ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
«РУМЫНСКИЙ БЛЮЗ»

В избе, где располагался разведывательный отдел дивизии, нас встретил молодой подтянутый капитан и объявил, что начальник отдела отсутствует, но приказано накормить нас, сводить в баню и устроить на отдых. Штабной писарь отвел нас в маленькую избушку на самом краю деревни и познакомил с хозяином — молчаливым старым крестьянином с редкой, будто выщипанной бородкой. За ужином я спросил старика, почему они не ушли, как другие, из села, — ведь это передний край, немцы рядом.

— Он за Волгу пройти не должон, — хмуро сказал хозяин, — не пропустят. А ежели пропустят, то он и везде достанет, так что лучше сидеть дома.

Поговорив еще немного, мы устроились на деревянных лавках и заснули, но вскоре нас разбудили громкие голоса. Они принадлежали пятерым солдатам и старшему сержанту — разведчикам дивизии. Они только что вернулись с переднего края, где были вместе с майором — начальником разведотдела.

Разговорившись, мы выяснили, что от всего состава разведывательной роты дивизии не осталось и отделения. Видимо, без работы ребята не скучают.

Начальник разведывательного отдела дивизии, когда мы вошли, встал навстречу и со словами «очень рад» пожал руку каждому. Я сразу подумал, что на нас майор возлагает какие-то большие надежды и, очевидно, попросит помимо нашего основного задания помочь разведке. Забегая вперед, скажу, что я ошибся — разведка дивизии работала отлично, имела большую агентурную сеть у немцев и всегда была в курсе всех дел врага. А приветливость майора объяснялась тем, что он просто был приветливым человеком.

Майор поинтересовался, сколько времени нам потребуется на подготовку операции и в какой помощи мы нуждаемся. Богатырь ответил, что требуется несколько дней: надо изучить оборону немцев и найти участок для прохода в тыл.

Майор немного помолчал и вежливо сказал:

— Изучать, конечно, можно, но не так долго. Дело в том, что через оборону немцев вас проведут мои люди. Думаю, что вы могли бы на них положиться. Если хотите, — продолжал майор, — можете пройти по участку и познакомиться с местностью. Проведет сержант.

И майор встал из-за стола, дав понять, что разговор окончен.

Утром, едва забрезжил рассвет, нас разбудил старший сержант, а спустя час мы уже шагали к передовым позициям. Дорога шла степью, изрезанной балками и поросшей кустарником. Голые прутики торчали редкой щетиной: словно нарочно кто-то навтыкал в снег. Да, по такой местности незаметно не проберешься!

Глубокий овраг, наполовину занесенный снегом, привел нас на передовую. В окопах, полностью скрывавших человека, на земляных выступах сидели и стояли солдаты. В специальных нишах лежали автоматы, патроны, гранаты и даже противогазы.

Противник находился от траншей примерно в двух километрах, и ружейно-пулеметный огонь почти не применялся. Зато мины и снаряды сыпались непрестанно, все кругом было вскопано разрывами, и снег сплошь покрылся грязно-серым налетом. Мы пошли по траншеям, надеясь найти место, откуда видна оборона немцев, но так ничего и не разглядели, кроме широкой черной полосы, вскопанной снарядами.

Вернувшись в деревушку, немедленно разыскали майора и попросили разрешения провести ночную вылазку за передний край обороны для наблюдения за противником. Майор пожал плечами, но разрешение дал, заметив при этом, что мы не сможем начать операцию до тех пор, пока не вернуться его люди из-за линии фронта.

Мы были о себе более высокого мнения, привыкли рассчитывать на свои силы, а не на чужого дядю, поэтому в следующую ночь, надев маскхалаты, выбрались за передний край. Увы, о противнике мы ничего не узнали, хотя нашли много балок, удобных для скрытого подхода к немецким позициям.

Потом мы снова разыскали майора и нахально объявили, что готовы выйти на задание. На этот раз начальник разведотдела рассердился:

— Хватит баламутить, товарищи. Сказано, ждать — ждите! — Но тут же, устыдившись своей резкости, пояснил — Мы и сами могли провести эту операцию. Да незадача — во всей дивизии по-настоящему немецким владеет только переводчик, и тот непригоден — он даже пленных фашистов побаивается. В армии, конечно, есть строевые офицеры, знающие немецкий. Хорошие офицеры, но не годятся они для такой работы. Вот и пришлось вас вызывать.

Протягивая руку, майор добавил:

— Вы должны понять, что за успех операции я отвечаю не меньше, чем вы. А пока не время, надо ждать. Поймите, это необходимо.

Прошло несколько томительных дней. Изнывая от безделья, мы прочитали все книжки, какие только нашлись у хозяина избы, в охотку распилили и перекололи груду дров. В тот момент, когда кончилось терпение, явился связной из штаба.

Майор был в отличном настроении и весело объявил, что дело на мази. Его люди с той стороны принесли недостающие сведения. Мы можем готовиться.

Весь следующий день прошел в мелких, но важных заботах: мы подгоняли по росту доставленные нам черные непромокаемые плащи — оказывается, в таких плащах ходят сейчас, в связи с оттепелью, все немецкие офицеры; примеряли щегольские сапоги, которые также были «обеспечены» майором, и даже наводили лоск на ногти.

В шестнадцать часов мы явились к майору и, быстро переодевшись в эсэсовскую форму, шутливо приветствовали его выброшенными вперед руками.

Начальник разведотдела долго разглядывал нас и, наконец, сказал:

— Все правильно, только вот мундиры чересчур новенькие. А ведь вы издалека, с дороги.

Мы сняли мундиры и, недолго думая, принялись ими натирать деревянный грязноватый пол избы, пока одежда не стала достаточно поношенной.

Удовлетворенный нашим видом, майор снял трубку полевого телефона и попросил пригласить в штаб товарища Маленького. Спустя некоторое время в избу вошел небольшого роста паренек в ватных брюках и стеганой куртке.

— Товарищ майор, по-вашему приказанию… — сказал он. И мы смущенно переглянулись. Подросток оказался маленькой хрупкой женщиной.

— Знакомьтесь, Нина Петровна. — Майор широко повел рукой. — Это те самые разведчики из центра.

Рука у Нины Петровны была не по-женски твердой, голубые глаза смотрели внимательно и заинтересованно. На вид ей можно было дать лет 26–28.

— Нина Петровна, — пояснил майор, — долго работала в этих местах учительницей и хорошо знает местность. Она проведет вас через фронт почти до самой железнодорожной станции.

Весь вечер, с помощью карты-километровки мы обсуждали с Ниной Петровной детали прохода и договорились, что начнем операцию в следующую ночь.

Однако, вернувшись к себе в избу, начали спорить, а нужно ли вмешивать в это рискованное дело женщину, да еще такую, как Нина Петровна. Особенно кипятился Сергей Власов, доказывая, что мы прекрасно можем обойтись без проводника и пройти по карте.

— Ладно, хватит, — скомандовал Богатырь, — утро вечера мудренее.

Утром мы пришли к единому мнению, что без проводника нас все равно не пустят, а поэтому заводить об этом разговор с майором не следует.

И вот последняя проверка. Последний инструктаж у майора. Добрые слова напутствия. За передний край, до ближайшей балки нас сопровождали семь разведчиков. Нина Петровна одета просто: крестьянского покроя юбка, старые фетровые боты, куцый полушубок, отороченный внизу овечьим мехом, кашемировый, видавший виды платок. Документы у нашей проводницы были, как говорят, «железными» — их выдала Нине Петровне, как местной жительнице, немецкая комендатура. Единственным, что грозило безопасности маленькой разведчицы при встрече с немцами, были мы сами. Понимая это, мы держались от Нины Петровны в 40–50 метрах: если нас обнаружат, то проводница будет ни причем и сможет уйти.

Шли почти всю ночь неведомыми для нас путями и остановились в глубоком овраге. Нина Петровна сказана, что отсюда до станции не более двух километров. Теперь мы пойдем одни, а она свернет в село по своим делам. Простились сдержанно, как это принято у разведчиков, и она ушла в темноту.

Несколько минут ушло на переодевание. Снятую одежду закопали в снег и как могли замаскировали. Теперь, превратившись в эсэсовских офицеров, мы должны говорить только по-немецки, действовать, как немцы. Документы нас подвести не могли — они были настоящими, заменены только фотографии владельцев.

В село, где находилась цель нашей операции — штаб румынскою полка, — мы должны были явиться со стороны железнодорожной станции. Но не могут же немецкие офицеры идти пятнадцать километров пешком. Нам предстояло либо сесть на попутную машину, либо просить ее у коменданта станции.

Часам к девяти утра мы вплотную подошли к станционным постройкам и, выбрав момент, спокойно направились в здание вокзала.

В середине помещения тянулись вылощенные деревянные диваны. На них располагалось десятка три солдат и офицеров. Вдоль стен были расставлены столики. В углу работал буфет. Наше появление осталось без внимания. Никто не проявил даже малейшего интереса — да и мало ли в прифронтовой полосе офицеров в черных плащах.

Оглядевшись, подошли к буфетной стойке, где человек с красной феской на голове и оттого похожий на турка разливал из больших бутылей пенистое пиво. Поклонившись и не проронив ни слова, он любезно подвинул нам сразу три высоких кружки. Справа облокотился на стойку и молча тянул пиво офицер-артиллерист. То же самое сделали и мы, внимательно разглядывая окружающих. Расплатились с буфетчиком настоящими рейхсмарками и отправились к коменданту станции, кабинет которого, как пояснил турок, размещался в этом же здании.

Комендант, румынский офицер, плохо говоривший по-немецки, был чем-то расстроен. Выслушав Богатыря — мы с Власовым, на всякий случай, помалкивали, — он мрачно сказал, что специальной машины у него нет, а попутные пойдут в нужную нам часть не раньше чем будут разгружены прибывшие вагоны, то есть после обеда. Комендант посоветовал нам пройти в следующее здание, где есть гостиница для офицеров, и отдохнуть с дороги. Это было лучше, чем торчать на вокзальных скамейках, рискуя встретить какого-нибудь любопытного собеседника, и мы отправились в гостиницу. Администратор, тоже румын, был угодлив и расторопен. Он быстро позвал горничную, и та отвела нас на второй этаж в небольшую комнату с кроватью, двумя стульями и старым кожаным диваном.

Спустя несколько часов грузовая машина с тюками зимнего солдатского обмундирования, на которых восседали мы, въехала в нужное нам село.

Пока шофер уточнял у встречного румына, где находится вещевой склад, мы слезли и направились к центру деревни, внимательно наблюдая за всем, что нас окружало.

Село было дворов на двести. Большинство домов — маленькие, низенькие, крытые соломой. Только в центре несколько домов посолиднее, побогаче. На одном из них висит штандарт румынской армии. Значит, тут штаб. Уточняем это у первого попавшегося солдата и не торопясь, с полным равнодушием ко всему окружающему, направляемся к дому с флагом.

Стоящий у крыльца часовой, увидя нас, вытягивается и по-ефрейторски, оттянув оружие, приветствует. Пропуска он не спросил. Это нас не удивило, мы знали, что даже немецкие армейские офицеры стараются по возможности не связываться с представителями охранных отрядов своего фюрера.

Поднявшись на крыльцо, я по привычке оглянулся на часового — он стоял по-прежнему навытяжку и смотрел ним вслед. Неловко вспоминать, но я невольно тогда выжал на своем лице нечто вроде улыбки. В сенях Богатырь, обернувшись к нам, приложил палец к губам. Этот жест был понятен — мы должны только молчать. Иван имел основания беспокоиться за наше произношение.

Дверь отворили рывком, несильным, но рывком. В передней, которая прежде служила хозяевам дома кухней, теперь размещались писаря штаба. За одним из трех столов сидел человек в расстегнутом мундире и что-то писал. Он вскинул голову, положил авторучку поднялся, лихорадочно застегивая мундир. Но он не успел дойти до верхней пуговицы, потому что Сергей Власов, находившийся к писарю ближе всех, резко повернулся и двумя руками сдавил ему горло. Мы с Богатырем, не задерживаясь, прошли к следующей двери. В другой комнате с голым письменным столом и стулом — видимо, приемной — никого не было.

Власов вошел следом за нами, с писарем он покончил без единого звука — это мы умели делать, это был наш хлеб.

Еще пять шагов, и мы открыли дверь в последнюю комнату. Первым шагнул Богатырь, за ним я, потом Сергей. Дверь мы оставили чуть-чуть приоткрытой, чтобы услышать стук входных дверей.

Прямо перед нами за столом сидел грузный крупный человек с полковничьими погонами. Справа у стены на раскладушке лежал другой. При нашем появлении он потянулся к кителю, висевшему на спинке стула. Полковник спокойно и пристально рассматривал нас и ждал. Неожиданно, вопреки разработанному плану, Иван Богатырь с угрозой выпалил:

— Господин полковник, мы прибыли для получения сведений.

И Иван шагнул к столу. То же пришлось сделать и мне.

— За какими сведениями? — спросил полковник спокойным и ровным голосом.

И снова неожиданное:

— Какие нам необходимы.

Лицо полковника стало бескровным. Медленно, грузно он поднялся, опираясь на широко расставленные руки, и с расстановкой проговорил:

— Вы что-то пу-та-е-те, господа.

В тот же миг полковник схватил лежавший на столе кортик и занес его. Богатырь отшатнулся. Я кинулся вперед, вытянув руку навстречу удару.

Я перехватил кортик, но тут же чуть не закричал от острой боли — нож распорол мне правую ладонь.

Я продолжал еще держать руку полковника, когда Богатырь, широко размахнувшись, тяжело ударил пистолетом в висок гитлеровца. Не выпуская из руки кинжала, полковник стал оседать. Взбешенный Богатырь нанес еще один удар. Моя ладонь, разрезанная почти до половины, хлестала кровью; я шарил глазами по комнате в поисках какой-нибудь тряпки, чтобы стянуть руку. Увидел, как Власов стукнул по голове вскочившего с раскладушки другого офицера и сунул в его маленький рот пакет первой помощи. Иван лихорадочно собирал со стола полковника бумаги, потом стал открывать ящики. Все это пронеслось перед глазами как в калейдоскопе, а в голове стучала одна мысль: как остановить кровь. Наконец, я увидел, что тумбочка, на которую мой взгляд натыкался не раз, накрыта белой салфеткой. Сорвав ее, замотал руку, сунул за борт мундира и только тогда огляделся более осмысленно. Полковник был мертв. Румынский майор — о чине можно было судить по кителю — лежал без сознания. Причем, засовывая кляп, Власов перестарался, и вытащить пакет изо рта майор не сможет, если и очнется.

Делать здесь больше нечего. Теперь дорога каждая, секунда. И я первым быстро направился к выходу. Мы вышли в приемную, но Богатырь вернулся обратно, взял со стола полковника пачку сигарет и догнал нас.

Часовой неторопливо прохаживался около крыльца и, завидя нас, опять вытянулся. И тут Богатырь, снова отчебучил номер. Не знаю, что это было — ухарство или стальная выдержка, но он, сунув в рот сигарету, подошел к часовому и протянул тому пачку, одновременно попросив огонька.

Сигарету часовой не взял, но зажигалку вытащил. Богатырь чиркал кремнем и прикуривал неторопливо, какими-то сверхзамедленными, нарочитыми движениями. У меня в душе закипала злость — Иван своим поступком подвергал нас ненужному риску.

Прикурив, Богатырь повертел зажигалку в руках и как бы нехотя вернул ее солдату. Румын тоже начал рассматривать зажигалку, пытаясь, видно, понять, чем это она заинтересовала немецкого офицера. А Иван — чтоб ему сдохнуть! — продолжал опасную игру. Он осторожно, почти нежно надвинул солдату его глубокую пилотку на самые глаза и только тогда медленно пошел от крыльца.

Моя рука за бортом кителя горела огнем, кровь — это чувствовал — продолжала течь, и салфетка так набухла, что рубашка прилипла к телу. Нужно было уходить, уходить немедленно!

Мы было направились в тот конец села, откуда приехали, но к нашему счастью, нас тут же догнали несколько машин, идущих по дороге к станции. Задний грузовик мы остановили и на виду у часового быстро забрались в кузов. Отъехав от села километра два, мы на ходу спрыгнули и, выждав минуту-две, пока машины скрылись, спустились в глубокий придорожный овраг и побежали сторону фронта. Спустя восемь-десять минут после того, — как мы оставили машину, по дороге пронеслась к станции набитая солдатами грузовая машина, а за ней легковая. Не знаю, может быть, это была погоня за нами — ведь в селе видели, как мы садились в грузовик.

Через полчаса мы уже были далеко от опасного района и смогли чуточку передохнуть, а заодно выложить Богатырю то, что было на душе.

Я прямо заявил Ивану: операция провалилась исключительно по его вине.

— Почему ты решил сыграть в Олеко Дундича? — поддержал меня Власов. — Почему ты думаешь, что тебе дозволено рисковать своей и нашими жизнями? Ради чего ты это делал?

Иван не стал и оправдываться. Видимо, он только сейчас стал ясно понимать, что произошло, и только сейчас, после наших упреков, смог взглянуть на свое поведение со стороны. Он лишь повторял:

— Виноват, ребята, виноват.

— Чего ты рисовался перед часовым? — добивался ответа Власов

Богатырь молчал, понимая, что мы правы. И действительно, мы ведь могли, выдавая себя за эсэсовцев или, в крайнем случае, угрожая оружием, попытаться увести с собой немецкого полковника и выполнить задание. Из-за выходки Ивана мы даже не сделали такой попытки. Сознаюсь, что с того времени мы с Сергеем Власовым стали иначе относиться к нашему другу, ушли куда-то восхищение, теплота и близость, хотя мы долго не признавались себе в этом.

Из вражеского тыла мы вышли глубокой ночью, использовав овраги и свой немалый заполярный опыт ползать у врага под носом.

Через полтора часа мы уже находились в штабе дивизии, откуда уходили на операцию, и сдали добытые бумаги. На другой день утром начальник разведотдела устроил разбор операции. Иван Богатырь подробно и точно рассказал все, как было, что произошло, и заявил, что в срыве задания больше всего виноват он.

Услышав это, майор вдруг спросил:

— А почему вы решили, что задание не выполнено?

— Мы не привели, как было обусловлено, командира полка, которого можно было взять без шума, — объяснил я.

— Да, но вы доставили документы.

Оказалось, что среди бумаг, захваченных нами в штабе румынского полка, были секретные приказы и донесения, рассказавшие командованию больше, чем мог бы сообщить пленный офицер. Такой поворот дела удивил и обрадовал.

Когда мы пришли к себе в избу, Иван неожиданно вытащил из-за борта кителя офицерский кортик, тот самый, что развалил мне ладонь.

— Ну что, возьмешь своего крестного?

— Возьму.

И я спрятал в чемодан на память нож с серебряной рукояткой и гравировкой на лезвии: «Великая Германия».

Прошло несколько дней. Я подлечил свою руку, и прибыли люди майора с той стороны. Они сообщили, что в румынском полку наша диверсия вызвала большой переполох. Начальник штаба румынского полка, которого мы стукнули и оставили с кляпом во рту, арестован: немцы посчитали, что убийство и похищение из штаба важных документов произошло не без его ведома. Полковника, как важную персону, увезли хоронить в Германию. Вместе с этими хорошими вестями разведка принесла и печальную новость — в руки гестапо попала и была замучена там наша проводница — Нина Петровна. Это сообщение тяжело сразило майора — он посерел, был молчалив и задумчив, отвечал невпопад. Мы догадались, что маленькая учительница значила для него больше, чем просто умная разведчица.

Операция «Румынский блюз» была закончена, и вскоре мы выехали в Москву.