В новой книге под названием «Смысл и абсурд в истории Австралии» Джон Херст возвращается к вопросу о том, должны ли белые австралийцы извиниться перед аборигенами за покорение и присвоение их земель. Значит ли извинение без реституции хоть что-нибудь, скептически спрашивает Херст, не «абсурдно» ли оно по сути.

Извинения — больной вопрос не только для потомков австралийских поселенцев, но и для потомков поселенцев южноафриканских. В Южной Африке ситуация в некотором смысле лучше, чем в Австралии: передача годных для сельскохозяйственной деятельности земель от белых к черным, пусть и принудительная, осуществима практически, чего не скажешь об Австралии. Владение земельными угодьями, измеряемыми в гектарах, угодьями, где можно выращивать хлеб и разводить скот, имеет огромную ценность как символ, даже когда вклад мелких фермерских хозяйств в национальную экономику снижается. Таким образом, каждый участок земли, переданный из белых рук в черные, похоже, является вехой на пути реституционной справедливости; в конце этого пути — восстановление прежнего статус-кво.

В Австралии, где, по сравнению с Южной Африкой, давление снизу слабое и нерегулярное, ничего столь же впечатляющего ожидать не приходится.

Я сказал: Нет человека, который был бы как остров, сам по себе. В ее глазах отразилось недоумение. Я пояснил: Все мы — части целого. Ничего не изменилось, госпожа Аня.

Все некоренные австралийцы, за исключением незначительного меньшинства, надеются, что вопрос самоликвидируется, как это случилось в Соединенных Штатах с вопросом о праве коренных народов на землю — он тоже был снят и попросту исчез.

В сегодняшней газете мне попалось объявление одного американского юриста, эксперта по юридической ответственности. Этот юрист за 650 долларов в час берется натаскивать австралийские компании в принесении извинений без признания собственной ответственности. Официальное извинение, когда-то имевшее высочайшее значение, обесценивается по мере того, как бизнесмены и политики усваивают, что в нынешней атмосфере — которую они называют «культурой» — имеются способы достижения нравственных высот без риска понести материальные потери.

Разумеется, этот процесс связан с феминизацией или сентиментализацией образа жизни, каковая феминизация (сентиментализация) началась тридцать лет назад. Мужчина, слишком суровый, чтобы плакать, или слишком несгибаемый, чтобы извиняться — а точнее, неспособный (убедительно) пустить слезу на публике или (не менее убедительно) изобразить искреннее раскаяние, — превратился в этакого динозавра, в фигуру комическую, то есть перестал соответствовать современным стандартам.

Бесчестье несмываемо и незабываемо.

Алан смотрит на меня проницательно — ему вообще удаются проницательные взгляды, а этот просто сверхпроницательный. Я здесь босс, и только попробуй об этом забыть. Аня, ты на чьей стороне? говорит Алан. Аней он меня называет, только когда злится.

Я говорю: На твоей, Алан, на твоей. Я всегда на твоей стороне. Я просто хочу услышать аргументацию.

Сначала Адам Смит поставил на службу выгоде рассудок; сейчас на службу выгоде ставят еще и сентиментальность. В результате этого последнего действия от понятия «искренность» остается только оболочка. В нынешней «культуре» очень немногие заботятся о разграничении — впрочем, немногие и способны разграничить — искренность и имитацию искренности, точно так же как очень немногие различают истинную веру в Бога и соблюдение религиозных обрядов. В ответ на вопрос: «Истинна ли эта вера?» или «Настоящая ли это искренность?» сомневающиеся получают полный недоумения взгляд. Истина? А что это? Искренность? Конечно, я искренен — я ведь уже сказал.

Высоко оценивающий свои услуги американский юрист не учит своих клиентов изображать правдивые (искренние) извинения, или же извинения фальшивые (неискренние), но производящие впечатление правдивых (искренних); он учит изображать раскаяние, не влекущее за собой судебных преследований. В глазах американского юриста и его клиентов раскаяние, не подготовленное заранее, не отрепетированное, скорее всего, будет чрезмерным, неуместным, неправильно рассчитанным; следовательно, фальшивое извинение — это такое, которое стоит денег. Всё измеряется в деньгах.

Право, Джонатан Свифт, жаль, что ты не дожил до этого часа.

Бесчестье по-прежнему имеет свойство прилипать. Взять хотя бы этих ваших троих американцев — я никогда их не видел, но, тем не менее, чувствую себя униженным — ими униженным.

Это правда, я на стороне Алана. Я с Аланом, а быть с мужчиной значит быть на его стороне. Просто с недавних пор я чувствую, как Алан и Senor на меня давят: с одной стороны — твердые убеждения одного, с другой — твердые суждения другого; я словно меж двух жерновов. Меня так и подмывает сказать Алану: Если суждения Senor'a так тебя заводят, давай сам их и печатай. Только Алан печатать не станет — он просто вырвет пленку из диктофона и выбросит в мусорное ведро. Чушь!станет он вопить. Чепуха! Бред сумасшедшего! Просто какой-то поединок двух быков — старого и молодого. А я тогда кто? Я — молодая корова, которую они стараются впечатлить — и которой их ужимки уже поднадоели.