Глава 4. Одна, как смерть
Антонина, возвращаясь домой, скорее ложилась спать. Она стала панически бояться одиночества и темноты. Баба подскакивала ночами от звука шагов, приближающихся к постели, то ей мерещились голоса, окликающие ее. И тогда она включала свет, долго ворочалась, а вскоре привыкла спать при включенном ночнике. Она боялась шагов на лестничной площадке, не раздвигала занавесок на окнах, женщине казалось, что кто-то невидимый следит за каждым шагом и держит ее на прицеле.
Лишь через две недели к ней пришел следователь горотдела. Позвонив по телефону, предупредил о своем визите и появился минута в минуту.
— Скажите, долго ли были знакомы с Олегом? При каких обстоятельствах познакомились? — спросил, слегка при-щурясь, и внимательно следил за Тонькой.
— В притоне увиделись. Он контролировал тот участок. Ну и приглядел меня. В общем, года три мы с ним присматривались друг к другу, а потом я перешла сюда. Олег позвал в законные жены. Так вот и жили.
— Были ль у вас общие друзья?
— Ну, Леля и Женька! Они тоже предприниматели. Я и теперь с ними. Олег так и не сблизился. Не получилось. — Рассказала, из-за чего охладились отношения.
— Евгений грозил Олегу, ругался с Лелей?
— Ни словом. Им не до нас. У них ребенок родился. Да если правду сказать, Олег в ларек и не заглядывал. Присылал мужиков для погрузки и разгрузки товара, вместе с машиной, я им платила водкой, каждому по бутылке.
— А выручку кто забирал?
— Я, конечно! Ведь продукцию купи, налоги, аренду, за свет и воду — сама платила…
— А документы, подтверждающие факт оплаты, имеются у вас на руках?
— Само собой!
— Можно взглянуть?
Убедился следователь в правдивости слов вдовы и спросил:
— Вы были знакомы с друзьями мужа?
— Он никого другом не называл. У него все сослуживцы.
— Не говорил о взаимоотношениях с ними?
— Нет! Да и не стала б слушать!
— А почему?
— Слабый он человек. Случалось, кольнет где-то или что-то заболит, тут же за таблетки и в постель. Какой-то хиляк. Вечно жаловался на болячки. Завистливый, жадный, я много перетерпела упреков от него, будто облагодетельствовал, взяв в жены. А я так не считала!
— Часто ругались?
— Бывало!
— Он вам грозил?
— А чем? Меня испугать трудно.
— А не могли ваши друзья Леля и Евгений убить Олега?
— Вы что? Лелю в тот день Евгений привез из роддома. Да и не держали они Олега всерьез. Исключено. Не там ищете!
— Скажите, он давал вам деньги на жизнь?
— Олег? Ой, уморили! Да я ему на завтраки всякий день отслюнивала. Его получки ни разу в глаза не видела! Он до меня запасного белья не имел! Какие деньги у такого? Вечно голодный и холодный жил…
— А как в притон приходил?
— На халяву! Его так и звали дармоебом, — спохватившись, покраснела баба. Следователь, не сдержавшись, рассмеялся громко.
— Значит, не повезло с мужем? — спросил, давя смех в кулаке.
— А кому легко с козлами? Ребенка он не хотел, в дом ничего не принес, не помогал. Какая мне от него радость была? Стирала его исподнее, готовила, убирала, а вместо благодарности одна брань да упреки.
— Не жалеете, что его нет?
— Ну это уж вы слишком! Он пусть и не подарок, а все ж законный муж! Ругал, но не бил, как других. Денег не давал, но и мое не отнимал. Не пропивал и по бабам не бегал. Конечно, не то, что хотелось бы, но и не хуже других. Жить можно. Жалко его! Теперь вот и вовсе никакого нету. А ведь я живая баба, и мне ночами одной холодно случается. Олег хоть спину грел. Конечно, жаль мужика. Теперь даже поругаться не с кем. А вечер до ночи долго тянется. Принесу выпить, на стол поставлю, одна — не могу, в горло не лезет. Ну куда хуже?
— Другого найдете, — улыбался следователь.
— А вот это не получится! — отмахнулась баба.
— Почему?
— Вдовье отбыть надо…
— Ну это не смертельно!
— Тоска заела! Без дела сижу. Вот если б ларек мне вернули…
— Думаю, через недельку его получите. Переоформите документы и торгуйте!
Тонька разулыбалась, предложила кофе. Следователь отказался, а через неделю, как и обещал, вернул ключи и документы от ларька. Баба переоформила на себя торговую точку, но пошла к Женьке проситься, чтобы пустил ее работать рядом.
— Я не буду продавать на розлив, — клялась баба.
— Алкашам не нужны твои стаканы. Они из горла пить станут. Что начнется потом, сама знаешь. Где пьянка, там и драка! — не соглашался Евгений.
— Сколько баров в городе открылось — уже не счесть. Никто не жалуется на драки. А напиться при желании и у тебя смогут. Принесут водку, разбавят пивом, за каждым не уследишь. Только в конце дня из-под столов пустые бутылки мы вместе с Юлькой убирали.
— Это единичные случаи! — спорил Евгений.
— Может быть. Но не меньше двух десятков штук, спроси своих.
— Дай подумать, — перестал спорить он.
— А чего тянуть? Где-то ты поможешь мне, а и я сгожусь. Нет покупателей у меня — Юльке помогу.
— Тонь! Ты меня знаешь! Не ломай! Я сам должен решить, не дави на горло! — начал злиться Евгений.
Утром, приехав в пивбар, увидел, как Антонина таскает наравне с Иваном бочки с пивом. Юля считала, указывала, где их ставить. А эти двое с шутками и хохотом носили пиво, перебрасывались приколами.
— Тонь! У тебя на корме грузовая площадка простаивает. На нее враз четыре бочки загрузить можно. Чего по одной носишь? А ну встань раком, и загружу, и сам приспособлюсь! — смеялся Иван, щелкнув Тоньку по заднице.
Она донесла бочку, поставила ее и, дождавшись Ивана, ущипнула его:
— Чего ж ты своей стрелой не разгружаешь? Закрепи площадку, на нее пяток бочек, и бегом в ларек! Что? Слабо?
— Стрела не выдержит. Не с чем будет к жене подвалить, — подмаргивал водитель.
— А мне моя корма нужна. Я ею алкашей выдавливаю, когда раздухарятся. Вчера одного как придавила с утра к стене, так он только вечером отклеился. Такой тихий домой пополз, что и жену, когда она пришла его встретить, не узнал. Раньше он у нее на башке пустую поллитровку разбивал, а тут встать не смог.
— За что ж ты его так? — опешил Иван.
— Не без дела. Говнять стал всех баб поголовно. А меня особо! Да еще косорылой на все места назвал. Я ж точно помню, что с ним не была, и завернула гаду рыло на спину. Пусть теперь научится хорошим манерам, со своей жопой здороваться и на вы с ней говорить…
— Ты, едрена мать, всех клиентов отпугнешь от меня! Это верно, что мужика уделала? — подошел Евгений к Тоньке.
— Он сам к ней прикипал. За сиськи цапал. Тонька его по лапам, он брехаться начал. Обзывал по-всякому. Хотели вышвырнуть козла, так рогами уперся. И не ушел бы сам по себе, по-доброму. Нам уже пришло время убирать в баре. Антонина стала полы мыть, а я посуду. Этот прыщ стал у окна и Тонькину жопу чем только не называл. Паровозным тендером, судовой кормой, аэродромом, полигоном, стадионом, ну, достал, чума облезлая. Да при том плевался ей на юбку. Ну та не выдержала, припечатала к стене с размаху. Он еле продышался. Хоть теперь отстанет. Было меня изводил вот так же, да времени не хватило поприжать, чтоб у падлы грыжа через ухо вылезла! — вступилась Юлька.
— Вы в другой раз полегше, не калечьте мужиков! Иначе вовсе клиентов не будет, — хохотал Евгений и предупредил Антонину, что завтра она может перевозить свой модуль на прежнее место. Баба просияла от счастья.
А Евгению вспомнился разговор с Лелькой.
— Твоя подружка пристает, просится, чтоб пустили ее торговать рядом, как раньше…
— Ну и пусть возвращается. Нам не она, Олег воду мутил. Тоньку по прошлому помню. Она не скандальная. Враждовать не умела и не любила. Ее Софья обдирала больше всех. Тоньке так и не удалось ни разу свое с нее получить. Не умела взять за жабры. Потому к Антонине чаще всех посылала халявных клиентов, другие не соглашались. Олег ей не помогал, а вот вредил здорово. Да и как она одна на новом месте работать будет? Ее там заклюют…
И вскоре Тонька переехала.
Дед Николай теперь сторожил оба модуля. Он завел громадного лохматого барбоса, который целыми днями сидел или лежал возле пивбара и подозрительно оглядывал посетителей. Никто не слышал его лая и рыка, а потому пса не восприняли всерьез даже пацаны, доставлявшие поутру раков. Собака, приподнимая голову, всматривалась в клиентов, потом снова ложилась на старую подстилку, ожидая, когда хозяин вынесет что-нибудь пожрать.
Случалось, сторож забывал. И тогда барбоса кормили бабы. Иной раз они обзывали его лежебокой, трутнем. Пес тяжело вздыхал, но от еды не отказывался.
Прошли месяцы с того дня, как Антонина вернулась на прежнее место, и вот как-то вечером, когда бабы уже готовили ларьки к закрытию, а на улице почти не стало прохожих, вдруг с дороги к ларькам свернула белая «Нива». Из нее вразвалку вышли трое мужиков, направились к Тоньке. У той дверь оказалась нараспашку, полы домывала. Ее тут же застопорили, полезли в кассу. Баба вывернулась, стряхнула с себя двоих. Но здесь третий не прозевал. Достал бутылкой по голове. Рассчитывая, что уложили бабу надолго, влезли в кассу. Вытрясли из нее все до копейки и только хотели выйти из ларька, увидели оскаленную пасть барбоса. Тот зарычал.
— Пшел вон! — хотел поддеть собаку в бок сапогом один из троих грабителей. Но не тут-то было. Пес в секунду вцепился мужику меж ног изо всех сил рванул на себя. Бандит взвыл. Он попытался поддеть пса ногой, но тот на каждое движение отвечал новым сильным рывком. А тут и Антонина встала. Увидела, что случилось на выходе, и, взяв в руки по бутылке, уложила двоих.
— Держи, Дружок, паскуду! Не выпускай из зубов покуда! — орала Тонька. На ее крик выскочила Юлька. Поняв все без слов, дубасила всех троих подряд.
— Вызови милицию! — советовала Антонине.
— Нет. Сами разберемся. Менты не помогут, еще и своих натравят. Не верю я им никому! — Тонька связала руки и ноги мужиков, совала им кулаком в бока, материла.
— Что мы с ними делать будем? Менты их посадят! А нам они на хрена? — не понимала Юля.
— Адресно пришли. Это неспроста! Сейчас не обрубишь, выживут, разденут до нитки, — свалила на пол мужика, попавшего на зубы собаке.
На крики, рык, возню прибежал старик Николай. Увидел связанных, спросил:
— Кто такие?
— Ворюги! — зло ответила Юлька и спросила: — Тебя где черти носили?
— Дома был…
— А тут Тоньку чуть не убили.
Антонина, накрепко связав последнего из воров, спросила:
— Кто прислал? Кто дал наколку?
— Никто! Сами возникли! — ответил глухо.
— Брешешь! На водочный ларек втроем? Так и поверила! Кто велел меня тряхнуть? Колись! Или снова отдам собаке. Пусть все вырвет до корней! — И подозвала пса, стоявшего у порога.
— Убери его! — побледнел вор, едва увидев псину.
— Кто прислал вас ко мне? — повторила баба.
— Говорю, сами намылились. Твой мужик должником слинял в жмуры. Все обещал вернуть, да не дождались…
— За что он задолжал?
— Того тебе не могу трехнуть…
— Барбосу скажешь. — Погладила пса. Тот, рыча, подошел к лежавшим штабелем. Обнюхал. — Ну, говори! Не испытывай мое терпение! — саданула мужику кулаком по ребрам.
Юлька, зажав уши от пронзительного крика, убежала в свой ларек и вскоре вызвала милицию.
Антонина, словно почувствовала, тут же спрятала сумку грабителей со своей выручкой подальше от глаз. И предупредила:
— Долги покойного оплачивать не буду. А вот вас, всех троих, из-под земли сыщу. Вы мне за все ответите, и за смерть Олега тоже! Вы его убили. Теперь сами кровью умоетесь. Мне терять нечего. Но коль и на меня клешню подняли, придется за все отвечать.
— Мы свое взять хотели. Только долг. Он обещал дело, а подсунул туфту. И баксы не вернул. За лохов нас принял. Вот и получил. Из-за него, козла, сколько корефанов пошли на зону! Думал, даром ему сойдет? Иль запугает нас ментовским клифтом? Да мы и не такое видели! В ментовках нынче не все чмо сидят.
— Мне плевать. Ты не ментовку, меня намылился тряхнуть. А я при чем? Какое отношение имею к вашим делам? Олег колотой копейки не давал.
— Куда ж их дел?
— Не знаю! Видно, у него была и другая, своя, жизнь. Я в нее доступа не имела.
— Ты не темнишь?
— Зачем? Такое добровольно ни одна баба не признает вслух. Совестно.
— Слышь, кенты, облом!
— Отпусти! Коль так, хрен с ним, с тем козлом.
— Ну, проклятый отморозок, если б знали мы тогда!
— Слышь, баба! Отпусти!
— Чтоб завтра пришли другие? — не соглашалась Тонька.
— Клянусь, что никто из наших не свернет к твоему вонючему ларьку!
Антонина промедлила, и милицейская машина, коротко тормознув, остановилась у ларька.
— Эх, баба! — услышала Тонька глухой укор, поняла, что ментов вызвала Юлька. Не выдержали нервы бабы, и решила помочь, даже не посоветовавшись с Антониной.
— Не сбежали? Все на месте? — заглянули оперативники в модуль.
— Не стоит. Они пошутили. Мы уже разобрались, — спохватилась Тонька.
Но оперативники, лишь бегло глянув на воров, рассмеялись:
— Заявление не станете на них писать? А и не надо! Эту троицу мы отлично знаем. Искали их давно. Вы с ними разобрались, а нашим только предстоит. Их весь горотдел ждет с нетерпением…
Антонина шла домой, низко опустив голову. Вот ведь и выручка, особо в последний месяц, была хорошей, все, что бы ни задумала, получалось, а почему-то на душе тревожно. И хотя причины не видела, какая-то тяжесть комом на душу легла.
Нет, ее не вызывали в милицию, хотя никто не приходил грабить ларек. Правда, закрывала она свое заведение на час позже, чем прежде. Вот так и в этот день возвращалась кособокой темной улочкой. Скользила, спотыкалась на каждом шагу. Зато другой путь был много длиннее.
Тонька давно перестала бояться мужиков, внезапно вылезающих из подворотен. Она сама себя убедила, что после ухода из притона до неузнаваемости состарилась, расплылась, стала уродливой и никому не нужной.
«Для чего живу? Сама себе надоела! Всюду одна. И никого вокруг, чтоб хотя бы пообщаться. У всех есть свои семьи, а я, как катях в луже, ни тепла, ни берега не имею. Что дальше будет?» — спрашивала саму себя.
Вот и подъезд дома. Сколько раз ей предлагали обменять свою однокомнатную с первого этажа на двухкомнатную на пятом. Старикам подниматься тяжело. Но ей не хочется даже думать о том! Какая разница, где жить? — думает женщина, и только хотела открыть дверь, услышала:
— Тоня!
Баба оглянулась. Вокруг никого. Сделала шаг в квартиру и снова услышала:
— Антонина! Да подними голову! Чего ты как запряженная ходишь? Ведь молодая и, говорят, еще красивая!
Увидела баба мужчину, стоявшего на верхней площадке.
— Я вас не помню! Откуда вы узнали мое имя?
— Знаешь меня, Тоня. Очень хорошо знакомы! — спускался человек по лестнице спешно.
Баба вгляделась в лицо молодого мужчины. Тот стоял в шаге от нее, искренне удивляясь:
— Напряги немного память. В заведении небезызвестной нам обоим Софьи виделись мы с тобой много раз. Тогда ты была веселее и беззаботнее. Хотя и теперь все так же привлекательна и оригинальна!
— У Софьи? Да там разве всех упомнишь? Тем более просто виделись! Таких я и вовсе не запоминала.
Не торопилась пускать гостя в квартиру. Смотрела на него холодно:
— В притоне нас было много. Всех навещаете?
— Ты мне всегда нравилась. Но не везло попасть к тебе. Сейчас нам никто не мешает. Может, по чашке кофе выпьем, с коньяком? — показал бутылку и кивнул на дверь квартиры.
— Я теперь вдова, не до утех мне!
— Тоня! Вдовствуют старухи, потому что никому не нужны. А ты себе жизнь не укорачивай. В ней и так мало радостей. Давай пообщаемся, проведем вечер вдвоем.
— А тебе что, девать себя некуда, не к кому пойти? — спросила баба.
— Хочу к тебе! Должно же повезти когда-нибудь.
Антонина открыла дверь, впустила гостя, вошла сама.
Мужик быстро и бесцеремонно обошел квартиру, заглянул в каждый угол. И говорил без умолку:
— Выходит, замужем была? А за кем? Твой муж выпивал?
— С чего взял? — надоела назойливость гостя.
— Обстановка слабая, старая, квартира убогая.
— Ты, видно, и такой не имеешь! — осекла Тонька.
— Э-э нет! У меня жилье просторное! — не согласился парень.
— На свалке, что ли?
— Не понял! Разве я похож на бомжа? — встал напротив, их взгляды встретились.
— Нет, не похож! — отступила баба на шаг от гостя.
— Зачем же обижаешь? — Он приблизился к Тоньке.
— Ну а ты чего мое заплевываешь? «Квартира маленькая, обстановка бедная…» Мне одной хватает и все устраивает. Я никого к себе силой не затаскиваю. С мужем жила, ему все тут нравилось!
— Я свое мнение сказал!
— Держи его при себе. Оно никому не нужно. А то в другом месте и попереть могут.
— Спасибо за совет! — рассмеялся гость.
— Ты что ж это, при хорошем жилье семьей не обзавелся? Иль не подобрал? А может, желающих нет?
— Баб полно! Этого добра хоть лопатой греби. Но средь них жену не сыщешь. Все считают себя непревзойденными красавицами. А попроси убрать и постирать, ничего не сможет. Приготовить и подавно! Потому мужики не хотят теперь жениться. Все перебиваются на временной связи. Кто-то содержанку иль постоянную любовницу имеет, другой — жену соседа иль друга предпочитает, третий с коллегой, можно и с однокурсницей. Но ненадолго. Женщины, как конфеты, яркие, сладкие, но стоит перебрать, откинет их приторность.
— Мужики и того хуже! Все сплошь потливые козлы! — фыркнула Тонька.
— Не все такие! — не согласился гость.
— Нам, бабам, виднее!
— А зачем тогда выходила замуж?
— Поначалу все за собой следят. Зато потом…
Гость подошел вплотную, попытался обнять:
— Я во всем постоянен…
— Так многие говорят, — вывернулась Тонька из-под его руки, окинула строгим взглядом.
— Тонь, чего дичишься? Иль не устала от одиночества? Я, может, чуть лучше других, ведь пришел в момент, когда тебе тяжко. Хочу скрасить твое одиночество, развеять хандру, вернуть искристую молодость. Ведь ты была так хороша собой. Зачем опустилась, поддалась бедам? Посмотри, в кого они тебя превратили. А ну приведи себя в порядок! Вернись из бабы в женщину!
— А зачем?
Глянула на себя в зеркало и ужаснулась. Лицо помятое, отечное, в морщинах. Глаза словно провалились в затылок, бесцветные, синюшные губы сжаты в узкую полоску, волосы слежались в косицы.
— Да, ну и видок у меня! — сморщилась баба. И попросила гостя: — Ты уж извини! Я в ванную ненадолго. Приведу себя в порядок. Приди через часок.
— А я тебя здесь подожду. Чего бегать? Может, пригожусь спину потереть?
— Тобой, что ли? Я не люблю мыться, когда меня ждут. Погуляй, пока помоюсь, — настаивала хозяйка, но гость вовсе не собирался уходить. Он слишком удобно расположился в кресле.
— Ты только посмотри, какая сырость и тьма за окном. В такую погоду добрые хозяева даже тараканов из дома не выбрасывают.
— Ну что ж с тобой делать, коль вот так прилип? — вздохнула Тонька и вошла в ванную, закрыв за собой дверь на крючок.
Мылась она долго. И все думала: что понадобилось от нее этому назойливому человеку? Кто он? Зачем здесь объявился? С какой целью? Нахалом не назовешь — не лезет и не пристает. На грабителя вовсе не похож. В хахали не набивается! Тогда какого черта время отнимает? — злилась баба, с остервенением отмывая тело душистым мылом. Она время от времени переставала плескаться и с замиранием сердца прислушивалась, что происходит в квартире. Но там было тихо. Антонина, помывшись, подсушила феном волосы, подкрасилась. Все ж мужик в гостях. Накинув легкий халат, вошла в комнату. И онемела… Гость уснул на диване. Из рукава его рубашки выскочила финка. Для кого он ее взял?
Убрала ее баба под газовую плиту и задумалась: пришел убрать ее! Теперь понятно, почему не хотел уходить. Но почему медлил? Не решался иль впервые предстояло стать киллером? Прислали иль сам пришел?
Положила в карман халата перцовый баллончик на всякий случай.
«А вдруг у него в карманах похлеще финки оружие спрятано?» Всмотрелась в лицо спящего. Ей нестерпимо захотелось избавиться от него. Антонина подошла к гостю, тряхнула за плечо и рявкнула зло, хрипло:
— Кончай ночевать! Время честь знать. Мне тоже пора отдохнуть! Пошел вон отсюда!
Человек, проснувшись, не сразу вспомнил, где он и зачем сюда попал. Тут же ощупал рукав рубашки, откуда выскользнула финка, глаза его забегали по дивану.
— Не шарь, прибрала ее! А ты выметайся, хорек вонючий, пока не урыла прямо тут! — предупредила жестко.
— При чем здесь ты? Я в хахали к тебе намылился. На всю ночь. Не на халяву возник, за баксы! — Полез в карман и… нажал кнопку газового баллончика. Баба мигом свалилась на пол. — Ну что, дура, не хотела по-хорошему, с кайфом, отдеру как суку!
Задрал полы халата и не смог удержаться:
— До чего хороша, чертовка!
Тонька и рада была спихнуть с себя мужика, но не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Все тело, словно чужое, перестало слушаться. А гость будто в раж вошел. Выделывает такое, что Тоньке, прошедшей притон, стало совестно.
— Я с тебя свою плату возьму под самую штангу! А то ишь, она вдова! Тебя вовсю иметь надо, а ты вон как дышишь.
Вертел бабу так, как ему хотелось.
Тонька пыталась скорее прийти в себя, и уж тогда… Ну что вытворяет с ней этот мужик? Так достал, у бабы зло пропало. Придя в себя, прижалась накрепко, обняла, как родного, о вдовстве и трауре мигом забыла. Гость, как на грех, оказался мужиком опытным. Умел бабу приласкать до потери пульса. Та обо всем забыла. Сколько они кувыркались вот так на полу, никто из них не знал, на время не смотрели.
— Ну что? Отдохнем или продолжим? — спросил он бабу в полночь.
— Давай еще! — решила взять реванш за воздержание, за время, прожитое с Олегом, когда не получала бабьей радости, а плоть настырно требовала свое. Она давила в себе этот голос, но он временами вырывался воплем. Что делать? Олег ее не устраивал. Но Тоня молчала и не упрекнула мужа ни разу.
— Тонька! Чудо ты мое! — ликовал гость и тискал, мял, ласкал бабу бурно, долго. У него было много женщин, но ни одна не была так хороша в постели! С Тонькой сам себя мужиком почувствовал, дал полную волю страсти. Ни с одной из женщин за все годы не было ничего подобного.
— Игорь! Игорек! Давай передохнем! — взмолилась баба под утро. Положив голову на руку человека, сказала пересохшими губами: — Как здорово с тобой!
— Ты чудо! — подтвердил мужик.
— Игорь! Но ведь ты пришел убить меня? — вспомнила баба, невольно вздрогнув.
— Молчи. Мало что хотел? Теперь ты меня убила. Как можно мокрить такую женщину! Тебе равной во всем свете нет! Тебя только любить надо. — Повернул Тоньку на спину. Через секунду та забыла, о чем спрашивала и что ответил Игорь…
Утром, выглянув в окно, Антонина впервые не вспомнила о работе. Она снова привела себя в порядок, а Игорь рассказывал:
— Решено было убрать тебя. Засветила ты в ларьке наших корефанов ментам. Тех по зонам раскидали. Срока вмазали на всю катушку.
— Я не закладывала. У меня даже телефона на работе нет. И заявление не писала на них, — отозвалась баба.
— Но главное даже не в том. Кентов из зон мы достанем. Выкупим или побег наладим, отбывать ходки не станут. Но твой бывший муж задолжал корефаном. И как знаю, немало. У него в ментовском кабинете деньги не нашли, хотя обыскали все. Выходит, где-то в квартире спрятал. И ты, наверное, знаешь где?
— Игорь, если б знала, разве так жила бы? То, что имею с ларька, все идет в оборот. Себе на жизнь оставляю колотые гроши. Мне б на ноги встать чуть покрепче, но пока не получается. И в долг взять негде. Сам понимаешь, на дешевые вина большую наценку не дашь. А на хорошие и дорогие у самой нет денег. Вот и кручусь как собака в конуре. Хочется купить марочные, чтоб покупатели в очереди стояли ко мне, да возможности жидкие. Если бы я знала о тех деньгах! Да только вряд ли он прятал их в квартире. Скорее всего где-нибудь за домом, в другом месте.
— Вот мне и велели обыскать все и забрать наши баксы. Ну а если ты станешь рыпаться, урыть без раздумий. Но… С тобой все понятно. А вот баксы шмонать надо!
— Ты не первый говоришь о них. Думаешь, я не искала? Глянь, каждую доску в полу поднимала, под подоконниками, стены простукивала. В ванной проверила. Чуть с головой не влезла в унитаз. Под ванной шарила. Все глухо как в танке. Даже намеков нет. А где он их затырил, я без понятия. И, честно говоря, я не верю, что Олегу их давали.
— Ну, тут без темнухи! На моих глазах, — отозвался Игорь.
— Слушай! Вот квартира! Я тебе честно сказала, где искала деньги. Не веришь, ищи сам! — предложила баба.
— Может, в его вещах?
— Вон они, в шифоньере! Я сто раз смотрела все.
— А в книгах?
— Он не читал. Я не видела его за чтивом.
— В его столе?
— Он мой, но тоже все осмотрела.
— Год прошел, как его нет. Мы все проверили. На счета в банки не клал, это точно. У нас там свои люди имеются. Прокрутили б… Одна и последняя надежда осталась, но и тут пусто. Не забрал же он их с собой? — усмехнулся гость.
— Игорь! Ищи где хочешь! От этих денег я ничего не имела. Не знаю, сколько их и есть ли они.
— А вот в этом диване смотрела?
— Конечно. Видишь, он новым материалом оббит, прежний порвался. Стулья тоже пустые. Матрац три раза перебрала. И подушки.
— Досадно! Основная часть есть, совсем немного не хватает, чтобы выкупить корешей. И отцепились бы от тебя все, одним махом, оставили б в покое. Тут же как назло…
Закурил мужик, задумался:
— Корефаны ему дали за дело. Он сунул липу, и мужики попухли. Если теперь бы их отмылить от ходки, я к тебе насовсем слинял бы от своих. Ничего! На жизнь мы заработали б. Я в частной охране приморился б, говорят, там мужики неплохо зашибают.
— А сколько они предполагают найти у Олега?
— Двадцать штук зеленых…
— Ой, мамочки, да весь модуль с товаром и половины того не стоит! — всплеснула руками Антонина. И спросила: — Что будет с тобой, когда без денег придешь? Убьют тебя?
— Другого намылят к тебе. И «хвост» привяжут, чтоб следил, что покупаешь, сколько тратишь. Шикуешь иль нет. Если что-то заподозрят, тогда… крышка.
— А ты не вступишься?
— Я о нас обоих. От тебя ни на шаг. Ты мне шибко по кайфу. Спасибо корефанам, что помогли найти тебя. — Вздохнул тяжко и подумал: «Только бы не отняли…»
Игорь, как считала банда, прошел все огни и воды, и даже медные трубы. Воевал в Афганистане, в Чечне. Несколько раз был ранен, но в госпиталях все срасталось, и его снова тянуло на подвиги.
У него не было никого. Что такое родня? О таком он слышал, но сам не имел ни единой души, кого мог бы назвать родственником. Его никому не подкинули, не продали. Мальчишку нашли под чужим забором бродяги. Он был завернут в газеты, которые успел обмочить, и орал во все горло, оказавшись голяком на земле. Возле него собралась собачья свора. Животные и рады б, да не знали, как помочь маленькому человеку, а потому, оглушительно лая на все голоса, собаки звали на помощь людей. Сжалились над мальчишкой бродяги.
«Ладно! Питает нас Бог, и этот средь всех вырастет!» Жевали картошку и пихали в рот ребенку. У того еще не было зубов. Случалось, ему везло — кормили жеваной сосиской, хлебом. А когда сорвали с веревки чье-то постиранное одеяло, завернули в него пацана. Три месяца он жил у бродяг, но простыл. И те, испугавшись, что мальчонка умрет, подбросили его в приют. Там он и остался. Ни даты рождения, ни фамилии и имени не было у него.
Кто его родители? Даже бездомные псы взвыли бы от удивления беспредельной, лютой жестокости людей. В собачьей своре самые паршивые суки не бросали под чужим забором своих щенков. Растили и выкармливали, пока те не научатся промышлять самостоятельно.
Лишь в детском доме, избавив мальчишку от кучи вшей и грязи, отмыв его и вылечив, ему дали имя и фамилию. Одели, обули, выучили и вырастили.
Не зная о себе ничего, Игорь до боли любил собак и бродяг. Делил с ними хлеб и тепло.
В детском доме Игорь усвоил основное — умение защищаться и с детства прекрасно дрался. Любил валить здоровяков, но с самого нежного возраста питал слабость к девчонкам. Никогда их не обижал. Может, потому и его любили. Еще до школы мечтал стать военным, но не любил учиться.
Он с малолетства играл в войнушку и ничуть не испугался, попав в Афганистан. Резкий, вспыльчивый, он часто ходил в разведку, случалось, вступал с душманами врукопашную. Игорь никогда не был побежден. Он умел драться по-особому, непредсказуемо и дерзко, за что не только свои, даже душманы прозвали его бешеным. Игорь покинул Афганистан в числе последних и все жалел, что война закончилась.
Вернувшись в свой город, он нигде не смог найти ни жилье, ни работу. Может, потому подался контрактником в Чечню. Вернулся и купил себе квартиру.
О-о, как тяжко пришлось ему в поисках работы. Человека, побывавшего в двух переделках, не хотели принимать нигде.
Игорь просился в частную охрану. Но на эти должности было слишком много желающих. И тогда он решился — поехал в Чечню еще раз.
«Отчаянный ты парень! Если повезет и вернешься живым, сам тебя устрою на работу», — пообещал военком, но умер, не дожил до возвращения Игоря. А тот, отдохнув с неделю, снова стал искать работу.
В этот раз уже полегче пошло. Ему хоть что-то предлагали. Не устраивала лишь зарплата. Она казалась унизительно низкой.
Парень ожесточался. И вот как-то в пивбаре за кружкой пива с ним заговорил один из тех, кого в городе звали крутыми. Слово за слово, рассказал Игорь о себе. Собеседник признался, что и он побывал в Чечне и ему не находилось места в городе. И тоже предлагали работу с хреновыми заработками.
— Ты давай к нам, братан! Задышишь кайфово. Заодно оглядишься. Не ты работу, она тебя искать станет. Сам выберешь, что лучше. У нас все корефаны при деле. Друг друга держим и помогаем, как там — в Грозном, Гудермесе… И ты не тяни резину. Я сейчас позвоню, скажу о тебе, может, сегодня определишься.
Вышел из пивбара. Игорь за ним. Ему предложили встретиться для разговора. Он так боялся опоздать на «стрелку», что пришел заранее. Это оценили. И уже со следующего дня его взяли в крутые.
Нелегко и непросто воспринял он их правила и отношение к жизни. Случалось, не соглашался и спорил. Тогда его высмеивали. Подметив за Игорем слабину к женщинам, предупреждали зло:
— Телок надо иметь, а не жалеть. Семьями обзаводятся лохи и отморозки, но не мы. Если не доходит до тебя, отваливай и дыши сам.
Он несколько раз всерьез хотел завязать с крутыми. Но куда идти? Найти работу в городе с приличным заработком никак не удавалось.
— Слышь, Игорь, чего мечешься? Что тебе у нас не по кайфу? В бабках купаешься, имеешь все, о чем мечтал. Какого хрена еще надо? Мы тоже не пальцем деланы, и нам бывает тошно от всего, но кто толкнул в крутые, как не сами горожане? Ты попробуй устройся на приличное место. Откажут! Напомнят Афган и Чечню, а потом назовут бандитом, мол, там иные не воевали. Будто все мы просились туда! Под пули, под ножи и пытки, на муки! Сколько оттуда не вернулось! Они тоже бандиты? Нас не просто не хотят брать на работу, а боятся словно зверей. Вот мы и заставляем уважать себя, считаться с нами, с каждым! Вон посмотри, сколько наших братанов по городу бедствуют. Калеки! Без ног или без рук. А крутой не должен быть слабым иль увечным. Толпа разорвет и растопчет, осмеет. Потому им тяжелее всех и нет выхода. Пенсия за увечья меньше милостыни, оттого с нами не считаются. Уважение должно идти сверху, а его нет! Вот и глумится толпа, забывая главное, что мы — ее часть, сыновья, братья, чьи-то любимые в недавнем прошлом. Не от всех отвернулся город. Иные с родителями дышат. Но таких мало. Большинство канают как волки-одиночки. Конечно, на нас вешается бабье, в основном путанки. Знают стервы, что получат свое, если по-теплому. Но ведь и они отвержены. И с ними, как и с нами, никто из горожан не станет здороваться белым днем. Им стыдно! Слышь, братан?! Нам западло! А потому кого жалеть? Мы каждый свой день вырвали из лап смерти! А жить, как нам мечталось на войне, так и не привелось. Думаешь, мне не больно? Еще как! Но надо терпеть и доказать наше! Мы не отнимаем, мы берем свое, то, что потеряли на войнах! А забрали немало! Доверчивую молодость, здоровье и мечту! Кто возместит или вернет? Вон и меня сеструха выперла из квартиры. Ей стыдно жить со мной под одной крышей! Соседи, знакомые, сослуживцы и друзья отвернулись. Сочувствуют, как ей приходится? А я сам себе стирал и готовил. Куска хлеба у нее не взял ни разу. Зато теперь она звонит, и это после того, как ушел от нее в свою квартиру. Мол, помоги, дай на компьютер сыну, я тебе со временем верну! Конечно, дал! Не ее, племяша жаль. Может, он умнее будет, — говорил один из крутых.
— Это что. Меня после Афгана баба вообще в квартиру не пустила. Наслышалась всякого.
— Небось хахаль у нее приморился на тот момент? — рассмеялся Игорь.
— Никого не было!
— Откуда знаешь?
— Я двери вышиб! И первым делом все проверил, каждый угол.
— А на каком этаже жил?
— На первом! Но оба окна зарешечены. Сквозь них лишь муха прорвется. Человеку не обломится пролезть! Так-то вот и сказал своей: «Я на войне был. И не такое брал. Не хочешь жить со мной — линяй! Силой не держу! А из своей квартиры не уйду! Напрасно намечтала!»
— Ну и как? Осталась с тобой?
— Хрен там, к теще слиняла! А через пару месяцев возникла, одумалась. У меня уже баб куча. Лежу с двумя метелками в постели. Они, как и я, голые совсем. Перед тем бухнули классно, порезвились. И только мои телки прилегли, бывшая чума закатилась. Ну, ключ от квартиры остался, вот она и воспользовалась. Я, как увидел ее, онемел. Вот уж некстати принесло. Но надо ж выпутываться. Я ей велел: «Закрой двери с обратной стороны. И больше не заявляйся без предупреждения. Не мешай отдыхать!»
А она стоит, будто язык в задницу уронила, долго слова вымолвить не могла. Потом до нее дошло. Она и вякнула, мол, мириться пришла, но если, говорит, ты таким кобелем оказался, то разговор вести не о чем. И дверью хлопнула. Насовсем исчезла.
— Ты хоть любил ее, когда женился? — спросил Игорь.
— Так это когда было? Война многое изменила. На все иначе стал смотреть. А уж на телок и подавно. Жить можно с той, которой ты всегда дорог и нужен. Вон как Витька Горшков. Вернулся домой полутрупом. Без ног вообще. Глаза ни хрена не видели. Весь перевязан, как египетская мумия. И с сопровождающими. Самостоятельно поссать не умел. А жена через год на ноги поставила, протезы организовала, зрение ему восстановили. И работает корефан. Даже ребенка сделал бабе, сына! Но мало кому вот так повезло. Это — исключение из правил, — завздыхал крутой.
— Короче! Мы тут не для того, чтоб сопли распускать. Свой порядок в городе наводим! Понятно? И не важно, кто перед нами, баба иль мужик! Перед нашим порядком все равны. Пока мы воевали, в городе всякой шушеры развелось! Жулья, ворюг, не продохнуть от кидал и мошенников. Вчера баба к нам нарисовалась. Умоляла помочь. Кидняк ей устроили. За товар деньги не отдают. Все документы у нее имеются, сам проверил. Надо за жабры брать кидалу. Пусть гонит монету.
— Счетчик включим?
— Само собой.
— А сами что поимеем?
— Половину! Это наше условие. Что наше — на всех поровну разделим.
— Она к ментам не обращалась?
— Что толку от них? Ну посадят, а деньги накроются. Кому такое надо? Вот и бегут к нам людишки за правдой и помощью.
— А если откажутся вернуть деньги? — спросил Игорь.
— Каждому дышать охота. Не вернет — уроем! Такое за три года один раз случилось. Другие шкурой дорожат. Хоть жизнь не радостный подарок, но уходить из нее лучше самому, без чьей-то помощи.
…А через три дня, как и ожидалось, кидала отдал крутым деньги, хотя пришлось ему продать в спешке машину и дачу.
Игорю долго помнился тот случай. Ведь именно его взяли на встречу с аферистом. Знали об охране, о том, что даже ночью под подушкой тот держит оружие, о его наглости и дерзости говорил весь город. Он и с крутыми начал встречу на повышенных тонах. Требовал освободить кабинет, пытался вызвать охрану, применить оружие, однако, получив пару хороших ударов, стих, стал сговорчивее. Выслушав, как и ожидалось, ответил, что денег у него нет, мол, самого подвели.
— Нас это не чешет! Не вернешь — уроем! Охрана не поможет, оружие и тем более. Мы знаем, где твой сын. Сначала уберем его и твою жену, но на твоих глазах. А уж потом самого пропустим через все муки. Коли рыпнешься к ментам, лишишься всего и всех. Тогда тебе точно не дышать! Помни, живешь ты на девятом этаже! Падать оттуда опасно, а? Смотри! Три дня даем. И ни секундой больше!
Он принес деньги сам, без спора отдал их. А через неделю навсегда покинул город.
Крутые, как и обещали, половину суммы вернули обманутой. Та с трудом верила в собственное счастье.
Бывало, что они не брали свою долю и отдавали деньги полностью.
Вот так случилось со стариком. Тот дал соседу машину по доверенности. Самого здоровье подвело. Всю зиму с постели не вставал. А едва подлечился, узнал, что сосед разбил машину вдребезги.
— Сам чуть жив остался, — говорил старику и смеялся: — К чему тебе колеса, скоро свои откинешь!
Дед потребовал деньги, и тогда сосед стал ему грозить. Мол, за такую ржавую колымагу еще ты мне должен! Сколько я на лекарства потратил, знаешь?
Ходить по судам, в милицию не было сил у старика. И вот тут ему подсказали крутых.
— Не моя эта машина, сыновья память. А он в Чечне погиб. Пожалел я соседа, и проучил он меня за дурь. Если можно, поговорите, напомните бесстыжему! Разве то по-людски, отнимать последнее?
— Сколько лет было машине?
— Трехлеткой отдал. Вот документы на нее.
— «Волга»? Ничего себе колымага ржавая!
Затолкали соседа в свою «ауди» и увезли за город. Много
не говорили, зато вломили по самые уши, не щадили, пока не взмолился, поклялся отдать все деньги деду в тот же день. И отдал, при крутых. Те, уходя, предупредили — если с головы старика хоть один волос упадет, соседу не дышать…
— А почему с него не взяли ни копейки? — спросил тогда Игорь у крутых.
— С кого? С деда? У него единственный сын в Чечне погиб! Иль не слышал? Мы не стая воронья! Не все за деньги. Есть кое-что дороже их…
— Вы знали его сына?
— А разве это обязательно?
— Я видел портрет. Дед на стене повесил. Похож. Останься в живых, классным корефаном стал бы.
— Сосед тоже в Чечне воевал, — вспомнил Игорь.
— Вот этот зря выжил. Жаль, что пули слепые.
— У него двое детей.
— Такому не стоило отцом становиться. Ему и одного иметь много.
…К Антонине Игоря послали одного не с добра. Многих ребят взяла милиция. Иных уже осудили, других разыскивали, и показываться на улице им стало небезопасно. У тех, кто мог еще ходить по городу, имелись другие дела, более важные и неотложные. Их беспокоила судьба ребят, отправленных в зоны. На них навешали чужие преступления. И теперь приходилось искать адвокатов. Но как-то вечером, собравшись вместе, решили подсчитать наличные для оплаты предстоящих расходов и пригорюнились. Денег не хватало.
— Эх, черт! И зачем связались с этим отморозком ментом? Давно бы утрясли все. На корефанах мокроты не было. И если бы не туфтовые ксивы, не загнали б их на зону!
— То ты про Олега?
— Об этом козле! Пидер отвалил в жмуры, но не раскололся про деньги! Язва мокрожопая! Чтоб ему на том свете каленой кочергой зенки пробили, гаду!
— Что толку впустую трепаться?
— Почему? С его бабой побазлать можно!
— Она из путанок! У Софьи канала. Дарма не подстелится и под родного мужика! Свой положняк возьмет. Конечно, наши деньги в ее транде застряли!
— А кто их оттуда выковырнет? И, главное, чем?
— Да! Тонька — баба не промах! Как раньше не сообразили? Она не приклеится к голожопому. А у ментов зарплата — смех один. Не то на жратву, на курево не хватит. Конечно, он ей сунул. Но взять обратно не сумел. Поди она ему вмиг счет выставила за каждую ночь, за всякий вальс! Знамо дело, с хварьи сдачи не жди.
— Значит, ее тряхнуть надо. Иного хода нет!
— Кого пошлем? Тонька — лярва тертая. В притоне всякое видывала и отмахнуться умеет. Эту с налету не возьмешь. Тем более если бабки у нее и знает, откуда их взял Олег, попасть в комнатуху будет непросто. Но и своей волей никогда не отдаст. Она считает, что получила законный навар. На то и путана!
— А может, в ларьке ее прижучить?
— И что? Вони не оберешься. Выручка за весь день пятнадцать, от силы двадцать тысяч деревянных. Нам эта пыль что капля в море. Уж если трясти суку, то за полный навар. А значит, у нее дома.
— Так она и пустит…
— Смотря кто возникнет к ней.
— Уже следил за стервой. Хахалей не водит. Сама дышит, одна.
— Тонька? Херня! Она баба горячая. Долго не просидит во вдовах. Ей давай и давай! Сам с ней кувыркался, было дело.
— Ну вот и завались по старой памяти. Откроет, и все на том. Хватай за глотку и душу суку, пока не вякнет, где баксы нычит.
— У этой, если сама не даст, силой не отнимешь. Редкая паскуда.
— Ну ублажи ради пользы дела, — хохотнул тогда Игорь.
— Пришибленный! Ты сам пробовал залезть на бабу по требованию корефанов? Нет? Ну вот и захлопнись. А я вам трекну: кто на нее попал — тот в той манде и застрял.
— Э-э, да закинь темнуху лепить! Баба не свежачка, прошла притон, ментов, кто на нее теперь посмотрит? Какой-нибудь облезлый козел, какому хоть баба иль дырка в заборе, все едино!
— Во, ты такой умный, в лоб тебя некому! Так и быть — рисуйся к Тоньке! Сорви с нее наши кровные, с самой — что хочешь! Можешь замокрить или затрахать, это дело твое, но помни: с живой или мертвой сорви деньги. Ничему не верь, путанки самые коварные и хитрые, подлые и цепкие. Как бы ни клялась, не верь ни одному слову. Знай, даже мертвые бабы не раскалываются. Они признают только силу. А боятся только боли. Знай, сначала возьми деньги. У живой иль мертвой, нам все равно. За путанку даже менты шухер не поднимут.
— Так что, я один намылюсь к ней? — удивился Игорь.
— Хоть бы один попал к ней! Двоих и вовсе не пустит. О том и речи нет. Не открывает никому. Видно, не прошла бесследно смерть Олега. Ходит, головы не поднимая. Знай, попасть к ней в дом будет не так легко, как думаешь.
— И все равно она баба, — усмехнулся Игорь.
— В том-то вся беда. Многие пытались к ней прорваться, да не обломилось. Этот орех хочет остаться нерасколотым.
— Да хватит вам! Будь время посвободнее, сам ее уделал бы! Расписал, обшмонал бы хату и ласты сделал!
— А если баксов нет?
— Такого быть не может!
— Год прошел, могла потратить.
— Исключено! Следили. Кроме скудной жратвы, ничего не брала, ни единой дорогой тряпки.
— Но вдруг она пустая?
— Чего бы пряталась от людей и сидела взаперти? Выходит, есть причина прятаться?
— Почему ее раньше не колонули?
— Сколько раз хотели, стремачили у двери. Она будто заранее знала. Не приходила.
— А почему к ней не вошли, пока ее не было?
— Много раз влезали. Да не надыбали ни хрена. В ларьке ее вонючем ковырялись, и тоже без понту. Только вот зря старика сторожа всю ночь поили. Остается последнее — саму тряхнуть, но без жалости, без скидок на бабье. Вруби со всех концов, чтоб раскололась. Она привычная, выдержит. И коль не сдохнет, отдаст наше за милую душу…
Игорь всю эту ночь ворочался с боку на бок. Он уже понял, что остался последней надеждой у крутых. Сколько раз случалось подобное, и он выручал. Добивался своего. Но там, в тех делах, он встречался с мужиками и общался без стопоров, как повезет. Чаще брал на кулак. Такое действовало быстро. А здесь? Почему никто из крутых не решился поговорить с Тонькой один на один? Что им мешало? Прежние развлечения с ней в притоне? Нет, такое не стопорит, ведь в притоне все за плату, а значит, никто никому не должен.
Еще засветло он купил бутылку коньяка для предстоящего визита. Несколько раз прошел мимо ларька, словно случайный прохожий окидывал Антонину равнодушным взглядом. И сделал для себя горький вывод: зряшная, пустая затея! Эта чмо не только баксов, обычных бабок не имеет. Ну разве обеспеченная телка будет сидеть в окне таким пугалом? Никакой прически нет на ее репе! Волосы как перья у курицы после петушиной любви. Все дрыком, грязные, торчат как у черта из задницы. Лицо серое, отечное, даже без намека на макияж. Одета неряшливо, во все серое, измятое. От нее только бомжи не отворачивались и не отскакивали в ужасе от ларька. Приличных покупателей сюда можно было затащить только на строгом ошейнике, предварительно надев темные очки.
«Неужели она была в притоне? Кто ж ее там имел?» — сочувствовал запоздало всем бывшим клиентам Антонины.
Игорь невольно вспомнил злые отзывы крутых о бабе, засветившей корефанов в ларьке. Была это она или Юлька, никто не хотел уточнять. Главное ставилось в вину — связь с ментами. Уж очень долго говорили бабы с участковым Сашкой. О чем и о ком? Конечно, не только о пацанах, тряхнувших ларек, но и о крутых. Кстати, именно они подбили Данилку на этот подвиг, пообещав полную защиту.
Игорь злился на баб еще и потому, что из-за них Данилку с его сворой почти подчистую замел участковый в военное училище, и теперь у крутых почти не стало информаторов и стремачей. Малолетним пацанам не поручишь серьезные дела, а те, кому доверяли, уехали учиться и уже не скоро вернутся в город. А и приедут совсем другими, еще неизвестно, кому станут помогать.
Человек шел по улице, размышляя о своем.
Здесь, в этом городе, он родился и вырос. В детском доме их было много. Примерно у всех одинаковое прошлое: подкинут, оставлен в роддоме, найден в подъезде или на свалке, под забором иль на чужом крыльце, — но у всех детей приюта судьбы оказались совсем разными. Не один Игорь воевал в Афгане и Чечне. Были там и другие, бывшие одногоршечники из детдома. С ними он даже теперь письмами обменивается. Пусть изредка, но знает о них многое.
«Вот черт возьми, у этих все путем идет. Выучились, работают, имеют семьи. Никто не презирает. Один, Вовка Селезнев, даже в депутаты городской думы пролез. А почему у нас иначе? Может, потому, что живем в другом городе? Но и Верка Шилова — директор хлебозавода. Положим, она баба, кому-то по кайфу пришлась, помогли ей, продвинули. Ну а Яшка Сухарев? Тот даже дважды в Чечне побывал, а теперь начальник милиции. Оно, конечно, работа — говно. И размазать могут ни за хрен собачий. Но он спокойно живет в своем городе, не пряча рыло от горожан даже белым днем. И попробуй ему, лягавому, хоть одно обидное слово скажи, мигом за жопу сгребет и в ментовку сунет, — поморщился Игорь. — Хотя чего это я горю с зависти? Тот же Яшка сколько раз звал к себе. Предлагал работу и даже жилье обещал. Но кому нужно идти в лягавые? Стыд и смех!» — сплевывает человек, вспомнив предложенный милицейский оклад.
Конечно, своя детдомовская пацанва звала не только в милицию. Уговаривали Игоря на завод, Генка Ростовцев долго писал: «Выучишься на токаря или фрезеровщика. Ты умелый, башковитый, тебе месяца три за глаза хватит. Зарабатывать будешь хорошо. Вон я за месяц по двадцать тысяч имею. А работаю три года. Все есть! Квартира, машина, дача, двоих детей растим спокойно…»
С Генкой Игорь дружил с приюта. Потом вместе попали в Кандагар. Там всякое случалось. Но однажды Ростовцева захватили душманы, собрались казнить. А тут Игорь с двумя ребятами в разведку шли. Увидели случившееся. Всех «духов» перестреляли. Генка в свое спасение долго не верил. Потом и он Игоря уберег, вовремя указал на растяжку, установленную на тропе.
«Ну и этому повезло. В начальство пусть и не выбился, но живет нормально. Хотя тоже в другом городе! — крутнул головой. — Нет, ну а почему? Вон Мишка Сухов пристроился уже здесь, мастером в доруправлении. И тоже радуется. Все предлагал на бульдозериста выучиться. Чудак! Забыл, что мы давно не дети, а пока выучишься, нужно на что-то жить. Легко сказать: учиться будешь три месяца. Но и это время надо продержаться. А как? Хотя ведь они сумели! Выходит, умней меня. А может, помогли? Нет, мне никто не поддержка. Сам продышу!»
Игорь нахмурился. Но в памяти снова всплывает Надя Белова. Веселая хохотушка, ее в детдоме любили все. У нее не было врагов, девчонка никогда ни с кем не ругалась. Она сама придумывала сказки, и на ночь возле Надюхи собиралась вся детвора — больше, чем мошкары, набивалось в комнату. Девчонка умела сочинять и хорошо рассказывать сказки. Они были самыми добрыми на свете. От них никто никогда не плакал. В них волки дружили с зайчатами и вместе купались в реках, а рыжие лисы успешно учили танцевать медведей, рыси баюкали мышек, а стрекозы катали на своих спинах муравьев. В ее сказках не было страшил и злодеев. Детвора, слушая их, засыпала с улыбкой. Верили, что когда-нибудь и в жизни будет такое. И мамы не станут выбрасывать из дома детей, ни маленьких, ни больших. А ребятня, забыв о слезах, научится смеяться звонко.
Надю он встретил в Чечне. Там, в Гудермесе, не сразу узнал девчонку. Она стала медсестрой, повзрослела, изменилась, превратилась в девушку. Она, разговорившись с Игорем, обрадовалась встрече. Расцеловала как брата.
— А ведь я за тобой приухлестнуть хотел! — сознался парень. И добавил краснея: — Ты уж прости меня, пожалуйста…
С Надей он встретился совсем недавно. Она уже работала директором детского дома, где когда-то выросла сама.
— Знаешь, Игорек, обидно видеть, что и теперь бросают ребятишек родители. И даже больше, чем в наше время, — опустила голову.
— Зарабатывают мало, видно, потому не могут вырастить сами, — предположил он.
— Не потому, Игорешка! Теперь люди гораздо лучше обеспечены, чем тогда.
— А в чем дело?
— Сердечная недостаточность свирепствует. Новая болезнь века. Люди не хотят обременять себя заботами, разучились жалеть и любить. Не умеют заботиться друг о друге и детях. Да и не хотят поделиться теплом. Посмотри, сколько в городе одиноких! И никто даже не думает создавать семью. Потому что в нее нужно вкладывать душу! А ее уже нет…
— Ты сама замужем? — спросил Надежду.
— Конечно! И двоих детей растим, сына и дочь.
— Счастливая!
— А ты женился?
— Холостякую. Не нашел по себе.
— Скажи, что не искал. Неохота на плечи взваливать новые заботы.
— Не совсем так. Сначала самому нужно твердо на ноги встать, определиться с работой и прочим!
— Игорь! Ты войну прошел!
— И не одну…
— Тем более! О чем говоришь? Сколько кобелем жить будешь?
— С работой нужно определиться.
— Давай я помогу!
— А куда воткнешь? — усмехнулся невесело.
— Подыщу что-нибудь подходящее. Дай свои координаты. Телефон имеешь?
— Только мобильный.
— Годится. Диктуй номер. — Записала в блокнот и пообещала позвонить дня через два иль три.
Но именно это телефон забыл он в ресторане уже в тот же вечер. Его ему не вернули. «Не видели, не находили. Вероятно, кто-то из посетителей присвоил. Такое случается», — отвела взгляд в сторону официантка и постаралась поскорее уйти.
Игорь все понял. Повздыхал о потере и пошел прочь. Обидно, но ведь сам виноват. Опять забыл меру. Хорошо, что худшего не произошло.
В детдом он не поехал. Стыдно было признаться, что телефон потерял по пьянке.
Но каждый раз вспоминал об обещании Надежды. Знал, что еще с детдома девчонка всегда держала свое слово.
Корефаны высмеивали его:
— Мобильник посеял? Ну и хрен с ним! Купишь новый. Нашел о чем жалеть. Иль там телефон какой-нибудь метелки застрял? Так адресок вспомни. В натуре появись и оттянись со вкусом. Хотя этих телок теперь на каждом углу, не успеваем ширинки застегивать. Сами на хер скачут, а ведь малолетки! В промежности ни пуха, ни пера! А в любви толк знает, хотя с виду гнида гнидой!
— Говоришь, в любви толк знают? Да какая эта любовь, что в подворотне раком стоит? Оттянул ее и имя забыл! Вся память о ней вместе с гондоном в урне осталась…
— А ты чистоплюй? Только в комфорте блядей имеешь?
— И я как вы, не лучше, но с единой разницей — случки с сучками любовью не считаю! Да и какая любовь с недозрелой мартышкой? Я ее прижучил, а там ни пощупать, ни ухватиться не за что. Такое ощущение, будто куклу натянул. Сбросил ее, дал бабки и погнал от себя. Самому мерзко сделалось, — признался Игорь.
— А тебе слониху надо?
— При чем тут крайности? Нормальную девку иль бабу приловить — это классный кайф, чтоб все в порядке имелось. Ну а малолетка как дыра в заборе!
— Они теперь в особом спросе. Даже старая плесень с такими резвится. Вон я вчера видел, как семидесятилетний пердун десятилетнюю заклеил и повел под мост. Она впереди его козленком скачет, а этот бздит на каждом шагу. Хотел бы посмотреть, как он с ней управлялся.
— Средь них заразных полно. Не боялся старый перец на руль намотать сифилис?
— Зато сдохнет мужиком. Все удовольствия от жизни получит!
— Его старуха досрочно на погост спровадит, каталкой! Чтоб там вспомнил о возрасте.
— Но этот хоть в свое время познал любовь!
— О чем ты, Игорь? Да ведь любовь до первой ночи! А как поимел девку, сделал ее бабой, вся любовь и улетучилась. Хватай вторую, чтоб заново кайф поймать.
— Я не о кайфе!
— Да где ж столько целок найдешь? Они теперь с самого детсада все знают.
— Ладно, кореши! Бабы лишь временный кайф! Они не стоят большого внимания. Главное в наше время — красиво жить. Семейным лохам такое не дано. Они, как ишаки, тянут свой возок, и с каждым днем все ближе к погосту. Спроси любого из них, что такое счастье. Знаешь, что ответят? Сдохнуть пораньше! Жизнь надоела, все в ней опаскудело. И только вольные мужики умеют ей радоваться, потому что живут лишь сами для себя!
— Так выпьем за это! — предложили крутари.