнул двери.
Юлька в истерике забилась. Выругавшись, выскочил из комнаты следователь, забыв папку. Когда вернулся, Юлька набросилась на него с бранью:
— Черт вас поднес на мою голову! Зачем спасали? Чтобы забрать последнее? Чем вы лучше тех двоих? Они, может, половиной подавились бы! Вы отняли все! Идите вон отсюда! Спасатели-маро- деры! Вам ли кого-то сажать за решетку? Самих из клеток нельзя выпускать до конца жизни! Бандюги! Грабители! Пидерня! Падлы! Чтоб ноги вашей не было! Паскуды зловонные! Чтоб вы подавились, мусоряги треклятые! Лягашня голодная! Говноеды!
Юлька орала до хрипоты. Она не увидела, не услышала, как исчез следователь. Она лежала в постели, ее трясло от обиды.
Лишь к вечеру немного успокоилась. Хотела пойти умыться. В это время в комнату заглянул Егор.
— Эй, кикимора! Жива, паскудница! К тебе, между прочим, гости! Смотри, чтоб не оказались корефанами тех, какие в мусорилов- ке канают! Если чуть чего, стукни в стену. Я рядом буду! — предупредил на всякий случай и открыл дверь перед людьми.
Юлька ожидала Андрея с Ольгой, либо посланцев от задержанных милицией. Но, увидев вошедших, онемела:
— Костя? Что случилось? — нашлась не сразу.
— Мне сказали, что ты больна, у тебя неприятности с милицией. Ну я и приехал с другом, — топтался в нерешительности, скрипя протезом.
— Присядьте! — спохватилась не сразу.
— Что у тебя стряслось?
— Да ничего, мелочи! — вытерла заплаканные глаза, не желая вспоминать случившееся.
— Знаешь, Юлька, давай без условностей, рванем ко мне! На свежий воздух! Тебе срочно надо поменять окружение, пока болото не засосало вконец! Собирайся живее! — подал Костя руку.
Юлька, глянув на него, молча покорилась.
Прямо от дома, от ворот уехала на машине, не заботясь и не спрашивая куда, к кому, зачем увозят ее. Юльке впервые захотелось покинуть и забыть всех сразу.
Машина, промчавшись по улицам, выскочила в пригород, миновала его и выехала на заснеженную проселочную дорогу, рванулась к лесу, холодному и молчаливому. Свернув с опушки, подъеха
ла к дачам, оставленным людьми еще осенью.
Небольшие домишки, как шаловливые дети, завязли в сугробах по пояс.
— Как здорово здесь! — выглянула Юлька из машины.
— А вот и моя берлога! Выходи! Не бойся! — помог Костя выбраться из машины. И, обогнув ее, что-то сказал водителю. Тот понятливо кивнул. Влез в салон. А через минуту исчез из вида.
— Давай, Юля! Входи! — подошел к аккуратному домику Костя. Открыл замок и пропустил Юльку вперед, вошел следом.
Через полчаса, когда от печки пошло тепло валом, Юлька разделась. Огляделась вокруг. Небольшая комната, кухня и прихожая. Ничего мудреного, но всюду чувствовалась заботливая рука хозяина. Каждый угол был оформлен, имел свое лицо. И не просто жил, а служил человеку, платя ему теплом за доброе.
Вон в том углу — оленья рогатая голова, будто из любопытства в человечье жилье заглянула. Под нею два дубовых ведра расписаны хороводами. В хороводе девки и парни, такие, что глаз не оторвать. Румяные да веселые. В сарафанах и рубахах, вышитых узорчато.
Юлька куцую юбку на колени натягивает. Стыдно за свою одежду стало.
Костя приметил, порадовался молча. Значит, не все потеряно.
В другом углу — сова глазами крутит. Как умудрилась часами прикинуться? Все перья на месте, глаза залеными огнями горят. Однако в лес не улетает. Приглянулось жилье человечье.
Под нею резной шкаф. На нем все цветы леса в букет собрались. Даже цветущий папоротник имеется, мечта невест. Кажется, стоит прикоснуться — и сбудется желание.
Каждый стул и стол, всякая полка имели свое лицо, свою особенность.
— Как здорово здесь! Это, правда, твоя дача? — спросила ошеломленная невиданной сказкой Юлька.
— Здесь моя мастерская! Тебе она нравится?
— Еще бы! Отродясь такой красоты не видела! Спасибо тебе, добрый кудесник! Ты первый, кто доказал, что сказки и в жизни бывают…
Костя накормил Юльку печеной картошкой, солеными грибами, копченой рыбешкой.
— Извини. Скудновато здесь у меня. Но ведь тут я работаю. Забываю о запасах. И зачастую сижу сам на подножном корме. И ничего! На пустой желудок хорошие полотна получаются. Жизнью проверено!
— Счастливый ты человек!
— Я до недавнего времени считал себя таким! — подошел вплотную. — А вскоре понял, что счастье не бывает однозначным, оно многогранно. И одинокие не бывают счастливы в полной мере.
— Я, кажется, поняла! Погоди! Не торопись сказать последние слова. Ты не знаешь меня. Я не должна слышать ничего. Не должна быть рядом…
— Юля, я знаю все. Я все забуду, что было до меня. Я никогда не напомню и не упрекну.
— Почему я? „
— Другую не хочет сердце.
— Ты совсем не знаешь меня!
— Тем интереснее. Каждый день, как загадка! Ты меня, я тебя узнавать будем. Глядишь, к концу жизни вовсе обвыкнемся!
— А ты не боишься ошибиться?
— Не хочу! Так честнее будет! — поправил Костя и попросил: — Налей чаю, хозяюшка! Хватит в гостях быть.
Они пили чай, заваренный на лесных травах. Неяркая свеча горела в руках Василисы Прекрасной. Юльке впервые было хорошо и спокойно на душе. Может, основательность и тишина подействовали на Юльку, она села рядом с Костей на плетеную циновку и, положив ему голову на плечо, предложила:
— Давай я сама расскажу тебе обо всем. Чтоб нечего было добавить твоим друзям. А уж потом сам решай. И уже не мне — тебе придется думать, стоит ли продолжать или пресечь, покуда не зашли далеко?
Костя молча обнял Юльку, притянул к себе.
— Слушаю, Юля, — улыбался в темноту счастливой, безмятежной улыбкой.
Юлька рассказала о детском доме, об Андрее, о том, как оказалась на панели, как пришла в дом Серафимы и о последнем случае с сутенерами. Она не упустила даже мелочей, понимая, как неприятно и больно Косте слушать все это, решила выложить все одним залпом, чтобы потом не возвращаться, не дополнять сказанное. Она ничуть не оправдывала, не выгораживала себя. Рассказывая, будто видела свое прошлое со стороны. И выворачивала наизнанку.
— Я хотела найти работу. Хотя бы такую, где давали бы жратву. Я просилась в столовые и рестораны посудомойкой или уборщицей. Но меня повсюду опередили. На макаронную и кондитерскую фабрики стояли толпы желающих безработных. О молзаводе и говорить нечего. К мясокомбинатам не пробиться. Вся улица, как на демонстрации, толпами забита. Куда ни сунься — ответ один: у самих перебор… И если бы не Андрюха, влезла б в петлю. За него стало страшно. А что если он с голоду умрет? Ведь многие не выдержали. Сама бы о панели не подумала. Слишком голодной была. Такие мысли лишь на сытое пузо приходят. А тут случайно остановилась у столба, возле центральной почты. Голова закружилась. Я ухватилась, боясь свалиться. Стою, ровно прилипла. Тут ко мне чувиха подвалила и спрашивает: "С хрена ли тут канаешь? Хмырей кле
ишь? Иль набухалась?" Я ее послала на три рубля. Она хотела мне по морде дать, но увидела, что еле на ногах держусь. И спросила: "Тебя кто ковырял?" Я врубилась, что она про подпольный аборт спросила. И ответила, мол, не до того. С голоду откидываюсь. Она расхохоталась. И говорит: "Ну и дура! У тебя кормилица меж ног имеется! Иль мозги посеяла? Все равно, когда сдохнешь, на том свете ее черви сожрут. Так хоть теперь ею воспользуйся по назначению!" Но где там, когда ноги не держат, а в глазах все рябит и плывет. А та бабочка гонит меня от столба. Это ее участок был. Недаром на подошве туфли мелом цена была написана. Она ту ногу на носке держала все время. Меня гнала, чтоб ей конкуренткой не стала. Я это не враз поняла. Но отошла на скамью, через дорогу. Села дух перевести, в себя прийти. Тут вскоре мужик подвалил ко мне. Клеиться начал. Я и не догадалась, что эта скамья вроде торгового ряда для потаскух. Туда только такие и садились. В другой раз, может, и дала бы по морде. Тут сил не стало. Он сгреб меня в машину. Увез домой. Накормил, напоил. Сделал свое дело. И даже денег дал. Я на них всю неделю от пуза ела. Когда бабки стали таять, снова к той скамье пришла. И опять приклеился чувак. Так я за неделю собрала не только для себя, а и для Андрея. Он ничего не знает и теперь.
— Не надо, Юля! Он — не ребенок! Должен понять, откуда сегодня у женщин деньги берутся. Не в пробирке живет. Все видит, понимает. Ему выгодно прикидываться незнающим. Но скажи, если не догадывался, как просил бы денег, зная, что сегодня никому не дают зарплату за полгода. Знает, что нет у тебя профессии, какая бы оплачивалась валютой без задержек, да еще в такой сумме! Тут большого ума не надо, чтобы высчитать, понять. Конечно, знал. И он не лучше любого сутенера! Те хоть охраняют, клиентуру находят. Этому просто выгодно прикидываться дураком. Но он хуже! Он — сволочь! Жаль, что там, в Чечне, хорошие ребята полегли. А дерьмо, такое, как Андрей, уцелело! — возмущался Костя.
— Не смей так говорить! — отшатнулась Юлька резко. — Если б не было его, мне незачем было бы выживать!
— В какой-то мере! Но он вот так не думал. Взрослея за твоей спиной, жирел. У него не мозги, пузо росло. Он никогда не считал тебя сестрой. Дойной коровой!
— Что?! — вскочила Юлька, багровея.
— Успокойся! Ты сама это уже поняла. Но поздно. Понимаю, обидно! Но уже не исправить его. Ты считаешь, что сама во всем виновата. Плохо растила. Проглядела. Но и он не в колбе жил. Не под колпаком. Вот и сделай вывод, кто из вас больше потерял, кто жизнью бит сильнее? Тебе на него не положиться в будущем. Он и не вспомнит, устроившись в семье, начнет доить еще и стариков и жену. Приживалка! Он даже не предложил тебе хоть какой-то выход! Он сказал, когда у него свадьба?
— Нет! Я думаю, он с ней не затянет! Как только купит спальню!
— Причем она? Это лишь пыль в глаза. Предлог, чтобы тебя тряхнуть, не пригласив на свадьбу, но урвав все возможное для себя. Он когда-нибудь брал деньги в долг? У тебя?
— Случалось, — припомнила Юлька.
— А возвращал их?
— Я не взяла! Оставила ему! Какие могут быть займы между нами? Да и жалела. Хотелось, чтобы скорее он на ноги встал.
Костя крутнул головой, сморщился:
— Теперь хоть понимаешь, что происходит? Он и женится из выгоды, не по любви! Он никого не любил, кроме себя. И уже не способен! Это особая порода! Таких теперь полно! Их называют вырожденцами. Они давно потеряли все присущее мужчине. И дело вовсе не в сиротстве, не в тебе. Он — приспособленец, мужик-пиявка, паразит! Это с зачатия в натуре заложено. Такие всегда выживают на чьем-то теле. В одиночку погибают. Либо приспосабливаются на время. Но чуть появляется возможность присосаться к сильному, никогда ее не упустят.
— Злой ты, Костя! Андрей тоже на войне был. Там без меня выжил! — напомнила Юлька.
— На войне все зависит от судьбы. Она не улучшит и не ухудшит человека. Мозги, конечно, многим прочистила. Из мальчишек
— мужчин сделала. Но не все людьми остались даже там. Иные жизни, здоровье теряли. Другие — душу и совесть. Вот те, кто последним не дорожил, чаще других выживали.
— Но ты тоже жив!
— Знаешь, Юлька! Я не убегал из окопа. Не прятался за спины. И хотя тоже не понимал смысла в этой войне, не подвел никого. И спокойно встречаюсь с сослуживцами. Не краснею ни перед кем, ни за одну минуту там…
— Но ты кого-то убивал?
— Тех, кто стрелял в меня, в моих друзей! Так поступали все! — бледнело лицо парня.
— Не злись. Я, кажется, задела за больное. Давай не будем ворошить его! — предложила Юлька, заметив перемену.
Она быстро отвлекла, повернув разговор на другую тему. Костя постепенно остыл, показал свои картины. Юлька, разглядывая полотна, словно заглянула в душу Кости. Восторгалась и сочувствовала, жалела и смеялась…
Особо приглянулись ей картины, взятые из жизни леса. Словно живые, смотрели из травы синеглазые незабудки, колокольчики, ромашки. Грузный шмель опустился на цветок шиповника, с удивлением оглядывает мотылька. Там гусеница ползет вверх по стеблю, ближе к теплу, солнцу.
На другом полотне озорной бельчонок прячется от матери-бел- ки, ему так не хочется возвращаться в дупло.
Красавец-лось, протиснувшись меж деревьев, вышел на росистую поляну. Трубит, зовет подругу порадоваться жизни.
Юлька разворачивает новое полотно. И вмиг узнает себя. На полотне еще не стих бой. Клубы дыма стелются над окопами, изрезавшими землю рубцами}. Не видно лиц воюющих, лишь тени. Где свои, где чужие — не понЯоъ. Их разделяет небольшая полоса земли, освещенная солнцем. Оно словно разорвало тучи дыма и осветило девушку. В ее руках белый платок, она бросает его на землю, призывая воюющих к примиренью. Добрый, кавказский обычай, какому обязаны подчиниться все. Юлька подметила, сколько души вложил Костя в эту работу. Ее он назвал "Когда умирает война". Юлька на этой картине была похожа на солнечный луч, бросивший вызов самой смерти.
— Ну как тебе? — спросил Костя тихо.
— Здорово! Спасибо! Здесь все понятно. Даже мне!
— Когда-то все закончится! Война и неразбериха, беспредел с нищетой! Забудутся горести. Потому что по закону жизни — зима, как и горе, не вечны, а жизнь все равно берет свое… Знаешь, Юлька, моя мама до того, как отправили меня на войну, была неверующей. Не мог бы назвать ее ярой атеисткой, но и в церковь — не ходила, не молилась. Во всяком случае, такого за нею не замечал. Но… Когда вернулся, увидел дома иконы. И мать, приехав вместе со мной из госпиталя, первым делом пошла в церковь, поставить благодарственную свечу за то, что Господь сохранил мне жизнь. Потом сама призналась, что только вера помогла, иначе свихнулась бы от горя. Бог не дал, увидел и помог. Да и кто ее мог утешить, кроме Господа? Все матери молились и просили об одном: "Спаси и сохрани". Одному Богу было жаль всех. И нас, и чеченцев. Когда-то всем нам будет стыдно за эту войну. И перед Богом. Но ведь не матери нас послали! Не по своей воле оказались там… Но и теперь во сне продолжаю стрелять. Война не скоро забудется. И даже когда стихнет последний выстрел, до конца войны будет еще далеко. Еще будут лить слезы по погибшим матери и вдовы, сироты. А их немало. Это тоже война…
— Костя! А о жизни когда заговоришь? — робко спросила Юлька.
— О ней я тебя спрошу!
— Меня? А что я отвечу? Мне нечего тебе сказать! Ты — человек! А я вот этот дым. Когда-то и меня разнесет ветром…
— Ну так уж и рассеет? Я о другом хотел услышать, — обнял за плечи. — Захочешь ли не на картине, а в жизни стать моим лучом? Навсегда, на всю судьбу? Ведь я тоже не подарок. Калека! Злой, как черт. И кроме вот этого, ничего не умею. Живу скудно, трудно, ра
ботаю сутками, забывая о себе и о других. Мало тепла во мне. Нелегко с таким ужиться. И предложить, кроме самого себя, по сути, нечего! Тесная квартира, вот эта дачка. И старенькая мать. Ни машины, ни денег не имею. Живу за счет удачи. Найдутся покупатели на мои работы — я оживаю! Когда их нет, перебиваюсь на подножном корме. Так что смотри сама! Тебе решать и выбирать. Что предпочтешь? Навязывать не смею!
Юлька глянула на парня снизу вверх:
— А ты детей любишь? Я давно мечтаю родить сына! Своего! Самого родного человека!
— Юлька! Ты — не оригинальна. Я тоже о сыне мечтал! Но ты не ответила на первый вопрос!
— Во чудак! Иначе второго не задала!
— Понятно! Тогда давай договорим все! Я чаще всего здесь живу. Тут работаю. В Москве — мама. Раз в неделю приезжаю к ней. Привожу готовые работы. Покупаю продукты и снова сюда.
— А кто продает твои картины?
— Тут как повезет. Случается, на выставке продадут. Иногда в магазине, в салонах.
— Надо их по разным городам предложить, а еще в гостиницы. В некоторых есть на стенах картины. Куда как хуже твоих. Попробуй предложить!
Костя задумался, согласно кивнул головой. И спросил:
— Ну а ты где жить станешь?
— Конечно, здесь, если не помешаю…
Они переглянулись, рассмеялись в один голос. Поняли друг друга без слов.
Они не сразу заметили, что ночь уже прошла, и наступило утро. Ясное и солнечное, как изначальный отсчет.
— А ведь сегодня Рождество Христово! С праздником тебя, хозяюшка! — поздравил Костя Юльку и предложил: — Вот и начнем новый отсчет в жизни…
Юлька, решившись остаться с Костей, уверенно убирала в доме. Сама затопила печь, принесла воды из колодца. Готовила, стирала, мыла полы и окна, стараясь не шуметь, не мешать Косте. А вечерами они отдыхали, переговариваясь тихо, вполголоса.
Иногда Юлька не выдерживала. И, подставив табуретку, влезала на нее, чтобы чмокнуть Костю в щеку, заглянуть через плечо на полотно и подсмотреть, кого рисует?
На холстах мерзли сугробы, усеянные красными ягодами рябин, похожих на капли крови.
— Как тебе? — спрашивал Костя.
— Очень нравится!
— Послушай, Юль, завтра за мною друг приедет. Отвезет в Москву. Пора мать навестить, узнать, как продаются картины, ку
пить продуктов и обратно вернуться. На все про все два дня уйдет. Сможешь здесь побыть сама? Конечно, я могу тебя с собой взять, но тогда мы рискуем теми работами, какие я начал. Готовые возьму. А незаконченные могут сжечь бомжи. Случалось, иногда они появляются и хозяйничают на дачах. Даже дома жгли. Если увидят, что дым из трубы идет, уже не подойдут. Могут и не объявиться. Но лучше не рисковать. Зимой бомжи повсюду.
— Да я останусь, зачем уговаривать? Чего в Москве не видела? Хоть отдохну, — успокоила Юлька и вечером проводила Костю, помахав ему с крыльца рукой.
— Ну что такого — два дня побыть одной? Всю жизнь жила в одиночестве, пока не встретила Костю! — улыбалась Юлька.
Всего три недели прожила она с ним. А уже привыкла, привязалась к человеку, будто знала его всю жизнь.
— Я рожу тебе сына! И ты перестанешь кричать во сне! Ведь дети к миру рождаются на земле. Ты станешь отцом. А я — матерью нашего малыша. Он будет очень красивым и счастливым. Он никогда не будет сиротой. И ты, Костя, забудешь о пережитом, — говорила Юлька, словно Костя был рядом, никогда не уезжал с дачи.
Юлька не сразу услышала голоса за домом.
— Здесь кто-то есть! Давай попросимся погреться! — забарабанило в дверь.
— Какого черта надо?! — хрипло отозвалась баба, добавив пару крепких слов.
За дверью на минуту стихло, потом послышалось:
— Эй, бабка! Дай огоньку, окоченели. Иль погреться пусти! Не то красного петуха под порог пустим! — послышалось из-за двери угрожающе.
Юлька нашла коробок спичек, решила отдать бомжам, чтобы они ушли от дома. Она открыла дверь и остолбенела от ужаса. Двое сутенеров, от каких едва спаслась совсем недавно, стояли на крыльце.
Юлька хотела захлопнуть двери, но не успела. Мужики узнали ее и, сшибив с ног, заломили руки.
— Попалась, сука! Мы в бегах из-за тебя канаем, а ты тут приморилась? Думала, не надыбаем? Получи свое, курва! — почувствовала Юлька короткую боль. Она не успела крикнуть, позвать на помощь. Смерть опередила последнее желание жизни. Да и была ли она?..
