Злиться я начал еще с утра. Вечером у меня был небольшой жар, ночью я потел и проснулся с сильной жаждой. Мне хотелось (да и нужно было, чтобы оборвать начинающуюся болезнь) чаю с малиновым вареньем. И чтобы были большой чайник с огненным кипятком, а другой — с крепкой заваркой. И чтобы пить с блюдца, испытывая ни с чем не сравнимое наслаждение медленного, постепенного утоления жажды. Тогда на какой-нибудь седьмой чашке капельки пота начнут щекотать лоб, шею, ложбинку на груди, и ты почувствуешь, как с этими каплями выпаривается из тебя простуда, мутная дрянь.

Я жил в прекрасной гостинице. По первому требованию завтрак приносят в номер. Но я ни разу не воспользовался этим удобством. Я не люблю, чтобы в комнате, где я сплю и где разложены на столе мои бумаги, стояли еще и тарелки с объедками. И вообще, хорошо с утра одеться, подтянуться и выйти на люди, нежели в халате и в одиночестве, при неубранной еще постели, жевать бутерброд, запивая его чем-то теплым и желтеньким, что здесь называется почему-то чаем.

Каждое утро я спускался в ресторан, садился за стол, и мне подавали карточку.

Не все, может быть, знают, что за границей в хороших гостиницах завтрак бесплатный. Не совсем, конечно, бесплатный, но стоимость его заранее включена в цену номера. Чаще всего он стандартный: чашечка кофе (или кофе с молоком), булочка, масло и конфитюр. В гостинице, где я жил, теперь имелось шесть таких стандартов на выбор.

Они шли по номерам. Нужно назвать официанту только номер завтрака, и он принесет все, что нужно. Под номером первым значилось, например: яичница с ветчиной, масло, булочка, конфитюр и чай. Под номером шесть: вареное яйцо, брынза, масло, конфитюр и молоко. Можно потребовать и еще что-нибудь сверх программы, но тогда уж плати наличными. Я брал всегда завтрак номер шесть, но только просил молоко заменять чаем.

Чай подавали налитым в чашку. Его было мало. Его оказывалось меньше из-за того, что стенки у чашки были толщиной в палец. В чашку с кипятком опущен на ниточке пакетик из прозрачной бумаги. В пакетике — чай. Он постепенно размокает и сквозь тонкую бумагу начинает окрашивать кипяток в желтоватый цвет. Чтобы ускорить процесс, начинаешь за ниточку вынимать и опускать пакетик. Кипяток постепенно принимает окраску чая, но и остывает. Становится просто теплой водой.

В то утро я чувствовал себя неважно, и у меня была сильная жажда. Я хотел даже не выходить целый день, а завтрак попросить в номер. Но вспомнил чашку с толстыми стенками, отбирающими у воды половину ее тепла, представил, как вода остынет еще больше, пока ее несут на четвертый этаж. Кроме того, мне хотелось не одну, а семь, восемь, десять чашек, и хорошо бы с малиновым вареньем.

Я собрался с духом и пошел в ресторан. Я пытался внушить, чтобы мне принесли сразу много кипятку, и официант, пожав плечами, принес пять чашек. В каждой плавал пакетик на ниточке. Чаепитие, какого хотелось, не получилось. Некая черта моего характера мешает мне заставлять человека идти ради меня еще раз, переделывать сделанное не по-моему.

Официанты, подметив мою нетребовательность, обслуживали меня с той степенью снисходительности и фамильярности, когда ни в чем нельзя упрекнуть и которая тем не менее обидна. Не балансируют на быстром ходу подносы, не летают по ветру черные заутюженные фалды.

Виновата моя нетребовательность. Сажусь обедать, читаю карточку. Надо бы покопаться в ней, повыбирать, посоветоваться с официантом, покапризничать. А я просто: салат из помидоров. Суп? Ну, какой-нибудь суп. Мясо? Какое-нибудь мясо с картошкой. Вино? Рюмку водки. Вино к мясу? Нет. От смеси у меня болит голова.

Официант шокирован, удручен. Он не понимает, как можно есть мясо, не запивая его соответствующим вином. Впрочем, это советские, что с них спрашивать? Ну хорошо же, сейчас посмотрим.

Злиться я начал еще с утра, когда не удалось напиться чаю, как я хотел. Теперь же, придя обедать, я рассердился окончательно, потому что едва сел за стол, официант поставил передо мной салат из помидоров и рюмку водки.

Вообще-то очень мило с его стороны, что он привадился к моему вкусу и в некотором роде упредил мои желания. В другой раз я не сказал бы ни слова, наверное, мы пошутили бы по этому поводу. Он и ждал, что я улыбнусь, поблагодарю. Но я был зол еще с утра, и все пошло по-другому. Я посмотрел на официанта вопросительно, недоуменно, и он ответил мне тем же. Но право было за мной:

— Что это?

И водка и помидоры нехотя, недовольно исчезли со стола.

— Впрочем, водку оставьте. И принесите мне, пожалуйста, шампиньонов в уксусе.

Официант хотел что-то сказать, но проглотил слова.

— Пусть только выберут цельные, не разрезанные грибы и пусть постараются, чтобы они были ровные. И пусть приготовят мне еще «бифштекс по-татарски».

«Бифштекс по-татарски» — это не еда, а целая эпопея. Его можно потребовать в каждом большом европейском городе, где есть хороший ресторан. Подается он так. Посредине тарелки лежит большая и толстая котлета из сырого мяса, из вырезки. Никаких примесей тут еще нет. Чистое мясо, превращенное в фарш, в мелкий и ровный фарш, и оформленное в виде котлеты. В середине ямка. В ямке сырой желток. Вокруг на тарелке лежат небольшими кучками мелко рубленный лук, мелко рубленный соленый огурец, измельченная зелень и еще разнообразные компоненты будущего блюда, которое вы готовите сами.

Все, что лежит на тарелке, нужно неторопливо и тщательно перемешать и перемять с сырым мясом. При этом добавляется соль, перец, горчица и вообще все, что вам взбредет в голову. Блюдо редкое. Не всегда указывается в меню. Но в каждом уважающем себя ресторане его готовят, если клиент потребует. Итак, я потребовал «бифштекс по-татарски».

Шампиньоны были все один к одному, цельные, не разрезанные пополам, и «татарский бифштекс» был такого цвета, словно его приготовили для рекламы.

— Прекрасно, — одобрил я. — Но, пожалуйста, добавьте две-три сардинки. Я думал, вы знаете, что к настоящему «бифштексу по-татарски» полагаются еще и сардинки. И потом оливковое масло. И половина лимона.

Официант дернулся, точно его ударили по ногам. Он исчез в мгновение ока, но успел, однако, что-то шепнуть своему коллеге, стоявшему в праздности. Тот подтянулся, одернулся и устремился к моему столу. Он смахнул со скатерти несуществующие соринки и осведомился (получилось, как в знаменитом романе), вино какой страны я предпочитаю в это время года и суток.

— К сырому мясу хотелось бы что-нибудь потяжелее. Что вы можете предложить из испанских?

Через минуту около меня хлопотали трое официантов. Один ставил сардинки, другой хлопотал с бокалами, третий показывал мне вино.

Мистер Норман, где вы? Вас я представил в эту минуту. Помните, как вы двадцать дней возили меня по Англии и как мы с вами садились обедать? Не случилось ни разу, чтобы бутылку вина открыли, не показав ее вам со всех сторон. И не случилось ни разу, чтобы вы отмахнулись, пренебрегли, как бы говоря: «Ладно, нам все равно». Вы внимательно изучали этикетку, хотя знали ее наизусть. Не случилось также ни разу, чтобы официант налил целый бокал. Он наливал сначала на донышко, чтобы вы могли попробовать и оценить. Каждый раз одинаковым жестом вы приближали бокал к носу и внимательно, прикрыв глаза, втягивали аромат. Потом брали вино на губы, задумчиво чмокали и только потом уж одобрительно кивали официанту.

Однажды я спросил вас, что будет, если вино не понравится, и вы искренне удивились вопросу.

«Как что? Он откроет другую бутылку». Мистер Норман, где вы? Вас я вспомнил в ту минуту, когда трое официантов хлопотали вокруг моего стола и один из них показывал мне бутылку испанского черного вина, которым я решил запивать мой «бифштекс по-татарски». Я вспомнил, как вы, ритуально священнодействуя, нюхали вино, и вспомнил об этом потому, что сию минуту он совершил грубую ошибку: не дал мне попробовать, а сразу налил полный бокал.

А я вспомнил о вас. Я был зол еще с утра и разозлился еще больше, когда мне принесли, не спрашивая, хочу ли я салат из помидоров и стопку водки.

Вот почему я пригубил вино, испанское, черное, тяжелое, и вопросительно посмотрел на официанта. Вопросительно посмотрел и он на меня. Но я знал, что право на моей стороне.

— Мне жаль, но вино кислит.

Официант как-то судорожно, молниеносно отпил глоток. Некоторое время он прислушивался к тому, что происходило у него на языке и вообще в полости рта.

— Вы ошибаетесь, сударь. Это новая партия. Мы ее вчера получили. И мы ведь берем у одной и той же фирмы. Ошибки быть не могло.

— Мне очень жаль, но вино кислит. Неужели вы не чувствуете?

Досадно пожав плечами, официант передал бокал со злополучным вином своему коллеге, а тот другому. Они пробовали и неуверенно убеждали меня, что «не может быть… только вчера., одна и та же фирма… свежая партия…».

Между тем заминка около моего столика не ускользнула от внимания хозяина ресторана. Он подошел спокойной, твердой походкой президента, когда тот выходит на трибуну, заранее зная, что каждое его слово — закон.

— Что такое?

— Господин утверждает, что вино кислит. Но вы же знаете, новая партия…

Официант протянул хозяину бокал с вином, но тот и не взглянул на него. Не глядя на вино, на официантов и на меня, впрочем и не думая ни секунды, жестко проговорил:

— Если господин утверждает, что вино кислит, значит, оно кислит. Уберите и принесите другую бутылку.

Через несколько минут я пробовал новое вино.

— На этот раз то, что надо. Только почему оно но подогрето. Разве вы не знаете, что красное вино полагается слегка подогревать?

Когда на другой день я появился в дверях ресторана, шестеро официантов выстроились в две шеренги в виде почетного караула. Я прошел мимо них и сел за стол. Трое подбежали ко мне, протягивая сразу две карточки, но я сказал:

— Салат из помидоров, рюмку водки, какой-нибудь суп и какое-нибудь мясо. С картошкой. А вина не надо, у меня от него болит голова.