Книга: Джевдет-бей и сыновья
Назад: Глава 51 ПОЕЗДКА В КЕМАХ
Дальше: Глава 53 РАЗГОВОР С КУРСАНТАМИ

Глава 52
ПО-ПРЕЖНЕМУ В ПОИСКАХ

Рефик сидел за письменным столом в кабинете.
Дверь открылась, показалось озабоченное лицо Османа.
— А, вот ты где! — сказал он и вошел в кабинет. — Опять здесь сидишь?
Рефик в ответ улыбнулся.
— А потом снова возьмешь и куда-нибудь уедешь! — пошутил Осман.
— Да, вот увидишь, уеду!
Осману не понравилось, что брат поддержал его шутку:
— Однако учти, что на этот раз никто не отнесется к твоему поведению снисходительно! Даже твоя жена.
— В самом деле?
— Ну-ка, что ты читаешь? — С видом отца, проверяющего домашнее задание сына, Осман подошел к столу и взглянул на отложенную Рефиком книгу. — Гольдерлин, Гиперион… Кто это?
— Немец, поэт.
— Который из них? О чем пишет?
— Сложно сказать. Честно говоря, я сам не очень понял. О древних греках, об их цивилизации и…
— Ясно. — Осман зевнул и потянулся. — Я вот что хотел спросить: что ты будешь делать на выходных?
— Сегодня я дома. Завтра, наверное, тоже.
— Я через час поеду в клуб, а Нермин сказала, что пойдет в гости к какой-то своей подруге…
«Я еще не говорил ему о Нермин! — подумал Рефик. — Неужели именно я должен это сделать?»
— Нас не будет, так что вы с Перихан приглядывайте за мамой.
— Хорошо.
— Этот грипп у нее уже десять дней и все никак не проходит. Я беспокоюсь. Как бы не оказалось, что это не простой грипп, а как бишь его… Испанский? Азиатский?
— Нет, это не то.
— Не то, думаешь? — Осман снова зевнул. — Я еще хотел спросить… — Словно желая получше обдумать вопрос, он замолчал и посмотрел на книги и бумаги, лежащие на столе. — Заплатить мне за тебя членские взносы в клуб?
— Поверишь ли, я совсем об этом забыл! — заволновался Рефик. — Не было времени подумать!
Осман непонимающе посмотрел на брата и с таким видом, будто тревожится за его душевное здоровье, проговорил:
— Ты смотри, не перетруждай себя… Я немного посижу внизу, потом поеду в клуб.
Когда брат ушел, Рефик стал чертить линии на листке бумаги. Вписав в квадрат треугольник, спросил себя: «Что же я теряю время? Ведь прочитать Гольдерлина необходимо». И он снова взялся за странную эту книгу, которая не вызывала в нем ни волнения, ни интереса. Потом пробормотал себе под нос: «Почему же, собственно говоря, необходимо? Потому что, составляя свою программу, я включил эту книгу в список произведений, которые необходимо прочитать. Кроме того, она пригодится мне, когда я буду писать письмо герру Рудольфу». И он снова принялся читать, на этот раз от скуки покачивая ногами. В книге говорилось об афинянах и о золотом веке греческой культуры, потом о каком-то греческом восстании — похоже, против турок. Рефик очень хотел проникнуться интересом к поэту которого так любил герр Рудольф, даже нашел французский перевод, но ничего не получалось. При мысли о древних греках ему все время представлялись завернутые в нечто вроде простыней бородатые и высоколобые люди, вечно размышляющие о чем-то очень глубоком, — образ из исторических фильмов и книг. Он еще немного почитал, потом заметил, что одолел всего четыре страницы, и попытался вспомнить, о чем на этих страницах шла речь. «Под влиянием Диотимы моя душа, то есть душа Гипериона, обретает покой и… Кто-то пришел? Нет, это не колокольчик, а трамвайный звонок… Да, потом он говорит, что афинское искусство, философия, государственное устройство — это не корень, а плод… Нам это все тоже нужно. Государственное устройство у нас другое… Да… Почему у нас нет философии? Она тоже нужна! И еще здесь все время говорится о разуме. В Афинах понимали, что такое разум, и во всем полагались на него. А в Турции не понимают… В Афинах все было основано на разуме. Кроме того, нужно свести воедино красоту разума и души. Хорошие слова… В каком месте они были?» Найдя искомое место, Рефик сделал пометку на полях. Потом начал грызть карандаш и, ощутив во рту вкус дерева, подумал: «Сколько раз я уже принимался грызть этот карандаш! Который час? Чем сегодня собиралась заняться Перихан?»
Внезапно он встал, вышел из кабинета и, быстро поднявшись по лестнице, вошел в спальню. Перихан сидела перед зеркалом, Мелек ползала по полу и с интересом изучала изогнутую ножку кровати в стиле ар-нуво.
Рефик поймал взгляд жены в зеркале и отвел глаза.
— Что-то мне сегодня не читается.
— Ты и так много читаешь.
— Чего-то мне хочется, а чего — не пойму, — сказал Рефик и начал бродить по спальне. Потом остановился у окна. — Сегодня на улице холодно… Чего-то мне хочется, что-то меня беспокоит… Осман недавно сказал, что… Ты меня слушаешь?
Перихан на секунду перестала красить губы, сказала:
— Да! — и вернулась к своему занятию.
— Осман сказал, что если я еще раз уеду из дома, как в прошлом году никто не отнесется к этому снисходительно, даже ты. Что скажешь?
Перихан засмеялась:
— Ты что же, снова намерен сбежать?
— Ты ведь понимаешь, что я спрашиваю из чистого любопытства?
— Да. Я тебя очень люблю. Я рада, что дождалась тебя и мы теперь вместе. Если уедешь — что ж, снова буду ждать.
— Никуда я не уеду — горячо сказал Рефик. — Я тоже очень тебя люблю. — Он подошел к жене и обнял ее, но, увидев отражение в зеркале, смутился и вернулся к окну. — Зачем красишься?
— Папа попросил. Сказал, что хочет увидеть свою дочь с накрашенными губами.
— А, ну да, ты же сегодня идешь к родителям! Я и забыл, — сказал Рефик и после паузы спросил: — А завтра чем бы нам заняться? — Перихан не ответила: должно быть, все еще была занята губами. — Что будем делать завтра? А послезавтра? А послепослезавтра? Чем мы вообще будем заниматься до самого конца нашей жизни, чем?
— Ты ведь ходишь на работу…
— Хожу, но время, чтобы думать, все равно остается. Значит, хождение в контору нельзя назвать в полном смысле слова работой.
— Осман говорит, что ты много работаешь. К тому же ты ведь решил, что больше не будешь думать о таких вещах. Ты говорил, что будешь работать в конторе, чтобы не позволить этим странным раздумьям вновь овладеть тобой, что дома будешь читать, составишь себе программу, будешь жить нормальной жизнью.
— Ну вот, как видишь, я живу.
— Я не шучу! — сказала Перихан и, чтобы показать, насколько она серьезна, отвернулась от зеркала и посмотрела на настоящего Рефика. — Ты говорил, что опыт, полученный в Кемахе и в Анкаре, позволит тебе переосмыслить свою жизнь и всерьез задуматься о том, что нужно делать, чтобы жить правильно и достойно, обещал тщательнейшим образом обдумать все от самых больших жизненных целей до самых незначительных бытовых мелочей, составить себе программу и не поддаваться больше глупой тоске, лени и приступам раздражения!
Слушая Перихан, Рефик сначала почувствовал гордость за то, что жена так хорошо запомнила его слова, потом понял, что восхищается ей, а за себя ему стыдно, и вспотел от смущения. Чтобы показать, что он пусть немного, но все же думал на эти темы, спросил:
— Как бы ты отнеслась к идее переехать отсюда в какой-нибудь другой дом?
— Не понимаю, всерьез ты это говоришь или нет, — сказала Перихан и встала. Взяла с кровати сумочку и стала укладывать в нее зеркальце с выгравированной на обратной стороне газелью, платок, расческу…
— Да, это серьезный вопрос! — проговорил Рефик с некоторым раздражением. — Его нужно как следует обдумать, но и ты должна высказать свое мнение.
— Я хочу быть рядом с тобой, а в этом доме слишком много людей. К тому же после того, как я видела Нермин с тем мужчиной и узнала от тебя о поведении Османа, я все время вынуждена вести себя двулично. Рядом с ними я уже не могу быть собой. — Перихан говорила, одновременно разыскивая что-то в шкатулке. — Понимаешь, о чем я? Может быть, иногда лучше и промолчать, но то, что мы знаем и не говорим о таких важных для них вещах, — неправильно. Если мы так и не сможем сказать… Ой, смотри, что у нее во рту! — И Перихан, подхватив Мелек с пола, достала у нее изо рта пуговицу. — Я как раз эту пуговицу и искала, мама просила принести. А она ее чуть не проглотила! — Перихан присела на стул у тумбочки. — Аллах всемогущий!
Мелек сначала не поняла, что произошло, потом начала плакать. Рефик взял дочку на руки, покачал, и она успокоилась. Перихан сказала, что опаздывает, взяла Мелек у мужа, усадила на кровать и быстро надела на дочь пальтишко.
— Ты права. У меня такие же чувства. Может быть, мне сказать Осману?
— Если ты скажешь, то я должна буду сказать Нермин.
Перихан взяла Мелек на руки и открыла дверь.
— Может, они оба и так все знают, — усмехнулся Рефик. Увидел, как задрожали у жены губы, и, смутившись, решил, что пошутил пошло. Ему захотелось сказать Перихан что-нибудь другое, но что именно, он не придумал. Вместе спустились вниз. Проходя мимо зеркала в прихожей, Рефик наконец придумал, что сказать, но тут увидел Йылмаза и забыл, что придумал. Перихан открыла входную дверь.
— Ты на меня не обиделась?
— Нет. На что мне обижаться?
Но лицо у Перихан было такое, будто она вот-вот заплачет.
— В чем дело, о чем ты думаешь? Скажи, пожалуйста! Ты меня любишь?
— Да, очень люблю.
Рефик поцеловал жену, даже не поглядев предварительно по сторонам, потом поцеловал и дочку.
— Ты как думаешь добираться до родителей? Мелек не замерзнет?
— Нет. Пусть подышит немного свежим воздухом, а то сидит целыми днями в четырех стенах. Тут идти-то всего ничего. Пройдемся пешком.
Чтобы Мелек не заразилась гриппом от Ниган-ханым, ее уже десять дней не выпускали из спальни. Вспомнив об этом, Рефик почувствовал себя виноватым: «В самом деле, набились все в один дом, нехорошо это!» Ему снова захотелось что-нибудь сказать. Перихан уже сделала шаг за дверь, когда он придержал ее за руку и обнял дочку Глядя в ее живые глазенки и избегая смотреть на жену, сбивчиво заговорил:
— Все это, все мои бестактности, сомнения и растерянность, которые тебя так расстраивают, мое скверное, дурное состояние оттого лишь, что я хочу… Я хочу, чтобы эта девочка, наша дочь, когда вырастет, если, конечно, она будет умной девушкой, неравнодушной и образованной, культурной… Чтобы она не осуждала нас. Чтобы, думая о своем отце, о том, что он сделал в жизни, не осуждала его, чтобы не считала нас дурными людьми…
Он наконец смог взглянуть на Перихан. Та, заметив это, повернулась к девочке:
— Безусловно, когда эта юная особа станет госпожой Мелек-ханым, она будет умной и культурной девушкой! — Рассмеялась и поцеловала дочку.
— Ну, госпожой ей быть необязательно… — пробормотал Рефик.
— Почему это? — Перихан сделала вид, что обиделась за Мелек, потом снова рассмеялась. — Насчет ума и культуры не знаю, но высоченной она вымахает точно!
Сказав это, Перихан быстро повернулась, сбежала по ступенькам и пошла к садовой калитке.
Рефик смотрел им вслед, пока они не скрылись из вида. Потом собрался пойти в кабинет, но, проходя мимо гостиной, увидел, что там сидят мама и Осман, и решил присоединиться к ним.
Осман о чем-то рассказывал Ниган-ханым, а та, делая вид, что не очень-то его слушает, глядела в окно. Жар у нее еще не прошел. Увидев Рефика, она обрадовалась.
— Перихан уже ушла?
— Да, ушла.
— Жаль. Я бы передала ее родителям свое почтение. Что же она сюда не заглянула? Осман, а Нермин куда отправилась?
— К подруге.
— К какой?
— Не знаю, мама, не знаю. Ты не могла бы все-таки что-нибудь мне ответить?
Ниган-ханым только поморщилась, словно желая показать, что сказать ей нечего, и обратилась к Рефику:
— Садись, что же ты стоишь?
Осман тоже посмотрел на Рефика, видимо, ожидая от него поддержки:
— Я говорил о новостройках… Ты знаешь, что пустырь сбоку от нас обмеряют? Йылмаз спрашивал, я тоже наводил справки: будут строить многоквартирный дом. А напротив Таджеттин-бей затеял строительство. Если не в этом году, то в следующем мы…
— Ни в этом, ни в следующем — вообще никогда! — перебила сына Ниган-ханым. Ваш отец завещал хранить этот дом, и он не будет снесен!
— Что за глупость! — сказал Осман. — К тому же отец никогда нам такого не говорил.
— А мне говорил! Я тебе сколько раз об этом рассказывала, и о том, что я по этому поводу думаю, тоже. Мы должны жить в одном доме, чтобы каждый знал, как живут другие. Моя семья всегда жила в большом доме… А не в составленных друг на друга коробках! Все должны проявлять друг к другу интерес, любить друг друга, не скрывать свою жизнь от родных. Вот как должно быть!
Осман кивнул в сторону Йылмаза, который незадолго до того вошел в гостиную с ведром и щипцами и стал перемешивать уголь в печке:
— Этот дом невозможно протопить… Вы мама, и грипп-то из-за этого подхватили.
— Я замерзла по собственной беспечности! — отрезала Ниган-ханым. — Очень тебя прошу, сынок, больше на эту тему со мной не говори.
Наступило молчание. Некоторое время никто не мог найти, что сказать, однако просто так сидеть тоже не хотелось, поэтому все стали внимательно смотреть на перемешивающего уголь Йылмаза — так внимательно, что тот, похоже, это почувствовал, смутился, и его движения, так похожие на движения его отца, стали неловкими и неуклюжими.
Рефик смотрел на Йылмаза и думал: «Как он похож на Нури… Его отец умер, он тоже умрет… Что мы думаем о его отце? Ничего. А если бы и думали — какая разница? Все мы умрем. Я тоже умру, и что обо мне будут думать, я…» Вдруг он заметил, что Осман что-то ему говорит.
— В который раз спрашиваю… Ты решил что-нибудь?
— Ты о чем?
— Я же сказал: о членских взносах! — Осман встал с кресла, посмотрел на мать, потом на брата: — Ну все, я поехал в клуб, а то с вами совсем терпение потеряешь!
— Милый, что с тобой сегодня? — спросила Ниган-ханым.
Ничего не ответив, Осман с гордым и гневным видом вышел из гостиной. Рефик тоже поднялся с места.
— Я, выходит, сегодня никому не интересна, — сказала Ниган-ханым. — Ах, Джевдет-бей, с тех пор как ты умер, все пошло не так…
Поднимаясь по лестнице, Рефик думал: «Да, все мы умрем. Все умрем, но сейчас мне нельзя думать о таких вещах. Я должен читать книги, которые отобрал для прочтения, думать о том, о чем напомнила мне сегодня Перихан, и разрабатывать программу, как обещал и ей, и себе самому. И тогда я покончу с ленью и сомнениями и заживу правильной, честной жизнью. Дочери не в чем будет меня упрекнуть… Вспоминая о рабочих, виденных мной в Кемахе, и о крестьянской нищете, я не буду больше испытывать стыд за свою жизнь. Когда я буду жить в соответствии с программой, мне нечего будет стыдиться. Именно такая жизнь — правильная, в этом я нисколько не сомневаюсь. Чтение поможет мне понять, как вести такую жизнь. Сейчас я возьму одну из книг, которые должны мне помочь, и продолжу ее читать с того места, на котором остановился». Он вошел в кабинет, сел за стол и устремил взгляд на оставленную открытой книгу. «Из того, что я прочитал на данный момент, вытекает следующий вывод: античная Греция была самой счастливой эпохой человечества, и ее нужно возродить. Так, по крайней мере, считает автор. А я? По-моему, в античной Греции было много хорошего — такого, чего у нас нет. Думаю, не ошибусь, если скажу, что мы страдаем из-за отсутствия этого хорошего. Разум, гармония и прочее… Я напишу об этом герру Рудольфу. Пошлю ему экземпляр своей книги. Что он скажет, прочитав ее? Назовет ли меня мечтателем? Да, нам нужен свет разума. Можно сказать, что в эпоху античной Греции этот свет сиял ярко… Чтобы добиться этого в Турции, нужны проекты не столько экономические, вроде того, что составил я, сколько имеющие отношение к культуре… Это важнее, чем то, что я предложил в своей книге. Но сейчас я должен думать не об этом, а о программе! Мне нужно читать!»
И он начал читать. Через некоторое время с радостью отметил, что полностью отдался чтению и прочел шесть страниц. Однако читать дальше с той же тщательностью не получилось — мешали мысли о недавнем успехе. И не только они — целая стая мыслей словно ждала в засаде и теперь набросилась на него. «Вот читаю я, читаю, но даст ли мне это что-нибудь? Как вырваться из этого дома? Что сказал бы Сулейман Айчелик, если бы узнал, чем я занимаюсь? Что за человек этот Мустафа, муж подруги Перихан? Сулейман-бей сказал бы: „Вместо того чтобы помогать государству, вы тешитесь пустыми фантазиями, потому что вы чересчур мягкосердечный, безвольный человек!“ Колокольчик! На этот раз точно кто-то пришел». В ожидании рисуя узоры на уголке бумажного листка, Рефик думал: «Хорошо бы кто-нибудь пришел, и мы бы вдоволь поговорили… Но кто? Нет такого человека…» Он снова решил приняться за чтение, но вместо этого почему-то поднялся на ноги. «Что мне делать? Чем бы заняться?» — бормотал он себе под нос, меряя шагами кабинет. Потом услышал, как открывается дверь, обернулся и радостно воскликнул:
— Мухиттин! — Заключив друга в объятия, проговорил: — Как же хорошо, что ты пришел, как хорошо!
— Я ненадолго, — сказал Мухиттин. — Посижу минут десять и пойду.
— Ну рассказывай, как поживаешь?
— Хорошо. Проходил мимо и решил зайти. — Мухиттин уселся в кресло у окна и стал оглядывать кабинет своим всегдашним внимательным, изучающим взглядом. — О, портрет твоего отца здесь смотрится очень хорошо! Интересно, когда твои дети повесят твой портрет на стену?
— Повесят ли, не знаю…
— Не сомневайся, повесят! Ты ведь тоже насквозь семейный человек.
Рефик вспомнил старые споры и улыбнулся. Ему снова захотелось поспорить с Мухиттином, как в былые времена, но он знал, что так, как раньше, — не получится. После возвращения из Анкары они виделись три раза. В первый раз выяснилось, что у них возникли глубокие расхождения во взглядах, остальные два раза они просто молчали. Желая забыть об этих расхождениях, Рефик еще раз спросил Мухиттина, как тот поживает и что поделывает, но тут же понял, что спросил это не просто так, а держа в уме его рассказ о своих новых убеждениях, и с тревогой подумал: «Чем же, в самом деле, он занимается? С какими людьми знается?»
— Почему ненадолго? Куда идешь?
— В Бешикташ, в мейхане. Повидаюсь с курсантами.
— А, те ребята? Чем они занимаются?
— У них-то все в порядке. А ты чем занимаешься? Я недавно видел Нуреттина, он сказал, что встретился с тобой на футболе и ты был очень задумчив. Я решил: наверное, у нашего Рефика опять душевный кризис, схожу-ка навешу его.
Рефик был тронут.
— В целом у меня все в порядке.
— А в частном? — иронично спросил Мухиттин, встал с кресла и посмотрел на лежащую на столе книгу: — Гольдерлина почитываешь? Я когда-то им интересовался, но совершено не был впечатлен. Дух этих поэтов, вообще дух европейцев нам чужд, дорогой мой. Этот к тому же поклонник греков. Они нам чужды, с ними ты ничего не добьешься. Их книги только с толку тебя собьют.
— Но нам нужно многому у них научиться! — взволновано проговорил Рефик.
— Чему же, интересно мне знать?
Рефик почувствовал, что должен защитить свои книги от злобных нападок Мухиттина, и, хотя сам был не до конца убежден в своей правоте, сказал:
— Что ни говори, а у древней Греции и Возрождения нам есть чему поучиться! — Не глядя на Мухиттина и боясь, что смутится, быстро прибавил: — Культура Ренессанса, свет разума… Нам нужен свет разума, чтобы победить варварство и деспотизм…
— Ох-ох-ох! Ты, я смотрю, совсем офранцузился. Считаешь нас, стало быть, варварами?
«Нет, этого у меня на уме не было… Но что поделать — когда я вижу, как злобно он на меня смотрит, мне хочется чем-то ему ответить…» — подумал Рефик.
— Что же, ты и меня считаешь варваром? Я турок, националист, открыто об этом говорю. Что скажешь, варвар я?
— Не знаю. Не могу сказать. Я ищу…
— Офранцузился ты! Собственно, каждый, кто у нас «ищет», этим и кончает. Вместо того чтобы искать, доверься лучше чувствам. Ты уже знаешь, что я уже не прежний Мухиттин, мы с тобой говорили. Но тебе тоже не мешало бы немного измениться. А то ты, как я посмотрю, пасешься на том же месте, что и пять лет назад. Все те же наивные бредни… Оставь пустые словопрения! — Мухиттин махнул рукой в сторону книжного шкафа. — Ты ведь по-прежнему читаешь, чтобы найти ответ на вопрос, что делать в жизни, так?
— Да, так.
— Думаешь, это тебе поможет? — Мухиттин посмотрел на хмурое лицо Рефика и встал на ноги. — Я бы еще посидел, поизводил тебя немножко, да времени нет. Как-нибудь в другой раз… — Дойдя до двери, обернулся: — Ты знаешь, что творится в мире. Ты хоть задумывался о том, к чему в таком мире может привести распространение таких взглядов, а точнее, заблуждений, как у тебя?
— Я их не распространяю!
— Однако взял манеру писать книги. Читал, читал… Впрочем, большого вреда эта твоя книга не принесет.
Узнав, что Мухиттин прочел его книгу, Рефик заволновался, хотел спросить, что он о ней думает, но, взглянув в его злобное лицо, отказался от этой идеи.
— По утрам, стало быть, по-прежнему сидишь в конторе и занимаешься торговлей? — проговорил Мухиттин и еще раз осмотрел кабинет, словно вынося о нем окончательное решение. — Занимаешься торговлей, читаешь, окончательно сбиваешь с толку свой и без того затуманенный разум… И продолжаешь жить в этом доме. А часы все так же тикают себе, действуют на нервы. Как жена, дочка?
— Хорошо, — отозвался Рефик, спускаясь вслед за Мухиттином по лестнице.
Мухиттин кивнул головой, словно думая: «А разве может быть иначе?» Потом с задумчивым, рассеянным видом — Рефик никогда его таким не видел — попрощался и вышел.
Рефик не стал смотреть ему вслед, потому что решил, что, направляясь к садовой калитке, Мухиттин думает уже не о нем. Испугавшись, что, поднявшись наверх, будет прислушиваться к тиканью часов, сначала посидел немного с мамой в гостиной. Ниган-ханым завела разговор об Айше и Ремзи и спросила, что Рефик думает по поводу их отношений. Рефик сказал, что молодых людей нужно предоставить самим себе — что будет, то и будет. Потом поговорили о всяких мелочах. Решив, что теперь не станет прислушиваться к тиканью часов, Рефик поднялся наверх.
Назад: Глава 51 ПОЕЗДКА В КЕМАХ
Дальше: Глава 53 РАЗГОВОР С КУРСАНТАМИ