Районный прокурор Щербатый тоже чувствовал себя неважно. Его трясло от страха, он обливался потом. Когда позвонили из райотдела и стали описывать текущее состояние дел, он сослался на серьезное недомогание и предложил решать все вопросы со своим заместителем. Прокурор был в курсе событий прошедшего дня, но не мог заставить себя выйти из дома и примкнуть к работе штаба.

Больше всего на свете ему хотелось броситься в гараж, завести машину и бежать как можно дальше. Но он не мог. Что потом люди скажут? Позорно удрал, оголил ответственный участок фронта! Конец карьере, всей безмятежной жизни. Да еще и посадят! Другое дело — недомогание. Это прокатит.

Он сидел в кабинете на втором этаже своего особняка, тянул глоточками золотистый бурбон из граненого бокала. Горел торшер над головой, другого освещения в комнате не было. Прокурор не мог заставить себя уснуть. Все должно утрястись, успокоиться. Он отдал четкие инструкции своему заместителю — как только злоумышленников схватят или убьют, немедленно поставить его в известность. Но тот пока не звонил.

Зубы прокурора стучали о стекло бокала. Пусто. Он дрожащей рукой схватил бутылку, плеснул на дно. Страх мутил рассудок. Нужно продержаться, он сильный человек, сможет. Щербатый словно чувствовал, что будет выглядеть тряпкой, еще днем отправил к черту домработницу, сторожа. Никто не должен видеть его таким!..

Прокурор выпил залпом, снова схватился за бутылку, и тут в спину ему потянуло сквозняком. Какого черта, он же закрывал балкон! Борис Викторович обернулся и обомлел. Его лицо и руки стали покрываться гусиной кожей. Тюль колыхалась под напором свежего ночного воздуха. Балкон был открыт! С него кто-то вошел в комнату.

Прокурору казалось, что он спит. Он не мог пошевелиться, словно был гвоздями прибит к стулу. Какой-то мужчина крадущейся поступью приближался к нему. Он в оцепенении смотрел, как из-за шторы появился еще один человек.

Это сон, все пройдет!.. Над прокурором нависло что-то массивное, смертельно опасное. Эти глаза, боже. Он уже видел их совсем недавно, кажется, позавчера, когда приехал за Марго в детский садик, которым она командовала.

— Поднимайтесь, прокурор, пойдете с нами, — услышал Щербатый.

Он вздрогнул, не мог дышать от ужаса, подавляющего рассудок, обливался потом.

— Ау? — Кто-то ткнул его под ребро чем-то металлическим. — Ферштейн, прокурор? Недоступно скудному умишку?

Вот тут-то до него и дошло, что это конец! Его убьют точно так же, как прикончили бывших подельников! Щербатый пронзительно закричал, стремительно вылетел из кресла и помчался к двери, забыв про свой немалый вес. Он уйдет, его не догонят! Дверь на галерею была открыта. Прокурор уже перепрыгивал через порог, но тут с его ноги слетел окаянный шлепанец. Не предназначены эти тапки для того, чтобы бегать!

Он споткнулся о порог, пулей вылетел на галерею и треснулся грудью о перила. Дыхание его перехватило от ослепительной боли. Но это еще было не самое страшное. Перила затрещали, начали ломаться. Прокурор не мог остановить падение, отпрянуть от этих чертовых перил. Сила инерции волокла его вперед. Ведь говорил же прорабу, что нужно заменить их на металл! Мучительный крик застрял в горле. Он рухнул в холл первого этажа вместе с обломками балясин и перил. Так уж вышло, что падал прокурор вниз головой, хотя имел весьма упитанную задницу.

— Бемц! — прокомментировал звук падения один из злоумышленников. — Человек-кабриолет, блин. Крышу ему сорвало.

— Ну, испугался, бывает, — заявил второй и пожал плечами.

Они неторопливо дошли до галереи, глянули вниз. Прокурор размозжил голову о мраморный пол, сломал шею. Разметались полы халата, из раскроенного черепа вытекала кровь. Злоумышленники задумчиво смотрели на него.

— Вот странно, — очнулся первый. — Человек плевать хотел на все законы, а вот через закон физики, гласящий, что все падает вниз, переступить не смог.

— А как он хотел? — философски заметил второй. — И сало съесть, и на елку влезть? Не бывает такого. Жизнь все равно прибьет человека к какому-то одному берегу.

— Ладно, пошли. — Первый вздохнул. — Дом взорвем?

— Спрашиваешь. Такую красоту, да не взорвать?

Джип пылил вдоль озерных красот, огибая восточную окраину Новодиева. Патрули не останавливали его. Люди, сидящие в джипе, и сами несли эту службу. За машиной разгоралось пламя — полыхал прокурорский особняк.

— Что-то не срослось? — спросил с заднего сиденья Петр. — Вы вроде одни вернулись.

— Да нормально все, — отмахнулся Сергей. — Надоело таскать эти мясные туши. Передай благодарность Зубарю, он славно поработал. Пусть спит с чувством выполненного долга.

У Петра включился сотовый, и он сразу же отозвался:

— Слушаю тебя, Николай.

— Ага, это я. — Голос механика Николая Радченко слышали все люди, сидящие в салоне. — Слышь, Петро, похоже, что твой любимый военком собрался улизнуть из города. Выезжает с Варяжной в Ильюшинский переулок. Он на битой серой «Хонде». Где только добыл такую? Номер…

— Давно выехал в переулок? — встрепенулся Петр.

— Только что. Я не на колесах. Нельзя сегодня на машине ездить. Но там одна дорога — через Гремячинскую балку.

— Спасибо, Коля. — Петр отключился.

— Мы все слышали, — проворчал Гаевский, утапливая в полик педаль газа.

Этой ночью не хватало только развеселой автомобильной погони! Гаевский летел по неосвещенной дороге, рискованно, не сбрасывая газ, проходил повороты, разгонялся до предела на прямых участках. Мелькали дома восточных окраин Новодиева, какие-то гаражи, будки трансформаторных подстанций. Ночь выдалась лунной, округа озарялась мглистым светом. Слева чернела полоска леса, справа громоздились шапки крыш. Еще немного, и город оборвался, деревья подступили к дороге.

Гаевский чертыхнулся. На дороге возник патруль на аналогичном внедорожнике. Бойцы национальной гвардии перегородили машиной проезжую часть. Они вскинули автоматы, когда их осветили фары, но опустили, признав своих.

— Сотник Харчевник! — гаркнул Гаевский, открывая окно. — Третья рота силового блока, прибыли после вас. Хлопцы, машина проезжала? Серая «Хонда»?

— Да, была минуту назад, — ответил боец. — Документ у него серьезный, вроде военком.

— Да хреновый из него военком! — разозлился Гаевский. — Москаль переодетый, лазутчик! Бойцы, чего стоим? Живо убираем технику, а то начальство с вас три шкуры спустит, если этот гад уйдет.

Перепуганные солдаты быстро согнали джип на обочину. Гаевский протиснулся в образовавшуюся щель, ударил по газам.

— Они такие же тупые, как угол в сто семьдесят девять градусов. Начальства боятся пуще ада, — заявил он.

Они уже нагоняли военкома — приближались красные габаритные огни! Тот что-то почувствовал, поддал газу, свернул на развилке. Машина прыгала по кочкам. Дорога шла через лес, и асфальт здесь как-то никто не додумался постелить. На твердом покрытии скоростная «Хонда» могла бы уйти от джипа, но на грунтовке ему конкурентов не было. Оплошал военком.

Габаритные огни уже были практически под носом. Сергей высунулся из открытого окна и пальнул из пистолета, пытаясь попасть в колесо. Задумка удалась. «Хонда» пошла юзом, резко свернула с дороги, влепилась в дерево. Гаевский затормозил.

Но военком, наверное, был пристегнут и не пострадал. Он вывалился из машины и бросился бежать в лес. Петр возмущенно загомонил. Его попутчики не успели глазом моргнуть, как он выкатился из машины и пустился вприпрыжку за негодяем, положившим глаз на его бизнес.

Возможно, Гладышев ушел бы, но споткнулся о корень, которые здесь плелись везде, где только можно. Он распластался на земле, вскочил, но Петр уже сиганул на него с разбега. Это был замечательный прыжок! Когда подбежали его товарищи, Петр сидел верхом на военкоме и сосредоточенно лупил его по физиономии. Гладышев дергался, пускал слюну.

— Молодец, Петро, справился, — похвалил Сергей. — Объявляю благодарность.

— Никогда не бил людей. — Петр повернул голову и оскалился так, что его зубы заблестели в лунном свете. — Какой, оказывается, кайф — так вот отделать этого нетопыря!

— Мы поняли тебя, слезай. — Сергей похлопал родственника по спине. — Оставь и нам хоть что-то, дружище. Давайте, мужики, работаем. Вяжем его и волочем в машину. Нам еще возвращаться, «Ниву» искать. Ты хоть помнишь, где ее припрятал?

Бледный утренний свет серебрил листву деревьев, озарял поляну, окруженную зарослями лещины, заднюю дверцу «Нивы», из которой зевающий Петр выбрасывал лопаты. Всех пленников выгрузили из машины, оттащили в центр поляны и развязали. Саенко швырнул им орудия труда.

Гаевский и Гайдук держали автоматы на изготовку и презрительно смотрели на этих людишек. Жалкие, никчемные, трясущиеся от страха, вчерашние всесильные небожители районного масштаба превратились в жалкую пародию на самих себя. Они дрожали, пугливо косились на народных героев. Коряка и Петренко, пролежавшие в «позе мумии» без малого сутки, едва стояли на онемевших ногах, качались как былинки. Их постоянно рвало. Окровавленные, опухшие, они не вызывали жалости, только брезгливость и желание быстрее все закончить. Взъерошенный участковый делал жалобный лик, постоянно хватался за деформированный череп. Военком облизывал пересохшие губы, надрывался сухим кашлем.

— Внимание на экран, — сказал Сергей. — Мы рады приветствовать вас, господа, в этом чудном утреннем лесу. Утро чиновничьей казни объявляю открытым. Разбираем лопаты, начинаем рыть. Первое упражнение…

— Что рыть? — набычившись, проворчал Коряка.

— Уточняю для особо одаренных. Сегодня будем рыть… — Сергей вздохнул.

— Инженерные сооружения, — подсказал Гаевский. — Типа могилы. Бестолковый народ. Ройте, ребята, работайте.

— Еще бы сами и закопали за собой, — размечтался Петр, утомившийся за ночь.

Гаевский злобно хохотнул.

— Было бы неплохо. Но боюсь даже представить такое.

— Пожалуйста, не надо. — Участковый рухнул на колени.

— Вы что задумали, изуверы? — прохрипел градоначальник. — Вам это просто так с рук не сойдет!

— Серега, Костя, вы что? — взмолился Коряка. — Ну, попугали, и хватит. Вы же это не всерьез, нет? Мы же старые друзья, столько с вами в детстве…

— Пуд соли съели. — Сергей скривился. — Не жалоби, Коряка, умри достойно. Ну что, будем рыть? Или прямо так вас кончить? — Он решительно повел стволом автомата.

Пленники засуетились, стали разбирать лопаты. Они поняли, что угрозы не работают, умоляли не убивать, обещали златые горы, клялись исправиться, искупить свою вину. Слушать это было противно, смотреть на них — тошно. Эти люди заслужили смерть на сто процентов. Сергей не сомневался в том, что рука у него не дрогнет, когда он будет давить на спусковой крючок.

— Резче роем! — скомандовал Гаевский. — Вы что как неживые, бойцы? Берем больше, кидаем дальше! Петренко, ты что халтуришь? До обеда рыть собрался? А если в ухо? — Костя угрожающе занес приклад, и градоначальник начал энергичнее работать лопатой.

От вида этой публики Гайдука уже тошнило. Он с удовольствием разрядил бы в них магазин, но не хотел загрязнять природу. Сергей вынул сигарету, прикурил.

— Мне тоже дай, — проворчал Гаевский, перехватывая автомат под мышку.

— Ты же не куришь, — удивился Гайдук.

— Закуришь тут с вами!..

Вроде отвлеклись-то они всего на пару секунд, а участковый Бабула решил воспользоваться шансом. Рванул как спринтер с низкого старта! И откуда силы взялись? Он оттолкнул замешкавшегося военкома и метнулся кенгуриными прыжками в кустарник. Но с единственным шансом у него не сложилось. Офицеры одновременно вскинули автоматы и выстрелили одиночными, чтобы не устраивать фейерверк. Участковый уже влетал в кустарник, вдруг встал, как будто в стенку вонзился, пошатался и рухнул ничком с двумя отверстиями — в спине и в затылке.

Друзья переглянулись.

Гаевский пожал плечами и заявил:

— Классический вариант — убит при попытке к бегству.

Залился удушливыми слезами военком, закрыл лицо руками. Завыл, как волк на луну, Коряка. Пошатнулся Петренко, побагровело его изувеченное лицо. Он схватился за сердце, тяжело задышал. Вдруг глаза его закатились, грузное тело обмякло и повалилось в недорытую могилу. Он лежал на спине, трясся как заводная игрушка, пускал пену и вдруг застыл.

Сергей поморщился, сделал знак Гаевскому — мол, держи этих гавриков на мушке, подошел к застывшему телу, опустился рядом. Пульса не было, веки не дрожали.

— Отмучился? — как-то смущенно поинтересовался Гаевский.

— Вроде того, — согласился Сергей. — Сердечный приступ или что-то в этом роде.

— Фашисты! — вдруг заверещал обезумевший от страха Гладышев. — Каратели! Подонки! Что вы делаете с людьми?!

— Ах ты чмо убогое! — Петр не выдержал, подбежал к военкому, вырвал из его рук лопату и от всей души ударил по голове. — Это мы-то фашисты?! Да чья бы корова мычала!

Глаза военкома сбились в кучку, физиономия позеленела, он рухнул как подкошенный. Но Петр не успокоился. Он колотил его плашмя по лицу до тех пор, пока Сергей не отобрал лопату.

— Петр, успокойся, иди в машину. Уйди, я кому сказал?!

Гаевский сел на корточки и проверил пострадавшего на живучесть. С этим у Гладышева все было в норме — избитый в хлам, он еще дышал, стонал, царапал ногтями землю.

— Жить будет. — Гаевский пожал плечами, поднял голову. — А смысл? Растение по-любому.

— Ладно, пусть живет, — смилостивился Сергей. — Подонок тот еще, но явной крови на нем вроде не было. И на пенсию, опять же, пора. А вот к тебе, приятель, это не относится. — Он резко повернулся к Коряке, вскинул ствол. — И не надейся, рой!

— Сережа, пожалуйста!.. — Коряка задрожал. — Я больше не буду, прости, Сережа.

— Детский сад с барабаном, — с ухмылкой проговорил Гаевский. — Может, в угол его?

— Ты за что убил Анну Владимировну Ткаченко? — мрачно спросил Сергей. — Что тебе сделала пожилая, ни в чем не повинная женщина?

— Это не я! — завизжал Коряка. — Сережа, истинный крест, не я! Это Фюрер, это он задушил, я даже не прикасался к ней! Сережа, поверь, я тут ни при чем!

— Тьфу на него. — Гаевский сплюнул. — Он там главным был. Не стал бы Фюрер проявлять инициативу.

— Да ясно все. — Сергей вздохнул. — Рой, урод!

Коряка глотал слезы, копал себе могилу, умолял не убивать. Он не такой, его заставили, он всегда был хорошим мальчиком, пока не попал под дурное влияние.

— Хватит, — сказал Сергей. — Будем считать, что вырыл.

— Не убивайте, — прошептал Коряка. — Христом-богом молю.

— Есть два варианта, Остап. Либо мы тебя стреляем, либо ты сам. Результат один — исполнение разное. Дело вкуса.

Сергей извлек из кармана «ПМ», в обойме которого оставался последний патрон, снял оружие с предохранителя и, поколебавшись, протянул Коряке. Тот сглотнул, уставился на пистолет слезящимися глазами.

— Сам застрелишься — избавишь нас от работы. Все-таки неприятно, другом был. Но без дураков, Коряка. Не туда направишь ствол — сразу пуля в лоб.

Это было не самое жизнерадостное зрелище. Коряка осторожно, словно гранату с выдернутой чекой, взял пистолет, приставил к виску. Он тужился, то бледнел, то краснел, трясся палец на спусковом крючке.

— Давай, Коряка, мы ждем, — поторопил Сергей. — Имеешь уникальный шанс сделать в жизни хоть что-то доброе. Мы оценим.

Коряка заорал как припадочный, отбросил руку, чтобы выстрелить в Сергея. Но Гаевский не дремал. Опытный спецназовец отлично знал, в чем сила и значение доли секунды. Пуля вошла в висок и вылетела вместе с содержимым дурной головы.

Сергей даже глазом не повел, знал, что Гаевский не подведет. Он равнодушно смотрел, как валится наземь мертвое тело, вздрагивает, затихает. Вот и подошло к концу утро чиновничьей казни.

Десятки и сотни верст вытягивались в бесконечную извилистую ленту. «Нива» не подводила, прилежно мотала дорогу на кардан. Гаевский воспаленными глазами всматривался в лобовое стекло. Сергей сидел рядом, держал автомат на коленях, временами оборачивался.

Шестеро пассажиров мерно покачивались в такт движению. Маленькая Лиза либо дремала, либо хныкала. Даша что-то бормотала, успокаивала ее. Измученный Петр обнимал жену, тупо созерцал пространство перед собой. Люди, сидящие напротив, тоже не отличались общительностью. Диана смотрела на Сергея и вяло улыбалась. Клавдия Павловна держала ее за руку. Глаза ее были закрыты, но она не спала. По лицу пожилой женщины бродили тени. Ярослав Григорьевич практически не просыпался. Иногда он начинал заваливаться, тогда соседки его подхватывали.

Гаевский сменил номерные знаки, хотя сомневался, что в повсеместном бардаке предыдущие что-то значили. За окном мелькали поля и леса Украины, небольшие городки и деревеньки. Транспорта было много, попадались военные колонны. Навстречу прошел открытый грузовик. В кузове покачивались перебинтованные парни в грязной военной форме — все молодые, безусые. Словно неживые, безвольные, с отрешенными взглядами.

— А что, нормально провели выходные, — сам с собой пообщался Гаевский и яростно заморгал, чтобы не заснуть.

Предложение Сергея сменить его за рулем опять встретило резкий отказ.

Машину неоднократно останавливали, но не дорожная инспекция — военные.

— Сотник Харчевник! — Гаевский выстреливал удостоверением. — Приказ комбата Бородько — везу семью его товарища в освобожденный Краматорск. Дело особой важности, вы не имеете права нас задерживать.

Никто и не пытался их задерживать. Проверять документы у гражданских военных было в лом, как и у коллеги из национальной гвардии, под бойца которой косил Сергей.

— Ты уже достал со своим Харчевником, — проворчал Гайдук после очередной проверки. — Не мог выдумать фамилию получше?

— Ничего я не выдумывал, — обиделся Гаевский. — Сам его убил, вот этими руками придушил фашистскую гадину. Он семью беженцев расстрелял, да еще и поживился у них деньгами. Физиономия оказалась точь-в-точь как у меня. Мне аж не по себе стало.

Ближе к вечеру напряжение усилилось. Днепропетровщина осталась позади. Приближалась линия фронта. Далеко на востоке уже различалась канонада.

Гаевский свернул на проселочную дорогу, въехал в лес, где беглецы и провели последующие несколько часов. Люди в изнеможении растянулись на траве и уснули, как говорится, без задних ног. Какое удовольствие спать без качки! Константин извлек из-под сиденья карту мелкого масштаба, испещренную пометками, ползал по ней, что-то бормотал, высчитывал, потом кому-то звонил.

— Поедем огородами. — Он не стал подробно расписывать маршрут. — Есть тут несколько дорог, на которых не выставлены блокпосты. Если тронемся в полночь, то в три часа ночи будем у Светлого. Это восемь верст от Луганска — там ребята должны встретить и доставить по козьей тропке.

Теперь все тряслись уже конкретно — пропал даже намек на асфальт. В лунном свете проплывали зловещие силуэты деревьев, луга, заросшие сочными пахучими травами. Несколько раз Гаевский сворачивал на какие-то другие проселки, иногда вставал, в свете фонаря сверялся с картой.

Опять разнылась Лиза. Даша пыталась ее усыпить, напевала колыбельную. В результате засыпали все, кроме девочки.

Согласно расчетам Константина, они уже были на подходе. Гром канонады делался ближе, объемнее. Машина вырулила из леса. Гаевский чертыхнулся — впереди был пост! В поле стоял грузовик, рядом с ним стояли палатка и небольшой прожектор, работающий от автомобильного аккумулятора. Посреди дороги маялись вооруженные люди в камуфляже — явно не ополченцы, судя по сине-желтым шевронам. Сворачивать было поздно — нарвались.

Боец, навьюченный амуницией, сделал знак — тормози. Гаевский остановился. Сергей на всякий случай приготовил автомат.

— Сотник Харчевник, — завел надоевшую песнь Гаевский. — Вывожу семью комбата. Хлопцы, где мы? Я, кажется, заблудился.

Хмурый боец осветил фонарем протянутый документ, сверил фото с оригиналом, взглянул на пассажиров. Лениво переваливаясь, подходили другие бойцы — какое ни есть, а развлечение.

В машину сунулся еще один тип с фонарем, тоже оглядел водителя, всех прочих.

— Не повезло тебе, хлопчик, — произнес он простуженным голосом. — Я хорошо знал сотника Харчевника, его убили, отличный офицер был. Не шевелиться! — заорал этот субъект, вскидывая автомат. — Всем сидеть! Лапы вверх!

Заплакала Лиза. Сергей обхватил рукоятку автомата, но дверца распахнулась, в бок ему уперся ствол.

— Бросили оружие и медленно выходим, — распорядился старший. — Без резких движений, стреляем без предупреждения!

Но до конца понять, что произошло, беглецы не успели. Разразилась суматошная стрельба. Пассажиры с криками упали на пол. Сергей пригнулся. То же самое сделал Гаевский.

Потом настала тишина. Машину окружали люди, они приближались. Взревел мотор, и из темноты вылупился измазанный грязью подержанный джип. Хлопнуло еще несколько выстрелов. В прыгающем свете фар проявлялись автоматчики, небритые, кряжистые, кто в бандане, кто в панаме.

— Мы так и знали. Константин Юрьевич, собственной персоной!

— Христофоров, твою душу! — взревел Гаевский, вывалился из машины и обнял смеющегося бородача. — Какого черта, Христофоров? Нас чуть не сделали! Мы же договаривались!

— Прошу прощения, Константин Юрьевич, припозднились, техническая заминка, так сказать. Скажите своим людям, чтобы не выходили из машины. Сейчас поедем дальше. Нужно уходить, здесь место открытое. Надо бы грузовичок забрать, у них горючки до хрена. Ладно, потом ребята подскочат, разберутся.

Сергей облегченно вздохнул. Все живы, вот и хорошо.

Дальше все было как в тумане. Один из джипов ушел вперед и сразу свернул с дороги. Тронулся Гаевский, мимо машины проплыли невнятные бугорки — трупы. Второй джип пристроился в хвост. Машина прыгала по полю, Гаевский что-то весело насвистывал. Джипы покатили резвее, Константин тоже нажал на газ. Кто сказал, что «Нива» не джип?

Небо на востоке покрывалось серостью, назревал новый день. Кончилось поле, кавалькада въехала на грунтовую дорогу, втягивалась в лес. Затихла канонада — видимо, артиллеристов потянуло в сон.

Сергея тоже сморила дремота. Он не помнил, как долго проспал, но когда открыл глаза, вереница машин уже катила по городским предместьям. Попадались танки, группы вооруженных людей. Многие дома были разрушены, в других зияли дыры, обвалилась кладка, но кто-то там жил — на балконах сушилось белье! Проплывали порванные рекламные плакаты, вывески салонов сотовой связи, магазинов, кафе. Груды обломков валялись во дворах, на тротуарах, кое-где на проезжей части.

— Все в порядке, пару часов обстреливать не будут, — уверил Гаевский. — Нацисты есть нацисты, у них и сейчас все по часам, как и в Великую Отечественную войну. Вас доставят в гостиницу, я распоряжусь, чтобы обслужили по первому разряду. А там уж расстанемся. Не обессудь, Серега, служба. Если хотите, вас вывезут в Россию. Туда каждый день уходят наши колонны — не по тем, конечно, коридорам, которыми кичится Киев.

Сергей протер глаза, достал телефон. Зарядка еще не кончилась.

— Приветствую, Викторович! — поздоровался Гайдук. — Ты не на боевом?

— Я на сонном, — хрипло отозвался командир группы спецназа «Вихрь» майор Васильев.

— Ну, прости.

— Кто это?

— Гайдук.

— Вот делать тебе не хрен, Серега, спать не даешь. А у меня, между прочим, законный выходной. Подожди, а ты чего звонишь? — Майор явно начал просыпаться. — Ты же вроде на Украине?

— Пока да, — согласился Сергей. — Слушай, Викторович… — Он замялся. — Я вот чего звоню. Обратно в группу возьмешь?

— Ну ты даешь, мил человек, — развеселился Юрий. — Пять дней как уволился из армии и уже просишься обратно.

— Так уж получилось, — сказал Сергей. — Возьмешь?

— Конечно, возьму!

— Со мной семья, Юра, — добавил Гайдук. — Ее пристроить надо.

— Семья-то большая?

— Большая. — Сергей улыбнулся. — Да два человека всего мужиков-то…

«Или три? — задумался он. — Впрочем, Ярослав Григорьевич уже на пенсии».

— Ладно, разберемся с твоей семьей, куда-нибудь пристроим, — обнадежил майор. — Ты это… давай закругляться, спать хочу. Хотя постой, — спохватился собеседник. — На Украине-то как?

— Отлично, Викторович. Природа — обалдеть, погода комфортная, люди приветливые. Ладно, пока, еще свяжусь.

Телефон уже жалобно пикал — кончалась зарядка. Гайдук обернулся. Семья не спала, внимательно слушала разговор. Диана смотрела на него влюбленными глазами. Улыбалась мама — пока еще робко, но уже без печали. Всем этим людям предстояли непростые деньки в иной стране, с другими порядками. Но это не страшно. Они знали, что бывают вещи куда страшнее.