Глава 1. Лелька
Баба сидела на неприбранной койке, обхватив руками взлохмаченную голову, и тихо постанывала. Ей хотелось кричать на весь свет, бить кулаками углы и стены, ругая и круша все и всех. Лельку раздирала злоба. Еще бы! Ведь не кого-то, а именно ее всего час назад выгнали из притона с треском, визгами. Все путанки, которых баба считала подругами, готовы были разнести ее в клочья, а престарелая бандерша еще и подогревала свору:
— Это ж надо! Я тебя все время под сердцем держала! Любила как родную! А ты до чего додумалась! Опозорила мое честное заведение, всех девочек и меня! Скажи, сучка вонючая, за что устроила нам такое бесчестье? Ведь этот случай уже сегодня станет известен всему городу, и что делать нам, как жить?
— Пыли отсюда, стерва!
— Валяй, покуда не размазали!
— Чтоб ты провалилась! — орали на Лельку девки, подскакивая с кулаками. Та, спешно собираясь, заталкивала в чемоданы и сумки свое барахло, ее торопили, грозили.
— Шуруй живо! Не то уроем!
— Видала я вас всех! — бросила через плечо, выходя из притона, и поволоклась по улице, нагруженная чемоданами и узлами. Вскоре она остановила машину, покидала в багажник и на сиденье всю свою поклажу и добралась сюда — в свой дом, вернее, в бабкин. Теперь в нем, кроме Лельки, никого не осталось, ни единой живой души. Баба озирается по углам. Как пусто, одиноко и холодно в доме. А как он запущен, запылен, пропах сиротством и плесенью.
— Весь в меня. Даже судьбы одинаковы! — выдохнула Лелька, вспомнив, какая семья жила здесь.
Баба свернулась на койке калачиком. Ей хотелось пить, но в ведрах не было воды. В запасе — ни корки хлеба. Но так не хотелось выходить во двор, а тем более на улицу. Лельку все еще трясло от пережитого, и она вздумала для начала немного успокоиться, чтобы не появляться на людях с перекошенной мордой.
Она закурила и оценила первое преимущество, ведь в своем доме она может курить где угодно и сколько захочет, не прячась от бандерши, которая следила за каждым шагом, чтоб по пьянке иль небрежности не учинили пожар путанки в ее доме. Здесь Лелька была хозяйкой.
Она с головой укрылась одеялом и пыталась согреться дыханием. Но… холод брал свое, и баба не выдержала, встала.
Одевшись попроще и потеплее, сходила в магазин, приволокла две полные сумки продуктов, потом воды принесла, затопила печь и понемногу расшевелилась. Вначале приготовила поесть, а уж потом взялась за уборку. От домашней работы она совсем отвыкла, быстро уставала. Валились из рук тряпка, веник. А до порядка в доме было еще ой как далеко. До ночи успела убрать лишь в одной комнате и на кухне. В других — не успела, устала до того, что есть не захотела. Так и уснула в большой комнате на пыльном диване.
Ей приснился притон. Туда она попала совсем юной, наивной, доверчивой. Лелька была хороша собой, и мужики стояли к ней в очередь, платили щедро, не скупясь. Ее любили при ярком свете, не отворачиваясь, не напиваясь вдруг. Ей дарили подарки, приносили угощение, и Лелька вскоре узнала, что дает притону большие прибыли. Именно потому заискивали перед ней все, даже бандерша. Каждый ее каприз и желание немедленно выполнялись. Лелька к тому вскоре привыкла. Она даже постель не убирала за собой.
Лелька смотрела на стареющих путанок с презрением, а они говорили:
— И тебя эта участь не минет. Покрасуешься пяток, от силы десяток лет, и тебя назовут старухой. Выкинут взашей, чтоб не кормить дарма. Помни о том, дуреха, откладывай уже сегодня на черный день, иначе хана будет.
Лелька им не верила. Но однажды в критические дни решила отоспаться, вот тут и пришла к ней Антонина — старая подруга, путанка, закурить попросила. Лелька угостила сигаретой. Слово за слово — разговорились.
— Ты простухой не будь. Весь век здесь канать не будешь. Состаришься, выпрут под жопу свои же суки вместе с бандершей. Покуда хахали есть, греби деньги и клади на счет. Не признавайся в том заначнике никому. Береги подкожные деньги на старость, она к нам быстро приходит. Не успеет хварья облысеть, как хахалей не станет. А жить на что? Какое-то жилье потребуется. И на жратву тоже. Да задницу прикрыть… Не давай «мамке» себя облапошить. Наша бандерша — стерва редкая! Я здесь давно. Софью не хуже самой себя знаю. Не верь ее улыбкам. Она змея, — говорила Тонька.
— А чего сама не уходишь? Иль бабок не зашибла сколько нужно?
— Во! В самую угодила! Кубышка покуда тощая! А жилье дорогое. Я уже приценивалась. Могу купить домишко иль однокомнатную. Ну а на мебель, на жизнь ни хрена не останется. Вот и думай, как дышать, а ведь на работу никуда не возьмут.
— Почему? — удивилась Лелька.
— А что умею? Ни черта! И для секса стара стала. Вон Софья намекает, мол, скоро перо мне в жопу вставит, лети, говорит, без остановки. А куда? — вытерла кулаком непрошеную слезу. — Так вот ты мотай на ус, заранее старость обеспечь, — подсказывала варианты и убедила.
С того дня Лелька изменилась. Требовала, чтобы клиенты рассчитывались с ней, а не с бандершей. Софье отслюнивала сама. Те деньги, что заработала, клала на счет. Деньги копились, и это Лельку радовало.
Никому не говорила о своей сберкнижке, постоянно прятала ее от чужих глаз.
Вскоре Лелька научилась обворовывать уснувших хахалей. Ей было мало того, что давали. Но выгребала у клиентов не все. Оставляла часть, это ее спасало от мордобоев и упреков. Не все, протрезвев утром, могли вспомнить, сколько вчера отдали за утехи. Иные стыдились спросить и потребовать свое, зная, что мелочных и скандальных во второй раз сюда не пустят. А в других борделях еще и по шее вломят. Потому Лелькины шкоды долгое время оставались нераскрытыми. Но… Последний не стал молчать и поднял скандал. Да и Лелька погорячилась. Наколола клиента на пять штук баксов, тот бабу прихватил за горло, рычал в морду:
— Задавлю суку! Верни, иль ожмурю!
Одного клиент не знал, что перед ним не жена, а путанка, перенесшая множество мордобоев. А уж мата и брани слышала столько, что ему во сне не снилось, и сама за себя умела постоять всегда.
Она мигом вывернулась из рук клиента, налетела ураганом, напихала тому в паха и бока, исцарапала наличность, выбросила из комнаты в коридор, пригрозив, коли сунется, вырвать с корнем все головенки. Хахаль пошел к бандерше и пригрозил расправой. Но Софье это было не внове. Случалось, и другие девки накалывали клиентов, но не столь крупно. Она попыталась успокоить мужика, тот еще больше разошелся, и бандерша сама обозвала клиента грубо и грязно. Тот решил свернуть ей шею, но Софья успела вызвать вышибал. Те мигом справились с посетителем. Выкинули из притона на улицу, а вскоре туда пришла милиция.
Ох и навели милиционеры шорох! До позднего вечера перетряхивали притон, обыскивая комнаты, девок и даже бандершу. Их обзывали, им угрожали, но баксы так и не нашли. Ушли ни с чем, злые. А Лелька ликовала. Она знала,
как прятать деньги, и ни с кем не поделилась. Софью это задело за самое живое. Перенести и пережить столько задарма было выше ее сил. Она вздумала проучить всех девок на примере Лельки и, закатив той громкий скандал, вышвырнула из притона.
Лелька лишь поначалу растерялась, не поверила, что Софья всерьез решила отделаться от нее. Ведь путанка еще не состарилась вконец, и мужики вовсю шли к ней, платили не скупясь. В борделе таких было не густо. И все ж бандерша выгнала Лельку. Та, уходя, не радовалась. В этом гнездышке она прожила пять лет. Случались тут свои радости и беды. Девки хорошо знали и привыкли друг к другу, жили одной семьей. И вдруг не стало их. Никого! Ни привычного уклада, уютной, прибранной комнаты, еды и нарядов. Лельке казалось, что здесь ее все любили. Но она ошиблась.
Вздыхает баба, вспоминая недавнее.
«Ничего, они еще опомнятся! Прибегут, умолять станут, чтоб вернулась, только хрен им во все щели. Сколько лет на мне катались? Мало было? Пусть сама Софья подставится, если кто захочет», — рассмеялась, вспомнив обрюзгшую бандершу. Той уже за пятьдесят перевалило.
Встала Лелька, оглядела себя в зеркале, заметила мелкую сетку морщин вокруг глаз и губ, приуныла.
«Катят годочки, вот и ко мне увядание пришло. А давно ли мордашка была как яблочко. Любовались даже бабы в притоне, завидовали. Хотя и немного лет прошло, все ж померкла моя рожа», — посетовала Лелька. И, обозвав саму себя облезлой мартышкой, вспомнила про ужин.
Пока ела, обдумывала, чем займется завтра.
«Надо дом прибрать. Вот отмою грязь, побелю, оклею обоями все комнаты, покрашу окна, двери и полы, заменю старую рухлядь на новую мебель, тогда можно о будущем подумать. Мне еще не поздно устроить свою судьбу. Сыщу хахаля с кучерявым наваром, заделаюсь содержанкой и задышу спокойно, — мечтала баба. — Только бы не развалюха и не жлоб попался. Так хочется сильного, молодого, страстного и ласкового. Но где сыщешь на заказ? Нынче старая перхоть к юбкам липнет. Этим дедам подай помоложе! А сами… ох, лучше не вспоминать! Сто граммов коньяку заложит и за столом уснет, забывает, зачем в притон пришел. Куда там бабу согреть, из-за стола без пердежа выйти не может. Не приведись влететь к такому. Хотя чего это загодя себя хороню? Софья без меня долго не продышит. Самое большее — неделю, а потом закатится, станет обратно звать. Да только помучаю их досыта. Не повезет сразу уломать. За все отомщу, за всякое слово! Ну а пока, чтоб время не терять, займусь домом».
Баба день за днем приводит дом в порядок. Договорилась с соседом-слесарем, тот ей по дешевке провел в дом воду, установил умывальник, ванну, унитаз. Взял с соседки по-божески. Потом двух женщин по Лелькиной просьбе привел. Те ей за две недели не только стены обоями, а и потолки плиткой оклеили, покрасили окна, двери и полы. Дом сразу преобразился, помолодел, да и сама хозяйка изменилась — перестала хмуриться, пугаться каждого звонка и человечьих голосов. Баба — трудно, медленно — привыкала к новой жизни.
Она врывалась в ее дом веселым смехом улицы, обрывками песен, первой робкой капелью. И Лелька, вглядываясь в лица прохожих, невольно завидовала им.
«Во хохочут, козлы! Аж дом трясется. С чего это заливаются средь дня?»
Вспомнила невольно, что жизнь в борделе оживала ночью. Днем все спали. Так-то вот и пролетели пять лет. В попойках, в похмелье, в пропотевшей постели, где ласкала липких чужих мужиков, называла их так тепло, щебетала ласковые слова, за это ей щедро платили. Не скупилась Лелька и на любовные клятвы. Все равно утром ни единого слова вспомнить не могла. Не запоминала лиц хахалей, да и зачем? В памяти берегут лишь лица и имена любимых. Временным кобелям не место в ней. Да и кто верил в слова? Лишь безусые юнцы. Но и те, коротко вспыхнув, быстро отгорали, Поняв свою оплошку очень скоро. Познав женщину, желторотые юнцы становились мужчинами и уже стыдились говорить о любви; вместе с невинностью теряли наивность и красивую сказку о самом лучшем и чистом чувстве, переставали верить в существование искренней любви, сочтя все разговоры о ней глупой фантазией больных на голову людей.
Лелька, видя эти перемены, мрачнела, замыкалась в себе. Да и она лукавила, научилась врать, играть в любовь, изображать радость при встрече с каким-либо щедрым клиентом. Они сами приучили ее к тому. «Лелька, лапушка, ну хоть соври, что любишь. Сбреши в душу! Я ж тебе не то ручки, транду озолочу, долларами засыплю. Ну что тебе стоит? А мне — радость! Хоть на миг поверю, будто не вовсе я говно и кому-то, пусть лысый и вонючий, дорог и взаправду нужен! Мне после того даже гады друзьями покажутся, а завтрашний день — подарком!» — просил пожилой мужик, и Лелька постепенно входила в роль. Трудно было лишь поначалу говорить сокровенные слова вовсе не любимому лишь из жалости, за баксы.
Она, понимая, утешала мужчин. Но если б хоть кто-нибудь из них заглянул на миг в ее душу… Ведь говорила баба
о любви, закрыв глаза, и видела перед собой совсем другого…
Как давно все это было, но помнилось. Вставало перед глазами розовой сказкой юности. Лелька любила, но никогда не призналась бы в том. Он сам подошел, робко ухаживал, не сразу решился поцеловать. Всего-то на год старше девчонки, может, от того робел. Вместо алых роз — символа любви — принес цветы шиповника. Тоже красные, колючие. И, положив их рядом с собой, завздыхал. Они встречались больше года.
— Что с тобой? — встревожилась тогда Лелька.
— Сердце болит, — ответил тихо.
— От чего?
— Тебя люблю. Всюду перед собой вижу. Говорю с тобой, спорю и советуюсь. Тебе смешно. А я боюсь потерять. Вот и живу как дурак в двух лицах. Мне скоро в армию. Дождешься ли? Станешь ли моей женой? Ты самая красивая из всех девчонок. Потому не захочешь ждать. А я не знаю, как буду жить без тебя. Если уйдешь к другому, мне лучше не возвращаться, пусть бы я умер до того…
— О чем ты? Я люблю тебя. — Прижалась к парню, обняла тихо, ласково. — Мне будет не хватать тебя. Но я постараюсь дождаться. И писать стану каждый день, — обещала ему.
Парень поверил. И до утра не отпустил девчонку. Он и впрямь любил ее больше жизни.
— Леля! Счастье, радость моя! Только не забудь, не предай, помни свое обещание. Я верю и стану жить надеждой. Я не смогу дышать без тебя! — целовал подружку. — Помни эту ночь, — умолял Сергей. Тогда они не знали, что именно та ночь останется в их памяти навсегда, искалечит их судьбы и жизни.
Сергей и впрямь скоро уехал служить в Морфлот. А Лелька лишь через полгода узнала о своей беременности. Девчонка даже не предполагала, что за одну ночь счастья можно поплатиться вот так горько. Ее беременность заметила мать в бане и тут же устроила Лельке скандал.
— С кем таскалась, сучка, кто набил тебе пузо, шлюха грязная? Говори, ублюдок, потаскуха подзаборная!
Орала так, что Лелька готова была наложить на себя руки.
— Убирайся вон из дома! Чтоб духу твоего тут не было! Мало сама дура, так еще в подоле вздумала принести! — влепила больную, обидную пощечину, и Лелька, одевшись наспех, убежала в дом. Она стала собирать свои тряпки в сумку, но тут вошла бабка — мать отца. С ней Лелькина мать ругалась постоянно.
— Чего вы в бане погрызлись? От чего нет мира промеж родных? — спросила глухо.
— Из дома гонит, — хлюпнула девчонка.
— За что?
— Беременная я, бабуль! Куда деваться? Если Сережки-на мать не примет, хоть в прорубь головой!
— Еще одна дура! Да разве дите на горе в свет появляется? Его Бог дарит людям. А коль топиться вздумала, на что тебе барахло? — усмехнулась криво и добавила: — А и дом этот мой! Покуда живая, сама распоряжаюсь, кому жить и кому выметаться. Охолонь малость, не рви себе душу. Дите загробить не дам, не дозволю грех в избе! Кому не по нутру — нехай уходит с глаз моих. Свое бы твоя мамка вспомнила. Ить тоже через месяц после свадьбы тебя родила. А нынче, гля, чистой прикидывается. Тож мне, невеста из-под лопухов. — Сдвинула брови и спросила: — От кого дите понесла?
— От Сережки. Да может, еще и не беременная! Просто потолстела от жратвы.
— А ну покажь живот… — Подошла вплотную и, едва глянув, усмехнулась: — Эта жратва всякой бабе ведома. Дите уже шевелится, как не почуяла? Вон как пузо разнесло. Может, двойня объявится?
Лельку охватил ужас. Она побелела, мелкая дрожь пробежала по спине:
— Куда мне их? Что делать стану с ними?
— Растить будешь, как все, куда денешься? Такая она — бабья доля…
— Чего сидишь, убирайся вон! Воротится отец с работы, вовсе прикончит ремнем блядищу! — вошла в дом мать.
— А ты меня спросила? Ишь хозяйка откопалась! Да может, я вас обоих вперед рогами выпихну! А ее оставлю! Вона что вздумала, девку на погибель толкать? Не дозволю! Срам, говоришь, рожать без мужика? Себя вспомни, тебе тоже не ветром Лельку надуло! Не смей на нее орать. Покуда живая, помогу внучке дите доглядеть! — встала бабка на защиту.
Мать сбавила тон, но на дочь смотрела ненавидяще. Лелька, послушав ее упреки, понаблюдав за ней, решилась сходить к матери Сергея. Благо, что и жила та неподалеку. Увидев девчонку, насторожилась.
— Иль от Сергея плохое письмо пришло? — спросила, испугавшись.
— Нет, я не о нем, о себе хочу поговорить, — ответила тихо, заикаясь.
Женщина удивилась, но предложила присесть. Сама осталась стоять у окна. Ждала, что скажет гостья.
— У меня скоро будет ребенок. От Сергея, — прошептала, краснея, опустив голову.
— От Сережки? От какого? Мой уж полгода в армии…
— Ну а я от него беременная. Скоро рожать.
— Не знаю ничего. Мне сын не говорил о том. А ну как все беременные повалят ко мне в невестки?
— Я — не все! Он одну меня любил. И говорил, что жить не будет, если брошу его! Просил дождаться со службы.
— Ты что, совсем дура? Да мало что говорят, когда хрен припекает? Сначала женятся, а уж потом детей делают. Когда расписаны, бреши что угодно. Законная жена всегда права! А ты кто? Почему он не привел тебя ко мне и не сказал, что любит? Как я приму тебя без его слова? А вдруг завтра еще какая-нибудь нагрянет?
— Нет! Он только со мной дружил!
— Да что ты говоришь? Я вон со своим мужем сколько лет прожила, а он в прошлом году к другой ушел, насовсем. Я только недавно узнала, что она с ним путалась столько, сколько мы с ним жили.
— Нет, Сергей не такой! Он любит меня, — вздрогнула Лелька. И, вспомнив ту ночь, выпрямилась, успокоилась: — Я напишу ему. Он очень обрадуется, вот посмотрите. Просто к вам пришла сказать, что скоро бабушкой станете.
— Да кто знает, может, я уже десятку детей бабкой довожусь. Твои знают о том?
— Увидели, — вздохнула Лелька.
— Видать, обрадовала, — хмыкнула баба.
— Мать из дома гонит. Говорит, что я опозорила ее, — призналась девчонка.
— Да кого такое обрадует? Самим жить не на что, а тут нахлебники объявляются! Возьми хоть меня, сама еле свожу концы с концами, на хлеб не всякий день имею, а тут ты с дитем! И что делать станем?
— Я работать пойду.
— Куда? Кто возьмет? Я с образованием, работала на ламповом заводе начальником цеха, а закрыли предприятие за нерентабельность, и сижу без дела. Ни копейки не получаю. Стою первой в списке на бирже труда. Уже год… Иногда хожу к новым русским — детей присмотреть, в доме прибрать. Разовая работа, и платят не ахти как. И тому рада. Время от времени на кусок хлеба дают. А как завтра жить, не знаю. Вот и думай. Даже будь я уверена, что носишь в животе моего внука, и то бы не взяла тебя…
— Ладно. Я все поняла. — Лелька встала и, не оглядываясь, вышла из дома.
— Где тебя носило? — встретила ее бабка хмуро и сказала шепотом: — Проскочи скорей в комнату. Постарайся не попасть на глаза отцу. Ох и злой он теперь! Как узнал, аж взбесился. На меня, на мать орал до пены из зубов. Тебя и вовсе зашибет. Стерегись его покуда, нехай остынет.
Лелька этой ночью написала письмо Сергею. В нем она рассказала парню о случившемся и о том, что нет ей теперь жизни. Всем она стала ненужной, ненавистной, дурой и подстилкой. Подробно поведала о визите к его матери, попросила спешно защитить и вступиться. Отправив письмо, считала дни, как чуда ждала ответа, веря, что любимый сумеет помочь, уладить, устроить ее жизнь. Но шло время, а ответа не было. Месяц, полтора, вот и второй месяц на исходе, а от Сергея ни слова. Лелька ночами не спит, ворочается в постели, плачет в подушку: «Как жить дальше?»
Домашние от нее отвернулись, не разговаривают, с осуждением смотрят на вздутый живот. Даже бабка, поддерживавшая девчонку вначале, сказала недавно ей:
— Уж и не знаю, как быть. Родишь, а кто дитенка доглядит? Я не вечная, нет у меня сил с ним возиться. Не осилю. Лет десять раньше помогла бы, нынче саму болезни извели. За мной уход нужен, а вот надеяться не на кого…
Лелька поняла все. Но что делать? С абортом опоздала, а прерывать беременность уже не было смысла — слишком большой срок, и врачи отказались.
Куда деваться? Даже Сереге не нужна. Видно, права его мать была, когда сказала, что Лелька у ее сына не единственная и не последняя. От этой мысли потемнело в глазах. Она забыла, куда идет в кромешной ночи. Оступилась или упала, потеряв сознание. В том не было ничего удивительного. Ее зашпыняли дома так, что она даже боялась думать о еде и не подходила к столу. Когда родители садились ужинать, Лелька выходила во двор. Так продолжалось две недели. Потом она начала спотыкаться в доме, падать на ровном полу, на нее никто не оглянулся и не помог встать. Но упасть дома не страшно. Тут же она не удержалась на улице.
Очнулась от чужих голосов, а когда открыла глаза, удивилась. Вокруг незнакомая обстановка, рядом с ней пожилая женщина сидит на стуле, в белом халате и колпаке.
— Тетенька, где я? — приподнялась на локте.
— В роддоме ты, девчонка!
— Как так? Уже? Я даже ничего не успела приготовить. Что ж теперь будет?
— Растить станешь, как все.
— У других мужья и родня помогает, а мне кто? Кругом одна, как выращу его?
— Я шестерых на ноги поставила сама. Мужик на войне погиб. А дети взрослые уже. Все в люди вышли, образование получили. Одних внуков пятнадцать душ. На прошлой неделе внучку отдали замуж, теперь правнуков буду ждать, — улыбалась женщина светло и чисто.
— Столько детей и внуков, а почему работаете? — удивилась Лелька.
— Вначале, когда своих на ноги поставила, ребята мои тоже просили уйти с работы. Мол, дома дел хватает. Но вскоре внуки пошли, с ними траты увеличились. Детям трудно стало, помогала им. Оно хоть и немного, но кстати было. Нынче правнуки пойдут, опять сгожусь. А покуда детям нужна — жизнь в радость. Не лишняя в доме, не обуза и не иждивенка. Что толку с моих соседок? Поуходили на пенсию, а теперь лавки задницами греют во дворах, сплетни сводят. Никому не в радость такая старость.
Я этого не хочу. Пока жива — двигаюсь. Каждый день ребятишек на свет принимаем. Одна беда — мало их нынче рождается…
— Да и эти не всем нужны! — отозвалась Лелька.
— Это почему? — удивилась медсестра, и Лелька рассказала ей о себе:
— Куда мне с дитем? Никому не нужна. Нигде не примут. Хоть в петлю лезь.
— Не надо так. Вот моя сменщица о дите мечтает. Сама давно замужем, а не беременеет. Хочет взять чужого, да никто не отдает. Я ей позвоню сейчас, пусть придет, может, договоритесь.
— Нехай родит сначала! А там видно будет, — отозвалась соседка-роженица — пожилая женщина и добавила: — Может, объявятся ее родители, увидят внука иль внучку, и смягчится сердце, оставят, признают своим. Отдать никогда не поздно.
А вскоре у Лельки начались схватки. Она никогда о них не слышала, ничего не знала о родах и, вцепившись в койку, молча терпела боль. А в палату привели молодую женщину. Она едва переставляла ноги. Напилась, чтоб легче перенести схватки. Медсестра, врач и акушерка ругали ее, а она пьяно хохотала:
— Во! Просрусь теперь этим гадом, потребую с Вовки ящик коньяку! Это он хотел сына и заделал! Будь тогда я потрезвей, не влетела б к вам! Теперь вот мучайся! Самого, козла, растить заставлю! Гад ползучий, это сколько он моей жизни отнял? Почти год ходила как слониха! Ни в ресторан, ни на дискотеку не возникни! Все пальцем на брюхо тычут! Не хочу! Надоело!
Лелька, терпевшая боль часа три, не выдержала и заорала изо всех сил. Боль показалась невыносимой.
Новенькая даже отпрянула в страхе.
— Ты чё так звенишь? — спросила Лельку.
— Погоди! Сама скоро взвоешь. Так достанет, что коньяк не поможет. На стенку полезешь, — припугнула соседку.
— Зачем? — удивилась та искренне.
— От радости! — взвыла Лелька и, скрутившись на полу, орала оглушительно.
— Слушай, перестань глотку рвать! Я спать хочу, — попросила соседка.
— А мне плевать! Тут роддом, а не санаторий! Иди в коридор, — злилась Лелька.
— Чего? Чтоб я в коридор смылась? Да кто ты есть, чмо вонючее! Одно слово еще, и выкину из окна! Захлопнись, чтоб не слышала. И моли Бога, чтоб, покуда проснусь, тебя тут не было. Я с бодуна злая! Секешь, телка? — Легла на койку и отвернулась к стене.
Лелька искусала в кровь губы, терпела сколько могла, но на рассвете не выдержала и заорала снова.
Соседка испуганно уставилась на нее, оторвав голову от подушки. Она долго не могла вспомнить, где находится, а когда в памяти просветлело, громко и грязно заматерилась. Но это не помогло. Лелька кричала так, что стекла в окнах дрожали мелким бесом.
— Послушай, а где у тебя болит? — спрашивала соседка.
— Везде!
— Во бляди! А мне сказали, если хорошо ужраться, то схваток не почуешь. Я вчера столько коньяку выпила, а схватки прошли. Думала, рожу и вовсе не почую, да хрен. Пацан, видать, выпил и окосел, теперь спит. Не торопится вылезать на свет. Но как проснется, опохмелку потребует. А как я ему туда подам? — указала на живот.
— Да очень просто. Ляжь на койку и меж ног все поставь, он на приманку сам выскочит что пуля! — сморщилась Лелька от резкой боли.
— Слушай, а ты вообще с кем живешь? Мужика имеешь иль нагуляла себе?
— Был любимый. Всего один раз мы с ним побаловались. И подхватила. Написала ему в армию, а от него ни слова. Куда теперь денусь с ребенком — ума не приложу.
— Нашла о чем горевать! Да я тебе помогу толкнуть его иностранцам за большие бабки.
— Мне уже предложили отдать его медсестре.
— На халяву? Не дури! Не давай себя надуть. Ты его выносила, теперь рожаешь, а ей готовый дарма обломится? Ну уж хрен в жопу!
Достала из кармана халата сотовый телефон, попросила позвать «мамашку», заговорила с ней о Лельке.
— Ну, понятное дело, пусть сначала родит! Но телка классная, может, я ее к нам сфалую. Через месяц в себя придет и такой клубничкой станет! Все городские хахали ее клиентами будут!.. Порядок! Просирайся! Считай, пристроили твоего сопляка! — сообщила Тонька.
Лелька мучилась до ночи. И лишь к утру родила мальчишку. Кудрявый, синеглазый, он был точь-в-точь похож на Сережку. Тонька родила через сутки. Они снова оказались в одной палате. Через три дня они получили записку от бандерши. Та сообщила, что имеются покупатели на обоих детей.
— По три тысячи баксов получите, — обрадовала девок, уже успевших сдружиться.
Тонька рассказала Лельке о притоне, его правилах и требованиях, плюсах и минусах.
— Знаешь, я до этого на стройке вкалывала штукатуром-маляром. Бывало, прихожу домой, все рыло и голова в растворе, руки и ноги в краске, а транда с жопой в поту. Пока отмоюсь, уже не до жратвы. Даже во сне снилось, что я белю, крашу или штукатурю чьи-то квартиры. А сама с мамкой так и жила в старой конуре. Она б и завалила, но Бог увидел и пощадил, вызволил. Я ж в притон тоже не сама пришла. Привела Софья, я с ней в поликлинике познакомилась. Попросила помочь ей убраться в доме. За оплату, конечно. Я согласилась и пришла. В ту ночь получила три своих месячных оклада. А за полгода скопили на хороший дом, купили его, мамка и теперь там живет. Все удобства имеются, даже отопление газовое. А чем ты хуже или дурнее? Давай к нам. Работа непыльная, но прибыльная. Мозоли только на транде, да и то поначалу случаются. Ни о чем голова не будет болеть. От жратвы до нарядов всем обеспечат. И на заработки жаловаться грех, — уговаривала Антонина.
— Как-то стыдно в притон, — поежилась Лелька.
— Ну и дремучая ты. А как хотела сама? Выйти замуж? Твой благоверный через год-другой стал бы бегать по бабам, тебя колотить, коль ругаться начнешь. Троих сопляков нарожала б и сидела молча! А он еще и попрекал бы, что до свадьбы отдалась. Так в сорок лет старухой сделал бы! Ну на хрен эту долю! Я не хочу обабиться раньше времени! И тебе не желаю!
— А я, когда увидела тебя, подумала, что замужем, — вспомнила Лелька.
— Зачем? Я ж тебе ничего плохого не сделала! За что проклинаешь? Да я скорее лапы на себя наложу, чем вот так подставлюсь. Я ненавижу козлов! И не могу с одним и тем же. Меняю их постоянно, чтоб не залететь. А тут этот Володька, чтоб у него хер отвалился, три ночи подряд приползал. Все звал в жены, уговаривал уйти к нему навсегда. Я гнала его. Он угощал и заделал мне козью морду, как обещал. Ну и падла!
— А мать знает, где ты? О притоне говорила ей? — спросила Тоньку Леля.
— Она давно поняла. И что с того? Сама посуди — путанок все хотят, а штукатуров-маляров — никто. Бывало, иду с работы, от меня как от чумной все отскакивают. Носы затыкают, сторонятся, чтоб не испачкала. Что я видела тогда от жизни? Да ничего. Уставала до того, что забывала, кто я есть и зачем на свете живу. Никаких желаний не имелось, все сдыхало от усталости. Так я пять лет потеряла. А что взамен получила? А ни хрена, — махнула рукой и вздохнула тяжко.
— А ты Вовку любишь? — спросила Лелька.
— Когда выйду отсюда, вломлю ему за сопляка, столько боли натерпелась.
— А чего аборт не сделала?
— Во прикольная! Да я даже не знала, что зацепила. Когда хватилась, поздно стало. На пятый месяц перевалило. Ну да пришлось мне веселухи свернуть. Благо «мамашка» успокоила, мол, не дарма отдадим, баксы поимеем. Я будущих родителей уже знаю. Заранее виделись. А и твой в обиде не останется.
— Меня вчера ночью медсестра все уговаривала отдать ей сына. Говорила, что он в хорошие руки и условия попадет, — призналась Лелька.
— А ты что?
— Отказала ей. Ответила, что сама растить буду.
— Послала б дуру! Ишь чего придумала! Иль в твоем кармане баксы станут лишними?
— Нет, конечно.
— «Мамашка» очень хочет тебя увидеть поскорее. Она всю жизнь в блядях проканала. Сколько хахалей имела! Говорила, что из хренов дом могла бы построить. Но купила квартиру и живет одна. Мужика не хочет. Смолоду перебор был, а теперь от них изжога. Духу не переносит. А толк в них знает и помнит. Ты к ее советам прислушивайся, она впустую не тарахтит.
— Скажи, сколько ты получаешь в своем бардаке за месяц? — спросила Лелька.
— Раньше по пять штук баксов, теперь по четыре. Но я и старше тебя на сколько. Ты долго станешь сливки снимать. Зашибешь на квартиру и колеса, прибарахлишься, заведешь свой счет. Когда смыливаться начнешь, слиняешь в содержанки. И тоже неплохо, не надорвешься. Утрешь нос своему Сереге. Что ты с ним увидела б? Я уже говорила. А у нас расцветешь розой! Не зная хлопот, в радости дышать станешь…
А через пару дней за девками приехала сама Софья на сверкающем «мерседесе». Она передала одежду для Антонины и Лельки.
— Вот это да! Век таких вещей не держала в руках, а носить и подавно не доводилось! — восхищалась Лелька тонкой кружевной комбинацией, модным итальянским костюмом, кожаными сапогами до самых колен, дубленкой и шапкой. Тонька оделась молча. Она давно привыкла к дорогим вещам. Когда они вышли в коридор, няньки принесли малышей. Их пеленали в ослепительно белые пеленки, закутывали в дорогие одеяла и, показав матерям, передали в руки двоим выхоленным парням, приехавшим с бандершей. Те мигом унесли детей в машину, а вернувшись за девками, подарили врачу и медсестрам по громадной коробке конфет, шампанское и цветы. Поблагодарив, как истинные джентльмены, взяли девок под руки и повели к машине.
Весь медперсонал вышел проводить девок.
— Ну вот, а их шлюхами обзывали. Посмотрите, какие прекрасные у них мужья! А мать! Обеих невесток расцеловала как своих дочек… И как язык поворачивается у людей осквернить даже такое! — сморщился врач досадливо.
И только Антонина хихикнула, оглядев провожающих. Она поняла, что снова вышибалы прекрасно справились с ролью мужей на час и пустили пыль в глаза толпе. Софья никогда не скупилась на эффекты.
Машина, миновав центр города, свернула в тихий переулок и въехала во двор внушительного особняка. Следом за ней закрылись массивные высокие ворота. Девки вошли в особняк. Софья завела к себе обеих, поговорила, предупредила, что сегодня они отдыхают, а завтра начнут работать. Вечером отдала деньги за детей, как и договаривались. И запретила спрашивать о них. Переодетые, сытые, Лелька с Тонькой беззаботно отдыхали. Им хотелось скорее забыть роддом и причину их пребывания там. В кармане шуршали деньги. Лелька никогда не видела такой суммы и теперь радовалась шальному счастью.
«Вот бы увидели меня в машине мать с отцом и еще тот Серега со своей чувырлой. Думали, будто я без них пропаду, сдохну, влезу в петлю, а не получилось! Жива я! Всем вам назло! И деньги имею! Вы столько в глаза не видели! А то подумаешь, гнали из своих конур! В сравнении с вами в замке живу, одета по-королевски! Увидите — лопнете от зависти», — думала Лелька.
Вскоре к ней пришла бандерша, решив подготовить девку к завтрашнему дню. Лелька ей понравилась. Роды почти не отразились на ней. Наивная простушка верила в каждое слово и была не избалованной. Выглядела она свежо, и конечно, у нее не будет недостатка в клиентах, поняла «мамашка».
До ночи говорила она с Лелькой. Та все поняла. А уже на следующий день к ней пришел первый клиент.
Он заказал угощение в комнату. Увидев Лельку, забыл обо всем на свете. Мигом сорвал с нее тряпки и не отпустил ни на минуту до самого утра. Он заласкал ее. И девка, не знавшая такого урагана, долго не могла прийти в себя.
«Вот это мужик! Ну и силен! Куда до него Сергею? Он жалкий цыпленок, воробей в сравнении с этим, — думала Лелька. — Ты мне не ответил на письмо? Да я сама теперь тебя знать не захочу. Негодяй, подлец, кобель! Да ты век мужиком не станешь, слабак! Вот то ли дело этот! — нащупала в кармане хрустящие бумажки. Достала их. — Триста долларов! И это за ночь! Помимо того, что заплатил Софье! Почаще бы он приходил», — подумала Лелька и в ту же минуту увидела в дверях стриженного наголо парня. В темных очках, в куртке, он внимательно разглядывал ее:
— Ну что, киса, покувыркаемся малость? Как ты? Хочешь меня, такого красавца?
Лелька отвернулась, ничего не ответила.
— Слышь, телка, я с тобой ботаю! Иль не разглядела? — подошел вплотную. От него пахнуло жвачкой. Ухватив Лельку за грудь, резко повернул к себе. — Увидела, чмо? Ну то-то!
Швырнул в постель и, задрав ей одежду на лицо, залез на девку, даже не разувшись. Насиловал долго. А когда встал с нее, сказал, тяжело роняя слова:
— Говно, а не метелка! Льдина! Побывал в тебе, словно в ледяной проруби пробарахтался. Кому ты нужна такая? — Дал пощечину и, застегнув штаны, вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.
Лелька заревела от обиды, а вскоре к ней пришла Софья. Бандерша была рассержена:
— Ты как себя ведешь? Ковыряться, выбирать клиентов вздумала? Не забывайся, не на дискотеке находишься. Тут не ты музыку заказываешь, а те, кто платит. Коль выбрали тебя, ублажай, а не выдрыгивайся. На твое место имеются желающие. Они любого обласкают. Видно, мало тебя жареный петух в задницу клевал. Не ценишь того, что получила!
— Он в кроссовках в постель влез…
— Тебе не стирать! Сменят белье. А вот клиента потеряли. Его уже не вернешь. Чтоб больше такого не повторялось! Поняла меня?
— Да, конечно! Я постараюсь, — пообещала девка.
Вскоре ей перестелили постель, убрали в комнате. Лелька приняла душ и, едва вошла к себе, увидела невысокого плотного человека, потерянно сидевшего у стола.
— Дядька, ты чего, небось заблудился иль уснул?
— Не-е, ни в одном глазу! Тебя жду, чертовку! Давай развлекай меня!
— А как?
— Сбацай на столе «Камаринскую»!
— Зачем?
— Так хочу!
— А кто играть будет?
— Сама! Давай снимай балахон! — требовал клиент и, увидев голую девку на столе, требовал: — Шустри живей, телушка!
Через час Лелька чуть не свалилась со стола, загонял клиент. Потискав ее недолго, он ушел довольный, хохочущий, но ничего не оставил в Лелькином кармане. Девка едва успела привести себя в порядок и поесть. Мужики сменяли один другого. Некоторые клали деньги на стол, другие под подушку. Иные пихали под сиську. Лелька не удивлялась ничему. За месяц привыкла к притону, девкам, сдружилась с ними и вовсе забыла о родителях и Сергее. И лишь когда наступили критические дни, решила навестить бабку.
Она подъехала к дому на такси и попросила водителя просигналить трижды. На гудок выскочил отец. Увидев разнаряженую, нагруженную сумками дочь, отвесил челюсть до неприличия. Глаза, казалось, вот-вот вывалятся из орбит. Язык онемел. Ни одного слова не мог сказать.
Да и о чем говорить — он был уверен, что Лелька мертва, лежит где-нибудь на дне реки иль болтается в петле на чьем-то чердаке.
А она собственной персоной заявилась. В пушистой дорогой шубе, в норковой шапке, в высоких кожаных сапогах, при перчатках, да еще гора сумок — значит, и ему что-то перепадет. Но где взяла? — думал обескураженно.
— Ну, чё раскорячился? Иль столбняк пришиб? Иди помоги мне харчи в дом занести! Они для вас куплены! Шевелись! — торопила дочь.
Так пренебрежительно она еще никогда не говорила, и человек понял по-своему: «Знать, повезло дочке выйти замуж удачно, за какого-то богатея. Сам даже познакомиться не захотел, побрезговал. Ну и хрен с ним, мы не гордые, главное, чтоб дочь с ребенком не обижал». Заспешил навстречу Лельке, та уже несла две тяжеленные сумки в дом. Оставшиеся отец подхватил, с сумками еле в дом протиснулся.
Мать домывала полы в прихожей, бабка у печки возилась со стряпней. Обе остолбенели. Мать выронила тряпку. Бабка спешно вытирала руки о фартук.
— Лелька! Живая! Навовсе всамделишная! А то тут по тебе поминки справить хотели эти злыдни! Думали, загинула вконец бедолага! Ан Бог уберег от погибели нашу кровинку! — голосила бабка, выдав обоих родителей.
Лелька расцеловала бабку в морщинистые щеки, обняла дрожащие плечи. С матерью поздоровалась едва приметным кивком. Та хотела подойти к дочке, но раздумала, взялась за полы, а Лелька, сняв шубу, сапоги, стала разгружать сумки.
— Баб, вот этот сыр тебе. Он мягкий и очень вкусный. Никому его не давай. Вот ветчина индюшиная — тоже к завтраку хороша. Это масло вологодское — не экономь, еще привезу. Там карбонат, это шейка свиная, да, тут красная рыба — ешь на здоровье. А эти и на селедке обойдутся! Вот тебе чай цейлонский, мед туркменский. Здесь конфитюр малиновый и земляничный. Это полуфабрикат торта, на пачках написано, как готовить, мороки никакой, а вкусно! Нет, здесь конфеты и готовый торт, там мясо, гречка, то, что ты любишь. А вот тебе кофта и тапки, платок, носи, не береги на смерть.
Бабка растерянно смотрела на мать и отца. Лелька приметила:
— Они меня поминали! А с покойника что взять? Ждать нечего! Да и у меня в душе к ним все умерло. Уже не оживет. Они за копейку друг друга удавят…
— Вон отсюда! — выпрямилась мать.
— Я не к тебе пришла — к бабке, так что не фантазируй много! — осекла дочь.
— А ребенок как? — вспомнила бабка.
— Он в порядке, хорошо растет.
— Мальчик иль девочка?
— Пацан!
— Как назвала?
Лелька смутилась, не ждала такого вопроса, потому ответила первое, что стукнуло в голову:
— Сережка он, Сергей Сергеевич…
— А и не пизди! Без согласия отца не дадут отчества. Коль нет его, с одним именем будет жить, — встряла мать.
— Так в ваше время было, теперь иначе. Сергеев по свету хватает.
— Сколько ему теперь?
— Когда родила?
— С каким весом?
— На кого похож? — посыпались вопросы.
Лелька отвечала не спеша.
— А где живете? С кем он остался?
— Устроились классно, к хорошим людям. Меня взяли в домработницы прямо с роддома. Жалеют нас там и любят, — врала Лелька.
— Хозяйка у тебя молодая? — спросил отец.
— «Мамашка»? Ей уже порядочно. Пожилая.
— Ты ее матерью зовешь? — удивилась бабка.
— Так все зовут Софью. Она главная в доме. Там она командует каждым.
— И ребенком? Он с кем остался?
— С девками, — стала путаться Лелька
— С какими?
— Ну, есть у нее уборщицы, повара, прачки, вышибалы…
— А сама она кто?
— Частный предприниматель. Да и какое вам дело до нее? Меня не интересует, кем она работает. Лишь бы я получала.
— Кем же ты, если, кроме тебя, уборщицы и повара имеются?
— У нее никто без дела не сидит. Все вкалываем.
— А тебя на сколько отпустили?
— На все критические дни.
— Как? Почему? Ты что, не кормишь Сергея грудью?
— С чего взяли? Кормлю.
— А откуда взялись критические дни? И как можешь, кормя ребенка, уходить от него надолго? Иль не раздувает молоком твои сиськи? Что-то врешь ты, девка, — прищурилась мать.
— И чего ты прицепилась ко мне? Когда я ходила беременной, со свету сживали, проклинали, попрекали всяким куском хлеба, смерти нам обоим желали, теперь в родительницы лезешь. Я ли тебя не знаю, какая ты есть на самом деле?
— Чего в пузырь с соплями лезешь? Иль думаешь, что я позволю с матерью так говорить? Живо за жопу и на улицу выкину! Коль с тобой говорят, отвечай по-человечьи! — громыхнул громом голос отца. — Никто здесь твое сучье не забыл и не простил! А то ишь хвост подняла, ссыкуха! — грохнул по столу кулаком.
Мать, почуяв поддержку, и вовсе выпрямилась. Но они не знали главного — их девчонка сумела прижиться в притоне и научилась стоять за себя сама. Она резко изменилась и тоже умела бросаться в атаку и одерживать верх.
— Мы до сих пор глаза на соседей не поднимаем. Все в лицо смеются из-за тебя. Обзывают грязно. Никогда не думали, что до такого позора доживем, — говорила мать.
— Это ты о ком? О Стешке? Так у нее обе телки не только ковырялись — по нескольку абортов сделали, — а и в венеричке канали с триппером. У Козыревых все трое «на игле» сидят. У Торшиных — сплошные алкаши, у Чурсиных две метелки — онанистки, их от пацанов до стариков весь город поимел. Кто еще? Мать Сергея? Так эта старая жаба молчала б в тряпку. Ей по молодости заделали пацана с похмелья, а потом нюхать отказались. В ее сторону даже дворняга не поссыт, последний бомж не оглянется. Никто из ваших соседей доброго слова не стоит. Мне теперь стыдно здороваться с ними, а ты на них ссылаешься. Давно ль сама осуждала всех за пьянь и блядство? А я об них ноги не оботру! А в эту старую Серегину мамашу и высморкаться побрезгую! Кем меня стыдите? Помойкой! На наших соседей даже бомжи не оглядываются! Куда им кого-то судить? Пусть свое говно почистят вначале. А и вы родители сраные! За целый месяц не удосужились поинтересоваться мной, только помянуть горазды, лишь бы повод нашелся! Где ж ваше человечье? Теперь о внуке спрашиваете, будто поверю, что беспокоитесь о нем. Неродившегося проклинали вместе со мной. Чужие люди оказались сердечнее и добрее!
— Мы спрашивали о тебе всюду — в больницах, милициях, родильном доме. Нам в последнем ответили, что родила и две недели назад выписалась, тебя забрали из роддома муж и свекровь. Мы к Серегиной матери пошли. Та ни слухом ни духом о вас. Вылупилась от удивления. Мы и вовсе ничего не могли понять — какой муж, откуда свекровь? Но нам весь роддом поклялся в сказанном, — говорил отец.
— Ты и вправду вышла замуж? — спросила мать.
— Правда! Отстань! Только вас в моей новой семье видеть не хотят. Узнали всю правду, как со мной обошлись, назвали ублюдками и сволочами, запретили даже вспоминать о вас. Приехала крадучись к бабке. Потому ко мне ни шаг! И не ищите! Когда сыщу время, сама приеду!
— Лелька, ну а позвонить мы можем тебе? — опомнилась мать.
— Не стоит. Сама позвоню, когда мои куда-нибудь отлучатся, как сегодня.
— А мужа как зовут? — спросила мать.
— Тебе до того какое дело? — огрызнулась Лелька.
— А живешь где? — посуровел отец.
— Адрес не дам. Он не для вас. Не хотят мои видеть…
— Интересно, они знать нас не желают, а где ты взяла деньги на продукты? Здесь не на сотни, тысячи две потратила! — оглядел отец гору харчей и спросил: — Украла?
— Нет! Я поначалу была домработницей. Мне заплатили. Потом на мои мелкие расходы давали. Скопила я и приехала, — врала Лелька. И, вконец запутавшись, поспешила уйти. Врать она не умела, только училась, и получалось у нее с этим плохо. Обязательно попадалась на брехне.
— Так ты не забывай нас, наведывай! Мы хоть плохие, но свои, — беспомощно вспомнил отец. А бабка, прижавшись к внучке, попросила шепотом:
— Береги себя, Лелька! И не забывай нас…
Прошел год. Девка стала королевой притона. Попасть к ней на ночь было непросто. Ее предпочитали всем другим самые богатые и щедрые клиенты. Ее осыпали деньгами и подарками, никто в притоне не смел сказать ей слова поперек. Бандерша не осмеливалась поучать, во всем соглашалась и хвалила Лельку. Та и впрямь розой цвела. Она знала себе цену и, понимая, что может случиться в будущем, откладывала деньги на книжку всякий раз, никогда не оставляла приработок в борделе даже на одну ночь. Ей в сравнении с другими путанами везло. Судьба щадила девку. И лишь во снах, кротких и потных, она видела Сережку и продолжала его любить, как когда-то. Он снова был самым лучшим и нежным, желанным и до боли любимым. Она во сне целовала его. О! Как похожи были его глаза на сыновьи!
— Где вы? Где я? — вскакивала ошалело и залившись слезами, роняла голову на подушку.
«Вернуть бы хоть миг из прошлого, когда все было чистым и Сережку любила без денег, — думала Лелька. — А сынок уже, наверное, своими ножками ходит. Эх, дура! Ну а куда я делась бы с ним? Никому не нужны! Выходит, и у него моя доля — чужие родней родных. Что толку душу рвать? Он давно живет за границей, и мы никогда уже не увидимся… Да и что он увидел бы со мной? Пьянки и хахалей? В радость ли такое ему? Небось сама росла нормально, ничего грязного не знала. Ну а что теперь стала б делать? Жизнь дала трещину. Если не притон, куда делась бы? Головой под машину! И сама сдохла б, и ребенка не стало. Хоть кому-то нынче радостью растет. Но как охота глянуть на него хоть одним глазом. Наверное, что-то уже лопочет, чужую тетку мамой зовет и никогда не узнает правду. Кто ему скажет?» — вздыхает девка и, вспомнив о Сережке, материт парня по-черному, упрекает за сына, за свою изувеченную судьбу. Успокаивается, лишь когда в дверях появился очередной клиент.
Сколько их перебывало в этой комнате, Лелька давно сбилась со счета. Ни к кому ее не потянуло. Поняла все по-своему. Она не верила никому. И хотя хахали в порыве страсти клялись ей в любви, Лелька криво усмехалась, вспоминая давнее объяснение Сергея. Оно было первым, она поверила. Теперь — ни за что!
«Все вы кобели и козлы! Приспичило, вот и несете дурь! То для вас любовь? Лишь бы своего добиться и ублажить похоть. Что будет дальше — плевать! А и мне на всех…»
— Давай шевелись, иль уснула? — щипал за задницу и бока очередной хахаль. Он измотал девку до утра, пользовал ее под музыку, исщипал грудь, живот и задницу. От того получал наслаждение. Худой и заросший до бровей, весь серый, морщинистый, он измучил Лельку до изнеможения. Уходя, мужик пообещал вернуться вечером, и девка в ужасе закрыла лицо одеялом, застонала от неприязни. Тот понял иначе. И вечером впрямь заявился. Его первого обокрала Лелька; как только он задремал под утро, обшарила все карманы и вытащила пятьсот долларов. Две тысячи баксов оставила. Клиент перед уходом пересчитал. Косо глянул на Лельку, вмазал пощечину:
— Верни, стерва! Я за тебя бандерше сполна отдал!
— Тянул не ее, а меня! За свое взяла! Пошел вон, покуда не выдернула ноги вместе с мудями! Ишь прыткий! На халяву к жене подваливай! А будешь выступать, живо вышибал позову. Ничему не порадуешься. Забудешь дорогу в притон. Жаль, что не все у тебя выгребла! — И вернула пощечину.
— Сучка грязная!
— Чего? А ну повтори! — поддела в пах коленом. И в ту же секунду открыла дверь. Гость вылетел в коридор с воем, а Лелька закрыла двери. В тот день она отдала бандерше двести баксов из украденных.
Девка за прошедший год не только скопила хорошую сумму, но и прекрасно оделась.
Иногда в критические дни она выходила в город погулять. Средь горожан, как заметила, у нее появилось много знакомых. Одни отворачивались, чтоб не заподозрила жена знакомства с путанкой, другие, наоборот, приглашали прокатиться в машине на дачу. Лелька отказывалась. Она решила заглянуть в магазины, подобрать себе модные туфли, костюм или платье, заодно в ювелирный заскочить, поглазеть на новинки. Едва ступила к двери, ее схватили за локоть. Лелька оглянулась. Отец… Он держал руку мертвой хваткой. Лицо бледное, перекошенное. Глаза из синих стали серыми. Лелька знала, таким он бывает в бешенстве, и ей захотелось поскорее вырваться, убежать, спрятаться от этого человека куда угодно. Попыталась выдернуть руку, но куда там. Пальцы отца вцепились наручниками.
— Куда рвешься? А ну пошли со мной! Поговорить нужно! — дернул дочь к себе. Та не удержалась, упала. Из ювелирного магазина вышел дежурный.
— Эй ты! Чего к девушке пристаешь? — зло глянул на отца.
— Она моя дочь! И не твое дело, как с ней обращаюсь! — ответил хмуро.
— Дома разборки устраивайте, а не в общественном месте, не то заберу в отдел, там научат деревенщину, как себя в городе вести надо.
— Уж не ты ль в учителя рвешься? — глянул презрительно на дежурного. Тот вытащил телефон, чтобы вызвать машину. Девка растерялась, стала просить за родителя. Сержант уже решил отпустить его, но отец заметил едко:
— И ты на сучью транду клюнул! Ночью к этой потаскухе пойдешь иль теперь за угол уволокешь и отдерешь? Ей не внове. Она уломается, проститутка проклятая! — Дал Лельке такую затрещину, что она отлетела под ноги прохожих.
Пока она встала, отряхнулась, отец уже стоял в наручниках, материл всех подряд. Лелька хотела уйти подальше от этого базара, но милиционер не отпустил, попросил подождать машину. Та и впрямь скоро приехала.
Девка узнала в прибывших своих клиентов, но не подала виду, что знакома с ними. Тому учила бандерша. К тому же милицию в притоне обслуживали вне очереди и бесплатно.
Дежурный милиции рассказал о случившемся. Приехавшие оперативники затолкали отца в машину, закрыли, а Лельку к себе в кабину увели.
— Не трясись! Ну поговорим с ним, предупредим, чтоб не доставал тебя, и отпустим! — пообещали Лельке. А утром позвонили и предложили девке забрать труп отца домой.
Она не поверила в услышанное, спросила:
— Труп? Вы шутите! Вчера увезли живым от магазина! Его убили у вас?
— Что несешь, дура? Он скончался по пути к нам, в машине! — ответили грубо.
— А почему позвонили только теперь? — спросила Лелька. Но ей не ответили, бросили трубку на рычаг.
Девка позвонила домой. Нарвалась на мать. Та еще ничего не знала о смерти мужа. И она, опередив дочь, сказала:
— Тебя отец ищет в городе. Ему мужики сказали, что в притоне ты живешь. Он пошел разузнать. Если так, своими руками порвет. Уж один раз оплачем.
— Сначала его забери из милиции. Труп. Поняла? А то понравилось вам других поминать. Себя оплачьте для начала, до меня еще не дошла очередь. Его урывай. Бери машину и кати в горотдел.
На следующий день мать сама ворвалась в притон. Сыскав Лельку, вцепилась ей в волосы, заорала зверино:
— Это ты, блядища, отца убила, из-за тебя умер! Менты размазали! Весь в синяках лежит в морге! Чтоб ты сдохла, змея!
— Отцепись! — отталкивала от себя мать, но та смотрела на дочь, обезумев от горя. До ее сознания не доходили слова. Бабу едва оторвали вышибалы и выставили на улицу. Она колотилась в ворота, пока ее не забрали в психушку. Лелька, несмотря на позднее время, поехала к бабке, жаль было старую. Решила исподволь подготовить к случившемуся.
Бабка не спала. Она стояла на коленях перед иконой Спасителя и молилась ему, чтоб оградил семью от горестей, вернул всех к согласию, к своему очагу, с любовью и терпением.
— Выведи, Господи, нашу маленькую из места грязного, убереги от распутства и греха. Не дай погибнуть в позоре… — Оглянулась, приметила Лельку и, поклонившись образу, встала с колен. — Своих видела? Тебя искать ушли. Оба…
— Бабулька! Милая моя! Они меня хотели убить, — заплакала Лелька.
— Да Бог с тобой! Что несешь, одумайся! Ведь ты им родная, кровная! Как можно?
— Бабуль, не брешу. Сами они в том сознались. Отец возле магазина чуть не убил. Чужие люди вступились и отняли меня у него…
— Леля, малышка моя, довели его, наплели — вроде ты в бардаке нынче прижилась и ублажаешь всех подряд за деньги. Ну а ему как стерпеть? Вот и пошел убедиться, правду ли говорят или обоврали без вины. Скажи мне, верно те слухи пустили или с зависти позорют? — затаила дыхание.
— Баб, когда беременную меня выгнали из дома, без сменки и копейки, что оставалось? Только наложить на себя руки, а значит — убить сына! Мне некуда было идти, кроме как на погибель. Вы все о том знали, а потому поминали.
Выжить не было шансов, никто даже не пытался вернуть, удержать — наоборот, подталкивали. Разве не так?
— Твоя правда, — согласилась бабка.
— Вот только Богу это стало не по душе, и я уцелела.
И рассказала бабке всю правду о ребенке и о себе.
— Таких, как я, много, полный притон, а сколько на улице промышляют блядством — не счесть. Даже замужние этим подрабатывают. Всем хочется выжить. Уж поверь, ребенок там будет жить хорошо. Да, с чужими бабой и мужиком. Но он будет жить, не зная, что они ему чужие! А разве лучше, когда родные дед с бабкой прокляли его неродившегося? Иль меньший грех — пихнуть в петлю нас обоих? В чем я виновата? В том, что полюбила и поверила? Тогда я не была потаскухой! Одного знала, ему отдалась девчонкой! Кто гарантирован от такого? За что возненавидели? Ведь ребенок не только Сережкин, а и мой! Теперь его нет у нас! И снова плохо, потому что сучкой стала. Им лучше было бы похоронить меня? Ну и это от Господа! Ему решать, кому сколько жить!
— Твоя правда! — прижалась бабка к плечу.
— Вот так и получилось, что судьба всех на свое место поставила.
Рассказала, что случилось с отцом и матерью.
Бабка плакала.
— Давай помолимся за них, — предложила Лельке тихо, добавив: — Мертвого и больную прощать надо…
…Горели две свечи. Женщины молились долго, не вставая с колен. Лишь на рассвете девка помогла бабке подняться и сказала, что похороны отца она берет на себя. Так и сделала. Чтоб лишний раз не расстраивать бабку, домой покойного не привезли, хоронили прямо из морга.
Мать в этом не участвовала. Врачи психиатрической больницы сказали, что ее состояние крайне тяжелое.
Лелька теперь каждый месяц навещала бабку. Случившееся в семье не прошло бесследно для обеих. Всего за месяц девка заметно постарела. Густые волосы засверкали сединой, а вокруг глаз и губ пролегли морщины. Оборвался звонкий смех. Голос стал грубым, хриплым. Лелька уже не напевала беззаботные песни, как раньше, не порхала по комнате и стала курить уже не в шутку.
Раньше она выпивала, но не напивалась до беспамятства. Еще недавно уважала кагор и шампанское. А потом до утра резвилась с клиентами. Тут же она стала пить все подряд, даже водку. И, свалившись под стол, не только обслужить хахаля, не могла дойти до койки. Тогда ее вызвала для разговора Софья:
— Послушай, милашка, сколько будут продолжаться твои запои? Ты здесь для чего? Или мозги посеяла? Думаешь, бесконечно стану ждать, пока совесть сыщешь? Или сразу указать на двери? Только помни, они для тебя уже никогда не откроются! Посмотри на себя, как ты опустилась! Старше меня выглядишь. Страшна, будто двадцать лет замужем прожила. На тебя теперь нет желающих. Все клиенты отказались. Что делать будем? — спросила вприщур.
Лелька сидела, опустив голову.
— Домой хочешь? Держать не стану. Но как ты жить будешь, подумала?
— Все, завязываю! — выдохнула тяжко.
— С чем? — усмехалась бандерша.
— С хандрой!
— Это обещание с похмелья?
Нет! Я знаю что говорю! — Встала резко и пошла в смою комнату. Там долго плескалась в ванне, потом сделала маску на лицо, после пошла к парикмахеру, косметологу, маникюрше. Вернулась яркой, посвежевшей, улыбающейся.
В тот вечер она вернула пятерых хахалей.
Пить Лелька отказалась. Никому не удалось уговорить девку даже на глоток шампанского. Путаны притона были уверены, что больше двух-трех дней девка не продержится и напьется. Но напрасно считали безвольной. Она держалась.
К концу месяца вернула себе всех клиентов и даже новых прихватила, молодых, безусых. Они были нежными, пылкими, смотрели на Лельку восторженными, влюбленными глазами. И девка вспоминала Сергея: «Когда-то и он клялся в любви. Называл единственной, судьбой, чайкой и розой, душой и мечтой. Только куда все это делось? Обманул подлец! И эти не лучше, такие же козлы! Но меня им не провести, я уже совсем иная. Куда уж зажечь, согреть не смогут».
Лелька улыбалась, но ее сердце оставалось холодным.
— Леля! Я люблю тебя! — шептал ей на ухо недавний солдат.
— Успокойся. Зачем слова? Докажи свое на деле, здесь, в постели, но сначала оплати.
— Пошли в парк!
— Э-э нет! На халяву не пройдет! Я не из тех, кто на улице промышляет.
Лельку поначалу обманули таким путем. Пригласили в ресторан, а сами завели в кусты. Рассчитавшись за одного, втроем ее тискали до утра. А когда натешились, еще и посмеялись:
— Нашими заработками твою транду не ублажить. Пусть успокоится тем, что дали, пусть всем будет хорошо! — И ушли без оглядки.
А вот такой же, как этот, стриженый мальчишка целый час уговаривал Лельку к себе в гости. Ей очень не хотелось, но парнишка ноги целовал:
— Подари мне вечер! Я на Диксоне служил! Все два года не видел женщин! А такую красивую, как ты, вообще впервые в жизни встретил.
И поддалась на уговоры. Парень привез ее к себе, а там целая кодла ждала их. Пятнадцать человек. Все после службы. На Лельку звериной стаей набросились, каждый под себя тянул. До утра не только перекурить, глотка воды не дали. Девка запросила пощады, но не услышали. Лишь утром выволокли на порог и оставили под забором одну, ни копейки не заплатив. Правда, потом из хозяина дома все выбила «крыша», с лихвой содрала за Лельку, но та больше не ходила на сторону одна.
Случалось ей выезжать по вызову, но и тогда она заявлялась к клиенту с сутенером.
— Лель! Выходи за меня замуж. Я прощу тебе все.
— Это ты тут пищишь? Ах ты, жопошный чирей! Простить меня вздумал! Чем же провинилась перед тобой? Тем, что жениться согласился? Мать твою хером били. Глянь, что у тебя меж ног — стручок гороховый и тот больше! Я ж во всей красе как разверну, как покажу свою звезду, ты тут не только облысеешь на все места, а сдохнешь в один миг. Я ж тебя в звезду запихну, заверну, и родная мамка не сыщет, куда подевался! А еще в мужики эдакая гнида навострилась! — смеялась девка озорно.
— Ты еще со мной не была, зачем зазнаешься? Знаешь, маленькое дерево всегда в сук растет.
А ну покажь свою медаль, есть ли чем хвалиться? — Подскочила к парню, вытряхнула из брюк и расхохоталась еще громче: — Дурачок! Тебе к бабе подходить совсем ни к чему! Беги отсюда, не то уши надеру!
Дай мне возбудиться! Тогда увидишь его!
— Пока у тебя вырастет твой иго-го, я уже старой стану! — Выдавила назойливого парня в дверь и увидела, как в двери Тоньки шмыгнула знакомая фигура.
«Неужели он? Но ведь не прошло еще три года. Хотя как по? Конечно, четвертый пошел. Ох и быстро летит время! Неужели он? И вдруг в притон? Хотя чему удивляюсь, все одинаковы. И Серега не лучше, много хуже других. Вломить бы паскуде за все разом! Да только выследить его нужно. Жизнь поломал, а клялся, что дышать без меня не сможет. Если б не он, все сложилось бы иначе. Жив был бы отец, не болела б мать. А и я разве жила б в притоне? Он один во всем виноват!»
Не выдержав, пошла в комнату Антонины. Но нет, не Сергей пришел к ней, давний Тонькин приятель — Володь-ка. Лелька попросила сигарет, сказав, что свои некстати закончились и завтра она вернет должок.
«И чего он мне мерещиться стал в последнее время? То в магазине, на улице, в кафе, теперь уж в притоне. Либо скоро впрямь увидимся, или нет его в живых. Хотя с чего б ему? Этому все по хрену. Беззаботно живет, ни о чем не болит душа, если есть она у гада», — думала девка.
Лелька в то время стала чаще навещать бабку. Привозила ей вино. Та понемногу пристрастилась. Особо когда перед сменой погоды болела голова либо после баньки не забывала пропустить стаканчик. Зато и спала крепко, и боль отступала. А главное, на душе теплело, забывались горести. И старуха, разомлев, частенько пела:
Хороша я, хороша,
Да плохо я одета,
Никто замуж не берет Девушку за это…
— А что, Лелька, будь у нас скопления, не простиковала б ты средь блядва. Жила б в доме солнышком. Да не повезло. Мамка твоя хреновой хозяйкой была. Ни заработать, ни отложить не могла. Единым днем жила. Все у ней промеж пальцев протекало. Готовить не умела. От того мужик всегда голодал. Плохо стирала, не умела прибрать в доме. Таких даже Господь не терпит, не дает много детей. А и мужниной любови не знают. Разве только колотушек досыта познала. Ну и злая она была, хуже собаки.
— Бабуль, почему как о мертвой говоришь? — спросила девка.
— А она и померла на прошлой неделе. Мне позвонили. Я сказала им, что хоронить невестку мне не на что. Пускай как хотят ее закопают. Добавила, что не отдам за нее последние копейки, самой на хлеб оставить надо. С голоду сдыхать не хочу. Невестка тож не щедрой ко мне была. За все годы пряника не купила. От того и я не раскошелюсь. Ушла, и ладно. Жаль, что помянуть нечем, — рассмеялась бабка.
— А от чего умерла она, тебе сказали?
— Не. Хотя, может, и запамятовала! Ну да хрен с ней! И так понятно, от чего дурные помирают, коли даже умным мало места на земле и их смерть гребет. А у нас в семье токмо ты да я умные.
Придвинулась к Лельке вплотную и продолжила тихо:
— Ты думаешь, что бляди только теперь появились на свет, а раньше они не водились? Шалишь, сучки завсегда имелись, девчонка ты моя! Вот когда война началась, мне шестнадцать годочков минуло. Трое старших братов на ей погибли. А я со стариками в доме осталась. Куда деваться, кто-то должен помогать им. Так-то вот косим траву на лугу с отцом и дедом, для, коровы, глядь — по дороге мотоциклы, танки, машины рекой идут. Наши уже кинули город. В немцев стрелять стало некому. Мы к дороге подошли ближе, глядим, какие же они есть. Отец в руках бутыль молока держал, бабка принесла. Глядь, немец к нам идет. Молока попросил. А что, жаль его? Едино сдавать уже некуда. Он напился, достал из кармана деньги — ихние, отец отказался, тогда шоколад принес, большую и нитку, и мне отдал. Я спасибо сказала. Он по плечу погладил. Бабку в щеку поцеловал. Потом показал на семь вечера и объяснил на пальцах, что в это время за молоком придет, — рассмеялась бабка. И продолжила сквозь хохот: — Моя бабка жопу отставила, себя за сиськи дергает, на часы показывает, мол, в девять вечера корову доит. Немец понял кое-как, но на всяк случай отскочил от бабки, чтоб, изображая корову, еще чего-нибудь не утворила. Ну да обошлось. Когда домой вечером воротились, соседи прибежали, всякие новости принесли про немцев. Говорили, как тебя вытащили из подвала второго секретаря горкома партии. Гог от мобилизации спрятался вместе со своим инструктором. А секретарша ихняя плюнула в лицо им и немцу. Ее тут же застрелили. Прямо при всех. Тут же долговязый офицер подошел к Шуре. Ну, она в горкоме комсомола работала. Он предложил ей поцеловать ее в щеку. Она ему трах по морде! И тут же пулю схлопотала. Ведь у ней парализованная бабка осталась, но кого это чесало? Шурка сама о том должна была думать. Ее, такую сознательную, и хоронить нынче некому, сетовали соседи. А еще немцы повесили объявление, что станут брать наших горожан на работу…
— На какую? — перебила Лелька.
— Разную. И в сучки тоже! У них бардак был с размахом — в три этажа!
— А бляди чьи?
— Свои, из нашенских набрали. Никого силой не тянули, сами шли. И платили там неплохо, сами бабы хвалились. Никто не жаловался.
— Ты-то где работала?
— Так вот пришел в тот вечер немец за молоком и меня с собой зовет, к ихнему главному. А поняли так: он большие звезды на погонах показал, потом на меня, мол, убирать у него будешь, за это платить станут хорошо. Я и пошла.
Бабка поправила фартук и опять заговорила:
— Уж и не знаю, чем глянулась ихнему начальнику. Привели меня к нему, а он сидит за столом, такой толстый, и лопочет не по-нашему. Тут переводчик подоспел. Втолковал, что берут на работу к офицеру. Надо будет убирать в кабинете, топить печки, подать чай. За это станут давать продукты и деньги. Если очень постараюсь и мной будут довольны, моя семья заживет без нужды…
— А к тебе немцы приставали? — перебила девка.
— Ну а как же? Я ж хорошенькой была по молодости. Случалось, идет офицер мимо, а сам хвать за сиську. Я только и успевала взвизгнуть и отскочить, а он, стервец, хохочет во всю глотку. В другой раз за задницу ущипнет. Я молчу, боюсь, чтоб не стрельнули, как других. А как-то под Новый год убираю в кабинете, ну, все, что обычно, делаю, тут ихний начальник пришел, стоит, смотрит и вдруг шампанское предложил. Говорю ему, мол, не пью, он сует — пей! Пригубила, на стол поставила, а тот офицер смотрит и хохочет. Целоваться полез. Я вырвалась, заплакала, обидно стало. Он что-то лопотал, потом извинялся, это без переводчика поняла.
— Так и не отодрал он тебя? — встряла Лелька.
— Нет! Что ты!
— Ох и дремучая моя бабка! — вырвалось у девки невольное.
— Чего? Да у меня тогда свой парень имелся — твой дед! Его любила, зачем мне немец?
— Он заплатил бы! А дед только пузо мог набить. Настоящей любви не знает.
— Ты в ней что смыслишь? Вон я со своим сколько лет прожила, пи разу не поругались. Душа в душу жили.
Дед на войне был?
То как же? Само собой. А вот меня чуть в зону не упекли за то, что на немцев работала.
— Не только ты, полгорода на них пахало, даже в притопах!
— Во! И я о том напомнила. Пригрозила, что Сталину пожалуюсь. Ведь три моих брата погибли на войне. Я-то всего уборщицей, другие шлюхами стали при немцах, и им ничего. Ну, другого не накопали и отпустили.
— Баб, а как ты с дедом встретилась после войны?
— Oй, и не говори! Мы ж с ним до войны три зимы миловались. Целовались только ночью, чтоб никто не видел. Ну, на сенокосе, чего греха таить, тяпнет, случалось, за титьку, прижмется весь как есть, а потом отскочит ровно ошпаренный. Я тогда ничего не понимала — с чего это он огнем горит? А тут в саду яблони обкапывала. И не оглянулись на шаги. Он же, озорник, сзади подошел, как обхватил, ну всю как есть. Ни свету белого, ни люду не стыдясь. А через дне недели свадьбу справили.
— Хочешь сказать, будто он терпел те две недели? Ни за что не поверю!
— А я и не брешу! Где уж две недели. Он четыре с лишним года воевал. Совсем мужиком сделался. Голова и та поседела. Вечером того же дня привел меня к реке, на наше место, и давай меня целовать да кофтенку расстегивать, все сорвал. Уж как просила его не трогать меня, слушать не стал.
— Зато потом отвернулся и захрапел! — съязвила Лелька.
Не бреши! То о своем Сереге призналась. Твой дед
свиньей не был! Схватил меня на руки, и плачет, и хохочет.
«Девочка моя! Как трудно пришлось, а все же сберегла себя для меня! Значит, впрямь любила. И дождалась… Спасибо, родная!» — всплакнула бабка, вспомнив.
— Всем порочившим меня — пасти заткнул. И за много лет никогда не изменял.
— Откуда знаешь? Иль счетчик у него на яйцах был? Никогда в эти сказки не поверю, — фыркнула Лелька.
— Дурочка моя губошлепая! О чем споришь? Ты не жила с мужиком постоянно. Лишь наскоками. А станешь женой, совсем другой разговор. Насквозь его знать будешь, что он хочет, о чем думает. А уж верен тебе или нет, то, как дважды два, мигом и без мороки узнаешь.
— Я никогда не выйду замуж! — нахмурилась Лелька.
— Не зарекайся, никто свою судьбу наперед не знает. Только Господь! Что даст, то и будет.
— Бабуль, зачем упреки бардаком до конца жизни слышать? В притоне все мужики восторгаются мной, а этот колотить, ругать станет. На хрена такая доля?
— Мои подруги девками выходили. А едино были биты и руганы за никчемность. Тут не угадаешь, на кого нарвешься. Чаще случается, когда путевым говно попадается. И живут, терпят, куда деваться?
— А ты дедом была довольна?
— Ну да! Он не шебутной, хозяйственный, спокойный, меру во всем знал, заботился обо всех. Чего еще надо?
— Мне, помимо того, нужно, чтоб был горячим в постели, ласковым.
— Это от тебя зависит. Но такое по молодости требуется, в старости прыть ни к чему…
— Хочу, чтоб подарки приносил!
— Сама должна стать подарком, а то ишь губищи развесила! Ублажай тебя во все места, а кто с себя есть? Тьфу, дура! Состаришься в своем притоне, выкинут взашей, любому будешь рада. Это нынче у тебя запросы! Погоди, милая, теперь путнего мужика сыскать мудрено. Их и в нашей молодости по пальцам считали. После войны и теперешней
голодухи того меньше стало. Ты не одна баба в свете. Все хороших мужиков хотят. Плохих никому не надо.
— Тогда одна стану жить!
— Не бреши много, природа любую свернет в бараний рог, от ей волком взвоешь…
Ой, бабуль, у моей двери очереди стоят…
Это покуда! Тебе старенья ждать недолго. Тогда вспомнишь меня, — грустно вздохнула бабка.
Лелька уходила от нее, когда за окном стемнело. Решила вернуться в притон, чтоб утром, отдохнув, принимать хахалей в хорошем настроении.
Проходя мимо дома Сергея, увидела свет во всех окнах, много теней мелькало, в доме гремела музыка. Девка приостановилась, затаив дыхание. Не случись лиха, может, и ее пригласили и жила б здесь до конца жизни, растила б детей на правах законной жены. Да не повезло…
Чего подсматриваешь?! Не про твою честь этот праздник! Вернулся сынок из армии. Ему друзья все рассказали, как ты ждала его со службы! — увидела мать Сергея, возвращавшуюся из магазина. Загруженная сумками, она остановилась передохнуть.
А о себе рассказала, как, не признав, выгнала меня, беременную, на улицу? — спросила Лелька.
Ты не первая, кого не взяла свекровь. Но они не пошли в бардак, а остались матерями, сами детей растят и работают в приличных местах, не замарав себя блядством. Но ты иначе не сумела, сучкой родилась, ею и сдохнешь. Хотела ко мне на шею влезть и выблядка пристроить. Но не получилось! — перешла на крик баба.
Сама ты сука! И муж не случайно от тебя сбежал! — заторопилась уйти Лелька. Она быстро нырнула в темноту неосвещенной улицы и вскоре услышала голос Сергея:
Ты с кем ругалась, мам?
Да с Лелькой! В окна она заглядывала…
Поздно спохватилась. Мне с ней говорить не о чем. А ты успокойся. Давай сумки, пошли домой, — услышала шаги и поспешила к себе.
— Сволочь! Козел облезлый! Если б не ты!.. — плакала девка, растирая по лицу слезы. — Сам падла, вместе со своей старой шкурой. Чтоб вы сдохли! — кляла на чем свет стоит.
А в душе ей так хотелось, чтоб Сережка окликнул, догнал, позвал погулять. Но нет, резко захлопнулась калитка, скрипнула щеколда. О Лельке забыли. Была она или нет, кто вспомнит?
Девка безжалостно обдирает клиентов, лихорадочно пополняет вклад. Она думает, какое дело начнет, когда придется уходить из притона…
«Вон Нинка свою парикмахерскую открыла. Трое мастеров да маникюрша с массажисткой. Говорит, что доходов мало. Однако собирается открыть косметический салон. Выходит, есть на что развернуться. Не из последних тянется. Ни одну из нас в ее заведении на халяву не обслужат. У-у, жлобка! Всегда такой была, даже в притоне! Анька не лучше ее! Пекарню открыла. Теперь и кондитерский цех. По деревням ее продукцию возят продавать. К вечеру буханки хлеба даже для самой не оставляют. Зато и живет как козел в капусте — шуба и та соболиная! А рыло все равно кривое. Посмотришь — стошнит, — зло усмехается Лелька. — Может, мне баню открыть? Нет, затрат куча, а доходов ноль. Иль фотографию. Зачем? Их на каждом шагу! А если библиотеку платную? Ерунда! В бесплатные никого не уговоришь зайти. Нынче все считающие, читающие извелись. А если свою бензоколонку купить? Нет, рисковое дело, оно не для меня, только для мужиков. Но что-то надо найти! Хоть уж прицениться, посоветоваться. Во! Свой бардак открою! Может, и не с таким размахом, как Софья, а все ж! Сучек натащу! Сгребу молодых. Отмою, накрашу, одену, подкормлю, и станут зашибать одной мандой за десяток! А я у них вроде главной заправлять буду. Серегу, коль объявится, так и быть, вышибалой возьму», — пытается успокоить саму себя.
«Так он и придет, держи карман. Проскочит мимо бегом, как от чумной. Он же чистый, мудак паскудный! Чтоб у тебя яйцы отгнили!» — мокнут глаза.
Одевшись понаряднее, Лелька решила отправиться к бабке, замедлив не без умысла шаги, проходя мимо дома парня. Но нет, калитка закрыта снаружи на замок, а окна плотными занавесками задернуты.
Она вошла в дом. В нем непривычно тихо. Девке даже страшно стало. Но напрасно — бабка спокойно спала в своей комнате. Перед ней стояла пустая бутылка из-под вина.
Бабуль! Бабуля! — затормошила Лелька и в ужасе отскочила, почуяв холод бабкиного тела.
Патологоанатом в морге сказал:
— Она за три дня до вашего прихода умерла. Перебрала винишка, подскочило давление, инсульт и свалил, а помочь было некому, кругом одна, так и померла не мучаясь, сиротской смертью, теперь многие так уходят.
Лелька похоронила бабку через день. А придя домой с кладбища, забила окна досками крест-накрест, села под образa помянуть покойную. На душе тоскливо и одиноко. Сами собой хлынули слезы, девка никак не могла их остановить. Никто из соседей не пришел проводить бабулю в последний путь. Лишь рабочие кладбища помогли, опустили гроб в могилу и тут же закопали. Получив за свою работу, даже поминуть отказались, сказав, что у них на очереди еще пятеро жмуров, всех до темноты нужно успеть закопать.
Лелька сидела в доме одна, не включая свет.
— Вот так же и я уйду. И тоже никто не пойдет за гробом. Бабке успею, может, памятник поставить — мраморную плиту с портретом. А мне что установят? Такое, что издалека будет видно. А верх в красный цвет покрасят, чтоб кобели не забывали поссать на могилу. Сколько лет уж мертвую осмеивать станут. Ну и черт с ними, зато и посмеются вслед. Есть чему! — хихикнула Лелька, вспомнив, как выскочил из ее комнаты клиент в одной рубашке. Средь бела дня навестить вздумал, а благоверная выследила, ворвалась с каталкой в самый разгар. Мужик с первого удара по хребту винтом в потолок сиганул, оттуда, без промежуточной посадки, в окно выпрыгнул без трусов. Жена за ним. Лелька к окну прилипла, залившись смехом. Клиент от каталки зайцем петлял.
Что там хохочущие горожане, указывающие на срамное? Бабья каталка страшнее смерти. Видно, часто перепадало ею. После того случая не отшибло от притона, но приходил лишь ночью, когда и голь не видно, и за любым углом от бабы спрятаться можно.
О прошлом случае ему никто не напоминал. И не такое бывало в притоне!
Лелька вышла на крыльцо дома, лицом к лицу столкнулась с Сережкой. Не успела она ничего сообразить, как он схватил ее, придавил к двери грубо:
— Сколько с меня за случку? Эх ты, сука бессовестная! Подстилка площадная! Дешевка уличная! А говорила, ждать будешь! — дохнул перегаром в лицо.
— Отвали, козел! Линяй к мамке своей. Она сопли подолом вытрет, старая блядь!
И получила тут же пощечину:
— Мою мать не трожь, тебе до нее не достать! Она — чистая женщина, а ты шлюха! — Цапнул за грудь больно и попытался задрать юбку.
— Пошел вон! — оттолкнула от себя резко. Парень, не удержавшись на ногах, слетел с крыльца. Лелька закрыла замок на двери. Сережка встал. Дернул Лельку к себе. Они упали вместе.
— Не пущу, пока не оприходую! Чего дергаешься? Лежи тихо. Чем другие лучше? Весь город утешила! — вдавливал Лельку в снег, пытаясь добраться, выполнить обещание, А той вспомнилась ночь и она во тьме, одна, беременная…
— Опять лезешь, кобель вонючий! Мудак облезлый! Козел проклятый! Чтоб твои яйца отвалились! — Напряглась, сбросила с себя Сергея, насовала ему сапогами в бока, нахлестала по морде и убежала в темноту улицы, где не только пьяному, трезвому не просто разглядеть кого-то.
— Лелька! Где ты? Все равно не убежишь. Я найду, поймаю тебя, курва! — кричал хрипло.
Девке с тех пор уже не стало смысла появляться в доме. Там ее никто не ждал. А нарываться на пьяного Сергея и вовсе не хотелось.
«С трезвым, может, и поговорила бы, а с пьяным о чем болтать? Он только самого себя слышит! Да и о чем тарахтеть? Прошлое не вернуть ни за что. Я тебе ничего не сумею простить. А слушать твой бред тоже нет смысла!»
И вот уже Лелька опять улыбается очередному клиенту, бросается навстречу, шепчет ласковые слова, называет котиком, солнышком, соколом. Обнимает его, ведет к посте-ми. Мужик млеет. Сразу видно, новичок. Только такие верят словам путанок безоговорочно.
Лелька любит новичков. Они не нахальны и не подлы. Не требовательны сверх меры и стеснительны. Они считаются с путанками, никогда с ними не скандалят. А уж ласковы и щедры — на редкость.
Ночь проскочила незаметно. Уходя, мужик сам дал девке сто баксов и пообещал скоро заглянуть вновь. Девка не поверила, так говорили все. Но возвращались единицы, да и то не сразу. Потому даже в лицо не запоминала. «Зачем? Может, никогда больше не увидимся, что память засорять лишним?» — подумала Лелька, а клиент через пару дней заявился снова.
Не поспешил в постель, сел к столу, предложил выпить за знакомство. Лелька хихикнула. А человек ответил улыбчиво:
В первый визит я лишь присмотрелся. Коль вернулся, выходит, что-то привело. Не сочти за банальный треп. Я тяжелый человек, туго общаюсь с чужими, друзей очень мало, потому что часто подводили, устраивали кидняк. Я и теперь кое кому не могу простить подлость. К примеру, Колька! Редкая сволочь! Поймаю — в руках задавлю! И не только он, имеются и другие. От того людям не верю. Они напоминают свору дворняг, дерущихся за кость. Но ведь и ею не насытятся на всю жизнь, зато ближнему горло порвут, лишат жизни, чтоб свою паскудную судьбину на минуту продлить. А кому она нужна, его жизнь? Может, подвигом было б оборвать ее раньше?
— Мне к чему все это? — удивилась девка.
— Сам не знаю! Понравилась ты мне, да и все на том. Нет, я не влюблен, было бы нелепо говорить лишнее, но душа к тебе потянулась — видно, от того, что в одиночестве устала жить.
— А семья, дети? Разве их нет?
— Выпьем за тех, кто не дождался! — улыбнулся грустно и поднял бокал шампанского.
— Разве за таких пьют? — изумилась Лелька.
— От того, что не дождались, не перестали быть родными. Такого только смерть лишает, но не разлуки и расстоянья.
— Вы простили?
— Я забыл. Это хуже! Когда вспоминаю, даже себе перестаю верить. — Выпил и, придвинувшись к Лельке, спросил: — А что умеет мадам, помимо развлечений?
— Веселиться красиво тоже не все могут!
— А в перспективе?
— Я о том пока не думаю. Время не пришло, — слукавила Лелька.
— Жаль. Ты мне показалась умнее и серьезнее.
— И что тогда предложили б?
— Смотря до чего договорились бы. Я свои условия предложил бы, ты — свои возражения и поправки.
— А какие предложения? Будет ли смысл над ними думать? — хихикала Лелька.
— У меня есть кое-какие наметки. Но так не хочется прогореть. Я говорил, меня уже обманывали мои бывшие друзья — мужчины. Может, женщины как партнеры надежнее?
— Не думаю. Все от везения. На кого нарветесь, — ответила честно и добавила: — Когда человек видит деньги, теряет над собой контроль. Деньги имеют свою власть над людьми. А человек слаб…
— Согласен. Сам с этим сталкивался не раз. Ну а в содержанки пойдешь ко мне?
— Нет! — ответила не колеблясь.
— Почему?
— Я еще молода. В содержанки рано, клиентов хватает. Они дадут много больше. А еще я не стану сидеть как на цепи. Наши девки, кто согласились в содержанки, теперь о том жалеют. Раньше она могла веселиться с кем хотела, зато теперь с одним. Ни шагу без разрешения не ступи за порог. Сотовый телефон — хуже цепи. Где была? Откуда звонишь? А в телефонную распечатку глянет — и вовсе зашпыняет: «Это ты о чем так долго говорила? Свидание назначила? А тут что за номер? Чей он? Почему на дна моих звонка не ответила? Мылась? Где? У кого? Зачем выключила телефон? Нет, я верю, но ты умей грамотно им пользоваться». Короче, для наших девок сотовые телефоны — сущая пытка.
Мне сотовый телефон не нужен. Я живу довольно далеко от города, а и у тебя, как мне известно, нет никакой родни.
— А я покуда не дала согласие!
— Что ж, думай. Я подожду. Но предупреждаю, времени у меня мало. На твое место найдутся желающие…
— Тогда не ждите! Удачи вам! — отказалась легко.
Клиент ушел и долго не приходил к Лельке. Девка вскоре забыла его.
А однажды — вот уж не ожидала — вернулась из парикмахерской, а у нее клиент сидит. Все бы ладно, но этот на голову маску натянул и снять не пожелал. Указал ей на постель, сам разделся спешно и тут же ночник выключил.
Лелька вмиг догадалась, едва руки коснулись ее:
- Сережка! Зачем маскарад! Он лишний. Я узнаю тебя под любой маской!
Молчи, Лелька! Ты принесла мне столько мук и страданий, столько горя! Но я и теперь люблю и не могу без тебя!
— Уйди! Зачем снова терзаешь душу? Я одного тебя любила, а ты предал меня и сына, на письмо не ответил, матери своей ничего не написал, и она выгнала меня, беременную, из дома, родители оказались не лучше. Все вы…
— Ты снилась мне каждую ночь. Вот такой, как сейчас! Самой желанной, родной, любимой, лучшей на свете. Милая моя девочка, ты и сама не знаешь, как дорога мне…
Лелька, слушая его, расслабилась. Она поняла, что всегда, каждую минуту любила Серегу. И хотя ругала его, не забывала никогда…
— Ты снился мне очень часто, мерещился всюду. Я думала, что никогда не увижу тебя.
— Скажи, а где наш ребенок? — спросил парень.
— За границей…
— Ты продала его?
— Да!
Сергей встал с койки, сел к столу, закурил, включил свет, спросил хрипло:
— Почему не смогла как все?
— Отравить себя и ребенка?
— Зачем крайности? Вон Аннушка дождалась Пашку. Устроилась дворником, ей дали квартиру. Родила дочку, на трех работах успевала крутиться, и ребенка растила, и мужа дождалась. Зина тоже беременной осталась. Устроилась на работу, получила комнату в общежитии. А и твоя одноклассница, Татьяна, у старушки в частном доме комнату сняла. И тоже работала, еще и училище закончила. Все они дождались из армии своих ребят. Никто не считал случившееся трагедией. И дети не проданы. Все мои друзья расписались, живут с детьми и женами, гордятся ими. Выдержали проверку на любовь. И только мне не повезло.
— Еще я и виновата во всем? — выскочила девка из постели. Накинув на себя одежонку, села напротив, побледневшая, злая: — Сколько лет было тем, какие дождались?
— Твои ровесницы!
— Но им отвечали на письма! Они знали, что любимы и им есть кого ждать. От их детей не отказались, не играли в молчанку! Их не оскорбляли свекрови! Не высмеивали, как меня!
— Я не играл в молчанку! Когда получил твое письмо, было поздно, прошло три месяца со дня отправки. Мы все это время находились в море на учениях. Твое письмо я получил вместе с материным. Ты уже была без сына и жила в притоне. Что можно исправить в этой ситуации? Я написал тебе много писем. Очень злых. Отправить не пришлось, не решился. Боялся — ты могла наложить на себя руки. Так мне казалось. Потом понял, что ошибался. На это способны те, кто имеет совесть. Почему не сдала сына в приют? Оттуда его можно было бы забрать! А ты продала! Вот и цена тебе. Меня тоже променяла на бардак. Почему других дождались? Да потому что любили! Ты не способна любить! Если б можно, хотя так и сделала, свою любовь продала бы. Да и была ли она?
- Упрекаешь? Тебя бы на мое место! — бледнела Лелька.
Я б глянул на тебя в своей ситуации, ты обычных
трудностей не выдержала. А в жизни всякое случается. Вон мой друг, ты его знаешь, вместе с ним устроились частными охранниками к предпринимателю, а его убрать вздумали конкуренты, так Пашка собой заслонил мужика. Для обоих обошлось. Но жена Павла тут же на работу примчалась. Никто ей не звонил, она сердцем почуяла. И лишь когда убедилась, что ранение легкое, успокоилась. Но и теперь просит его сменить место работы, боится за него. Сама как белка в колесе крутится. Живет для ребенка и мужа. Ты так не способна. Предпочитаешь обратное. Для тебя любовь мужчины — это деньги, дорогие подарки. Истинной цены не знаешь.
— Сволочь ты, пакостливый хорек! Бросил меня поды-хан, да еще упрекаешь, что выжила! Поучаешь, как надо было ждать тебя? А ты того стоил, быдло? Втоптал в грязь! По и всем вам назло жива! И никогда не вернусь к тебе, не умоляй и не трепись про любовь! Ты никогда не любил и не сможешь. Не тебе болтать о ней. И не приходи! Не хочу видеть гада!
Я и не зову, ни о чем не прошу! Надо посеять мозги, чтоб простить такое. Ты слишком размечталась. Может, какой идиот простил бы, но не я. Шлюх в жены не берут, запомни это. С ними лишь развлекаются, когда все беды позади, а на душе пусто. — Стал неспешно одеваться.
— Выходит, ты всегда врал? И тогда перед армией — в последний день, и сегодня?
— Ты о чем?
— Но ведь сегодня снова говорил, что любишь меня! — ехидно рассмеялась Лелька.
— Ты так ничего и не поняла, — ответил тихо, опустив голову. Одевшись полностью, присел рядом, обнял дрожащие плечи: — Ты была первой. Ею останешься всегда. И, как бы ни старался, не смогу вытравить тебя из своего сердца и памяти. Ты до смерти со мной, даже во снах… Я рад бы избавиться. Но не дано. Все мое лучшее отдано тебе. Врут, когда говорят, что любовь повторяется. Она одна на всю жизнь. С той лишь разницей, что кому-то она в радость, другому — в наказание до конца дней…
Сергей вышел, тихо закрыл за собой дверь. Лельке хотелось окликнуть, остановить его, придержать возле себя хоть ненадолго, но обида на парня оказалась сильнее. Она осталась на койке. Девка долго смотрела в окно. Ничего не увидела в кромешной тьме. Глухая ночь, черная, как судьба, в такую пору спать бы, забыв все и всех. Но сон, словно посмеявшись, покинул девку, и в темной комнате долго не наступало утро.
Лелька гнала от себя воспоминания о Сережке, но никак не могла забыть упреки и слова, сказанные на прощание. Лишь через полгода, решившись навестить уже свой дом, увидела, проходя мимо, что дом Сергея заколочен. Забиты досками окна и дверь, калитка закрыта на громадный замок.
— Уехали насовсем вместе с мамкой, далеко, на самые Севера. Сказались, что насовсем, мол, больше не вернутся никогда, — ответила Лельке соседская бабка.
— А чего дом не продали?
— Никто его не купил. Объявление долго в газете давали, на доме висело, ан желающих не нашлось. А и кому сдалась ихняя развалюха? В ней удобствов нету. Люди нынешние иначе живут. Глянь, какие дома вкруг строят, как из кино взятые! Многоэтажки! В них и впрямь квартиры, не халупы! Там вода, ванная, срамная, кухня в кафеле, полы сверкают, стены в цветах. Тепло и сухо в том жилье. Пришел человек с работы, ложись и отдыхай. Ни единая забота вошью не грызет. Глянь, сколько вкруг настроили. Целый юрод тех многоэтажек. Еще недавно здесь пустырь был. Даже лисы зайцев гоняли вкруг дома. Нынче оглядись — в самом центре города оказались. Уже обещаются все наши избы снести, а самих в большие дома переселить, чтоб лицо городу не срамили своими хибарами, — шамкала бабка.
— Без согласия жильцов не имеют права сносить дом, — ответила Лелька.
— А кому нужно это согласие? Зацепят лачугу в бульдозер и спихнут в овраг. Засыплют землей, и все на том. Да и есть ли такой дурак, чтоб от новой квартиры отказался? Я таких не видывала.
— А как же ихнее жилье будет? — указала на дом Сергея.
— Кто ж знает? Может, ради квартиры приедет кто-нибудь.
Лелька наспех прибрала в своем доме. Обмела паутину, подмела пыль, протерла окна и столы, слегка протопила печь. А когда понесла выбросить мусор, приметила — что-то есть в почтовом ящике. Она достала письмо. Конверт заклеен. По ил нем ни слова.
Лелька вскрыла его, достала сложенный вчетверо лист, исписанный убористо: «Когда-нибудь ты достанешь это письмо и прочтешь все, что я не смог сказать тебе при встрече. Поверь, вовсе не из боязни пишу это письмо, встретиться с тобой не могу из-за срочности отъезда, он не просто неизбежен, а необходим. Я не хочу больше работать в частной охране Грязная и неблагодарная эта работа не приносила морального удовлетворения, не соответствовала моим взглядам. Считаю, что всяк должен получать сполна за ошибки и подвиги. Коль есть человеку чего опасаться, значит, он прохвост. И я не намерен подставлять свою голову за негодяев. А потому уезжаю на Север. Меня берут рыбаком на судно. Испытаю себя на первой путине. Если получится и все пройдет хорошо, останусь надолго. Коли не повезет — вернусь домой, найду другую работу. Но я буду очень стараться. Мать поедет со мной. Она сама так решила. Впрочем, мы с ней привыкли делить пополам наши беды и радости. Уж она всегда дождется меня на причале. Хотя ждать ей уже тяжело.
Скоро я буду далеко от тебя. Туда не доходят письма, не дозвонится сотовый телефон. Путина — это испытание для мужчин. Попробую его выдержать. А коли не сумею, сломаюсь и не вернусь, прости не проклиная, молча. И будь счастлива!
Если ты б могла любить, стала б моей Ассолью! И я обязательно вернулся бы к тебе — моей единственной, любимой. Ведь только тех, кого любят по-настоящему, обходит даже смерть. А я, вот дурак, так хочу увидеть тебя… Заглянуть в твои глаза. Они не умели врать. Я все понял бы! Но нет времени. До отлета совсем немного остается. Не знаю, что впереди. Об одном молю судьбу — уберечь, удержать в этой жизни тебя, мою радость и горе… Не ищи и не укоряй за то, что не сообщаю адрес. Я его пока и сам не знаю. Когда определюсь — напишу…»
Лелька много раз перечитала письмо. Она смеялась и плакала. Дождалась послания, вот только Серега так и не определился. Ругает ее и тут же называет любимой.
Как бы ни волновали события, связанные с парнем, Лелька продолжала жить в притоне, клала деньги на счет, присматривалась, прислушивалась, куда их пристроить повыгоднее. Уже трое клиентов звали ее пойти в содержанки. А один — пухленький, улыбчивый, добродушный, — переспав с Лелькой несколько раз, предложил:
— Леля, хочу с тобой всерьез поговорить. Я, конечно, не миллионер, но кое-какие сбережения имею. Одним словом, есть у меня свое дело, которое дает твердый доход. Имею я квартиру, машину, кое-какие связи. Они помогают мне. Но жизнь моя пуста без семьи. Подумай, может, согласишься стать моей? Заранее говорю: о твоем прошлом не вспомню. Меня будет интересовать лишь наше общее. Желательно, чтоб у меня не было дублера ни в прошлом, ни в будущем. Конечно, одобрю твое желание устроиться на работу иль завести свое дело. В том помогу советом и деньгами. Было б здорово, если б родился ребенок, — покраснел и осекся человек. Понял, что с последним явно поспешил.
— Женя! Тебе сколько лет? — рассмеялась Лелька звонко.
— Я всего на червонец старше. Это нормально! — подсел поближе хахаль.
— Ты отдаешь отчет сказанному?
— Конечно!
— А я не уверена.
— Почему?
— Ты только подумай, как отнесется твое окружение, завидев меня с тобой? От тебя отвернутся все друзья, сочтут дураком!
— С чего взяла?
— Знаю. Такое уже случалось с нашими. Даже через годы не простят легкомыслия и станут считать: одни — распутником, другие — ненормальным. Все потому, что женился на мне и представил своему окружению. Знакомство со мной сочтут оскорблением и не простят тебе эту глупость. Я не хочу, чтоб из за меня у тебя были неприятности, — ответила Лелька.
Мой бизнес не зависит от отношения ко мне друзей или врагов.
Тебе так только кажется. Все мы зависим друг от друга. И поневоле приходится приноравливаться к ситуации, считаться с мнением окружающих. Мне будет больно, когда тебя станут презирать из-за меня, строить козни. Потому,
Женя, давай не будем говорить о нереальном. Мы взрослые люди, и нужно смотреть правде в глаза. Я не влюблена в тебя, но и горя не желаю…
Лель, мне дороги твоя искренность и прямота. Это еще больше убедило меня в правильности решения. Загвоздка не и том, что ты сказала, в другом. Согласна ли на мое предложение? Уйдешь ли из притона? Порвешь ли с ним навсегда?
— Жень! Когда-то придется уходить. Все мы здесь пташки временные. Чуть срежется спрос, и подналадит под задницу Софья, в ущерб себе держать не станет ни одну. Дня не промедлит. У нее все обсчитано. Тогда поневоле придется искать новый угол, какую-то работу или соглашаться в содержанки к тому, кто хоть немного нравится. Правда, обычно на это клюют старики, кому надоели стоптавшиеся, обрюзгшие жены. За годы от них устали глаза. Захотелось перемену, вот и липнут к молодым, чтоб самому в мужиках пробыть подольше. Ведь рядом со старухой женой только о болячках слышишь, даже коньяк начинает лекарством вонять. Вот и бесятся старики, ищут выхода. И находят… Но, измотанные женами, они долго не живут. Порадовать не успевают. А молодые хахали не спешат содержанок заводить. Скачут по притонам, меняют девок чаще, чем носки. Себя и нас радуют. И ты не спеши. Оглядись. Средь своих поищи.
— А разве никого из вашего притона не брали замуж?
— Ну да! Увозили на ночь. Случалось. Вон Розу на целую неделю забрали на дачу. Жена за границу уехала с дочкой. Мужик не терял время зря. Всю неделю на ушах стояли оба. Наша девка, когда вернулась, три дня отсыпалась и все твердила: «Вот это мужик! Век таких не видела. И чего его баба за границей ищет, когда под боком эдакий ебун! Ни минуты передышки не дал. Я такого за все годы в притоне не видела. А она, лахудра, не ценит! Такого мужика не на руках, меж сисек носить надо, в атласном лифчике, чтоб не выпал и не простыл, чтоб его не переманили и не сглазили…»
— Эх, девчата, как жаль всех вас. Вот и из той бабы хорошая жена кому-то получилась бы, а не повезло. И до конца будет мучиться человек! — посочувствовал Женя.
— А ты не был женат?
— Нет.
— Никогда?
— Даже не думал о том.
— Почему? — удивилась Лелька.
— То мало получал, то жилья не было.
— А по молодости?
— Учился! В институте. Потом во втором.
— Но ведь как-то жил?
— Это я! Женщины не хотят так жить. Им подай условия. Чтоб было все и сразу.
— Ты в том уверен?
— Само собой!
— Скажи, а ты любил?
— Нравилась одна, — ответил тихо.
— Однокурсница?
— Нет. Еще в пятом классе. Она давно замужем за моим другом. Двоих детей растят. А тогда я попросил его объясниться за меня. Самому смелости не хватило. Он и объяснился, — развел руками Женька.
— Жалеешь, что упустил?
— Нет. Она очень сварливая. Как-то сказал ей, что нравилась раньше, а друг вот так помог, так два месяца с мужем не говорила. Обиделась, упрекает и теперь, я даже ходить к ним перестал, чтоб не грызлись.
А всерьез любил?
Не повезло. Все времени не было.
Чего? вылупилась Лелька.
Ну что? Мне даже на дискотеку пойти было не в чем.
Где еще мог познакомиться, увлечься девчонками? А когда появились деньги, сам состарился, растолстел. В таком виде, да и в возрасте, уже не познакомишься с молодыми. Разве только в кабаке — вечером. Там целая свора… Пиво с солеными орешками хлещут. Но все, как одна, хищницы, снайперши. Упаси Бог такую зацепить.
Ну а я чем лучше? — хохотнула Лелька.
Ты не ловишь. К тебе сами приходят. Пока я здесь, уже трижды в дверь стучали. Сама не затаскиваешь и не охмуряешь никого.
Женя, ничего ты не знаешь. Притон не театр. Тоже всякое бывает, — вздохнула девка.
— Лель, я понимаю, сразу не согласишься. Да и меня знаешь мало. Давай выходной проведем вместе, тебя отпустят. Я не обижу ничем, даю слово.
— Жень, с тобой хорошо дружить, ты простой и наивный. Но для того, о чем просишь, большее нужно. Вот этого не получится. Я отгорела. Когда-то любила, но неудачно. Теперь не верю, в душе сплошной пепел, а на нем розы не цветут, ничто не оживает, потому что на всю судьбу и жизнь лишь одна весна бывает у человека, второй не дано.
— Я тоже так думал, но ошибся…
— Ты о чем? О той однокласснице?
— Ну да! Оказалось, я ошибался. О тебе все время думаю. Стоишь перед глазами…
— Выспаться тебе нужно. Отдохнуть хорошо, в тишине, все обдумать.
— Лель, скажи честно, мне можно надеяться?
— Не обижайся, Жень, но я удерживаю тебя от глупости. Не повторяй ее вслух и не ищи свою судьбу в притоне. Здесь за деньги получишь молодую бабу, но только тело. Сюда приходят не с добра. Лишь те, кому от жизни ждать уже нечего. Это все равно что в пустыне соловья искать или ждать смеха от покойного. Не трать время впустую. Ведь если уговоришь меня, радости от того не получишь…
— Но все же есть надежда уговорить? — разулыбался человек и, вытащив визитку, подал Лельке. — Я не стану торопить. Я буду ждать. Когда придет время, дай мне знать. Договорились? — поцеловал в щеку и вышел не прощаясь.
«Дура! Зачем вот так? Соглашайся, пока есть шанс. Обломится ли еще такое? Ведь не в содержанки, замуж зовет. Чего нужно? Зачем отказала? Ведь щедрый, спокойный, умный человек, где лучшего найти? За прошлое не упрекнет, как тот же Серега! И беречь будет. Со временем привыкла б к нему», — уговаривала себя Лелька. И чем ближе выходные, тем чаще доставала визитную карточку Евгения.
Она давно запомнила номер его телефона, но никак не решалась позвонить.
«Да и о чем ему скажу? Соскучилась? Он, услышав, подумает, что бухнула лишку. Провести вместе выходной? А зачем, если в душе к нему — ничего, кроме любопытства. Зачем мужика дразнить? Пусть живет спокойно», — в который раз спрятала она в карман визитку…
В тот день Лельку истерзали клиенты. За день восемь мужиков перебывало. Ни поесть, ни помыться, ни перекурим. не успела. Думала, на ночь никого не занесет, так ведь заявился этот… Лелька потянулась к сигарете, а клиент уже в постель толкнул ее, свет погасил, заскочил на девку потным козлом и терзал всю ночь. Под утро сполз с нее, мигом отвернулся и захрапел на всю комнату. От него несло немытыми ногами и потом. Уснуть, но как? Клиент храпел на весь притон. Лелька встала, обшарила одежду, нашла бумажник и выгребла из него все пять тысяч баксов. Она решила отомстить ему, хотя понимала, что будет утром. Деньги спрятала заранее под шкаф в прихожей. Там у нее давно был свой тайник.
