Секретная миссия.
1780-1782 гг.
В секретном ордере Потемкина Суворову от 11 января 1780 г. предписывалось: «Часто повторяемые дерзости ханов, владеющих по берегам Каспийского моря, решили, наконец, Ея Императорское Величество усмирить оных силою своего победоносного оружия. Усердная Ваша служба, искусство военное и успехи, всегда приобетаемые, побудили Монаршее благоволение избрать Вас исполнителем сего дела. Итак, Ваше Превосходительство имеете быть предводителем назначенного вам войска».
Намечаемая экспедиция должна была обеспечить торговлю с Востоком посредством создания на южном берегу Каспия «безопасного пристанища» — укрепленной торговой фактории, которую следовало приобрести у тамошнего владельца и надежно защитить. Потемкин ставил задачу разведать дороги, ведущие по побережью к Рящу — Решту (главному городу Гилянской провинции Персидского ханства), чтобы согласовать марш сухопутных сил с флотилией. Особое внимание обращалось на «обстоятельства Персии, Грузии, Армении». Экспедиция тщательно готовилась. Еще в Петербурге Суворов встречался с видными поборниками освобождения Армении от персидского ига — Иосифом Аргутинским и Иваном Лазаревым. «Генерал-поручик Александр Васильевич Суворов приехал к нам на свидание,— записывает Иосиф Аргутинский в своем дневнике,— и в течение двух часов... задавал много вопросов по тому же предмету и о наших краях. Подробно распрашивал о состоянии престола нашего Святого Эчмиадзина и сильно обнадеживал нас, что намерены восстановить наше государство. Выйдя от нас, он поехал к Светлейшему князю Григорию Александровичу Потемкину и передал ему все сказанное нами о городах» . В инструкции, данной Потемкиным Суворову, предлагалось вступить в дружеские сношения с грузинским царем Ираклием, искавшим покровительства России, а также с независимыми владетелями небольших прикаспийских ханств. Прибыв на место, Суворов должен был вступить в командование сухопутными войсками, находившимися в Астрахани, и Каспийской флотилией. Ему поручалось рассчитать маршрут, количество сухопутных и морских сил, потребные для них артиллерию, амуницию, провиант и другие припасы.
Момент для проведения экспедиции был выбран удачно. Главные соперники России вели затяжную войну между собой. Франция выступила на стороне восставших английских колоний в Северной Америке, послала на помощь объявившим себя независимыми Соединенным Штатам сухопутные войска и флот. Против Англии выступили также Испания и Голландия. Испанцы пытались выбить англичан из Гибралтара — важнейшего стратегического пункта на торговых путях Европы с Азией, голландцы стремились восстановить свои торговые позиции в Индии, где их теснила английская Ост-Индская компания — крупнейшая торговая монополия того времени, державшая в своих руках приносившую огромные прибыли торговлю с Индией и другими странами Востока. Война шла на морских торговых путях, в самой Индии, где англичане увязли в вооруженном конфликте с маратхскими княжествами, оказавшими героическое сопротивление колонизаторам.
Не вмешиваясь в войну между ведущими державами Западной Европы, Россия провозгласила «политику вооруженного нейтралитета», оказав тем самым существенную поддержку и молодым Соединенным Штатам и давним соперникам «владычицы морей». Закаспийская экспедиция должна была укрепить торговые позиции России на Востоке — в Закавказье, Средней Азии, Персии, наладить торговые связи с Индией.
Прибыв в Астрахань, Суворов энергично принялся за дело. Он готовит каспийскую флотилию, хлопочет о пополнении ее новыми судами. Ведет обширную переписку, в том числе с Ираклием II, с прикаспийскими ханами, одного из которых — воинственного и вероломного владетеля Гиляна Гедает-хана — пытается склонить на сторону России. Через свою агентуру, большую часть которой составляли выходцы из Армении, имевшие обширные торговые связи в Прикаспии, Суворов получает важную политическую, географическую и экономическую информацию о состоянии прикаспийских ханств, о положении в Персии, междоусобной борьбе феодалов. На основании полученных данных он составляет подробные карты и описания мест, в которых должна разворачиваться вверенная ему экспедиция. Уже 15 февраля он сообщает Потемкину сведения о предполагаемом маршруте Кизляр-Решт.
Судя по письмам Суворова Турчанинову, настроение у Александра Васильевича хорошее. Он обретает равновесие — мир с женой восстановлен, Варвара Ивановна готовится к церковному покаянию, за которым должно последовать «обновление брака». «Сжальтесь над бедною Варварою Ивановною, которая мне дороже жизни моей, иначе Вас накажет Господь Бог!» — пишет он 12 марта 1780 г. Турчанинову, оправдывая поступок жены тем, что она, по молодости лет и недостаткам воспитания, вовремя не распознала опасности в ухаживаниях Николая Суворова, а когда поняла ужас своего положения, боялась открыть правду из страха быть опозоренной соблазнителем.
Турчанинов присылает из Петербурга портрет пятилетней Наташи, заказанный самой императрицей, как пожелание семейного примирения. «Натальи Александровны портрет навел мне слезы родительские, но паче утешительные, за Высочайшую Милость нашей Матери!» — восклицает Суворов в письме Турчанинову от 10 апреля. Во время наступившей за этим Страстной недели (между 11 и 18 апреля) происходит церковное примирение Суворова с женой. «По совершении знатной части произшествия, на основании правил Святых Отец, разрешением Архипастырским обновил я брак,— сообщает 3 мая Суворов старинному и почтенному другу И. А. Набокову, с детьми которого он состоял в дружеской переписке долгие годы.— И супруга моя Варвара Ивановна свидетельствует Вам ее почтение. Но скверный клятвопреступник да будет казнен (наказан.— В.Л.) по строгости духовных и светских законов для потомственного примера и страшного образца, как бы я в моей душе ему то наказание не умерял, чему разве по знатном времяни, полное его разкаяние нечто пособить может». Тем же днем помечено письмо Турчанинову. Темы письма те же: примирение с женой, требование наказать «злодея»-соблазнителя, благословение дочери, живущей у Турчаниновых. «Принимают меня здесь дружно и честно, хотя без команды, — и пора...», — прибавляет Суворов, намекая на приближение срока начала экспедиции. В приписке он просит Турчанинова «упомянуть тонко Як[ову] Ив[анович]у о некоторой доверенности ко мне». Известный дипломат Я. И. Булгаков, товарищ Потемкина по Московскому университету и старый знакомец Суворова по конфедератской войне, находится в Астрахани в связи с предполагаемой экспедицией. Суворов хочет заручиться полным доверием сотоварища и просит поддержки Турчанинова. Но время идет, а экспедиция все не начинается. Настроение у Суворова падает. И не только у него. «Якову Ивановичу я опостылел. Он говорит против Бога и меня, желает в С[анкт]-П[етер]б[ург] и Польшу. Я без Вас не отпускаю и даю читать артикулы. Экспедиция не начинается. Флот готов. Жарам и комарам чуть не месяц»,— начинает он новое письмо Турчанинову.
На календаре 7 июля 1780 г. Письмо закончено через неделю вопросом: «Долго ли мне праздным быть?» С этого времени в письмах Суворова все чаще и чаще звучат тревожные ноты: «Спросите Вы, Милостивый Государь мой, чем я в бездействе упражняюсь? В грусти из моей кибитки исхожу на полеванье, но к уединению... Сей, сходный на Нат[альи] Ал [ександровн]ы нрав, мрачится. Остатки волос седеют и с главы спадают. Читаю «Отче наш»... Необходимо надлежало бы мне знать термин начала экспедиции»,— жалуется он Турчанинову 27 августа. Год идет к концу. Булгаков покидает Астрахань, его ждет новое важное назначение — пост чрезвычайного посланника и полномочного министра в Константинополе. А Суворов все сидит без дела. Впоследствии он назовет это сидение «ссылкой», а его биографы усмотрят в астраханском «сидении» происки Потемкина. 22 января 1780 г., когда Суворов собирался в Астрахань, русский посол в Вене князь Д. М. Голицын сообщил Екатерине II о приватном визите к нему императора Иосифа, который сказал, что собирается весной наведаться в свои восточные владения и был бы готов заехать и далее Галиции, на территорию России, чтобы повидаться с российской императрицей. Ответ последовал незамедлительно. Екатерина уже 4 февраля написала князю Голицыну о своем весеннем путешествии в Белоруссию и о том, что она будет в Могилеве 27 мая. 9 мая царица отправилась из Царского Села в Могилев. По дороге она получает письмо от графа П. А. Румянцева. Фельдмаршал подробно рассказывает о приготовлениях к приезду графа Фалькенштейна. Под этим именем Иосиф вот-вот должен прибыть в Могилев. 22 мая императрица уже в Шклове, где бывший фаворит С. Г. Зорич, изгнанный за попытку соперничать с Потемкиным, собирается поразить Екатерину пышными торжествами. Но императрице не до торжеств и великолепных фейерверков, приготовленных Зоричем. Она спешит поделиться мыслями с Потемкиным, который уже прибыл в Могилев и имел встречу с Иосифом. «Батинька, письмо твое из Могилева я сейчас приехавши, в Сенном получила... Весьма ласкательные речи Графа приписываю я более желанию его сделаться приятным, нежели иной причине. Россия велика сама по себе, и я что ни делаю — подобно капле, падающей в море. Что же его речи обо мне тебя веселят, о том не сумневаюсь, зная колико меня любит любезный и признательный мой питомец. О свиданьи с Графом Фалькенштейном отдаю на собственный его выбор, как день, так и час во дню, когда с ним познакомиться без людей».
Императрица просит Потемкина обговорить с императором все детали свидания. Фактически переговоры уже начались, и ведет их Потемкин. 23 мая в 11 часу вечера императрица пишет Потемкину из Шклова: «Сейчас получила твое письмо, мой друг сердечный... О Фальк[енштейне] стараться будем разобрать вместе...» На другой день после шествия от торжественной литургии в кафедральном соборе Могилева Потемкин представляет императрице «графа Фалькенштейна». После обеда на 60 кувертов происходит свидание наедине. 29 мая Екатерина и Иосиф покидают гостеприимный Могилев, ненадолго задерживаются в Шклове и едут в Смоленск. Из Смоленска императрица сворачивает на север, на Петербург, а любознательный император делает крюк через Москву: он хочет увидеть древнюю столицу России. Потемкин едет за ним следом.
18 июня Иосиф прибывает в Царское Село. Переговоры продолжаются. «Прусская партия крайне встревожена тем, что пребывание императора в России будет столь продолжительным»,— доносит из Петербурга в Лондон английский посол сэр Джеймс Гаррис . Только 8 июля граф Фалькенштейн покидает северную столицу. Дипломатический мир взбудоражен: дело идет к заключению русско-австрийского союза. «Император нанес такой чувствительный удар влиянию короля прусского и так заметно поколебал его влияние, что королю едва ли удастся восстановить его»,— сообщает Гаррис.
Давняя и непримиримая соперница Австрии за гегемонию в Германии Пруссия встревожилась. В августе в Петербург приезжает новый визитер — наследный принц прусский. Его встречают холодно. Императрица старается избегать его, выказывая знаки внимания австрийскому послу графу Кобенцлю и другу Иосифа II принцу Де Линь.
«Я не ручаюсь за то, что будет завтра,— пишет Гаррис в одной из своих ноябрьских депеш.— Прусская партия здесь многочисленна, ловка, изощрилась в интригах и до того привыкла властвовать, что ее значение нелегко поколебать» . Обеспокоенный русско-австрийским сближением Фридрих II предлагает Потемкину через своего посланника в Петербурге поддержать его претензии на престол Курляндского герцогства или примирить его с наследником — великим князем Павлом, чтобы в случае кончины императрицы Потемкину была обеспечена личная безопасность, сохранение почестей и богатств. Потемкин отвергает эти предложения. Прусской партии покровительствует глава дипломатического ведомства России граф Н. И. Панин. Заодно с прусским посланником графом Герцем действует в Петербурге французский посланник маркиз Де Верак. Заинтересованный в политическом союзе и торговом соглашении с Россией, Гаррис ведет игру через Потемкина. «Князь Потемкин говорит и действует вполне искренно,— сообщает Гаррис в Лондон.— Он не любит французов, предубежден против короля Прусского и остается глух к предложениям, сделанным ему за последнее время этим монархом. Но его симпатии к Англии не так велики, чтобы он преодолел для нее лень и беспечность. Он может выйти из своей инертности только в том случае, если его вынудит к тому противодействие графа Панина».
Инертность Потемкина — всего лишь маска, прикрывавшая дипломатическую игру. «Когда все идет хорошо,— заявляет Потемкин Гаррису,— мое влияние ничтожно. Но когда у императрицы бывают неприятности, она нуждается во мне. В такие моменты мое влияние усиливается более, чем когда-либо. Когда это случится, я воспользуюсь, конечно, этим обстоятельством»,— заключает беседу Потемкин, намекая Гаррису на благоприятный исход переговоров о сближении России с Англией. Русский вельможа, как кажется англичанину, предельно откровенен с ним. Потемкин критически отзывается об императрице, говорит о ее избалованности лестью, о том, что «она не может выслушать правду, стала недоверчивой и подозрительной». Гаррис поражен. Он видит главного противника в лице Панина и ведет против него борьбу, не подозревая о том, что Екатерина и Потемкин распределили роли и используют английского дипломата для ослабления позиций Панина и пропрусской группировки. 18 мая 1781 г. союзный русско-австрийский договор подписан. В секретных статьях Австрия за поддержку против притязаний Пруссии обязалась выставить войска в случае нападения Турции на Россию. Договор развязывал руки русской политике в Северном Причерноморье. Еще в разгар переговоров о заключении договора Безбородко — доверецное лицо императрицы в Коллегии иностранных дел — представил меморандум о Крыме. Вместо запутанной игры на западе под руководством Пруссии, имевшей свои корыстные расчеты в Польше и в Германии, Россия решительно повернула на юг и приступила к выполнению исторической задачи — твердо стать на Черном море, в Крыму, на Кубани, протянуть руку помощи христианским народам Закавказья, находящимся под угрозой истребления как со стороны Турции, так и Персии.
Роль Потемкина в повороте русской политики на юг очевидна.
Вскоре после заключения русско-австрийского союза решается судьба Панина. Сначала он получает трехмесячный отпуск, а 20 сентября 1781 г., на другой день после отъезда в заграничное путешествие великого князя Павла Петровича, вынужден покинуть пост главы дипломатического ведомства, который занимал двадцать лет.
Вот какие события происходили в большой политике, пока Суворов находился в Астрахани. Замысел закаспийской экспедиции был сильно изменен в связи с переориентацией сил и средств на решение более насущной задачи — присоединения Крымского ханства к России. Кажется, Суворов понял эту перемену: «Ныне чувствуя себя здесь забытым,— пишет он в начале 1781 г. Турчанинову,— не должен ли я давно сомневатца о колебленной милости ко мне моего покровителя (т. е. Потемкина.— А Л.) Одного его имея и невинно лишась, что мне уже тогда делать, как стремитца к уединению, сему тихому пристанищу, и в нем остатки дней моих препроводить?»
Из-под его пера рождаются историко-философские рассуждения о добродетели и общественном служении, о таланте в человеке и важности его поддержки. В этих письмах Турчанинову он приводит множество примеров из древней и новой истории: Юлий Цезарь и Птоломей, Кон-де и Тюренн, Чингисхан и Тамерлан, Мазарини и петровские генералы и адмиралы Репнин, Михаил Голицын Старший и Михаил Голицын Младший. Приводимые примеры должны подтвердить главную мысль — талант редок, его не только важно отыскать, но и поддержать. «Большое дарование в военном человеке есть щастие... Не льстись на блистание, но на постоянство... Сей, ослиная голова, говорил на мое лицо: «Правит слепое щастье»,— я говорю: «Юлий Цезарь правил щастьем»... Великотаинственна та наука, которую [составляет умение] обладать в народе людьми доказанных заслуг, большею частию уже своенравными, не во зло, но по их добродетели, и во благое время уметь ими править, избирая их неошибочно по способностям и талантам. Часто розовые каблуки преимуществовать будут над мозгом в голове, складная самохвальная басенка — над искусством, тонкая лесть — над простодушным журчанием зрелого духа».
Он не может не вспомнить свою деятельность на военном поприще, свои старые обиды за недооценку его подвигов. Некоторые из писем мы уже цитировали выше: о победе при Козлуджи и лаврах, доставшихся Каменскому, о погоне за Пугачевым, ускорившей на несколько дней поимку дерзкого мятежника, никак не награжденной. В мрачных тонах описывает Суворов и свою деятельность на Кубани и в Крыму, пишет об угрозах Румянцева и происках Прозоровского. Он подводит итоги своей почти сорокалетней службы: «Так вижу сих случайных, со мною на одном году моего унтер-офицерства,— облиставших, полководцами, предводителями армиев, сих детей, с коих подбородком я, остепенясь, игрывал, взлетевших на мое темя, обещавших мне после белую ленту с сумою. Так старее меня: сей — за привоз знамен, тот — за привоз кукол, сей — по квартирмейстерскому перелету, тот — по выводу от отца, будучи у сиськи... и тогда, как я в моем донкишотстве имел честь уже быть первым партизаном... был на столько-то сражениях, на 60 шармюцелях, а разве ж те сделали больше для империи, чем я?»
Последний вопрос повисает в воздухе: как же так случилось, что он со своими подвигами и победами, со своим рвением к службе оказался позади многих из тех, кто начинал служить позже него, кто продвинулся в силу случайных или родственных обстоятельств — ведь и Николай Салтыков, и Иван Салтыков, и Николай Репнин,— все они уже давно генерал-аншефы, а он по-прежнему генерал-поручик, как и семь лет назад. Суворов решается написать своему благодетелю. Он просит Потемкина о личном свидании для объяснения. Ответ благоприятный.
Суворов, кажется, на некоторое время успокаивается и остается в Астрахани. Он чувствует себя ответственным за судьбу пусть небольшой, но все же важной экспедиции. Экспедиция проводится только морскими силами и незначительным количеством войск. Граф Войнович, назначенный командиром Каспийской флотилии, в конце июня 1781 г, уходит со своими кораблями на юг, даже не поставив Суворова в известность о начале предприятия. Первые его донесения полны бахвальства: успех полный, корабли достигли Астробадского залива, высадка проведена успешно. Владетель Астробадской провинции дал согласие на постройку укрепленной фактории в урочище Городовин. Войнович просит прислать разрешение на подъем флага.
Узнав об этих донесениях, Суворов, хорошо изучивший повадки восточных правителей, считает, что кричать об успехе рано и прямо пишет об этом в Петербург. Его пророчество сбылось. Ага Мохаммед-хан, коварный и властолюбивый владетель Астробада, будущий основатель каджарской династии в Персии, захвативший престол в ходе жестокой междоусобной борьбы, будущий кровавый разоритель Тифлиса, заманил Войновича и его офицеров в глубь страны, на пир, во время которого русские были схвачены и брошены в оковах в темницу. От Войновича потребовали послать на флотилию приказ о срытии укреплений и о возвращении воинских команд на суда. Когда же это было исполнено, коварный Ага Мохаммед-хан с показной любезностью принял пленников и принес им извинения за действия своих подчиненных, якобы неправильно понявших его волю. «Многообещающий граф», как назвал Суворов Войновича в одном из писем Турчанинову, бесславно вернулся в Астрахань. Самого Суворова уже давно не было в городе. 15 декабря 1781 г. он обратился к Потемкину с просьбой поручить ему Казанскую дивизию (которой он номинально командовал уже более года) и Оренбургский корпус или на какое-то время сделать генерал-губернатором, если это «от государевой военной службы не отвлечет». Ответ Потемкина не замедлил. 31 декабря последовало приказание отправиться в Казань, «как уже не настает больше нужды, дабы Ваше Превосходительство для порученной Вам комиссии далее в Астрахани оставаться изволили» . Сворачивая Персидскую экспедицию, Потемкин еще не знал о неудаче Войновича. На его решение повлияла перемена обстановки в Крыму и на Кубани. Осенью 1781 г. на Кубани началось восстание. Все говорило о том, что борьба за Крым вступила в решающую стадию. Поручение Суворову Казанской дивизии следует рассматривать как отпуск перед новым большим делом. Документов о пребывании Суворова в Казани обнаружить не удалось. Осенью 1782 г. генерал-поручик прибывает на Кубань.
