Из недавней статьи в «Ньюйоркере» ясно как день, что администрация Штатов с подачи Ричарда Чейни не только санкционирует пытки пленных, взятых в ходе так называемой борьбы с терроризмом, но и активно пытается нарушить законы и соглашения, пытки осуждающие и запрещающие. Таким образом, мы можем с полным правом говорить об администрации, которая, являясь законной в том смысле, что была законным порядком избрана, незаконна либо антизаконна в том смысле, что действует вне границ закона, обходит закон и противостоит законности.

Их бесстыдство не знает границ. Их аргументы, мягко говоря, противоречивы. Различие между пыткой и принуждением, о котором говорят их хорошо оплачиваемые юристы, — надуманное, pro forma. В новом правосудии, которое мы создали, без колебаний говорят эти юристы, старые понятия о силе позора упразднены. Ваше отвращение, как бы глубоко оно ни было, в расчет не принимается. Вы нас не достанете, мы слишком могущественны.

Демосфен: В то время как раб более всего страшится физического страдания, свободный человек более всего страшится позора. Если принять истинность заявления, сделанного «Ньюйоркером», вопрос для простых американцев приобретает нравственную окраску: как я должен вести себя перед лицом этого позора, которому меня подвергли поневоле? Как мне сохранить честь?

Таким образом, я изо всех сил стараюсь смягчить свои слова. Благодарение Богу, я не мистер Абердин, думаю я, и не женат на этой обидчивой молодой особе. Но это, разумеется, чепуха. Я отдал бы правую руку, лишь бы быть мистером Абердином.

Алан говорит: А что, этот старик никаких поползновений не предпринимал? Ты имеешь в виду, не трахнул ли он меня? говорю я. Нет, не трахнул. Не пытался. А если бы попытался, тогда как? Что бы ты сделал? Спустился бы на первый этаж и накостылял ему? Глядишь, сразу бы в газеты попал. На посмешище бы себя выставил. Как тебе заголовок «Известный писатель избит ревнивым любовником»?

Честь могло бы спасти самоубийство, и, возможно, среди американцев уже имели место самоубийства ради спасения чести, о которых просто не сообщалось. А как же политическая деятельность? Хватит ли для спасения чести политической деятельности — не вооруженного сопротивления, а действий в рамках основополагающих правил демократической системы (распространение петиций, организация митингов, писание писем)?

Бесчестье безучастно к мелким различиям. Бесчестье опускается на плечи, и после того, как оно опустилось, рассеять его не может никакое количество аргументированных ходатайств. В нынешней атмосфере постоянно подстегиваемого страха, а также при полном отсутствии общественной поддержки, когда речь идет об изменении отношения общества к пыткам, политические действия, предпринимаемые отдельными гражданами, вряд ли способны на что-либо повлиять. Тем не менее, не исключено, что такие действия, упрямо и настойчиво поддерживающие дух возмущения, по крайней мере позволят людям ходить с высоко поднятой головой. С другой стороны, чисто символические акции, как-то: сжигание флага и заявление во всеуслышание «Я ненавижу руководство моей страны и не желаю иметь с ним ничего общего», — конечно же, будут недостаточными.

Невозможно поверить, что в сердцах некоторых американцев зрелище того, как честь их страны протащили по грязи, не вызывает кровожадных побуждений. Невозможно поверить, что никто пока не разработал план уничтожения этих высокопоставленных преступников.

Как по-вашему, я могла бы стать моделью? говорит она, сменив гнев на милость.

Она у меня в квартире. Только что принесла сегодняшнюю порцию текста; собралась уходить, но по какой - то причине медлит. Она упирает руки в бока, встряхивает волосами, вызывающе смотрит на меня.

Когда я с ним, он не совершает никаких поползновений; другой вопрос, чем он занимается, когда я ухожу. Один Бог свидетель, чем он занимается. Бог, да Пресвятая Дева, да сонм святых. Я уверена, он стащил из сушилки мои трусики. Подозреваю, что, когда я ухожу, он расстегивает ширинку, и заворачивает причиндалы в мои трусики, и закрывает глаза, и вызывает в памяти мою восхитительную задницу во всех ракурсах, и кончает. А потом застегивается и продолжает развивать мысль о том, какие они негодяи, Джон Говард и Джордж Буш.

Может быть, уже имел место новый заговор Штауффенберга, и в будущем всплывут тому доказательства?

Целью любого акта, в результате которого политика вряд ли изменится — целью не только для совестливых американцев, но и для жителей Запада вообще, — должен быть поиск возможностей спасти свою честь, в определенной степени являющийся стремлением сохранить самоуважение, но не только: поиск возможностей спасти свою честь связан также и с нежеланием предстать перед судом истории с замаранными руками.

Такое понятие, как суд истории, явно занимает и умы администрации США. История будет судить нас на основании свидетельств, которые после нас останутся, публично заявляет администрация США; а эти свидетельства, напоминает она себе наедине, у нас под контролем, который не имеет аналогов в истории. От худших наших преступлений да не останется улик — ни текстовых, ни физических. Да будут документы изорваны в клочки, жесткие диски разбиты, трупы сожжены, пепел развеян.

Ричарда Никсона они презирают. Никсон — любитель, говорят они. Никсон не уделял должного внимания безопасности. В их списках безопасность — под которой они разумеют секретность — идет под первым, вторым и третьим номерами.

Моделью, говорю я; вообще-то в модели обычно берут девушек повыше ростом. Повыше ростом и помоложе. Вам придется соперничать с тощими шестнадцатилетками.

Это-то я и имела в виду, когда говорила о его привычке не опускать жалюзи и шокировать прохожих.

Алан голосовал за Говарда. Я сначала думала, что не стану голосовать, ну, тогда, в 2004-м, но потом в последнюю минуту проголосовала. Лучше мириться со знакомым злом, чем с незнакомым, сказала я себе. Они говорят, у вас три года на размышления, от одних выборов до других, но это неправда. Всегда ждешь до последней секунды, чтобы решить. То же самое с Аланом, когда он ставит вопрос. Согласна? спросил Алан. Необязательно было отвечать да, я могла ответить нет. Но я не ответила нет. И вот мы живем вместе, и Аня подразумевается под Аланом, как иголка — под стогом сена, как взаимозависимость — под близнецами.

О худших их поступках мы никогда не узнаем: к принятию этой мысли нужно быть готовым. Чтобы узнать о худшем, нам придется прибегнуть к экстраполяции и задействовать воображение. Худшее, вероятно, будет тем, на что они способны в нашем воображении (какой они способны отдать приказ, на что закрыть глаза); а способны они, без сомнения, абсолютно на всё.

Пока не имеется свидетельств участия австралийцев в настоящих зверствах. Либо американцы не принуждали австралийцев к участию, либо принуждали, но австралийцы устояли. Один австралиец — интеллигентный офицер по имени Род Бартон, ученый, который оказался втянутым в допрос иракских ученых, — нарушил строй, обнародовал свою историю и затем, к своей великой чести, вышел в отставку.

Австралийское правительство, напротив — самое презренное в так называемой добровольной коалиции, ничего не получившее взамен и скрывающее унижение за натянутыми улыбками. В переговорах с Соединенными Штатами об условиях двусторонней торговли просьбы австралийского правительства об уступках, ввиду его преданности, проявленной в Ираке, и не только, быстро замяли. Австралийское правительство подобострастно хранит молчание по делу Дэвида Хикса, молодого австралийца-мусульманина, заключенного американцами в Гуантанамо - бей. Правда, положение Хикса пробудило в отдельных министрах желание отомстить — желание низкое, достойное Дональда Рамсфельда или самого Буша-младшего.

Она говорит: Я не таких моделей имела в виду. Каких же тогда? спрашиваю я. Тех, что фотографируются для журналов, объясняет она.

Согласна? спросил Алан в тот вечер в ресторане «У Рональдо». Согласна я или не согласна? спросила я себя. Ини-мини-майни-мос. Вот и Говарда так же выбрали. Говард — вроде как тот негр, которого ты схватил за нос. Твой знакомый негр. Ой, то есть лицо африканского происхождения.

Как я уже писала, у него слабое зрение, в смысле у El Senor'a. «У меня сдает зрение, и всё остальное тоже, но главным образом зрение». Вот почему он говорит о выдавливании червей из авторучки. От исписанных листов, что он мне дает, никакой пользы, абсолютно никакой. Он достаточно четко выводит буквы, в том числе т, м, н, и, но, когда ему приходится писать целый

И все же, несмотря на то, что Австралия является соучастницей преступлений Америки, заявить, что она впала в ту же антизаконность или экстразаконность, что и Америка, было бы преувеличением. Впрочем, ситуация, похоже, скоро изменится. В новом кодексе власти, которым австралийское правительство вот-вот себя уполномочит, заметно такое же презрение к закону. Сейчас чрезвычайные времена, бубнит правительство свою мантру, а чрезвычайные времена требуют чрезвычайных мер. Еще немного-и Австралия скатится до состояния Америки, где на основании обвинения, исходящего от доносчиков («информаторов»), люди просто исчезают, или их исчезают из общества, а предать их исчезновение огласке уже само по себе считается преступлением.

Является ли бесчестье состоянием, надвигающимся постепенно, шаг за шагом? Если есть состояние тяжкого бесчестья, есть ли состояние бесчестья средней степени тяжести, а также бесчестья в легкой форме? Велико искушение ответить отрицательно: человек либо обесчещен, либо нет. И всё же если я сегодня услышу, что некий американец покончил с собой, не желая жить в позоре, я этого человека пойму; в то время как австралиец, совершивший самоубийство в ответ на действия правительства Говарда, рискует оказаться фигурой комической.

Она кроит недовольную гримаску, виляет бедрами. Она говорит: Вы же понимаете. Вам, наверно, хочется иметь мое фото. Вы могли бы держать его у себя на столе.

абзац, он не может выдержать строчку — она у него клонится книзу, будто самолет, который падает носом в море, или баритон, которому не хватает дыхания. Строчка никогда не загибается вверх, всегда только вниз.

Зрение плохое, а зубы еще хуже. Я бы на его месте избавилась от этих гнилушек и поставила бы новенькие протезы. Таких зубов ни одна жена не потерпела бы, на раз-два отправила бы мужа к стоматологу. Либо ты делаешь себе нормальные зубы, либо я ухожу. А он ведь был женат. Я знаю, потому что сама его спрашивала. А разве, Senor К., спросила я, вы никогда не были женаты? Да, был, ответил он. Я ждала подробностей: сколько детей, когда жена умерла, если умерла, от чего умерла — в таком духе.

Администрация США возвела мстительность на инфернальный уровень, в то время как подлость австралийцев пока незначительна.

Поколению белых южноафриканцев, к которому я принадлежу, а также следующему поколению и, возможно, поколению, следующему за ним, суждено сгибаться под тяжестью стыда за преступления, совершенные от их имени. Те из представителей названных поколений, кто пытается спасти собственную гордость, настойчиво отказываясь сгибаться перед мировым судом, страдают от жгучей обиды, от негодования, от того, что их осуждают, толком не выслушав — в психологических терминах последнее обстоятельство может обернуться бременем не менее тяжким. Таким людям следует кое-чему поучиться у британцев, прекрасно умеющих справляться с коллективной виной. Британцы просто объявили о своей независимости от имперских предков. Империи давным-давно нет, так за что нам чувствовать ответственность? И вообще, Империей управляли викторианцы, люди строгие, чопорные, одевавшиеся в темное — а мы разве такие?

Значит, вчерашняя ссора забыта — забыта и прощена? Возможно. Возможно также, что Аня не считает произошедшее ссорой. Возможно, в ее сознании это не более чем обычная рябь на воде, вызванная ветром.

Алан тоже был женат, сообщила я, хотя меня не спрашивали. Разве я вам не рассказывала? Он бросил жену ради меня. Развод обошелся ему в кругленькую сумму.

Мне пришлось вылезти с Алановым разводом, потому что Senor никогда меня ни о чем не спрашивает, с тех пор как поинтересовался моим происхождением. Откуда вы? спросил он тогда, в первый день, а я ответила: Я-то? Сверху, сэр. Ему не понравилось. Слишком вызывающе прозвучало.

Несколько дней назад я слушал пятую симфонию Сибелиуса. Когда зазвучали последние аккорды, во мне стало разрастаться именно то огромное чувство, ради которого и была написана эта музыка. Каково это, думал я, быть финном, прийти на концерт в Хельсинки почти столетие назад, на первое исполнение симфонии, и чувствовать, как в груди разрастается восторг? Ответ: финн должен был гордиться, гордиться тем, что один из нас сумел соединить такие звуки, гордиться тем, что мы, человеческие существа, можем из ничего сотворить музыку. Какой контраст с чувством стыда по поводу Гуантанамо, созданного нами, нашим народом. Сотворение музыки с одной стороны, машины для причинения боли и унижения — с другой; лучшее и худшее из того, на что способны человеческие существа.

Поскольку каждое ее слово дышит обаянием, она вольна говорить всё, что взбредет в голову. Аналогичным образом, поскольку всё, что она делает, прелестно, она вольна делать всё, что заблагорассудится. Способ мышления избалованного ребенка. Проблема в том, что она уже не ребенок. Это оставляет не очень приятное послевкусие.

У него в кухне полно пустых бутылок — предполагается, что я их не замечаю. А еще у него тараканы. Видно, что жена умерла (или сбежала) лет сто назад. Тараканы так и снуют вдоль плинтусов, когда думают, что никто не смотрит. Кругом крошки, даже на письменном столе. Тараканий рай. Не удивительно, что у него такие скверные зубы. Небось целыми днями грызет сухари, марает бумагу да бубнит в диктофон. Долой либералов. А вот Гоббс по этому поводу… А вот Макиавелли на эту тему… Хруп-хруп.