Глава 24
Уровень воды в Цзяолунхэ поднялся до гребня дамбы, и с кана через окно было видно, как катятся на восток грязно-жёлтые валы. Повернувшись к реке, на дамбе стояли солдаты отдельного полка и что-то громко обсуждали.
Во дворе матушка пекла на чугунной сковородке блины, а Ша Цзаохуа помогала поддерживать огонь. Сырые дрова горели желтовато-коричневым пламенем, и в тусклых солнечных лучах стелился густой чёрный дым.
Вошедший Сыма Лян принёс с собой горький запах софоры.
— Отца вместе с шестой тётушкой и её мужем отправляют под конвоем в округ, — негромко сообщил он. — Муж третьей тётушки вместе с остальными налаживает плот для переправы.
— Лян! — крикнула со двора матушка. — Бери младших дядюшку и тётушку и дуй на дамбу, задержи их. Скажи, провожать приду.
Река вздыбилась стремительным мутным потоком, неся колосья несобранного урожая, плети батата и трупы животных, а на стремнине среди валов плыли, переворачиваясь, целые деревья. Все три каменные опоры моста через Цзяолунхэ, разрушенного Сыма Ку, уже скрылись под водой, и о его существовании напоминали лишь бурные водовороты и оглушительный рокот волн. Кусты на обоих берегах тоже затопило, лишь иногда над водой показывалась ветка с зелёными листочками. Над ширью разлива вслед за волнами метались синевато-серые чайки, то и дело выхватывая из воды мелкую рыбёшку. Дамба на другом берегу прыгала вдалеке в разлившихся насколько хватало глаз водах, похожая на еле различимую чёрную верёвку. Вода плескалась всего в нескольких цунях от гребня дамбы на нашем берегу, и кое-где желтоватые язычки дразняще лизали её, образуя небольшие потоки, которые с журчанием переливались на внутренний склон.
Когда мы забрались на дамбу, Бессловесный Сунь справлял нужду, выпростав недюжинных размеров хозяйство, и струя с бульканьем падала в реку, словно жёлтое вино. Завидев нас, он приветливо улыбнулся, достал из кармана штанов свисток из патронной гильзы и издал несколько заливистых трелей, похожих на птичьи, — то тихо, как хуамея, то короткими вскриками, как иволга, то жалобно, как жаворонок. Насвистевшись, он с мычанием стал совать мне в лицо этот полный слюны свисток с очевидным намерением подарить. Я отступил на шаг, робко глядя на него. Мне никогда не забыть, Сун Буянь, дьявол, твоё лицо, когда ты убивал людей, размахивая своим бирманским мечом! Он снова стал тянуть ко мне руку со свистком, уже с беспокойством на лице. Я пятился, а он подходил всё ближе.
— Нельзя от него ничего брать, дядюшка, — прошептал за спиной Сыма Лян. — Немой свистит в свисток — тут и дьявол на порог. Он с этим свистком на кладбище ходит бесов вызывать.
Немой что-то рассерженно мыкнул, пихнул свисток мне в руки и направился туда, где целая толпа сколачивала плот. Больше он не обращал на меня внимания. Сыма Лян забрал свисток, поднял повыше и стал пристально разглядывать на солнце, словно пытаясь раскрыть какой-то секрет.
— Я, дядюшка, родился в год Кота, — заявил он. — Этот знак не входит в число остальных двенадцати, поэтому ни у одного беса силы надо мной нет, так что свисток этот я подержу у себя. — И сунул его в карман.
Карманов у него на зелёных штанах по колено было множество: он собственноручно нашил их толстой иглой снаружи и внутри из лоскутков самых разных цветов. Каких только диковин не было понапихано в этих карманах! И камушки, менявшие цвет в свете луны, и пилка, чтобы резать куски черепицы, и абрикосовые косточки самой разной формы, пара воробьиных лапок, две лягушачьи черепушки, зуб, который он сам себе вытащил, зуб, выпавший у восьмой сестрёнки, и один, что выпал у меня. Выпадавшие у меня зубы матушка бросала во дворе, за дом, а он подбирал. Совсем не простое дело найти молочный зуб на пустыре у нас за домом, где всё заросло густой травой и загажено собаками. Но Сыма Лян говорил: «Если очень хочешь найти какую-то вещь, она сама выпрыгнет перед глазами». Теперь в его хранилища добавился и волшебный свисток.
Солдаты семнадцатого полка, как муравьи, тащили по проулку к дамбе тяжёлые сосновые брёвна: на главной улице с грохотом разбирали сторожевую вышку Сыма Тина. Верховодил там Сунь Буянь: он отдавал солдатам приказы, и они скрепляли брёвна толстой стальной проволокой. Техническое руководство взял на себя почтенный Цзунь Лун, самый искусный плотник в деревне. Выказывая норов, немой бешено мычал, как озлобленная огромная обезьяна, и брызгал слюной. Цзунь Лун стоял перед ним, почтительно вытянув руки по швам, с пилой в правой руке и топором в левой. Колени — все в шрамах — тесно сомкнуты, тощие голени как костыли, обут в сандалии на деревянной подошве.
В это время из проулка вылетел охранник на велосипеде с карабином за спиной. Он оставил велосипед и, пригнувшись, стал забираться на дамбу. Где-то на среднем уровне нога у него провалилась в мышиную нору. Когда он её вытащил, из отверстия хлынул мутный поток.
— Гляди, прорывает, — толкнул меня Сыма Лян. — Заделывать надо.
— Беда! — заорал солдат. — Тут дыра!
Бойцов семнадцатого охватила паника, они бросили свои дела и в страхе уставились на размываемое водой отверстие. Паническое выражение появилось даже на лице немого, когда он бросил взгляд на реку, воды которой бушевали выше самого высокого дома в деревне. Вытащив из-за пояса бирманский меч, он отшвырнул его, быстро скинул тужурку и штаны и остался в коротких трусах, которые топорщились, будто вырезанные из листового железа. Потом что-то громко промычал своим солдатам, которые, замерев, уставились на него, как стайка дятлов.
— Чего ты от нас хочешь? — громко спросил боец с кустистыми бровями. — Чтобы мы в воду сиганули?
Немой подскочил к нему, заграбастал за воротник и потянул вниз так, что отлетело несколько пластмассовых пуговиц. Разойдясь, он в конце концов даже чётко выпалил:
— То!
— Служивые, — обратился к ним Цзунь Лун, глянув на отверстие в дамбе и на водовороты на реке. — Это ходы земляной крысы, внутри они расширяются и становятся больше чана для воды. Так что первым делом надо раздеться и начинать заделывать их. Давайте, скидывайте всё, ещё немного — и будет поздно.
Цзунь Лун снял заплатанную куртку и бросил перед немым. Солдаты тоже поспешно поснимали одежду, а один куртку сбросил, но штаны снимать не стал.
— То! — снова чётко произнёс разъярённый немой. Да уж, если припрёт, собаки через стены сигают, кошки на деревья взлетают, зайцы кусаться начинают, а немые — говорить. — То! То! То! — безостановочно ревел он, словно закрепляющий успех отряд прорыва.
— Я без трусов, командир! — промямлил солдатик.
Немой схватил меч, приставил тупым краем к горлу солдатика и провёл пару раз.
— Я сниму, почтенный немой, сниму, вот… — побледнев, лепетал тот дрожащим голосом. Он наклонился, суетливо размотал обмотки и скинул штаны, обнажив белый зад и крохотную писюльку с редкой порослью и тут же стыдливо прикрылся рукой.
Немой заставил бы раздеться и охранника, но тот кубарем скатился с дамбы, вскочил на велосипед и, раскачавшись на педалях, стрелой помчался прочь с криком: «Прорывает! Дамбу прорывает!»
Немой сложил одежду в одну кипу и связал обмоткой, а Цзунь Лун собрал у основания дамбы целый ком бобовых стеблей и плетей и утоптал вместе с бамбуковыми фашинами. Несколько солдат помогли ему затащить этот ком наверх. Взяв под мышку связку одежды, немой собрался было уже прыгнуть в реку. Цзунь Лун указал ему на воронку водоворота, достал из ящика с инструментами плоский флакон зелёного стекла и вытащил пробку. Шибануло спиртом. Немой принял флакончик и, задрав голову, приложился. Выставив большой палец, он покачал им перед Цзунь Луном и громко выдохнул:
— То!
Все поняли, что это «то» значит «хорошо». Обхватив связку одежды обеими руками, немой прыгнул в реку, воды которой уже захлёстывали поверхность дамбы. К тому времени промоина стала с лошадиную шею, хлеставшая оттуда струя взлетала в воздух. Мутная вода добралась аж до проулка, образовав небольшой ручей, и уже подбиралась к нашим воротам. По сравнению с вздыбившейся Цзяолунхэ дома в деревне казались игрушечными. Немой скрылся под водой, на поверхности виднелись лишь пузыри да соломины. Над этим местом летали хитрые чайки с ярко-красными клювами, поджав под белым брюшком чёрные лапы, и напряжённо всматривались в воду глазами-бусинками, словно выжидая. На поверхность вынырнул сверкающий арбуз, тут же скрылся, но вскоре появился вновь чуть дальше по течению. Из мутных волн на стремнине наперерез течению к берегу классическим брассом продвигалась тощая чёрная лягушка. Добралась до тихой заводи у дамбы и поплыла дальше, оставляя на поверхности красивую рябь.
Солдаты напряжённо вытягивали шеи, пытаясь хоть что-то разглядеть. Как и у немого, трусы на них топорщились, словно скроенные из жести. Голозадый, как обезьяна, солдатик, прикрывшись, тоже не отрывал глаз от реки. Лишь Цзунь Лун смотрел в сторону промоины. Сыма Лян под шумок подобрался к мечу немого, которым тот косил людей, словно арбуз нарезал, и большим пальцем втихаря попробовал, насколько он острый.
— Отлично! Заткнул! — радостно воскликнул Цзунь Лун.
Вода из промоины уже не хлестала, клокоча, а журчала маленькой струйкой. Большой чёрной рыбиной с плеском вынырнул немой, и летавшие у него над головой чайки испуганно взмыли в поднебесье. Он стёр своей огромной пятернёй воду с лица и выплюнул попавшую в рот грязь. По команде Цзунь Луна солдаты спихнули в реку утоптанный ком. Немой ухватился за него, надавил руками, и ком быстро исчез. Подтянувшись, немой встал на него и начал утаптывать, а потом снова ушёл под воду. На этот раз ненадолго — вынырнул, чтобы набрать воздуха. Цзунь Лун протянул ему длинную ветку, чтобы помочь выбраться, но Сунь махнул рукой и снова скрылся под водой.
В деревне тревожно загудел гонг. Потом запел рожок. Из близлежащих проулков к реке один за другим мчались солдаты с оружием. Из нашего проулка вылетел Лу Лижэнь с охраной.
— Где опасное место? — закричал он, едва забравшись на дамбу.
Из воды показалась голова немого и снова скрылась: похоже, силы уже оставили его. Подоспевший с веткой Цзунь Лун подтянул его, а толпа солдат вытащила на берег. Ноги немого не слушались, и он плюхнулся на землю.
— Хорошо, что есть такие, как Сунь, начальник, — обратился Цзунь Лун к Лу Лижэню. — Кабы не он, кормить бы сейчас черепах всем деревенским.
— Если народу черепах кормить, то и нам бы дорога ракам на обед. — откликнулся тот.
Он подошёл к немому и одобрительно поднял большой палец. Тот — весь в гусиной коже, губы в грязи — глядел на командира с глупой улыбкой.
По команде Лу Лижэня солдаты принялись укреплять и надстраивать дамбу. Продолжалось и сооружение плота. В полдень пленных нужно было обязательно переправить на другой берег, где их должны встретить конвойные из округа. Солдат, оставшихся без формы, отпустили, хотя после всех похвал они преисполнились решимости выполнить поставленную задачу даже голышом. Лу Лижэнь велел ординарцу сбегать в полк и принести штаны голозадому бедолаге.
— Чего стесняться, подумаешь, не торчат ещё пёрышки, как у утёнка, — усмехнулся он.
Раздавая приказы, как пулемёт, Лу Лижэнь нашёл минутку, чтобы спросить у меня:
— Как матушка, в добром ли здравии? Лу Шэнли плохо себя ведёт, нет?
Сыма Лян дёрнул меня за руку, но я не понял, чего ему надо. Тогда он сам обратился к Лу Лижэню:
— Бабушка хочет прийти проводить отца и остальных, просила подождать её.
Почтенный Цзунь Лун работал с огоньком. Не прошло и получаса, как у него уже был готов плот длиной десять с лишним метров. Вёсел не было, но он считал, что можно грести и металлическими лопатами, а ещё лучше — деревянными, какими провеивают зерно на гумне. Лу Лижэнь тут же отдал ещё одну команду.
— Скажи бабушке, что я могу выполнить её просьбу, — со всей серьёзностью ответил он Сыма Ляну. И посмотрел на часы: — А вы можете идти.
Но мы никуда не пошли, потому что из ворот уже выходила матушка с бамбуковой корзиной, накрытой белой тряпицей, и с красным глиняным чайником. За ней вышла Ша Цзаохуа с охапкой лука в руках. Следом пристроились дочки Сыма Ку, двойняшки Сыма Фэн и Сыма Хуан. Позади Сыма Хуан следовали Да Я и Эр Я — сыновья немого и третьей сестры. За немыми ковыляла только что начавшая ходить Лу Шэнли. Последней вышагивала напомаженная и напудренная Лайди. Двигалась вся процессия небыстро. Девочки-двойняшки заглядывались на плети бобов и попадавшиеся среди них вьюнки. Им хотелось увидеть стрекоз, бабочек, а ещё прозрачные шкурки, скинутые цикадами. Мальчики-двойняшки обшаривали глазами деревья по обеим краям проулка — софоры, ивы и светло-жёлтые шелковицы. На них могли оказаться улитки — для них это был деликатес. Лу Шэнли не пропускала ни одной лужи. Она топала по ним ножкой, и проулок оглашался невинным детским смехом. Лайди шествовала чинно, наверняка с важным выражением лица. С дамбы было видно лишь, как она размалёвана.
Сняв с шеи охранника бинокль, Лу Лижэнь приставил его к глазам и стал вглядываться в противоположный берег.
— Прибыли, нет ещё? — озабоченно поинтересовался стоявший рядом командир ниже рангом.
— Нет ещё, — проговорил Лу Лижэнь, не отводя бинокля от лица. — Ни души, только ворона на куче лошадиного навоза.
— А не могло с ними чего приключиться?
— Не могло, — уверенно заявил Лу Лижэнь. — В конвойной команде округа все, как один, снайперы — кто осмелится встать им поперёк дороги!
— Это уж точно, — поддакнул собеседник. — Видел раз в округе на учёбе, как конвойные показывали своё мастерство. Больше всего впечатлило, как они пальцем кирпич протыкают. Сам посуди: кирпич такой твёрдый, а тут одним пальцем раз! — и дырка. Сверлом так быстро не просверлишь. А человека им убить так и говорить нечего, пальцем чик — и насквозь. Слышал я, командир, кто-то из начальства хочет посадить здесь уездную управу…
— Прибыли, — сообщил Лу Лижэнь. — Дай команду сигнальщикам.
Маленький шустрый боец достал какой-то странный тупоносый пистолет с коротким стволом, нацелил в небо над рекой и выстрелил. В вышину взлетел жёлтый огненный шар, замер там на миг, а потом с шипением упал по кривой на середину реки, оставляя за собой дымный белый след. К нему устремились чайки, но, приглядевшись, с пронзительными криками шарахнулись прочь.
На другом берегу стояла группа смуглых, коренастых людей. Из-за серебристых бликов казалось, что они стоят не на дамбе, а на воде.
— Дайте другой сигнал, — приказал Лу Лижэнь.
Невысокий боец достал из-за пазухи красный флаг, приладил его к брошенной Цзунь Луном ивовой ветке и развернул полотнище. С противоположного берега донёсся одобрительный рёв.
— Отлично! — воскликнул Лу Лижэнь, вешая бинокль на шею, и повернулся к давешнему собеседнику: — Давай, Цянь, дуй в полк, передай начальнику штаба, чтобы доставил сюда пленных, да побыстрее.
Цянь козырнул и скатился с дамбы.
Лу Лижэнь прыгнул на плот, потопал ногами, проверяя надёжность, и повернулся к Цзунь Луну:
— А он посреди реки не развалится?
— Не волнуйся, начальник, — успокоил Цзунь Лун. — Осенью десятого года Республики мы тут переправляли на плоту сенатора Чжао. Тот плот тоже я сработал.
— Сегодня мы переправляем важных пленных, — заметил Лу Лижэнь, — так что всё должно пройти без сучка без задоринки.
— Будьте спокойны. Если развалится, можете отрубить мне девять пальцев из десяти.
— И что? — усмехнулся Лу Лижэнь. — Если действительно что-то случится, даже мне десять пальцев отруби — всё без толку.
Во главе своего выводка на дамбу поднялась матушка, и Лу Лижэнь почтительно подошёл к ней:
— Вы, бабуля, подождите здесь, в сторонке, они скоро прибудут. — Он нагнулся к Лу Шэнли, но та испуганно расплакалась. — Вот ведь девчонка, отца родного не признаёт, — смутился Лу Лижэнь, поправляя очки, закреплённые на ушах тесёмкой.
— Скажи-ка, пятый зятёк, а всем этим вашим переворотам туда-сюда, от которых одни беды, когда хоть конец-то будет? — вздохнула матушка.
— Не волнуйтесь, уважаемая, года через два, самое большее через три, наступит для вас мирная жизнь, — не задумываясь, ответил Лу Лижэнь.
— Я простая женщина, мне не след особо рот раскрывать, но неужто ты не можешь отпустить их? Как ни крути, они ведь тебе родственники!
Лу Лижэнь лишь усмехнулся:
— Не имею права, уважаемая тёщенька. Разве вас кто заставлял заводить таких беспокойных зятьёв? — Тут он рассмеялся, и его смех разрядил напряжённую обстановку на дамбе.
— Замолвил бы слово начальству, чтобы их помиловали, — не унималась матушка.
— Что посеешь, то и пожнёшь, — отвечал Лу Лижэнь. — Посеешь якорцы — не удивляйся, если поранишь руки. Так что, уважаемая тёщенька, всё это пустые хлопоты.
В сопровождении конвоиров в проулке показались Сыма Ку, Бэббит и Няньди. У Сыма Ку руки были связаны за спиной, у Бэббита — на груди, мягкой обмоткой, а у Няньди оставались свободными. Когда они проходили мимо нашего дома, Сыма Ку направился к воротам. Конвоир попытался было задержать его, но Сыма Ку плюнул в него с возгласом:
— Прочь с дороги, с родными попрощаться хочу!
Лу Лижэнь сложил ладони рупором и крикнул в сторону проулка:
— Командир Сыма, не заходи, они все здесь!
Похоже, Сыма Ку его не услышал: оттеснив плечом конвоира, он прорвался во двор, за ним вошли Бэббит с Няньди. Толклись они там очень долго, и Лу Лижэнь всё время поглядывал на часы. На другом берегу конвойные, не переставая, сигналили красным флажком. Сигнальщик с этой стороны размахивал в ответ большим красным полотнищем. Махал он то так, то этак, словно демонстрируя свою выучку.
Наконец Сыма Ку и остальные вышли из нашего двора и быстро забрались на дамбу.
— Спустить плот! — скомандовал Лу Лижэнь.
Солдаты столкнули тяжёлый плот в яростно бурлящую реку. Плот погрузился в воду, медленно всплыл, и его развернуло вдоль берега. Несколько бойцов крепко держали связанные из обмоток чалки, чтобы его не унесло.
— Командир Сыма, мистер Бэббит, — заговорил Лу Лижэнь, — наша армия отличается человечностью и справедливостью, мы уважаем родственные чувства, и поэтому в нарушение правил я позволил вашим родным устроить вам прощальное угощение. Надеюсь, это не займёт много времени.
Сыма Ку, Бэббит и Няньди двинулись к нам. Сыма Ку улыбался во весь рот, Бэббит выглядел глубоко встревоженным, а Няньди — очень серьёзной, этакая не знающая страха мученица.
— Шестая сестра, ты можешь остаться с матерью, — негромко бросил Лу Лижэнь, но Няньди покачала головой в знак твёрдой решимости следовать за мужем.
Матушка сняла с корзины тряпицу, а Ша Цзаохуа передала ей большое луковое перо. Матушка сложила его пополам и завернула в блин из белой муки. Потом вынула из корзины чашку с соусом и вручила Сыма Ляну:
— Держи, Лян Эр.
Взяв чашку, Сыма Лян продолжал тупо смотреть на матушку.
— Ну чего на меня уставился! На отца гляди! — Взгляд Сыма Ляна мгновенно переместился на Сыма Ку, который, склонив голову, смотрел на своего плотненького, как японская макрель, сына. Облачко безбрежной печали надолго омрачило его смуглое, вытянутое лицо, которое казалось неподверженным грусти. Плечо непроизвольно дёрнулось: может, погладить сына? Губы Сыма Ляна раскрылись, и он тихо проговорил:
— Папа…
Было видно, что Сыма Ку крепился изо всех сил, вращая желтоватыми белками. Сдержав слёзы, он вместо ласки пнул Сыма Ляна по попе со словами:
— Запомни, паршивец, в роду Сыма никто не умирал дома на кане. Будь таким же.
— Пап, они тебя расстреляют?
Сыма Ку покосился на мутные воды реки:
— У твоего отца не получилось потому, что он слишком мягкосердечен. Так что заруби себе на носу, пащенок: если быть плохим — ожесточись сердцем, убивай, не моргнув глазом. Если быть хорошим — ходи, опустив голову долу, чтобы ненароком не наступить на муравья. Кем не надо быть, так это летучей мышью — это не зверь, не птица. Запомнил?
Прикусив губу, Сыма Лян серьёзно кивнул.
Блин с луком матушка передала Лайди. Приняв его, та недоумённо глянула на неё.
— Корми! — велела матушка.
Лайди, похоже, застеснялась. Ей никак было не забыть своей безумной страсти тёмной ночью три дня назад, и эта счастливая застенчивость была тому подтверждением. Матушка посмотрела сначала на неё, потом на Сыма Ку. Её глаза словно золотой нитью соединили их взгляды, которые много о чём говорили друг другу. Лайди скинула чёрный халат и осталась в пурпурной кофте, пурпурных штанах с цветной оторочкой по краям и пурпурных же, расшитых цветами тапочках. Прекрасная фигура, тонкие черты лица. От сумасшествия Сыма Ку её вылечил, но в то же время поселил в ней мечты. Она была по-прежнему красива и полна кокетства — очень привлекательная вдовушка.
— Береги себя, старшая свояченица, — не сводя с неё глаз, проговорил Сыма Ку.
Лайди ответила что-то несусветное:
— Ты — золотое сверло, а он — лесина трухлявая.
Подойдя к нему, она макнула блин в высоко поднятую Сыма Ляном чашку с жёлтым соусом, несколько раз ловко крутанула в воздухе, чтобы не заляпаться, и отправила вымазанный в соусе блин в рот Сыма Ку. Тот сначала задрал голову, как конь, потом опустил, разинул рот, жадно откусил и начал с трудом жевать. Лук хрустел на зубах, рот битком набит, щёки раздулись и округлились. Даже две большие слезинки на глазах выступили.
Выгнув шею, он проглотил разжёванное и втянул носом воздух:
— Ядрёный лучок!
Ещё по блину с луком матушка дала мне и восьмой сестрёнке:
— Ты, Цзиньтун, корми шестого зятя, а ты, Юйнюй, — шестую сестру.
По примеру Лайди я зачерпнул блином жёлтого соуса из чашки Сыма Ляна и поднёс ко рту Бэббита. Уродливо разинув рот, тот стал откусывать кусочек за кусочком, роняя слёзы из голубых глаз. Он наклонился и перепачканными в соусе губами звучно чмокнул меня в лоб. Потом подошёл к матушке. Я думал, он её обнимет, но руки у него были связаны, и он лишь тоже коснулся губами её лба, как козёл, щиплющий листочки на дереве:
— Я никогда не забуду тебя, мама.
Восьмая сестрёнка дошла на ощупь до Сыма Ляна и с его помощью обмакнула блин в соус. Взяла его в обе руки, подняла лицо к небу — лобик как домик рака-отшельника, глаза как глубокие высохшие колодцы, нос с горбинкой, большой рот, нежные лепестки губ. Восьмая сестрёнка, которой я всегда помыкал, жалкий ягнёночек.
— Шестая сестра… — прощебетала она. — Шестая сестра, поешь…
Обливаясь слезами и всхлипывая, Няньди обняла её:
— Горемыка ты моя, сестреночка…
Сыма Ку свой блин дожевал.
Лу Лижэнь всё это время стоял вполоборота к нам и следил за другим берегом.
— Всё, давайте на плот! — развернулся он.
— Нет не всё, — возразил Сыма Ку. — Я ещё не наелся. В прежние времена преступникам перед казнью всегда разрешали наесться до отвала. Если вы, семнадцатый полк, называете себя армией человечности и справедливости, неужто считаете, что я одним блином наемся? Да ещё если эти блины приготовила своими руками наша тёща.
— Хорошо, — снова глянул на часы Лу Лижэнь. — Набивай брюхо, а мы пока переправим мистера Бэббита.
С деревянными лопатами в руках немой и шестеро солдат осторожно запрыгнули на плот. Плот заплясал, накренился, черпанул одним краем воду, и она разлилась по его поверхности. Двое солдат, державших чалки, даже откинулись назад, чтобы сбалансировать вырывающийся плот.
— А ещё двух человек он выдержит, почтенный? — озабоченно обратился Лу Лижэнь к Цзунь Луну.
— Вряд ли. Думаю, двоим с лопатами нужно сойти, — сказал тот.
— Хань Эрту, Пань Юнван, давайте на берег! — скомандовал Лу Лижэнь. Солдаты спрыгнули с плота, который снова закачался, да так, что оставшиеся на нём потеряли равновесие и чуть не свалились в воду.
— То! То! То! — сердито заговорил немой, полуголый, в одних трусах.
С того дня ни одного гортанного «а-ао» от него больше не слышали.
— Так пойдёт? — спросил Лу Лижэнь.
— Пойдёт, — кивнул Цзунь Лун и принял у солдата лопату. — То, что ваша армия держится человечности и справедливости, вызывает у меня, старика, уважение. В десятом году Республики я переправлял на тот берег сенатора, но если начальник Лу удостоит меня такой чести, хотел бы служить верой и правдой вам.
— Как раз с такой просьбой я и хотел обратиться к вам, почтеннейший, да было неудобно заговорить об этом, — растрогался Лу Лижэнь. — Если у руля этого плота встанете вы, я буду спокоен. Есть у кого выпить?
Подбежавший ординарец подал Лу Лижэню помятую флягу. Тот отвинтил крышку, поднёс к кончику носа и понюхал:
— Настоящая гаоляновка. От имени командования округа прошу вас выпить, почтеннейший! — И держа флягу в обеих руках, передал её Цзунь Луну. Тот, тоже взволнованный, вытер об себя руки, принял флягу, с бульканьем сделал с десяток глотков, вернул Лу Лижэню и обтёр рот тыльной стороной ладони. Лицо у него раскраснелось до самой шеи, а шея — до самой груди.
— Я выпил твоего вина, начальник Лу, и теперь наши сердца рядом.
— Отчего же только сердца? — усмехнулся Лу Лижэнь. — Рядом наши печени, лёгкие и остальной ливер.
Слёзы брызнули из глаз Цзунь Луна, он одним прыжком перемахнул на плот и крепко встал на корме. Плот лишь чуть качнулся. Довольный Лу Лижэнь одобрительно кивнул.
Подойдя к Бэббиту и увидев, что у него связаны руки, он сконфуженно усмехнулся:
— Как вас обратали, мистер Бэббит. Командующий округом Юй и управляющий Сун справлялись о вас лично, так что встретят вас со всем обхождением.
— Вот с таким? — поднял связанные руки Бэббит.
— Это тоже своего рода обхождение, — невозмутимо продолжал Лу Лижэнь. — Не принимайте это так близко к сердцу. Прошу, мистер Бэббит.
Бэббит обвёл нас глазами прощаясь. Потом широко шагнул и ступил на плот, тот сильно закачался, и он вместе с ним. Цзунь Лун подпёр его сзади деревянной лопатой.
Няньди неуклюже собралась за Бэббитом, поцеловав в лоб меня и восьмую сестрёнку. Тонкой, как луковое пёрышко, рукой она, вздыхая, пропускала меж пальцев её мягкие льняные волосы:
— Милая сестричка, да пошлёт тебе правитель небесный добрую судьбу!
Потом кивнула матушке и стайке детей у неё за спиной, повернулась и направилась к плоту.
— Шестая сестра, тебе следовать за ним необязательно, — снова попытался урезонить её Лу Лижэнь.
— Пятый зять, как говорится, грузик при безмене, а жена при муже. Вы с пятой сестрой разве не так же неразлучны? — мирно возразила она.
— Я искренне желаю тебе добра, — сказал Лу Лижэнь, — но не настаиваю, делай как знаешь. Тогда пожалуй на плот!
Поддерживая Няньди под руки, два охранника помогли ей перебраться на плот, а протянувший связанные руки Бэббит помог устоять. Плот осел, глубоко и неровно. С одного края весь в воде, с другого выступал на целый цунь.
— Начальник Лу, лучше бы уважаемым пассажирам сесть, — предложил Цзунь Лун. — Парням с лопатами тоже.
— Садитесь, садитесь, мистер Бэббит, — откликнулся Лу Лижэнь. — Это для вашей же безопасности, сядьте, прошу вас.
Бэббит сел на плот, а по сути дела в воду. Тоже в воду, лицом к нему, села Няньди. Немой и пятеро солдат расположились по краям, и лишь Цзунь Лун остался твёрдо стоять на корме.
На другом берегу продолжали махать красным флажком.
— Дай сигнал, чтобы готовились к передаче, — скомандовал Лу Лижэнь сигнальщику. Тот вытащил тупоносую ракетницу и выпустил в небо над рекой три ракеты подряд. На другом берегу махать перестали, и на отливающей серебром поверхности воды забегали чёрные фигурки.
Лу Лижэнь глянул на часы:
— Отпускай плот!
Солдаты стали ослаблять чалки. Цзунь Лун отталкивался от дамбы лопатой, бойцы на краях плота принялись неуклюже грести своими. Плот медленно отходил от берега. Словно запуская воздушного змея, солдаты быстро травили чалки, на которые пошло несколько десятков обмоток.
Оставшиеся на берегу напряжённо следили за плотом. Лу Лижэнь снял очки и торопливо протёр рукавом. Без очков взгляд у него был какой-то блуждающий, а вид глуповатый. С белыми кругами вокруг глаз он напоминал болотную птицу, что охотится за вьюнами. Суровые тесёмки, которые заменяли ему дужки, он накрутил на уши, уже и без того натёртые. Плот развернуло поперёк реки. У солдат никакого опыта не было, и они отчаянно гребли то в одну, то в другую сторону, окатывая брызгами и плот, и тех, кто на нём находился. Все уже были насквозь мокрые. Сидевший со связанными руками Бэббит испуганно вскрикивал, шестая сестра в отчаянии вцепилась ему в руку.
— Да не шлёпайте вы кто в лес кто по дрова, служивые! — кричал раскачивающийся на корме Цзунь Лун. — Вместе надо это делать, слаженно, вот что главное!
Лу Лижэнь выхватил пистолет и пальнул пару раз, чтобы привлечь внимание бойцов на плоту:
— Слушайте почтенного Цзунь Луна, отставить разнобой! — заорал он.
— А ну без паники, слушай сюда, служивые, — обратился к ним Цзунь Лун. — Давай, на мой счёт: раз-два, раз-два, раз-два, загребай, раз-два…
Плот уже вынесло на середину и стремительно тащило вниз по течению. Бэббит с шестой сестрой улеглись на плот, через них перекатывались волны.
— Командир, чалки травить больше некуда! — закричали на берегу.
Плот уже унесло на добрую сотню метров, и чалки натянулись, как стальная проволока. Намотанные на руку, они до крови впились в плоть. Солдаты откинулись назад, почти легли на землю, ноги у них скользили — ещё немного, и они съедут в реку. Плот стал заваливаться набок, и бойцы на нём истошно завопили.
— Вперёд бегом, быстро! — скомандовал Лу Лижэнь державшим чалки. — Вперёд бегом, болваны!
Спотыкаясь, те устремились вперёд, и все собравшиеся на дамбе без промедления расступились. Чалки ослабли, и плот быстро понесло вниз. Под счёт Цзунь Луна солдаты гребли уже ритмично, и плот, хоть его и несло течением, понемногу приближался к противоположному берегу.
Чуть раньше, когда плот на середине реки мог перевернуться и все взоры были устремлены только на него, Сыма Лян поставил на землю свою чашку с соусом и тихонько позвал:
— Пап, повернись!
Сыма Ку, ещё жевавший блин, повернулся и стал смотреть, что происходит на реке. Сыма Лян метнулся к нему за спину, вынул маленький ножик с костяной ручкой — тот, что подарил мне Бэббит, — и стал резать верёвку. Резал по внутренней стороне, причём не до конца. Пока он этим занимался, матушка громко молилась:
— Господи, яви милость свою, оборони дочь мою и зятя моего, дай им благополучно перебраться через реку, Господи, бесконечно сострадающий и милосердный…
Я услышал шёпот Сыма Ляна:
— Пап, немного потянешь, и порвётся.
Он быстро сунул ножик обратно в карман и снова взял чашку с соусом. Лайди продолжала кормить Сыма Ку. А на реке, в нескольких сотнях метров вниз по течению, плот уже медленно приближался к другому берегу.
Подошедший Лу Лижэнь презрительно глянул на Сыма Ку:
— Ну и аппетит у тебя, брат Сыма!
— Это же блины, что матушка-тёща собственноручно испекла, старшая свояченица своими руками кормит, как тут не есть? — прочавкал с набитым ртом Сыма Ку. — Когда ещё доведётся столько поесть да так вкусно! Черпани-ка ещё соуса, свояченица.
Лайди вытащила лук из блина, макнула его в чашку Сыма Ляна и сунула в рот Сыма Ку. Он нарочно разинул рот, чтобы откусить побольше, и продолжал смачно жевать.
Лу Лижэнь покачал головой и направился к нам, словно что-то ища. Матушка взяла Лу Шэнли на руки и без колебаний сунула ему в руки. Лу Шэнли стала вырываться и реветь, и Лу Лижэнь сконфуженно отступил.
— На самом деле завидую я тебе, брат Сыма, — заговорил он, — но таким, как ты, мне не стать.
— Обижаешь, полковник, — отвечал Сыма Ку, прожевав то, что было во рту. — Какая бы ни была твоя победа, её одержал ты. Ты, стало быть, и царь. А я проиграл и стал врагом. Ты теперь нож, а я мясо — руби, кроши как душе угодно, а ты ещё насмешки строишь!
— Никакие это не насмешки. Не хочешь ты понять, какой я смысл в свои слова вкладываю. Ладно, скажу прямо. В округе у тебя, думаю, ещё будет возможность покаяться в своих грехах. А начнёшь отпираться — результат тебе вряд ли понравится.
— Я за свою жизнь и поел, и погулял, можно и помирать. Только вот сына и дочерей оставляю под твой, брат, присмотр.
— Об этом можешь не беспокоиться. Если бы не война, мы с тобой были бы добрыми родственниками, верно?
— Ты, полковник Лу, большой умник. Послушать, как ты о родстве рассуждаешь, так можно подумать, для тебя это нечто святое. Но если призадуматься, так называемые родственные связи основаны лишь на том, кто с кем спит. — И Сыма Ку расхохотался. Но я заметил, что руки у него при этом даже не двинулись.
Бегом вернулись солдаты с чалками. На другом берегу гребцы вместе с конвойными тащили плот вверх по течению. Затащили довольно далеко и стали грести к нашему берегу. Возвращались они очень быстро, потому что гребли более слаженно. Дело пошло и у тех, кто работал с чалками. Плот без помех преодолел середину реки и вскоре пристал к дамбе.
— Закругляйся давай с едой, брат Сыма, — снова стал торопить Лу Лижэнь.
— Наелся уже, — сыто рыгнул Сыма Ку. — Тёщенька, благодарствуйте! И тебе, свояченица, и тебе малышка Юйнюй, всем спасибо! И тебе, сынок, спасибо — столько времени чашку с соусом держал! Фэн, Хуан, слушайтесь бабушку и свояченицу, ведите себя хорошо. Если что не заладится, к пятой тётушке обращайтесь, ей нынче сопутствует успех, а от вашего батюшки удача отвернулась. Младший дядюшка, расти большой, твоя вторая сестра при жизни больше всех тебя любила. Всё говорила, мол, Цзиньтун большим человеком станет, так что ты уж не обмани её ожидания!
От этих слов у меня комок подкатил к горлу.
С приставшего к берегу плота молодцевато спрыгнул преисполненный энтузиазма командир конвоя. Он козырнул Лу Лижэню, тот козырнул в ответ, и оба обменялись крепким рукопожатием: видно было, что они давние знакомцы.
— Славная победа, старина Лу, — поздравил новоприбывший. — Командующий Юй доволен, комиссар Сун, конечно же, в курсе.
Из висевшей у него на поясе сумки он вынул письмо и вручил Лу Лижэню. Взяв письмо, тот бросил в сумку маленький серебряный револьвер:
— Трофей, передай от меня малышке Лань.
— Спасибо от её имени, — поблагодарил конвойный начальник.
Лу Лижэнь тут же протянул руку:
— Ну, давай!
— Что давать? — опешил тот.
— Ты же забираешь у меня пленных, вообще-то расписку надо оформить.
Командир конвоя вытащил из сумки бумагу и ручку, торопливо написал что-то и подал Лу Лижэню:
— Ну ты, брат, не прост!
Лу Лижэнь лишь усмехнулся:
— Сунь Укун был ещё покруче, а вот с Буддой не совладал!
— Значит, я у тебя Сунь Укун получаюсь? — хмыкнул конвойный.
— Нет, Сунь Укун — это я, — ответствовал Лу Лижэнь, и, ударив по рукам, они расхохотались.
— Слыхал я, старина Лу, ты кинопроектор захватил? В округе тоже об этом знают, — понизил голос конвойный.
— Уши у вас, видать, длинные, — крякнул Лу Лижэнь. — Передай начальству: вода спадёт — пришлю с оказией.
— Мать-перемать, — негромко выругался Сыма Ку. — Тигр добывает, а медведь поедает!
— Что-что? — недовольно переспросил конвойный начальник.
— Ничего.
— Если не ошибаюсь, знаменитый Сыма Ку?
— Он самый.
— Что ж, командир Сыма, в дороге мы будем следить за вами в оба. Надеемся, что вы будете вести себя соответственно, очень не хочется вернуться с вашим трупом.
— Куда уж мне! — хмыкнул Сыма Ку. — У вас в конвое стрелки с сотни шагов в дерево попадают, очень мне надо становиться живой мишенью.
— Вот это честный ответ настоящего мужчины! — похвалил конвойный. — Ладно, полковник Лу, как договорились. Командир Сыма, прошу на плот.
Сыма Ку осторожно взошёл на плот и так же осторожно уселся посередине. Обменявшись рукопожатием с Лу Лижэнем, командир конвоя устроился на корме лицом к Сыма Ку, держа руку на кобуре.
— Ну уж так-то не надо осторожничать, — усмехнулся Сыма Ку. — Руки у меня связаны, прыгну в воду — так утону. Садитесь поближе, меня подержите, если качать будет.
Не обращая на него внимания, командир конвоя скомандовал солдатам:
— Греби, да поживее.
Мы всей семьёй собрались вместе, храня нашу тайну, и с волнением ждали, чем всё закончится.
Плот отошёл от берега и заскользил по течению. Солдаты побежали по дамбе, травя на бегу намотанные на руку чалки.
На середине реки плот пошёл быстрее, поднимая с обеих сторон волну. Цзунь Лун отсчитывал ритм уже охрипшим голосом, солдаты, выгребая, прогибались далеко назад; низко над водой за плотом следовали чайки. В самом бурном месте плот вдруг неудержимо закачался, и Цзунь Лун рухнул в воду. Конвойный испуганно вскочил и собрался уже было вытащить пистолет, но Сыма Ку, который одним рывком освободился от верёвок, бросился на него свирепым тигром, и оба скрылись среди волн. С накренившегося плота один за другим попадали в реку и немой, и остальные гребцы. Солдаты на берегу отпустили чалки, и плот, вздымаясь на волнах, большой рыбиной неудержимо устремился вниз по течению.
Всё это произошло молниеносно, и когда Лу Лижэнь и остальные на берегу пришли в себя, плот был уже пуст.
— Пристрелить его! — решительно скомандовал Лу Лижэнь.
В мутном потоке показывалась то одна голова, то другая, но Сыма Ку это или нет, было не разобрать, и стрелять никто не решался. В реку упало девять человек, и только одной из девяти могла быть голова Сыма Ку.
Кроме того, в том месте река бушевала, как сорвавшая с привязи норовистая лошадь, и шанс попасть в появлявшуюся на поверхности голову был крайне невелик.
Наверняка Сыма Ку удалось выплыть. Он вырос на берегах Цзяолунхэ, был прекрасным пловцом и мог пробыть под водой целых пять минут. К тому же он наелся блинов с луком, и это придало ему сил.
Лицо Лу Лижэня побагровело от ярости, а чёрные глаза горели мрачным огнём, когда он обводил нас взглядом. Сыма Лян со своей чашкой сделал вид, что страшно напуган, и прижался к матушкиной ноге.
Матушка молча взяла на руки Лу Шэнли и, не обращая ни на кого внимания, стала спускаться с дамбы. Мы потянулись за ней.
Спустя несколько дней до нас дошли слухи, что из числа упавших в воду до берега добрались лишь немой и Цзунь Лун. Остальные пропали бесследно, даже тел не нашли. Но все были уверены, что Сыма Ку сбежал, — он-то утонуть никак не мог. А что остальные погибли, в том числе и хвастливый начальник конвоя, никто не сомневался.
Вообще-то мы больше переживали за судьбу Няньди и её американского мужа Бэббита. Все эти дни, пока вода в реке стояла высоко и продолжала бушевать, матушка каждый вечер ходила кругами по двору и вздыхала. Её протяжные вздохи, казалось, перекрывали доносившийся рёв воды. Восьмерых дочерей родила матушка. Но Лайди сошла с ума, Чжаоди и Линди погибли, Сянди стала проституткой — ступила в адское пламя на земле, а это всё равно что смерть; Паньди пошла за Лу Лижэнем и могла погибнуть в любой момент под градом пуль; Цюди продана русской эмигрантке — тоже, считай, умерла, разница невелика. Оставалась лишь Юйнюй, она целыми днями крутилась возле матушки, но незрячая, вот беда. Может, из-за этого она и при матушке. Случись что с Няньди, и от восьми прекрасных небожительниц семьи Шангуань даже следа не будет. Между вздохами матушка громко молилась:
— Правитель небесный, Господь всемогущий, Пресвятая Дева, Гуаньинь, бодхисатва Южных морей, обороните мою Няньди, спасите детей моих, пусть падут все беды и немощи небесные и земные на мою голову, лишь бы дети мои обрели благоденствие и покой…
Но прошёл месяц, вода отступила, и с другого берега Цзяолунхэ пришла весть о шестой сестре и Бэббите. В одной из тайных пещер глубоко в недрах горы Дацзэшань прогремел страшный взрыв. Когда дым и пыль рассеялись и люди проникли в пещеру, там лежали рядом три тела — мужчины и двух женщин. Мужчина был светловолосый молодой иностранец. Никто не осмелился утверждать, что одна из погибших — наша шестая сестра. Но матушка, услышав эту весть, горько усмехнулась:
— Это я, грешная, во всём виновата… — И разразилась рыданиями.
