МЕНЯ ЗОВУТ КАРА

Несчастная, осиротевшая моя Шекюре удалилась легкими, как пух, шагами. Оставшись один в доме повешенного иудея, я вдыхал оставленный ею запах миндаля и мечтал о женитьбе. В голове моей была сумятица, но соображал я на удивление быстро. Скорбеть по поводу смерти Эниште не было времени; я почти бегом отправился к имаму.

Имама-эфенди, который вечно казался сонным оттого, что большие черные глаза его были всегда полуприкрыты, я застал во дворе мечети; я задал ему очень распространенный юридический вопрос: когда обязательно представлять свидетелей и когда необязательно.

При этом я развязал кошелек и показал ему венецианские золотые: казалось, не только лицо имама, а весь просторный двор мечети озарился блеском этих монет. Он спросил, какое у меня дело.

Я объяснил, кто я. Сказал, что Эниште-эфенди болен. Он хочет, чтобы прежде, чем он умрет, было засвидетельствовано вдовство его дочери и ей было бы назначено содержание.

Имам-эфенди обещал пойти ко мне в свидетели и привести своего брата. Если один золотой я дам для брата, добавил он, это будет очень доброе дело.

Брат хорошо осведомлен о страданиях Шекюре и милых сирот. Мы договорились. Имам-эфенди отправился к брату.

Помощник кадия Ускюдара выслушал свидетелей и строго спросил, кто является опекуном Шекюре. Я ответил, что опекун – ее уважаемый отец, бывший посол нашего падишаха в Венеции.

– Ну разведу я ее, и что?! – сказал помощник кадия. – Почему это умирающий так хочет видеть свою дочь разведенной с давно пропавшим без вести мужем? Вот если есть надежный человек, за которого дочь может выйти замуж, тогда я понимаю, он умрет спокойно.

– Есть такой человек, – сказал я.

– Кто он?

– Это я!

– Это невозможно! Ты – доверенное лицо! Чем ты занимаешься?

– Я служил писцом и каллиграфом у пашей в восточных землях, был помощником по финансовой части. Я написал историю войн с персами, которую собираюсь преподнести падишаху. Я разбираюсь в миниатюре. Я двенадцать лет сгораю от любви к этой женщине.

– Ты ее родственник?

– Она дочь моей тети.

– Понятно. Ты сможешь сделать ее счастливой?

– Я достаточно обеспечен.

– Согласно Корану и верованиям шафиитов, – объявил помощник кадия, – нет никаких препятствий к тому, чтобы развести несчастную Шекюре с мужем, отсутствующим четыре года. Шекюре считается разведенной, и даже, если муж вернется, он не будет иметь на нее прав.

Помощник внес в реестр запись о разводе и дал мне бумагу с печатью о том, что моя Шекюре отныне считается вдовой и нет никаких преград к тому, чтобы она немедленно снова вышла замуж.

– Все в порядке, – я показал Хайрие бумаги, полученные от кадия. – Шекюре разведена. И про женитьбу я с имамом сговорился. Пусть Шекюре будет готова.

– Шекюре-ханым хочет позвать соседей. И чтобы был свадебный кортеж. В качестве свадебного угощения мы приготовим плов с миндалем и курагой.

Она, наверно, с удовольствием рассказала бы, что еще они приготовят, но я прервал ее:

– Если так размахиваться со свадьбой, Хасан и его люди узнают, устроят скандал, объявят недействительным бракосочетание, и мы ничего не сможем сделать. Все хлопоты будут напрасны. К тому же мы должны таиться не только от Хасана и свекра, но и от подлого убийцы. Вы не боитесь?

– Конечно боимся, – заплакала Хайрие.

Я сказал ей, что скоро, прибуду в дом на белой лошади и приведу свидетелей, велел Шекюре быть готовой. А я сейчас же иду в парикмахерскую.

Но сначала надо было договориться о совершении свадебного обряда, и я пошел в мечеть Ясин Паша. Во дворе мечети имам с черной бородой и светлым лицом прогонял метлой злых собак. Я объяснил ему, что отец дочери моей тети вот-вот предстанет перед Аллахом, он хочет увидеть свадьбу дочери прежде, чем умрет, что решением кадия Ускюдара женщина сегодня разведена с мужем, не вернувшимся с войны.

Имам взял золотые и обещал надеть соответствующие одежды, привести в порядок волосы, бороду, кавук и прийти для совершения свадебного обряда. Он спросил, в каком доме состоится церемония, я объяснил ему.

Мангал приятно обогревал маленькую парикмахерскую. Я размяк под ловкими пальцами парикмахера. После стольких невзгод жизнь неожиданно преподнесла мне сегодня самый большой подарок, какой только могла преподнести. У открытой двери вдруг возникло какое-то движение, я повернулся: Шевкет!

Он волновался, но смело подошел и протянул мне записку. Неужели плохие вести? Я похолодел. Развернул записку:

Поскольку Шекюре не уходила в дом мужа, а наоборот, я поселялся в ее доме, свадебный кортеж был особенно важен. Я не мог снарядить богатых друзей и родственников, посадить их на лошадей и прислать к дому невесты. Но все же я сел на свою белую лошадь, взял с собой двух товарищей детства, которых встретил в Стамбуле за эти шесть дней (один стал писцом, как я, другой владел баней), прихватил любезного парикмахера, что во время бритья с повлажневшими глазами пожелал мне счастья, и в таком составе мы прибыли к дому Шекюре, так, будто собирались увезти ее в другой дом, в другую жизнь.

Хайрие, открывшей дверь, я дал солидный бакшиш. На Шекюре было красное одеяние невесты, лицо было скрыто под розовым покрывалом, спадающим до полу.

Участники кортежа и гости заполнили дом (из угла на меня опасливо посматривал Орхан). Все вели себя так, будто не чувствовали ничего необычного, но я начал задыхаться оттого, что в ноздри, в легкие мне проникал трупный запах – я был знаком с ним по войне: такой запах исходил от оставшихся под солнцем трупов, раздетых и разутых, лица, глаза и губы которых были изъедены дикими зверями и хищными птицами.

Но позже, когда имам-эфенди в полутемной комнате, где лежал Эниште, совершал обряд нашего с Шекюре обручения, внутри у меня звучала музыка.

Перед совершением обряда Хайрие хорошенько проветрила комнату, поставила свечу в угол, так что освещение было минимальным, и Эниште лежал не как труп, а как больной; свидетелями были мой друг парикмахер и один старик из квартала. Во время торжества, которое закончилось пожеланиями и наставлениями имама и всеобщей молитвой, старичок, обеспокоенный здоровьем Эниште, сделал было шаг в сторону покойного, но тут обряд окончился и я бросился и истово приложился к усыхающей руке моего Эниште:

– Не волнуйтесь, не сомневайтесь, дорогой мой Эниште, – закричал я, – я сделаю все, что от меня зависит, чтобы Шекюре и дети жили в сытости, достатке, покое и любви.

Почетным гостям я сказал, что больной хотел бы остаться один. Они тут же вышли и отправились в боковую комнату, где мужчины ели приготовленный Хайрие плов и жареную баранину (запах тмина, тимьяна и жареной баранины перемешался с трупным запахом), а я рассеянно, как хозяин дома, прошел в прихожую, не задумываясь открыл дверь в комнату Шекюре и, не обращая внимания на ужас женщин при виде вошедшего мужчины, ласково посмотрел в глаза Шекюре, которые при моем появлении озарились счастьем:

– Отец зовет тебя, Шекюре. Иди поцелуй ему руку.