Джевдет-бей сидел в плетеном кресле в саду за домом, под каштаном, и, не нагибаясь к земле, следил за бегающим у корней муравьем. Лето еще не наступило, но уже было жарко. Солнце терпеливо освещало сад спокойным ярким светом. День был праздничный — девятнадцатое мая. После обеда вся семья собралась в саду вокруг Джевдет-бея.

Как всегда, первой пришла и села в кресло рядом с мужем Ниган-ханым. Желая выяснить, куда смотрит Джевдет-бей, она взглянула на корни каштана, но муравья, по всей вероятности, не заметила, потому что стала говорить о том, что горничная забыла начистить Джевдет-бею ботинки. Потом показался Осман — он, по обыкновению, шел медленно и степенно, задумчиво глядя под ноги. Во рту у него была сигарета — он-то мог курить когда и сколько захочет. Вслед за Османом пришла Нермин с детьми. Дети пошли гулять по саду, жуя на ходу сливы. Потом из кухонной двери показались Рефик с женой. У Перихан был такой большой живот, что боязно смотреть. В ее присутствии Джевдет-бей теперь начинал говорить тихо и двигаться осторожно, словно опасаясь разбить что-то хрупкое. Когда Перихан дошла до плетеного кресла и села, Ниган-ханым облегченно вздохнула и обратилась к Джевдет-бею:

— Один из твоих диковинных цветов распустился, ты видел?

Джевдет-бей покачал головой. «Ocimum что-то там… Не могу вспомнить…»

— Ocimum granimus! — сказал он наконец. Название он выдумал, но никто этого не понял, и он, заметив это, обрадовался. Утром было то же самое: Ниган-ханым спросила про какое-то растение, а Джевдет-бей сказал первое название, которое пришло ему в голову. Эти латинские названия он учил, чтобы показать, что память у него не ухудшается. Все восхищались и удивлялись, как он может их запоминать, — или делали вид, что удивляются и восхищаются. Но когда у него вдруг не сразу получалось вспомнить имя своей жены или детей, они уже не улыбались, как раньше.

— Ох, и устала я! — вздохнула Нермин и посмотрела на Османа. — Все утро копалась в сундуках!

Весенняя жара началась уже давно, но в доме еще продолжали убирать в сундуки зимние вещи и доставать летние. Начали готовиться и к переезду в летний домик на Хейбелиаде. Джевдет-бей впервые в жизни наблюдал за весенней суетой, оставаясь дома: выбрасывали не пережившие зимних морозов цветочные горшки, чинили плетеные кресла, в некоторых комнатах на первом этаже покрывали свежей известкой потолки, обрубали часть увивающего заднюю стену дома плюща, чтобы в комнаты не заползали насекомые, приводили в порядок сад. В доме уже давно стоял странный запах, к которому Джевдет-бей никак не мог привыкнуть, — запах нафталина.

Послышались унылые звуки фортепиано.

— Кто же играет сразу после еды? — недовольно сказала Ниган-ханым. Ей хотелось, чтобы Айше вместе со всеми своими подружками пошла смотреть парад на площади Таксим, но та воспротивилась — при некоторой поддержке Джевдет-бея.

«Ну что ты, дорогая, пусть поиграет, если ей хочется!» — хотел сказать Джевдет-бей, но промолчал. Стал искать взглядом своего муравья, но тот уже куда-то убежал. Тогда он откинул голову на спинку кресла и стал прислушиваться к разговорам, но ничего не мог разобрать. Рефик и Перихан перешептывались, что-то бормотал Осман.

Когда принесли кофе, Джевдет-бей закурил. Ниган-ханым недовольным, укоряющим взглядом посмотрела на мужа. Они хотели лишить его и этих трех сигарет в день. «И зачем? — подумал Джевдет-бей и улыбнулся сам себе. — Потому что беспокоятся о моем здоровье. Хорошо, а зачем нужно здоровье? Чтобы дольше жить… А если я не смогу курить, зачем тогда жить?»

— О чем задумались? — спросила Нермин.

Сначала Джевдет-бей попытался принять печальный и озабоченный вид, будто думает о чем-то очень серьезном, и протянул:

— Да так… — но потом вдруг разозлился на себя за притворство и пробормотал: — Ни о чем я не думаю.

Вскоре Ниган-ханым позвала гуляющих по саду внуков, а Нермин велела им идти наверх и ложиться спать. Перед тем как они ушли, бабушка ласково их расцеловала. Кажется, они хотели подойти и к дедушке, но он выглядел слишком задумчивым.

— Ах, пожалуйста, не докуривай ты до самого кончика! — сказала Ниган-ханым, показывая на окурок в руке мужа. Заметив по его лицу что он разозлился, решила сменить тон: — Ты сейчас пойдешь вздремнуть, да?

— Нет! Я буду работать.

— Как знаешь.

«Да, я знаю!» — кипятился про себя Джевдет-бей. По правде говоря, ему хотелось лечь поспать, но ласковый голос жены разбудил в нем дух противоречия. «Больше днем спать не буду! Говорил ведь уже!» Он решил немного прогуляться по саду, чтобы разогнать сон, а потом пойти наверх работать.

Уже два месяца Джевдет-бей трудился над своими мемуарами. Он понял, что ходить в контору теперь незачем. Все решения принимались без него, его мнением не интересовались, даже чтобы просто потешить самолюбие старика, а если он свое мнение все-таки высказывал, его выслушивали, но поступали все равно по-своему. Вскоре после того, как Осман взял личные расходы отца под свой контроль, Джевдет-бей заявил, что отныне хочет работать дома. Все этому решению обрадовались и стали говорить, что оно пойдет на благо его здоровью. Ниган-ханым была довольна, что муж теперь не будет изнурять себя мыслями о делах и подниматься каждый день пешком на шестой этаж (в здании, где теперь находилась контора, не было лифта), а все время будет рядом с ней. «Но я не все время рядом с тобой, я работаю! — думал Джевдет-бей. — Работаю, пишу воспоминания, делюсь своим опытом с теми, кто будет заниматься торговлей после меня!» Он поднялся с кресла и, желая уйти подальше от взглядов сидевших под каштаном, направился в глубь сада.

Некоторые из посаженных им цветов уже раскрыли бутоны. Семена он приобретал у цветочников, торговавших вблизи Египетского рынка, а потом искал в словаре их латинские названия. Джевдет-бей остановился под липой, на стволе которой были вырезаны надписи, обернулся и посмотрел на каштан. Когда он только купил дом, сад кончался здесь. Соседний сад он прикупил сразу после прихода младотурок к власти. «Ах, старые добрые дни! Какой я тогда был бравый! И Ниган еще была совсем молоденькой. И дом был новый, и вещи… И наши души были молоды…» Но в милых сердцу воспоминаниях был один неприятный изъян. «И этот Зийя тогда жил с нами… А в военное училище он пошел по собственному желанию! Хорошо еще, в последнее время о нем ничего не слышно», — думал Джевдет-бей, подходя к ограде. В этом уголке сада вольно росла неподстриженная трава, лежала куча дров, валялись пустые цветочные горшки и бидоны. «Не смог этот парень привести сад в порядок!» Тот самый, которого он видел, когда впервые осматривал дом в сопровождении его отца. Потом он, Джевдет-бей, помог ему открыть зеленную лавку. И он благодарно целовал Джевдет-бею руку, а за садом ухаживать перестал. «Как же его зовут?»

Джевдет-бей побрел вдоль ограды, пытаясь думать о чем-нибудь другом. Сначала он бормотал эти дурацкие латинские названия — настоящие и придуманные самостоятельно, потом вполголоса запел какую-то детскую песенку которую непонятно где и как запомнил. Вдруг он почуял аромат жимолости. «Тетушка Зейнеп… Кто это такая? Какая-то женщина. Вишневое варенье… Зелиха-ханым… Ниган-ханым…» На часах было четверть третьего. Он не стал по привычке прибавлять к двум шесть и говорить себе, что по-старому было бы четверть девятого. «Эх, жаль, что нельзя поспать! Джевдет-бей за свои слова еще отвечает. Раз уж сказал, что не буду ложиться после обеда — значит, не буду! Но если бы я уснул, какие замечательные сны мне снились бы!» Он вышел из-под деревьев и, оставаясь незамеченным сидящими под каштаном, пошел вдоль залитой солнцем стены в сад перед домом. Здесь, у торцовой стены, было самое тихое, безветренное место в саду. У кухонной двери стояло помойное ведро, на его крышке сидела кошка. Увидев Джевдет-бея, она спрыгнула и убежала.

— Что ж ты, глупая, убегаешь? Что бы я мог тебе сделать? — пробормотал ей вслед Джевдет-бей. — Мне тебя не поймать. Я свое уже отбегал…

Чтобы проверить легкие, он нарочно кашлянул. Потом, прислушавшись к сердцу, посмотрел в сторону площади Нишанташи. «Тридцать два года!» — крутилось в голове. Из окон домов свешивались флаги. «День молодежи. Ау меня — стариковский марш!» Он свернул за угол и прошел под окнами своего кабинета. В спину подул легкий ветерок. «Ревизия окончена, главный ревизор возвращается в штаб-квартиру. Ха-ха-ха!» — усмехнулся Джевдет-бей и вдруг с удивлением почувствовал боль в плече. Ощупал его другой рукой. «Ударился, что ли?»

Он подошел совсем близко к Ниган-ханым, а она его по-прежнему не видела, смотрела в другую сторону. Глядя на ее затылок, он вдруг вспомнил шутку, которая очень злила Ниган в первые годы замужества, и неожиданно положил руки ей на плечи.

— Ох, как ты меня напугал! — сказала Ниган-ханым. — До сих пор дурачишься, как маленький!

Джевдет-бею стало весело.

— Я иду наверх.

— Поспал бы немного!

— Я же сказал: буду работать.

Ниган-ханым повернулась к Осману, который все еще хихикал.

— Что тут такого смешного? — и, не оглядываясь на уходящего Джевдет-бея, крикнула: — Джевдет, ну почему бы тебе не поспать? Я тебя очень прошу, послушай меня и хотя бы немного…

Но Джевдет-бей уже вошел в кухонную дверь. Глядя на моющего кастрюлю повара, с гордостью подумал: «Они не могут понять, каким важным делом я занимаюсь!» Выходя из кухни, обернулся и сказал Нури:

— В три часа буду пить чай. Смотри не опоздай! — Он опасался, что Ниган-ханым такой новый распорядок чаепития может не понравиться.

Медленно поднявшись на один лестничный пролет, Джевдет-бей подумал: «Хвала Аллаху, все со мной в порядке!» Пройдя мимо двери в гостиную, приступил к подъему на второй этаж. У часов с маятником остановился и перевел дух.

«Обо что же я ударился рукой?» — думал он, входя в кабинет. Сел за стол, загроможденный фотографиями, документами и старыми гроссбухами, и взглянул на лежащую среди всего этого папку. На ней было написано: «Полвека в торговле». За два месяца он только это и написал. В остальное время занимался сбором материалов, начинал писать, но рвал написанное и выбрасывал в мусорную корзину.

Дверь вдруг открылась, и в кабинет вошел Рефик.

— А, папа, это вы? Спать не стали?

— Я же говорил, что не буду… Что ты ищешь?

— Свои сигареты. Перед обедом я здесь…

— Ты куда-то собрался? Вот они, сигареты твои.

— Так, выйду ненадолго. Может быть, в клуб загляну.

— Куда? Впрочем, ладно. Я тебе только вот что скажу. Ты мне в последнее время что-то не нравишься. Какой-то рассеянный стал. Делами не интересуешься. Не забывай, если со мной что случится, компанией не один Осман будет управлять…

— Пронеси Аллах!

— Ладно, ладно! Я знаю, что ты нервничаешь из-за Перихан… Давай иди. Кури поменьше. Аккуратнее, не хлопай дверью!

Когда дверь закрылась, Джевдет-бей стал листать гроссбух, в котором были кое-какие сведения, необходимые для написания первой части воспоминаний. Потом принялся читать старые газетные вырезки. В последние годы он стал вырезать из газет некоторые статьи, казавшиеся особенно интересными, — их он тоже хотел использовать. Добравшись до середины одной из статей, он вдруг поднял голову. «Куда поехал Рефик? На прогулку, в клуб… Будет там сидеть и курить!» Ему вспомнилась давешняя мысль: «Зачем долго жить, если курить нельзя? Если нельзя… Эх, надо было вытащить из пачки Рефика сигаретку! Сейчас славно бы покурил!»

Привычным движением он открыл коробку, в которой лежали старые фотографии, стал доставать их по одной и разглядывать. Он уже записывал связанные с этими фотографиями воспоминания, но потом, представив себе, как это будет читать кто-то незнакомый, конфузился и рвал написанное. Глядя на фотографию, сделанную во время поездки в Берлин, Джевдет-бей пытался собраться с мыслями. «На этой фотографии вместе со мной моя жена… нет, моя супруга Ниган. Поездка в Берлин была для меня весьма поучительной. В Германии я посетил один из громадных заводов Круппа… Да, примерно так. О чем я еще думаю, глядя на эту фотографию? Фотография — замечательная, полезная вещь. Не забудьте написать в уголке дату… Ох, думал ли я, что стану таким! Что буду заниматься такой жалкой ерундой и полагать, что делаю что-то важное!» Джевдет-бею стало вдруг так грустно, что он встал из-за стола. «До чего я дожил, до чего дожил! Нет, я хочу ездить в контору, заниматься делами. Приду завтра туда и снова начну всем руководить. Осман в торговле ничего не смыслит, дурачина. У Рефика мысли где-то витают. Кто будет управлять компанией?»

Он подошел к окну и посмотрел вниз, на Нишанташи. «Все живут, бегут куда-то, а я силу здесь. Схожу хоть прогуляюсь». Внезапно он со страхом вспомнил последние дни брата. Тот на смертном одре совсем помешался, пел песни, говорил что-то непонятное, пел «Марсельезу».. «Ну вот она, его республика. И „Марсельезу“ я слышал, только пели ее никакие не революционеры, и уж конечно не младотурки из „Единения и Прогресса“, а солдаты французской оккупационной армии!» Ему вспомнился занятый войсками Антанты Стамбул. «Да, горячие тогда были деньки! Я привез в Стамбул сахар. Как только распространилось известие, что судно прошло через Дарданеллы, за мной все начали ходить по пятам. Но с железной дорогой, хвала Аллаху, я связываться не стал. Там Фуат разбогател. Воспользовался своей дружбой с Исмаилом Хаккы-пашой и связями в „Единении и Прогрессе“!» Воспоминания о тех прекрасных, наполненных событиями днях, когда ему сопутствовала такая удача, подняли Джевдет-бею настроение, и он стал ходить по кабинету. «Вот что значит жить! Добиваться успеха, работать, получать прибыль! А сейчас? Роюсь в этих бумажках. Стал совсем как брат! Хотя нет. „Марсельезу“ я слушать не хочу. Да, я всегда был реалистом. Быть реалистом и всегда им оставаться — очень непросто, но у меня получилось. Где же я руку ударил… Или?..» Охваченный внезапным страхом, Джевдет-бей сел за стол. «Вот это место болит… Как будто скорпион ужалил. И как тяжело отдает в сердце!»

— Да нет ничего, пустяки, — сказал он вслух, чтобы успокоить нервы, и, думая, что это поможет отвлечься, вернулся к фотографиям.

Вот фотография со свадьбы Рефика. «Он хотел, чтобы мы сильно не тратились, чтобы все было скромно… Интересно, как они будут управлять компанией, когда меня не станет? В наши дни необходимо иметь свою фабрику Можно, например, договориться с „Сименсом“ и построить фабрику вместе с ними… Да, сейчас без этого не обойтись. Я не успел, пусть теперь они думают. Какая странная боль… А здесь у нас что? Это Осман и Нермин. Сфотографированы на нижнем этаже в первый год после свадьбы. Мне она тогда не нравилась. Все казалось, что она выгодно устроилась, но нас не любит. Мы… Я, Ниган, Осман, Рефик, Айше… Внуки…» Джевдет-бей внимательно рассматривал фотографию. «В то время вещи на нижнем этаже были совсем другие! Как все быстро меняется, а мы и не замечаем. Вещи на первом этаже… Перламутровая комната… Ниган хочет поменять мебель в спальне. Я к этой кровати тридцать лет привыкал, что же, теперь привыкать к новой? В моем-то возрасте!»

На следующей фотографии была целая толпа. В переднем ряду на полу разместились, кто на корточках, кто вытянув ноги, рабочие, грузчики и продавцы. За ними стояли Джевдет-бей, Осман, Садык и торговец Анави с дочерью. «Это снято в тот день, когда мы открыли лавку и склад на проспекте Войвода! К нам тогда пришел наш новый сосед Анави со своей дочкой. Увидев ее, я очень удивился!»

Джевдет-бей хотел взять следующую фотографию, но вдруг понял, что не может пошевелить рукой. «Да что это со мной?» Он вспомнил, как однажды помогал грузчикам на складе и как болели потом вечером руки. «Это сердце! — вдруг понял он. — Новый приступ. Нужно принять лекарство!» Вспоминая, как все было в прошлый раз, Джевдет-бей думал: «Лечь в постель… Да, лечь после обеда…» Потом он понял, что не может вздохнуть. Однажды, когда он был маленьким, его заперли в комнате… «В комнате или под одеялом?» Он был под одеялом, а сверху на нем сидел, наверное, Нусрет и прижимал одеяло, чтобы не дать ему вылезти наружу. Джевдет-бей не мог вздохнуть. «Только бы вздохнуть!» Он снова вспомнил про лекарство и услышал шаги на лестнице. «Мне несут чай… Надо было поспать… Вздохнуть… Вздохнуть? Это просто приступ… Когда он пройдет, на меня будут сердиться… Я лягу в постель и буду спать. Спать…» Он начал представлять себе, как будет лежать в постели, оправляясь после приступа, и все будут приходить, чтобы посидеть рядом. Внезапно стул как будто поднялся в воздух, а поверхность стола приблизилась к лицу. Он понял, что ударился головой о стол и это очень плохо, и невозможно сделать вдох, он задыхается, словно под одеялом… Чтобы не уронить голову еще раз, он изо всех сил втянул ее в плечи и понял, что больше сил не осталось. «Как под одеялом. Она смотрит на меня, кричит, поднос с чаем… Как под одеялом. Тихо и темно».