И тут мы подходим если и не к концу нашего плавания, то уж точно к началу конца. Несколько дней все верили, что печали наши позади, и редко какая вера находила себе столько последователей! Погода иногда портилась, однако не сильно. Споры мистера Саммерса и мистера Бене о долготе носили весьма любезный и учтивый характер. Все были твердо уверены, что в такую приличную погоду пропустить землю невозможно, и мы разглядим ее миль за десять, не меньше! Ночные вахты, которые мы по-прежнему стояли с Чарльзом, стали просто волшебными. Звезд, казалось, можно коснуться рукой. Ночи превратились в сине-голубую сказку. Песни моряков словно прогнали темноту! Днем все, кто мог, выходили гулять на палубу, где каждый день с удовольствием играли дочурки Пайка. Мистера Брокльбанка видели греющимся на солнышке — без накидки! Я все так же читал мистеру Преттимену, однажды удостоился чести провести по палубе миссис Преттимен и весьма гордился собой, так ловко усмирившим бывшую горгону! Кроме того, наш променад наблюдал лейтенант Бене, что, несомненно, поставило его на место. Однако в другой день, когда я читал мистеру Преттимену, миссис Преттимен попросила извинить ее отсутствие и, как я потом узнал, вышла на прогулку по палубе с мистером Бене. Несравненный пример подобающего поведения!

Однажды Чарльз сказал, что желает показать мне кое-что примечательное. Что ж — желает так желает. Я вышел на палубу и огляделся. Ничего интересного, кроме нескольких белых облачков в зените. Миссис Пайк оперлась на поручень у среза полубака и разговаривала с Билли Роджерсом. Постояла с ними и Зенобия, прежде чем отправиться в постель. Мистер Гиббс с парой матросов заканчивали починку одного из поручней там, где его разрушил кусок льда. У грот-битенга миссис Ист и дочурки Пайка устроили кукольное чаепитие! Но тут раздалась целая серия команд от капитана Андерсона, и чаепитие пришлось прервать: необходимо было крепить канаты, так как судно ложилось в дрейф (кому интересно, что это такое — справьтесь в «Морском словаре» у Фальконера). Матросы выстроились вдоль левого борта с охапками линей, за бортом смонтировали платформу, от которой отходил тяжеленный лот — одному человеку не поднять.

— Травить лот! — скомандовал со шкафута мистер Бене, и лот с шумом шлепнулся в воду.

Линь пошел разматываться вдоль борта — матросы раз за разом перехватывали его снова и снова…

— Выбрать слабину!

— Чарльз, что тут происходит? Так мы узнаем, где находимся?

— Нет! — Он помолчал и улыбнулся. — Скорее, так мы узнаем, где мы не находимся.

Теперь линь не дергался вверх-вниз, а уходил под углом на северо-запад.

— Вот оно — ваше циркумполярное течение, Эдмунд. Думаю, это единственное серьезное доказательство, которое только можно представить.

— Вы говорите загадками!

— Мистер Саммерс, не могли бы вы на время прервать беседу и переложить судно на другой галс?

Чарльз криво усмехнулся и пошел отдавать приказы матросам, тянувшим разные шкоты, выбирая некоторые так, что паруса чуть округлялись, а волны то шуршали, то звенели, ударяясь о нос судна. Андерсон мимоходом ухмыльнулся мне желтозубой улыбкой. Что ж, какой капитан не будет рад солнечному дню, полному шепота и плеска спокойной воды?

— Поживей, там, поживей!

— Взяли, взяли!

— Сто десять фатомов, сэр!

Все затихли, выбирая линь. Наконец, на поверхности показался лот, с которого лилась вода.

— Курс по ветру, мистер Камбершам, северо-восток.

— Линь на борту, сэр! Песок и ракушки, сэр! — закричал со шкафута Бене.

Капитан кивнул так, будто именно это он и ожидал услышать. Я повернулся к старшему офицеру.

— И впрямь очень интересно. Только что все это значит?

— Ну как же! Мы на мелководье. У Бене с капитаном свое мнение по поводу нашей долготы, у нас с Камбершамом — свое. Хотя при такой прекрасной видимости все это не особо важно.

Чарльз умчался по делам.

— Мистер Тальбот, можно вас на минуточку?

Я обернулся. Из коридора вышел мистер Брокльбанк, завернувшийся в накидку.

— Чем могу служить, мистер Брокльбанк?

Он подвинулся поближе.

— Боюсь, во время последних событий я выглядел не лучшим образом…

— Что ж, вы пожилой человек, и вам простительно…

— Дело не в возрасте, мистер Тальбот, и не в дряхлости, но в болезни. Я подозреваю обморок, отказ жизненно важных органов.

— Мы чуть не утонули — это извиняет любое поведение.

— И все равно — лучше бы без обморока. Я боюсь болезни — врага внутреннего, больше, чем океана — врага внешнего! Помните, как возле нас остановилась «Алкиона»?

— Ну разумеется!

— Ах да, теперь я сообразил — вы лежали в своей каюте, вот, наверное, почему она плакала…

— Она?!

— Юная леди. Врач с «Алкионы» вышел из вашей каюты, и я только хотел его расспросить, а он, представьте, отодвинул меня в сторону! Вот они, доктора! Он вернулся на «Алкиону», вокруг него столпились женщины — да, теперь я понимаю! Они хотели узнать, что с вами!

— Наверняка это была мисс Чамли! Да, конечно же!

— Представьте себе — вы, молодой здоровый мужчина целиком завладели вниманием врача, не говоря уже о женщинах! Боже правый, никто еще не получал такой консультации, как я, когда наши судна расходились в разные стороны! Я звал доктора, женщины тормошили его, на кораблях выкрикивали приказы, кругом трещало и скрипело, а эта глупая девица все рыдала: «Мистер Трускотт, мистер Трускотт, он выживет?», а леди Сомерсет настаивала: «Марион, Марион, не при матросах! О, как это волнительно!», а офицеры кругом: «Пошевеливайтесь, ребята, ну, поживей!» — столько шума, а этот доктор — вообразите! — только и гаркнул мне: «Что вы хотели?», а я ответил: «Я насчет режима!», а он: «Не пить, не курить, меньше жрать и никаких сношений, старый вы дуралей!», а девушка бросилась леди Сомерсет на шею с криком: «О, Хелен!», и они уплыли, «Алкиона» то есть, так что пришлось обходиться своим умом, не получив медицинского совета, чем и объясняется мое поведение во время…

— Она и в самом деле спросила: «Он выживет?»

— Барышня? Да — ну, или что-то в этом роде. Может быть, она сказала: «Выживет ли он?» или «Он выживет!»…

— Нет, она скорее всего так и спросила — не стала бы она дважды выкрикивать имени доктора, если бы не переживала!

— Да. Наверное. Дважды — «Трускотт, Трускотт!», или, может быть: «Мистер Трускотт!» или «О, Трускотт!»

— Бог мой!

— Никогда не забуду. Не пить, не курить, не… — надо же!

— Ах, если она не окликнула его дважды — я несчастнейший человек в мире!

— Мистер Тальбот, вы сами на себя не похожи! Я пытаюсь объяснить свое поведение во время всеобщего испуга. Возможно, она позвала: «Трускотт, Трускотт, Трускотт!» и так далее. А самое плохое, что от такого режима газы у меня стали отходить сильнее, чем когда я был солидным мужчиной восемнадцати стоунов весом.

— Но главное — она восклицала!

— Ну конечно, иначе как бы я ее услышал?

— А Чарльз видел ее за ночь до того, и она смотрела на наш корабль…

— Что же все-таки он выкрикнул — «Не пить, не курить, меньше жрать и никаких сношений»? или «Поменьше сношений»? Может быть, под этим он имел в виду некое благотворное времяпровождение, которому периодически предаются женатые пары? Зачем он упомянул о еде и питье! Я и так прожил последние недели совершеннейшим монахом. Женщины — о, как они жестоки! «Отправляйтесь на палубу, Вильмот! — приказывает она. — Я не выношу эту жуткую вонь. Кроме всего прочего, она вредит моему цвету лица».

— Значит, мисс Чамли боялась за мою жизнь!

Я ждал ответа, но старикан, широко расставив ноги и положив руку на фальшборт, углубился в мысли о своем здоровье. Я поспешно удалился.

Вот так к паутине догадок и стремлений, привязывавших меня к мисс Чамли, добавилась еще одна крупица счастья и тоски.

На мой взгляд, в нашем повествовании осталось неописанным только одно событие, которого так страстно ждет читатель: когда же, после годового или почти годового плавания, мы увидели землю? Нетерпение это понятно. Мне и самому нелегко. Беда в том, что первое свидание с землей вышло очень обыденным, чего, собственно, и следовало ожидать. Я много раз обдумывал, как описать этот скучный момент. Изобрести какую-нибудь приманку, какой-нибудь фокус, который якобы сыграла с нами Природа? К примеру — туманное утро, легкий ветерок, и тут кто-то из пассажиров, лучше всего женщина или ребенок, с удивлением замечает, что произошло. Хохочет команда, смущенно улыбаются офицеры. Мы у берега, в тихой воде, которая медленно спадает, оставляя нас на мелководье, а по мере того, как дымка растворяется, мы понимаем, что достаточно спустить трап — и мы на берегу! Однако состояние нашего благородного судна свидетельствует, что в этом случае дело кончилось бы неутешительными рапортами — обнайтовка Чарльза не выдержала бы веса корабля, корпус бы осел под грузом наросших на него водорослей и попросту расплылся бы по воде!

Поэтому я стал подумывать о том, чтобы рассказать правду, чуть-чуть ее приукрасив. К примеру — обнаружилась дыра в фальшборте, под грота-штагом! Мистер Аскью, канонир, поведал мне о жутковатом развлечении под названием «катание пушечных ядер»: обиженный матрос выкатывал ядро с гондека, запуская его по палубе, куда придется. Мистер Аскью говорил шепотом, поскольку не желал, чтобы его слова дошли до нижней палубы. Оказывается, на корабле, который идет полным ходом, такое ядро вполне способно прокатиться по всей длине судна и снести что-нибудь с той же силой, как если бы им выстрелили из пушки. Но эта дырка вряд ли сделана с помощью ядра — иначе пострадал бы и грота-штаг. Возможно, сюда ударил кусок льда, хотя я лично подозревал крыс. Тем не менее рассказ о ядре облетел весь корабль, вызывая массу пересудов и превращая комедию в драму. Началась распря. Переселенцы и матросы рвутся к шканцам. Вызывающе стоит на шканцах несгибаемый капитан. Бунтари все ближе и ближе. Один уже готов нанести удар…

И тут с фок-мачты слышится крик:

— Эй, на палубе! Земля! Земля прямо по носу и по левому борту! Эй, на палубе! Вижу землю!

Разумеется, так не пойдет. Не потому что я пишу автобиографию — я пришел к выводу, что люди большей частью выдумывают себе биографии точно так же, как и все остальное. Просто мне бы все равно никто не поверил.

Правда оказалась и проще, и смешней. В чрезвычайно ясное утро мистер Саммерс вручил капитану сложенную в несколько раз бумагу с вычисленными им координатами. Капитан вздернул брови, но записку изучил и сопоставил с другой, полученной от мистера Бене. Ответом стал приказ держать тот же курс. Через несколько часов мы увидели землю.

Впрочем, никакой писатель не предположил бы, что события примут неожиданный оборот. Матросы, у коих были все основания катать ядра, бунтовать и устраивать забастовки, когда мы были в открытом море, на деле вели себя тихо, находились в добром расположении духа и отличались послушанием, пока не показался берег. Только тогда среди команды пошел явный ропот недовольства. Они почему-то решили, что мы незамедлительно высадимся на землю, текущую молоком и медом, задерживаясь только затем, чтобы выбрать рабов из числа жаждущих этой чести местных жителей — каждому по вкусу!

Именно в это время мистеру Преттимену было явлено некое… Скажем, откровение — другого слова я подобрать не могу. Он проникся идеей, что в самом сердце космоса есть некий секрет или даже тайна, которой может коснуться любой. Мистер Преттимен возрадовался. Что ж, у меня у самого бывали предчувствия — например, что Преттимен умрет. Не сбылось, как и все остальные. Короче говоря, однажды я случайно услышал несколько слов, которые мне не предназначались. Должен признать, это было трогательно и немного неловко, даже если Преттимен, как это часто с ним бывало, заблуждался.

В тот день я заглянул в каюту и, обнаружив, что он лежит с закрытыми глазами, хотел было выйти, так как сон в его положении был редким и ценным лекарством. Внезапно Преттимен произнес или, скорее, пробормотал крайне удивленным голосом:

— Выходит, я могу благословлять!..

Разумеется, мне следовало немедленно уйти, но, опешив от неожиданности, я невольно хихикнул. Преттимен открыл глаза и воззрился на меня. На щеках у него отчетливо загорелись алые пятна. Я выскочил из каюты, захлопнул дверь и только тогда осознал невероятную разницу между этими простыми словами и возвышенной идеей Добра, которую мы так часто обсуждали. Мысли мои вернулись к тому дню, когда я читал ему странные рассуждения старого мудреца из Вольтерова «Кандида»: «…Мы все священнослужители».

Я смешался и в очередной раз почувствовал себя на краю тайны, которую по причине своего характера, воспитания и образования я совершенно бессилен постичь. Однако стоило мне прийти в себя, как я вспомнил, что старому мудрецу было сто шестьдесят пять лет, и что даже он краснел, повествуя о религиозных таинствах Эльдорадо!

А через день, как я и говорил, мы увидели берег.

— Вижу землю!

Это и вправду оказалась земля, различимая с невероятного расстояния. Дело в том, что воздух в здешних краях отличается прямо-таки хрустальной чистотой — не поверишь, пока не увидишь, так что подробно на этом вопросе я останавливаться не буду. Что касается долготы, то наши навигаторы и обрадовались, и расстроились, так как и Чарльз, и Бене, подобно карточным игрокам, скрывали свои расчеты и предъявили их только капитану. Он же, в свою очередь, выказав чувство юмора, которого я от него не ожидал, вынес свой собственный вердикт: результаты почти совпадают, отличаясь разве что на пару миль! Таким образом, метод Андерсона-Бене не был ни подтвержден, ни опровергнут. Чарльз отказался от показаний явно сломанного хронометра и положился на остальные два, показания которых были очень схожи — он сложил их и разделил сумму пополам, получив тот же результат. Стало быть, удача сопутствовала обеим партиям. Земля оказалась именно там, где они предсказали, но удовлетворения это никому не принесло.

Наше путешествие подходило к концу. В одном поселении мы запаслись свежим мясом, в другом — овощами, а запасы бобов у нас и не кончались. Следует заметить, что при виде земли здравый смысл, который всегда был важной, пусть и скучноватой частью моей натуры, понемногу ко мне вернулся. Хотя, что скрывать, мы все изменились. Мистер Преттимен сердился и волновался почти как раньше, но теперь меня это не злило, а только забавляло. Удивили меня и переселенцы. Непонятно почему, они сочли, что необходимо высадиться на ближайший берег! Строгое разделение, когда-то царившее на корабле, так смягчилось со временем, что можно было прогуливаться среди переселенцев, не опасаясь пересудов. Они считали, что до Сиднейской бухты вполне можно добраться по суше, перевозя ослабевших странников на тележках, кои можно позаимствовать у добрых аборигенов! Отовсюду слышались настойчивые утверждения о том, что мы, мол, приплыли в свободную страну, где сами собой зреют урожаи и пасется скот, чернокожие готовы слушаться и служить, а каждый белый — царь, окруженный толпой раскаявшихся преступников, которые держат местных в повиновении!

Зима подходила к концу. Наконец показалась северная оконечность острова Флиндерс и мы взяли курс на его восточное побережье. Неблагоприятный ветер на некоторое время задержал нас между островом и мысом Кейп-Хау. И все — таки мы были бодры, двигаясь среди названий, которые раньше были лишь точками на карте, а теперь приветствовали нас на знакомом языке. Несмотря на все разговоры и чтения с Преттименом, я по-прежнему оставался патриотом! Да, с помощью Преттименов — впрочем, не единственно с их помощью — мне открылись слабые стороны Англии, но я никогда не произнесу ерунды вроде: «Права она или нет — это наша страна!» И все-таки стоит заглянуть себе в душу, как среди предрассудков (как врожденных, так и приобретенных), среди свежих идей и мыслей о необходимости перемен, среди художников и писателей, политиков и философов — самых оголтелых социальных философов! — в самой глубине сердца моего звучат и до самой смерти будут звучать слова: «Англия навеки!». При виде этих безлюдных земель, внимая сладкой музыке названий, — остров Кинг, остров Флиндерс, мыс Кейп-Хау! — я едва сдерживал восклицание: «Англия навеки!»