Книга: Джевдет-бей и сыновья
Назад: Глава 6 ЗА ОБЕДОМ
Дальше: Глава 8 О ВРЕМЕНИ, О СЕМЬЕ, О ЖИЗНИ

Глава 7
В ОСОБНЯКЕ ПАШИ

Покачиваясь вместе с каретой, Джевдет-бей печалился о том, что не может вздремнуть после обеда, и размышлял о своей жизни. «Что значит для меня — жить? Ну и вопрос Фуат задал! А я ему — глупый, мол, вопрос! И действительно глупый. Не хочу об этом думать. Что такое жизнь? Где он таких вопросов-то понабрался? Поди, из европейских книг, от бог знает в каких заговорах замешанных людей! Что такое жизнь? Глупый, глупый вопрос! Я над ним даже смеюсь. Ха-ха-ха. Как Моше смеялся. Какую он, однако, дурацкую шутку отпустил! Не я ли подложил бомбу? Нет, я побил черепицу. Из-за этого протекла крыша, все на меня злобно смотрели, весь класс был по колено в воде. Ну и страшный же был сон! Я мог бы понять, что он предвещает такой скверный день. Кстати, сколько времени? Скоро восемь! Шюкрю-паша, должно быть, меня уже ждет».
Шюкрю-паша пригласил его в свой особняк, чтобы расспросить о планах на будущее. Об этом Джевдет-бею сообщил посланный с приглашением слуга, однако он догадывался, что на самом деле паше просто хотелось перемолвиться с кем-нибудь словечком, и пригласил он его исключительно от скуки. При мысли о Шюкрю-паше Джевдет-бей невольно вспомнил и то, что говорил о нем Фуат-бей. «Что земли он продал, я знал, и что особняк собирается продавать, тоже знал, а вот про карету не знал! Если уж он продает карету, значит, дела у него совсем плохи. Может, Фуат прав, и я совершаю ошибку? Нет-нет, нехорошо так думать. Мне нужна только Ниган, больше ничего не нужно».
Вспомнив о Ниган, Джевдет-бей пришел в хорошее расположение духа. «Да, я видел ее всего два раза, — сказал он сам себе, и в памяти вновь всплыла та ужасная сцена в пансионе. — Два раза увидел и понял, что она девушка хорошая. Ну и что тут такого? Неужели так сложно понять, что за человек перед тобой? К тому же мы ведь разговаривали…» Первый раз Джевдет-бей увидел Ниган, выглянув из окна селямлыка особняка Шюкрю-паши. Второй раз — в том же особняке, во время глупой церемонии, именующейся помолвкой. Тогда они и поговорили. «Как поживаете, сударыня?» — спросил Джевдет-бей, а Ниган ответила: «Хорошо, эфенди, а вы?» При этом она старалась выглядеть спокойной и степенной, словно много повидавшая на своем веку старуха, но покраснела и, смутившись из-за этого, сразу же ушла. Видно было, что она девушка гордая, но вроде бы хорошая. С того самого дня она заняла прочное место в планах, которые Джевдет-бей строил относительно своей будущей семьи и дома. Красавицей ее назвать было нельзя, но представлениям Джевдет-бея о том, какой должна быть жена, Ниган вполне соответствовала, а это было самое главное.
В жаркой карете после сытного обеда Джевдет-бей начал клевать носом и пожалел, что не выпил кофе. Чтобы взбодриться, закурил и стал обдумывать, о чем можно поговорить с пашой. Карета доехала до казарм военной академии и свернула в сторону Нишанташи. «Надо сказать паше, что я собираюсь купить дом в этих местах», — подумал Джевдет-бей, и тут он вспомнил Зелиху-ханым, от которой собрался отделаться, а потом — Хасеки, тетушку Зейнеп и Зийю. Вспомнив, как оценивающе мальчик рассматривал его, Джевдет-бей почувствовал раздражение. «Странный ребенок. Как будто уже сейчас, в этом возрасте, что-то в уме прикидывает. Смотрит так, словно в чем-то тебя обвиняет!» Карета между тем свернула на площадь Нишанташи. Выглянув в окно, Джевдет-бей внимательно осмотрел каменный дом на углу. В этот дом он уже заходил и решил тогда, что он ему нравится и вполне соответствует его представлениям о жилище, необходимом для семейной жизни. Глядя на растущие в саду перед домом липы и каштаны, Джевдет-бей сказал сам себе: «Какое милое место!» — и решил еще раз осмотреть дом на обратном пути. Мысли о будущей семейной жизни привели его в благостное расположение духа, но когда карета поравнялась с мечетью Тешвикийе, он снова разволновался и стал думать о том, достаточно ли хорошо одет. Еще в карете он отметил, как заколотилось в груди сердце.
Выйдя из кареты, Джевдет-бей снова, как, впрочем, с ним бывало каждый раз, ощутил чувство вины. Обширный сад перед особняком был пуст и недвижен, только на краю небольшого мраморного бассейна сидел воробышек и пил воду. Подойдя к дверям, Джевдет-бей потянулся к круглой латунной ручке, но двери открылись сами, и возникший на пороге слуга сообщил, что паша ожидает гостя наверху. Опасаясь невзначай скрипнуть ступенькой, Джевдет-бей поднялся по лестнице. На площадке его встретил другой слуга, приветствовавший его теми же словами: паша ожидает гостя. «Вот это дом, вот это семья!» — пробормотал Джевдет-бей себе под нос. На лестничной площадке в углу тикали часы, размахивая огромным маятником; больше никаких звуков слышно не было. «Все здесь отлажено, как часы!»
Джевдет-бей вошел в просторную комнату, в которой, однако, никого не было, кроме безмолвных вещей: скамьи, диванов, кресел… В комнате было прохладно. Джевдет-бей прошелся туда-сюда, потом остановился перед висящей на стене картиной и подумал, что другие люди, глядя на картины, испытывают некое душевное волнение. Осмотрел расшитое золотом кресло с ножками, напоминающими кошачьи лапы. В углу стоял небольшой сундучок, инкрустированный перламутром. Размышляя, зачем нужен здесь этот сундучок, Джевдет-бей заметил на стуле рядом такую же инкрустацию. Обернувшись, он увидел, что и кресло, и диван тоже инкрустированы перламутром. И тут его прошиб холодный пот: на диване кто-то лежал. Шюкрю-паша собственной персоной. Джевдет-бей замер на месте, не в силах сообразить, что же ему теперь делать. Потом додумался выйти из комнаты. Постоял немного за дверью, прислушиваясь к тиканью часов, и, собравшись с духом, снова вошел. Стараясь не глядеть в сторону паши, громко кашлянул.
— А, как же, как же, наш зять пришел! — пробормотал паша и встал. — Проходи, сынок, проходи. Я не спал, так, думаю, прикорну немного.
— Почивать изволили? — спросил Джевдет-бей, подходя к старику.
— Нет, не спал. По правде говоря, осоловел немного. За обедом хватил лишнего, — ответил паша. Увидев, что Джевдет-бей тянется к его руке, чтобы поцеловать ее, проговорил: — Не надо, сынок, не надо, — но руку не убрал. — Пусть и тебе столько же раз будут руку целовать. Кстати, почему это ты не пришел к обеду?
— Не знал, что вы меня приглашали и к обеду, господин паша.
— Как так? Бекир тебе не сказал? — вопросил Шюкрю-паша, и по нарочитому гневу в его голосе стало понятно — он вспомнил, что и в самом деле не приглашал Джевдет-бея к обеду. — Ладно, я ему покажу! Гость без обеда остался! Ну да что поделаешь. В конце концов, главное-то — беседа, не так ли? А трапеза — предлог. — И паша махнул рукой, словно говоря, что все — пустое. — Кофе выпьем или коньяку? Или подожди, лучше кофе с ликером. Да ты садись, садись. — Паша потянулся и зевнул. — Ох, перебрал я за обедом!
Позвав слугу, паша велел принести кофе и ликер. Потом, повернувшись к Джевдет-бею, сказал:
— Жарко сегодня, не правда ли?
— Да, жарко, — ответил Джевдет-бей.
— В такую жару на улицу не выйдешь, — сказал паша и тут же уточнил: — Я, по крайней мере, не выхожу. А ты, интересно, чем сегодня занимался?
Джевдет-бей рассказал о событиях первой половины дня, не заостряя внимание на болезни брата, зато подробно остановившись на обеде в клубе. О поездке в Хасеки он не обмолвился ни словом.
— Молодец! — сказал паша, но потом прибавил: — Хотя, ты, конечно, еще молод. В твоем возрасте все шустрые. — На его лице вдруг появилось какое-то ребячливое выражение. — Тебе сколько лет?
— Тридцать семь.
— Я в твоем возрасте — или, может, будучи лет на пять постарше — дослужился уже, хвала Аллаху, до министерской должности. Но тогда было совсем другое время. Теперь, чтобы продвигаться по службе, надо из кожи вон лезть, других топить… Да к тому же мне везло… К чему это я? — Паша все с тем же ребячливым выражением на лице улыбнулся и пригладил бороду. — Иди-ка сюда, сядь со мной рядом. А то сел так, что мне лица твоего не видно.
Вспотевший Джевдет-бей пересел к паше, на тот самый диван, где тот только что дремал. Слуга принес кофе и ликер в маленьких хрустальных рюмках.
— Любишь клубничный ликер? — спросил паша и крикнул вслед уходящему слуге: — Принеси нам еще ликера! А еще лучше всю бутылку!
Свою рюмку паша осушил одним глотком и поглядел на Джевдет-бея. Ему явно хотелось, чтобы тот развлек его каким-нибудь рассказом.
— А еще чем-нибудь ты занимался сегодня? — спросил он.
— Нет, господин паша, лавка очень много времени отнимает, — виновато ответил Джевдет-бей.
— A-а, лавка! Ну да. А с кем встречаешься, общаешься? Друзья твои кто?
— Коммерсанты… Фуат-бей, про которого я вам рассказывал, например.
— Этот Фуат-бей из Салоник?
— Да, господин паша.
— Гм… И что он говорит? О покушении на султана что говорит?
— Да он ничего не знает, паша. Мы с ним об этом не говорили.
— Не знает или не говорили?
— Не говорили, господин паша!
— А если не говорили, почему ты думаешь, будто он ничего не знает?
Увидев растерянное выражение на лице Джевдет-бея, паша усмехнулся, очевидно гордясь тем, какой он, паша, сообразительный, и осушил еще одну рюмку. Растерянность будущего зятя, должно быть, немало его позабавила — он снова усмехнулся и похлопал Джевдет-бея по спине.
— Молодец, молодец, правильно. Таким и надо быть — аккуратным и осторожным.
Джевдет-бей покраснел.
— Да, таким и надо быть. Твоя осторожность мне очень нравится. Торговец в особенности должен быть осторожным. А ты мало того что торговец, так еще и мусульманин. Тебе труднее всех приходится. И ведь дела у тебя хорошо идут! Раньше деньги кому в руки плыли? Гяурам и бессовестным казнокрадам-чиновникам. А теперь пришло время таких, как ты, — трудолюбивых, осторожных, умеренных. — Паша взглянул на свою пустую рюмку и улыбнулся: — Какие они маленькие! Не замечаешь, как выпил. Да, твоя умеренность — важное качество. У нас все постоянно бросаются в крайности. Кроме того, нужно уметь держать язык за зубами — что в торговле, что в политике. — Паша снова наполнил свою рюмку и разом осушил ее. — Да, держать язык за зубами. Раз уж я нынче столько выпил, я тебе расскажу кое-что… Я себе всю жизнь испортил из-за того, что не сумел промолчать в нужный момент. Сейчас расскажу.
Разволновавшийся паша поменял позу, снова налил в свою рюмку ликер и начал рассказ:
— Покойный Рюштю-паша составил мне протекцию, и я стал министром. Как его бишь… Да, министром по делам общинных имуществ. Не прошло и полу-года — разразился мятеж Али Суави. Когда мы узнали, что случилось, скорее побежали с садразамом из Бабы-Али во дворец. Меня тоже пригласили в покои его величества. Султан разговаривает с садразамом, я слушаю, ни жив ни мертв. Его величество говорит: эти мерзавцы, мол, хотят меня с трона скинуть, и министры тут наверняка тоже замешаны. Ошибочное мнение! Ну ошибся султан так ошибся, тебе-то что, Шюкрю? А я по молодости лет не сдержался и говорю: «Помилуйте, ваше величество, если бы в этом деле были замешаны министры, разве бы так все было? Разве с такой ничтожной кучкой людей большие дела делаются?» Его величество испугался: этот молокосос, стало быть, думал о том, как можно свергнуть султана, знает, как такие дела делаются, — опасно это! Тут же отправил садразама в отставку. И в новом кабинете для меня должности не нашлось. Двадцать семь лет прошло, а должности в кабинете для меня по-прежнему нет. За это время побывал я губернатором в Эрзуруме, в Конье… Был послом во Франции… Ждал-ждал, так приличной должности и не дождался. А почему? Потому что не держал язык за зубами. — Паша внезапно усмехнулся и тут же снова погрустнел. — А я всего-то и хотел, что услужить его величеству!
Воцарилось молчание. Потом паша спросил:
— Стало быть, ты не знаешь, что говорят о покушении?
— Не знаю, — сказал Джевдет-бей.
— Ну и хорошо. А если и знаешь, то никому не рассказывай. Ты мой будущий зять, ты мне нравишься, и я тебе дам один совет: никому не доверяй! А в особенности тем, кто болтает попусту. Времена нынче странные. Молодежь через одного революционеры. Знаю, ты человек осторожный, не позволишь втянуть себя в эти дела — и все-таки, будь осторожен! Если увидишь или услышишь что-нибудь такое — знай, рано или поздно они тебя тоже захотят втянуть. Не поддавайся! Как увидишь, что у них дурное на уме, что они и тебя погубить хотят — беги прочь и расскажи кому надо. Мне кажется, мой младший сын увлекся этими революционными бреднями. Он учится в военно-медицинской академии. По четвергам и пятницам приводит сюда своих однокашников. Запрутся в комнате, курят и часами о чем-то говорят. Если я внезапно к ним захожу, тут же замолкают, а некоторые еще и глядят на меня волками. Понятно, конечно, — люди молодые, горячие, восторженные. Но всякий ли захочет понять? Наш мальчик — чистая душа, не интриган, не заговорщик. Но разве это будут брать в рассуждение? Так что я на всякий случай, чтобы не подумали чего плохого, пишу во дворец об этих сборищах, сообщаю. Он ведь наивный, жизни не знает, того и гляди попадет в беду! Прав я?
— Правы, господин паша!
— Э, да ты и первую рюмку все никак не допьешь! Допивай, я тебе еще налью. Так вот, мой младший сын — простая душа. Что скрывать — мать моих сыновей хоть и была в молодости красавицей, умом похвастаться не могла. Вот мать моих дочерей — та умница. Весь дом на ней держится. А младший сын — мальчик простодушный, да… Собственно, я больше-то старшего люблю — только тс-с, кроме тебя я никому этого не говорил. Этот пойдет в гору! Весь в отца! Пока он еще на скромной должности в канцелярии министерства иностранных дел, но знает, что к чему в этой жизни. Вот его я люблю! Шалун! Выезжает в Чамлыджу, бывает в Кагытхане, развлекается… В Бейоглу завсегдатай… А сколько у него знакомых! Всех знает, и все его знают и любят, но, заметь, никакого панибратства ни с кем. Все у него в меру! Да будет тебе известно: для того чтобы сделать хорошую карьеру на государственной службе, знакомства и связи не менее важны — а может, и более, — чем прилежание и способности. Гляжу я на него и вспоминаю, каким сам был в юности. Интересно, какой паша его возьмет под крыло? Без этого ведь никак нельзя. В торговле, вероятно, и можно быть самому по себе, а в политике, в нашей-то стране — ни за что! От меня толку уже не будет — тридцать лет обо мне не вспоминали, теперь и подавно не вспомнят. Хоть бы, думаю, попал он под покровительство к дельному паше, — тут Шюкрю-паша издал короткий смешок и снова наполнил свою рюмку, — потому что у плохого паши придется затягивать пояс потуже. А наш-то — жизнелюб! — Паша вспомнил о чем-то, и на его лице появилось озабоченное выражение. — Была у нас карета, он ее заказал по своему вкусу. Запрягал в нее лошадей разной масти: чалую и вороную. Жаль, продал я эту карету — слишком много на нее уходило денег. И я вот еще что скажу: этот дом весьма недешево мне обходится. А Ниган в такой обстановке выросла, привыкла. Тебе придется это учитывать… Карету мы продали, теперь и особняк в Чамлыдже продаем… Не знаю, понимаешь ли ты, о чем я говорю?
— Понимаю, господин паша!
— Молодец. Значит, мы друг друга понимаем, — сказал паша и улыбнулся. — Наше время уходит. На Абдул-Хамида покушаются, молодежь сплошь революционеры. Все чем-то недовольны. Кто бы мог подумать, что на Абдул-Хамида могут совершить покушение? Скинут его, вот увидишь. Он обо мне за двадцать семь лет ни разу не вспомнил, но я зла не держу. Вся моя служба на годы его правления пришлась. Министром был, пашой, губернатором, послом… За своих детей я, в общем, спокоен. Когда я губернаторствовал в Эрзуруме, подыскал дешевый участок земли. Дай, думаю, куплю. Там у меня есть управляющий — и себя не обижает, и нам отсылает кое-что. Но, может, и эти земли придется продать. Уж больно дорого обходится особняк! Как тут тебя не ценить? За будущее Ниган я спокоен.
— Спасибо, паша, — сказал Джевдет-бей и покраснел.
— А что ты не из знатной семьи, так это пустяки! Что это ты, однако, никак рюмку не допьешь? Уж больно ты осторожен, — сказал паша, качая головой.
Джевдет-бей, смутившись, допил сладкий, вязкий ликер.
— Вот молодец! Не умер ведь? То-то, дай-ка я тебе еще налью. Не робей! Понял, ты при мне не хочешь пить из уважения. Ценю, ценю. Но ты эти церемонии оставь, мы ведь с тобой теперь друзья! Вот скажи-ка мне, ты в свободное время чем себя развлекаешь? Гуляешь, повесничаешь?
— Так ведь, господин паша, не остается у меня свободного-то времени!
— Ну-ну, меня стесняться нечего!
— Я серьезно говорю! Раньше, бывало, ездил в Шехзадебаши, а теперь и на это времени нет.
Паша снова покачал головой:
— А что же ты тогда так улыбаешься? Блудливая улыбочка, меня не проведешь!
Джевдет-бей впервые почувствовал некоторую неприязнь к старику; мысль о том, что он может перестать уважать пашу, его испугала.
— Все молчишь! И чего молчишь, спрашивается? Это уж чересчур! — сказал паша. — Я, слава Аллаху, пожил, земных благ вкусил. А ты? Нет-нет, ты тоже, должно быть, малый не промах, только… — Увидев застывшее выражение на лице Джевдет-бея, паша осекся. — Ладно-ладно, не будем об этом. С тобой, однако, не поговоришь. Я все говорил, а ты только слушал. Раз уж ты такой молчун, давай тогда хотя бы в нарды сыграем. Рука у тебя сильная?
— Не знаю, — сказал Джевдет-бей с тем же застывшим выражением на лице.
Сели играть в нарды.
Назад: Глава 6 ЗА ОБЕДОМ
Дальше: Глава 8 О ВРЕМЕНИ, О СЕМЬЕ, О ЖИЗНИ