Книга: Джевдет-бей и сыновья
Назад: Глава 47 СКУКА
Дальше: Глава 49 СЕМЬЯ, НРАВСТВЕННОСТЬ И ПРОЧЕЕ

Глава 48
НЕСЧАСТЬЕ ДЕПУТАТА

Мухтар-бей в очередной раз посмотрел на часы: почти половина седьмого, пора выходить. Он был приглашен в отель «Анкара-палас» на ужин и прием в честь болгарского премьера Кесоиванова. Мухтар-бей последний раз посмотрел в зеркало. «Все, я готов. Но вот зачем меня туда пригласили? Чтобы утешить!» Испугавшись, что начнет злиться, он поспешно вышел из комнаты и позвал дочь:
— Назлы, где ты? Я ухожу!
— Я здесь. По телефону разговаривала, — отозвалась та, выходя из маленькой комнаты, в которой стоял письменный стол Мухтар-бея и телефон.
— Я ухожу Кто звонил?
— Омер. Папа, у вас галстук не в тон.
— Омер? Что ему нужно?
— Сказал, что примерно через час приедет.
— Он же вроде завтра собирался?
— А сейчас вот сказал, что хочет прийти сегодня.
Вид у Назлы был смущенный и виноватый.
— Что ж, пусть приходит, пусть приходит, — пробурчал Мухтар-бей. Потом, решив, что у него есть право проявить недовольство, прибавил: — Не понимаю, по правде говоря, что с ним происходит.
— Не знаю. Мне даже страшно.
— Страшно? Да что ты, не бойся! Пока я жив, никто тебя не обидит, понятно? — Решив, что Назлы не понравится, если он и дальше будет развивать эту тему, Мухтар-бей заговорил о другом: — Что же ты мой галстук не одобрила? Не подходит? Ну, не подходит так не подходит, было бы ради кого наряжаться! Все, я пошел. До свидания.
— До свидания, папа.
Мухтар-бей направился к двери, потом обернулся и крепко обнял идущую следом дочь. Сняв пальто с вешалки, сказал:
— Я за тебя беспокоюсь… — Увидел, что Назлы не собирается отвечать, и забеспокоился еще больше. Засовывая руку в рукав, проговорил: — Ох, что же будет? — Прозвучало это так, словно он озабочен только своими горестями, поэтому, засовывая в рукав другую руку, Мухтар-бей прибавил: — Дата свадьбы назначена, но вся эта затея начинает меня все больше беспокоить. Ты не обижаешься? — Чтобы не смотреть дочери в лицо, он опустил голову и стал с большой тщательностью застегивать пуговицы.
— Нет, не обижаюсь.
Мухтар-бей решил, что настал удобный момент, чтобы задать наконец мучавшие его весь день вопросы:
— Доченька, что между вами происходит? Что случилось вчера? Почему у тебя такой грустный вид?
Назлы, тоже не отрывая глаз от пуговиц, которые почему-то никак не хотели застегиваться, проговорила:
— Мы вчера поссорились.
— Да? Из-за чего?
— Пожалуйста, не спрашивайте больше…
— Ладно, не буду. Но мне все это не нравится. О вчерашней ссоре не спрашиваю, но у вас и до нее не все было ладно, так ведь? Хочешь, я с ним поговорю? Ладно-ладно, не хмурься. Не забывай, что я всегда рядом!
— Я знаю.
Чтобы дочь не заметила по его лицу, как он разволновался, Мухтар-бей повернулся к двери. Хотел было что-то еще сказать, но, испугавшись, что голос прозвучит сдавленно, промолчал. Спускаясь по лестнице, пробормотал себе под нос: «И что она нашла в этом типе?» Вышел на улицу, глубоко вдохнул свежий воздух, надел шляпу и пошел по улице, размышляя на ходу, какой несчастный он человек.
Ничего из того, на что надеялся Мухтар-бей после смерти Ататюрка, не случилось. Исмет-паша не дал ему должности, которая могла бы придать глубину и смысл всей его жизни, старые кадры остались у власти. Поэтому Мухтар-бей теперь казался себе несчастным, разочарованным человеком. Вот уже больше месяца все на свете вызывало у него гнев и раздражение. «И в довершение всего теперь еще и у Назлы беда!» — думал Мухтар-бей. Шел он сутулясь и втянув голову в плечи, словно хотел спрятаться от мерзостей жизни. «Да, вокруг лишь мерзость, пошлость, лицемерие! И теперь этот тип расстраивает Назлы! Ничего не скажешь, выбрал время — как раз когда мне так нужен душевный покой!» Такси он поймал, только дойдя чуть ли не до самого проспекта. Велел шоферу ехать в Улус. «Зачем, спрашивается, меня позвали на этот прием? Чтобы утешить! — и Мухтар-бей покивал головой, в очередной раз соглашаясь с этим выводом. — Но утешить меня не так-то просто. Меня теперь никому не утешить… Только доченьке это под силу!» И он снова стал думать о Назлы. «Все ее страдания — из-за этого противного самовлюбленного типа!» Эти слова в последнее время он часто повторял про себя, с каждым разом все более уверенно. «Самовлюбленный тип!» — пробормотал он еще раз и неожиданно понял, что сравнивает Омера с самим собой в молодости. Смутившись, сказал себе: «Я сделаю что угодно, только бы моя дочь не была несчастна. Ради этого я готов поговорить с ним начистоту!» Машина медленно поднималась вверх по склону. Мухтар-бей, сидевший откинувшись на спинку сидения, вдруг поднял голову. «Что они сейчас делают наедине? И Хатидже-ханым в отъезде!» Посмотрев на часы, он понял, что Омер еще никак не мог приехать, и немного смутился. Однако потом снова начал думать: «Что они сейчас делают? Дочери нужна моя помощь, а я отправился на этот глупый прием… Ах, Георгий Кесоиванов, сам премьер-министр Болгарии! Тьфу!»
Выйдя из такси, он еще раз пробормотал эти слова и с насмешливой миной огляделся по сторонам. Не заметив никого, кроме швейцара и других служащих отеля, и еще раз удостоверившись, что прибыл точно вовремя, уверенно вошел внутрь и, пройдя по знакомым лестницам и коридорам (несколько раз ему уже случалось здесь бывать), оказался в шумном зале. Сначала немного постоял, словно бы растерявшись от гула голосов и яркого света, затем увидел двух знакомых депутатов, беседующих в сторонке, и, улыбаясь, подошел к ним.
— Господа, не разрешите ли присоединиться к вашей беседе?
— О, Мухтар-бей! С превеликим удовольствием!
Депутаты беседовали о Балканской Антанте. Впрочем, вскоре после того, как к ним присоединился Мухтар-бей, разговор почему-то вдруг перескочил на недавно прочитанное одним из собеседников в какой-то газете сообщение о том, что сырое мясо, оказывается, полезнее, чем вареное или жареное. Мухтар-бей слушал все с тем же насмешливым выражением на лице и время от времени, стараясь, чтобы это было не очень заметно, краем глаза поглядывал в зал. Через несколько минут он уже знал, кто где сидит и кто с кем беседует. Приглашенных было не так уж много, человек восемьдесят, и каждый из них имел какую-нибудь должность — это еще раз убедило Мухтар-бея в том, что его позвали сюда, чтобы утешить. Разговор о мясе между тем затянулся. Мухтар-бей стал смотреть в ту сторону, где сидели жена болгарского премьера и его приемная дочь (или не совсем дочь, как шутливо говорили некоторые). Рядом виднелась похожая на тыкву голова премьер-министра Рефика Сайдама. «Аллах свидетель, чем он лучше меня?! — внезапно подумал Мухтар-бей и понял, что насмешливая улыбка исчезла с его губ. — Рефик Сайдам — премьер, а я — никто. Рефик Сайдам, выпускник военно-медицинской академии! Во время войны — правая рука главного армейского врача Сулеймана Нуман-паши. Повезло, в девятнадцатом году оказался рядом с Ататюрком, на одном корабле переправился с ним в Анатолию. Вот и все его заслуги! Раб Исмет-паши, других заслуг нет… Когда того отправили в отставку с премьерского поста, этот тоже ушел из правительства. И вот теперь он сам премьер. А я — никто! Эх, зачем я только сюда пришел? Вернусь лучше домой. Что сейчас делает Назлы?»
— О, Мухтар-бей, как поживаете? — раздался вдруг голос сзади.
Обернувшись, Мухтар-бей увидел перед собой министра внутренних дел Фаика Озтрака. «Что это он мне так улыбается?»
— Хвала Аллаху, хорошо, Фаик-бей! — ответил Мухтар-бей и подумал: «Какой глупый ответ!»
Тут, к его удивлению, министр с веселым видом взял его под руку, попросил у двух других депутатов похитить на время их коллегу и направился в безлюдный уголок, увлекая Мухтар-бея за собой.
— Что это ты такой невеселый, душа моя? Тебя что-нибудь печалит?
— Нет! — ответил Мухтар-бей, удивленный таким неофициальным тоном министра — он напомнил ему те годы, когда они вместе учились в Высшей школе гражданских чиновников, а потом работали в министерстве внутренних дел.
— Но вид у тебя хмурый. О тебе, оказывается, говорят?
— Обо мне? Кто и что обо мне говорит?
— Да никто, душа моя, никто. Только Паша спросил: «Уж не обиделся ли на нас Мухтар-бей?»
— А что, разве мне есть, на что обижаться? — осведомился Мухтар-бей. Такой ответ ему самому очень понравился.
— Это уж мне не известно. Тебе лучше знать! — промолвил министр и улыбнулся проходящей мимо полной даме.
— Что мне лучше знать?
Министр отпустил локоть Мухтар-бея.
— Замечательно. Ты меня обрадовал. А то некоторые думают, что ты на что-то обижен. А мы хотим, чтобы никто ни на кого не обижался. Замечательно!
— Да, я прекрасно знаю, что Паша проводит политику исцеления разбитых сердец, — сказал Мухтар-бей, безуспешно стараясь казаться насмешливым.
Министр рассмеялся:
— Исцеление разбитых сердец? Неплохо! — словно впервые услышал эту фразу, которую в последнее время не повторял только ленивый. Отсмеявшись, посмотрел по сторонам, желая выяснить, не остался ли незамеченным тот факт, что он, министр — из тех людей, которые умеют посмеяться, когда нужно.
— Какой ты, однако, веселый! — раздраженно сказал Мухтар-бей.
Министр, похоже, разглядел в глазах старого знакомого отвращение и испугался.
— А ты, как всегда, сама суровость. Улыбнулся бы хоть разок! — сказал он и, должно быть, тут же вспомнил, что Мухтар-бей улыбался, разговаривая с депутатами. — Ты попал в списки, снова будешь избран, снова будешь работать вместе с нами! А ведь думал, поди, что мы о тебе забыли! — в его голосе послышался упрек.
— Премного благодарен! — пробормотал Мухтар-бей и подумал, что снова сказал глупость.
Сзади неожиданно раздался смех; оба обернулись. Министр поспешил воспользоваться возможностью: сделал вид, будто обнаружил среди смеявшихся человека, которого долго искал и никак не мог найти, и покинул Мухтар-бея.
Глядя ему вслед, Мухтар-бей думал: «Стало быть, Исмет-паша спрашивал обо мне! А этот пытался выведать, что у меня на уме. В министерское кресло сел впервые. Теперь, видать, решил проявить расторопность… Но почему Исмет-паша обо мне спрашивал?» Повернувшись, Мухтар-бей посмотрел туда, где сидели болгарский премьер и Рефик Сайдам. «Смеются!.. Паша, наверное, сказал ему: „Передай Мухтар-бею, что мы снова включили его в списки, пусть не расстраивается!“ Вот он и сказал. В том, что меня переизберут, я и не сомневался. Но какой был смысл мне об этом говорить? Потому что всем хочется мира и спокойствия. Хотят, чтобы я целовался с типами из прошлого кабинета. Кто сообщил Паше о том, что я говорил неделю назад в коридоре меджлиса? Я тогда не сдержался… Слышали меня Хулуси, Сермет и Экрем. Сермет не сказал бы. Экрем?..» Он вдруг вздрогнул и пробормотал себе под нос: «Всех их ненавижу, всех презираю!» Он стоял в углу, в стороне от толпы гостей. «Всех презираю. Про каждого знаю, чего он стоит. Все вы рабы! Я тоже был таким, но теперь открыл глаза. И за это надо сказать спасибо Исмет-паше! Всем и всему знаю теперь цену!» К нему по-прежнему никто не подходил. «Исцеление разбитых сердец!..» Говорили, что Исмет-паша не решался поехать к больному Ататюрку в Стамбул из-за страха перед одним из его приближенных, Реджепом Зюхтю, который отличался крутым нравом. «А теперь решил с ними помириться!» Говорили также, что Реджеп Зюхтю сказал Ататюрку, что пристрелил Исмет-пашу, потому-то покойный в своем завещании и выделил средства на образование детей бывшего премьера — думал, что тот мертв. Вспомнив этот слух, Мухтар-бей повеселел. Потом увидел Бурханеттина Окая, депутата от Марата, и ему стало еще веселее. «Незадолго до прошлых выборов его предшественник умер, и его неожиданно включили в списки. Когда он поднялся на трибуну, чтобы принести клятву, то сказал: „Спасибо, что выбрали меня!“ Ему говорят: „Не мы, а народ тебя выбрал!“ А он: „Спасибо, что заставили народ меня вы-брать!“ Чтоб вам всем пусто было!» Взгляд Мухтар-бея против его воли все время возвращался к Рефику Сайдаму. «Смеется! Дела идут скверно, страна в нищете, а он смеется. Над чем смеешься-то? О стране бы лучше подумал!» Ему вдруг вспомнился друг будущего зятя, Рефик. «Книгу его напечатали, того министра в новый кабинет не взяли… Кое-какие другие изменения тоже, конечно, произошли. Но достаточно ли этих изменений? Разве можно ими удовлетвориться? Со всеми примирились, со всеми нашли компромисс. Не допустили к власти новые кадры. Только бы никто ни на кого не злился, только бы все шло как раньше, только бы никого не обидеть! Но я обижен! Я, Мухтар Лачин, стыдящийся своей смешной фамилии, выпускник Высшей школы гражданских чиновников, бывший губернатор Манисы, всех вас презираю! Я несчастен. Все, что у меня есть, — моя дочь. А всех вас, ваш жалкий мирок я…»
— Мухтар-бей, дорог ой, вы что же, на диете?
— Простите?
— На стол даже не смотрите. Давайте-ка пойдем и положим что-нибудь себе на тарелки.
Мухтар-бей посмотрел на партийного инспектора Ихсан-бея так, словно не узнал его.
— На тарелки?.. Но я не голоден.
— Да вы подойдите только к столу, как увидите, какие там блюда, сразу есть захочется. А то потом ничего не останется. Кстати, что вы думаете о болгарах?
— Я думаю… — начал Мухтар-бей и замолчал. Понял, что не придумал заранее, что можно бы сказать на этот счет, смутился и позволил инспектору увлечь себя к столу.
— По-моему, этот их пресловутый нейтралитет — не результат политических расчетов, а просто неизбежность. Сами посудите: король у них англоман, правительство настроено прогермански, королева — за итальянцев, а народ питает дружеские чувства к русским. Вы любите курицу? К тому же в Добрудже и в Македонии…
«Меня это все не интересует», — думал Мухтар-бей. Сначала он как будто даже позавидовал информированности Ихсан-бея, но потом сказал себе: «И этот тоже из них! Зачем он все это говорит? О, Шюкрю Сараджоглу со мной здоровается…» Мухтар-бей тоже поклонился министру иностранных дел. «Как я с ним поздоровался? Да, сдержанно. Впрочем, нет — согнулся в три погибели. И зачем я сюда пришел? Веду себя как фигляр какой-то. Блюда эти… Народ голодает, а тут объедаются. Эти пухлые, отвратительные женщины с голыми руками… Так и уплетают! Жены и дочери рабов… Нет, моя Назлы не такая! Пойду домой. Что сейчас делает Назлы? И горничной дома нет! Который час? Что он все говорит?..»
— Если мы позовем турок из Добруджи в Турцию…
Мухтар-бей снова поклонился в ответ на приветствие и на этот раз ощутил какой-то непонятный, смутный страх. «Я рядом с ними — никто!» Полуприкрытые веки поздоровавшегося с ним человека слегка вздрогнули. Это был Керим Наджи.
— Вышла ли замуж ваша дочь, Мухтар-бей?
— Она помолвлена…
— Это я знаю.
— А если знаете, так зачем спрашиваете? — сказал Мухтар-бей и растерялся. «Что я сказал? Что я сказал Керим-бею?!»
— Вам, кажется, нездоровится? — проговорил Керим-бей.
Мухтар-бей хотел что-то сказать и даже подумал, что сказал, но потом понял, что лишь пошевелил губами.
— Да, Мухтар-бею сегодня, похоже, слегка нездоровится, — сказал партийный инспектор, желая успокоить разгневанного землевладельца. Отпустил локоть Мухтар-бея и подошел к Кериму Наджи.
Мухтар-бей пустым взглядом смотрел в свою тарелку. «Куриная ножка. Вот что я собирался съесть». Ему хотелось швырнуть тарелку об пол, но вместо этого он только тихонько отставил ее в сторону. «Несмотря на всю эту мерзость, я собирался здесь поесть. Жалкий я человек! Куриная ножка…» Он отошел от стола и медленно побрел среди улыбающихся друг другу людей. Кто-то разговаривал, кто-то жевал и кивал головой, чтобы не говорить с набитым ртом. Все эти люди знали Мухтар-бея и, завидев его, дружески улыбались, стремясь показать свое расположение к нему. «Собирался съесть куриную ножку. Что я за человек? Жалкий тип. Грубо ответил Керим-бею. Теперь они надо мной смеются. Бедный Мухтар-бей, мол, слегка рехнулся… И дочку никак замуж не выдаст! Что они сейчас делают дома? Все, пойду домой. Как я мог оставить дочь наедине с этим типом? Ни стыда у меня, ни совести! Как я мог? Да, я нездоров. Керим-бей прав. Что я ему сказал! А Рефик Сайдам смеется. И Исмет на фотографии в газете смеялся. Над чем смеетесь? Что смешного нашли? Точно, Экрем сказал, Экрем. Ухожу. Не удалось вам меня утешить! Меня может утешить только дочь. Эх, жизнь, жизнь! Нужно было поступить, как Рефет. Перестать лицемерить, заняться делом и смотреть на все со стороны. Сидел бы сейчас в загородном доме у камина, слушал бы, как потрескивают дрова, курил бы…»
Назад: Глава 47 СКУКА
Дальше: Глава 49 СЕМЬЯ, НРАВСТВЕННОСТЬ И ПРОЧЕЕ