Первым серьезным испытанием оказались проводы в мадридском аэропорту. Я уже больше месяца не виделся с Эли и нашими детьми — Почи, Мигелито и Каталиной. Весточек от них я тоже не получал и по замыслу ответственных за мою безопасность должен был хранить в тайне дату отлета, чтобы избежать тягот прощания. Более того, в начале подготовки возникала идея ради всеобщего спокойствия оставить моих родных в полном неведении, но вскоре мы поняли, насколько это абсурдно. Напротив, кто мог обеспечить тыл надежнее Эли? Кому как не ей, свободно перемещавшейся между Парижем, Мадридом, Римом и даже Буэнос-Айресом, удобнее всего поручить переправку отснятого материала, который я буду передавать из Чили небольшими партиями? Изыскание дополнительных средств при необходимости тоже возлагалось на нее. На том и порешили.

Моя дочь Каталина еще на раннем этапе подготовки заметила, что у меня в спальне скапливается новая одежда, совершенно не подходящая ни к моему привычному стилю, ни к образу жизни, поэтому, чтобы развеять ее тревоги и удовлетворить любопытство, мне не оставалось ничего другого, как собрать всю семью и посвятить в свои планы. Родные откликнулись с готовностью и радостью, как будто попали вдруг в остросюжетный фильм, сочинением которых мы время от времени развлекались. Но когда я предстал перед ними в аэропорту степенным уругвайцем, мы все вдруг осознали, что это никакой не фильм, а драматическая реальность, серьезное и опасное дело, в котором мы участвуем сообща. Однако никто не спасовал.

— Главное, — напутствовали они, — приделай Пиночету ослиный хвост подлиннее.

Имелась в виду известная игра, где водящий с завязанными глазами пришпиливает хвост нарисованному ослу.

— Обещаю, — сказал я, прикидывая длину пленки, которую собирался отснять. Неплохой хвост — около семи тысяч метров.

Спустя неделю мы с Еленой приземлились в Сантьяго-де-Чили, проскакав хаотичным галопом через семь европейских городов — чтобы я успел постепенно привыкнуть к своей новой личности, удостоверенной не вызывающим подозрений паспортом. Паспорт был подлинный, уругвайский, отданный нам политически сознательным добровольцем, узнавшим, что нужны документы для въезда в Чили. Мы заменили в нем только фотографию, вклеив мой снимок, уже в перевоплощенном виде. На вещах появились соответствующие фальшивые инициалы — монограммы на сорочках, вензель на кожаном портфеле, на визитках и бумаге для писем. Поддельную подпись я научился, после многочасовых упражнений, выводить довольно лихо. Только одно мы не успели сделать — оформить кредитные карточки, что грозило осложнениями, поскольку для такого серьезного бизнесмена, которого я изображал, расплачиваться за авиабилеты долларами в наличных выглядело странно.

Несмотря на несовместимость, которая в настоящей жизни через два дня привела бы нас к разводу, мы с Еленой успешно изображали супругов, которым не страшны никакие семейные бури. Мы вызубрили вымышленные биографии друг друга от и до, включая вымышленное прошлое, вымышленные буржуазные вкусы и предпочтения и, думаю, выдержали бы любой допрос с пристрастием. Легенду мы тоже состряпали на славу, прикинувшись владельцами парижского рекламного агентства, снимающими ролик для новых духов, которые должны появиться на европейском рынке будущей осенью. А где еще снимать ролик, как не в Чили — одной из немногих стран, где в любое время года можно отыскать все четыре сезона, от знойных пляжей до вечных снегов? Елена с завидной непринужденностью облачилась в дорогие европейские наряды, будто не она предстала передо мной в Париже с распущенными волосами, в клетчатой юбке и школьных мокасинах. Я тоже чувствовал себя в начальственной шкуре вполне комфортно — пока не увидел свое отражение в витрине мадридского аэропорта. Темный костюм-двойка, жесткий воротничок, галстук — настоящая акула бизнеса, с души воротит. «Какой ужас! — подумал я. — Будь я не я, я был бы вот таким…» От меня прежнего остался лишь потрепанный томик «Потерянных следов» — великого романа Алехо Карпентьера, который я, не изменяя пятнадцатилетней привычке, положил в чемодан как лекарство от неизбывного страха перед полетами. Кроме того, мне предстояло не один раз пройти таможенный контроль в разных аэропортах мира, учась без опаски предъявлять чужой паспорт.

Боевое крещение состоялось в Женеве и, хотя все прошло без сучка без задоринки, я не забуду эту проверку до конца дней своих. Погран-контролер внимательно перелистал страницы, потом поднял глаза, сверяя мое лицо с фотографией. Я стоял ни жив ни мертв, хотя во всем паспорте только этот снимок и соответствовал действительности. Однако проверка боем помогла: с тех пор я больше не испытывал ни такой тошноты, ни бешеного сердцебиения до того самого момента, как в аэропорту Сантьяго-де-Чили распахнулась в гробовой тишине дверь самолета и я снова, спустя двенадцать лет, вдохнул ледяной воздух андских вершин. На фасаде здания голубел огромный транспарант: «В Чили мир и порядок». Я посмотрел, сколько времени. До комендантского часа оставалось шестьдесят минут.