Утром пятого дня пятого лунного месяца тысяча девятьсот тридцать девятого года в Далане, самой большой деревне северо-восточного уезда Гаоми, Шангуань Люй, не обращая внимания на свистевшие в воздухе пули и доносившийся издалека оглушающий грохот разрывов артиллерийских снарядов, входила вместе со своим заклятым врагом тётушкой Сунь в ворота своего дома, чтобы принять тяжёлые роды у своей невестки Шангуань Лу. Именно в этот момент японские конники в поле У моста топтали копытами трупы партизан.

Трое мужчин во дворе — её муж Шангуань Фулу, сын Шангуань Шоуси, а также оставшийся у них ветеринар Фань Сань (он гордо держал стеклянный флакончик с зеленоватой маслянистой жидкостью) — стояли так же, как и до её ухода. К ним присоединился рыжий пастор Мюррей. В просторном китайском халате из чёрного сукна, с тяжёлым бронзовым распятием на груди, он стоял у окна Шангуань Лу и, задрав голову к солнцу, на чистом дунбэйском диалекте, на каком говорят в Гаоми, громко читал молитву:

— Всевышний Господь наш Иисус Христос! Господи Боже, благослови и сохрани верного раба Твоего и друзей моих в этот час страданий и бедствий, коснись святой рукой Твоей глав наших, даруй нам силу и мужество, да родят младенцев жёны их, да дадут козы много молока, да принесут куры много яиц, да ослепит пелена мрака глаза лихих людей, да не вылетят пули их, да занесут их не туда кони их, да сгинут они в болотах и топях… Господи, ниспошли всевозможные наказания на главу мою, дозволь принять беды и страдания всякой живой души…

Остальные стояли, молча и торжественно внимая молитве. По выражению лиц было видно, что они тронуты до глубины души.

Подошедшая тётушка Сунь с холодной усмешкой отпихнула Мюррея в сторону. Пастор пошатнулся, удивлённо уставившись на неё, завершил свою пространную Молитву торопливым «Аминь!» и осенил себя крёстным знамением.

Отливающие серебром волосы тётушки Сунь были гладко зачёсаны, собраны на затылке в плотный, ровный пучок и закреплены блестящей серебряной шпилькой, а по бокам заколоты палочками из полыни. Она была в белой накрахмаленной кофте с косыми полами, под одной из боковых застёжек, почти под мышкой, виднелся белый носовой платок. Чёрные штаны, подвязанные ремешками чуть выше лодыжек, туфли с белой подошвой, бирюзовым верхом и вышитыми на нём чёрными цветами.

От неё веяло свежестью и ароматом гледичии. Выступающие скулы, нос с горбинкой, тонкая линия губ, глубоко посаженные глаза, излучающие мягкий свет.

Вся она была словно не от мира сего и составляла резкий контраст с мощной и неуклюжей Шангуань Люй.

Взяв из рук Фань Саня флакончик с зелёной жидкостью, урождённая Люй подошла к тётушке Сунь и негромко спросила:

— Тут вот, почтенная тётушка, у Фань Саня снадобье для вспоможения при родах, не хочешь ли его использовать?

— Послушай, Шангуань! — От вежливого взгляда явно недовольной тётушки Сунь повеяло холодком, потом она обвела глазами стоявших во дворе мужчин. — Ты меня пригласила роды принимать или Фань Саня?

— Не сердись, почтенная! Как говорится, тот, кто при смерти, ищет врача, где только может; у кого молоко в груди, та и мать, — смиренно проговорила Люй, хотя было видно, что даётся ей это с трудом. — Конечно тебя. Кабы был другой выход, разве я осмелилась бы потревожить тебя!

— Так ты не станешь больше говорить, что я у тебя курицу украла? — как бы мимоходом бросила тётушка Сунь и продолжала: — Ежели хочешь, чтобы я роды принимала, пусть никто больше не суётся!

— Как скажешь.

Тётушка Сунь сняла обёрнутую вокруг пояса полоску красной материи и привязала к ставню. Затем лёгкой походкой направилась в комнату, но, дойдя до двери, обернулась к урождённой Люй:

— Следуй за мной, Шангуань.

Фань Сань подбежал к окну, схватил оставленный Шангуань Люй зелёный флакончик, запихнул в сумку и, даже не попрощавшись с отцом и сыном, вылетел за ворота.

— Аминь! — произнёс пастор Мюррей, перекрестился и дружески кивнул Шангуаням.

В комнате громко вскрикнула тётушка Сунь и послышались хриплые вопли роженицы. Шангуань Шоуси закрыл уши руками и осел на землю. Его отец заходил по двору кругами, держа руки за спиной. Ступал он торопливо, низко опустив голову, будто искал потерянное.

Пастор Мюррей устремил взгляд в полную облаков небесную синеву и снова принялся негромко читать молитву.

Из пристройки вышел, пошатываясь, новорождённый мулёнок с ещё не просохшей, лоснящейся шкуркой. Под непрестанные вопли Шангуань Лу вслед за ним показалась и его ослабевшая мать. Прижав уши, спрятав хвост между ног и опасливо косясь в сторону людей, она еле доковыляла до корыта с водой под гранатовым деревом. Но никто не обратил на неё внимания. Шангуань Шоуси рыдал, закрыв уши руками. Шангуань Фулу вышагивал круг за кругом. Пастор Мюррей молился с закрытыми глазами. Чёрная ослица опустила морду в воду и начала с хлюпаньем пить. Напившись, медленно подковыляла туда, где стебли гаоляна подпирали заготовленный впрок арахис, и принялась ощипывать их.

Запустив руку в родовые пути, тётушка Сунь высвободила другую ножку ребёнка. Роженица вскрикнула и потеряла сознание. Тётушка вдула ей в ноздри щепотку какого-то жёлтого порошка, потом взялась обеими руками за маленькие ножки и стала спокойно ждать. Шангуань Лу застонала и очнулась. Она несколько раз чихнула и резко дёрнулась всем телом, вся выгнулась, а потом тяжело рухнула обратно. Тут тётушка Сунь и вытащила ребёнка. Плоская и вытянутая головка отделилась от тела матери со звонким хлопком, с каким вылетает из орудия снаряд. Белую кофту тётушки Сунь забрызгало кровью.

На руках у неё лежал синюшный младенец — девочка.

Ударив себя в грудь, Шангуань Люй затряслась в беззвучных горьких рыданиях.

— Не реви! — рыкнула на неё тётушка Сунь. — Там, в животе, ещё один!

Живот роженицы сотрясался в страшных конвульсиях, хлынула кровь, и вместе с кровью, как рыбка, выскользнул ребёнок с мягкими рыжими волосками на голове.

Глянув на него и заметив между ног крохотную штучку, похожую на гусеницу шелкопряда, урождённая Люй шлёпнулась перед каном на колени.

— Жалость какая, и этот неживой, — с расстановкой произнесла тётушка Сунь.

У Люй всё поплыло перед глазами, и она стукнулась лбом о край кана. Опершись на него, она с трудом поднялась и, глянув на посеревшую, как пыль, невестку, с горестным стоном вышла из дома.

Во дворе висела пелена смерти. Её сын застыл на коленях, уткнувшись окровавленным обрубком шеи в землю, вокруг маленькими извилистыми ручейками растекалась кровь, а перед телом стояла его голова с застывшим выражением страха на лице. Муж лежал, уткнувшись зубами в плитки дорожки. Одна рука под животом, другая вытянута вперёд. Из зияющей на затылке раны — длинной и широкой — на дорожку выплеснулось что-то бело-красное. Пастор Мюррей, стоя на коленях и обхватив грудь руками, безостановочно бубнил что-то на непонятном языке. Два больших жеребца под сёдлами щипали стебли гаоляна, что подпирали запасы арахиса, а ослиха с мулёнком жались в углу двора. Мулёнок спрятал голову между ног матери, и лишь его голенький хвостик ходил змейкой туда-сюда. Один из японцев в форме цвета хаки вытирал платком меч, другой рубанул мечом по стеблям гаоляна, и вся тысяча цзиней арахиса, заготовленного семьёй Шангуань ещё в прошлом году, чтобы выгодно продать этим летом, с шелестом рассыпалась по земле. Жеребцы склонили головы и стали с хрустом уминать орешки, весело помахивая роскошными хвостами.

И тут земля ушла из-под ног Шангуань Люй. Она хотела рвануться вперёд — спасать сына и мужа, но рухнула навзничь всем своим грузным телом, как обрушившаяся стена.

Обойдя тело Люй, тётушка Сунь уверенным шагом направилась к воротам. Японец с широко посаженными глазами и клочковатыми бровями — тот, что протирал меч, — отбросил платок и встал у неё на пути. Подняв сверкающий меч, он нацелил его ей в грудь и выкрикнул что-то непонятное, но явно оскорбительное. Тётушка спокойно смотрела на него, чуть ли не с издевательской улыбочкой на лице. Она отступила на шаг, но японец тут же шагнул вперёд. Она отступила ещё на пару шагов, но солдат не отставал. Сверкающее остриё меча так же было направлено ей в грудь. Уступи такому цунь, так отхватит и целый чи, и тётушка Сунь, подняв руку, отвела меч в сторону, а потом в воздух взлетела её маленькая ножка и до невозможности изящным движением ударила японца по руке. Меч упал на землю. Тётушка подалась всем телом вперёд и закатила солдату оплеуху. Тот взвыл и схватился за лицо. К ней бросился другой японец. Он взмахнул мечом, целясь тётушке в голову, но она легко увернулась, железной хваткой вцепилась ему в запястье и тряхнула так, что и он выронил меч. Получил он и затрещину. Удар казался несильным, но физиономия у него тут же распухла.

Даже не повернув в его сторону головы, тётушка Сунь зашагала прочь. Один из японцев схватился за карабин — грянул выстрел. Она словно вытянулась вверх и упала в воротах семьи Шангуань.

Около полудня во двор ввалилась целая толпа японских солдат. Кавалеристы нашли в сарае корзину, собрали в неё арахис и вынесли в проулок кормить своих измотанных лошадей. Двое солдат увели пастора Мюррея. В комнату Шангуань Лу вслед за командиром японцев вошёл военный врач в очках с золотой оправой на белой переносице. Нахмурившись, он открыл саквояж, надел резиновые перчатки и ножом, отливающим холодным блеском, перерезал младенцам пуповины. Потом поднял мальчика за ноги вниз головой и шлёпал его по спине до тех пор, пока тот не разразился хриплым рёвом, как больной кот. Положив его, взялся за девочку и хлопал её таким же образом, пока она тоже не ожила. Затем смазал обоим пупки йодом и перебинтовал белоснежной марлей. В завершение всего он сделал Шангуань Лу пару кровоостанавливающих уколов. Всё время, пока он помогал матери и новорождённым, его снимал и так и сяк японский военный корреспондент. Через месяц эти снимки были опубликованы в японских газетах как подтверждение дружественных отношений между Японией и Китаем.