Всё для работы

Утром вызывает главный редактор студии телевидения Фрайман.

— Что ты опять натворил?

— Когда и где? — уточняю. — За мной числится масса хороших поступков.

— Говорят, ты разбил витрину магазина?

— Ложь.

— Директор гастронома звонила на студию. Ругалась с дежурным. Он передал мне. Честно говоря, — сознался Фрайман, — я не все понял. В общем, утверждают, ты выдавил стекло в торговом зале. Похитил колбасу, сыр. Вот ключевые слова.

— Я?

Главное, не дать Фрайману завестись. А то будет накручивать. Не остановишь. Уж лучше наступать самому:

— Да это у меня украли шесть палок импортной колбасы! И шесть кусков иностранного сыра!

— Опять врешь…

Фрайман устало опустился в кресло. Открыл лежавшие на столе микрофонные папки. Полистал сценарий. Отбросил его в сторону. Взялся за гонорарные ведомости, но не мог сосредоточиться:

— Причем обманываешь нагло, бестолково. Я бы даже сказал, вызывающе глупо. Ты опускаешься ниже минимально приличного уровня. Теряешь квалификацию. Я начинаю беспокоиться за интеллект подчиненных.

— В смысле?

— Твое вранье очевидно! Его уже не надо проверять. — Главный редактор не мог усидеть на месте. Поднялся. Быстро заходил по кабинету, роняя пепел от непогашенной сигареты. — Сам подумай, Сережа, откуда у тебя импортная колбаса, сыр? Скажи еще, что похитили черную икру, ананасы, бананы, копченые оленьи языки…

Мощная фигура Фраймана вопросительно застыла: «Попался?»

И, верно, если б я так соврал, крыть было бы нечем.

Все магазины нашего города давно и безнадежно пусты. В мясных секциях гастрономов иногда выбрасывают обрезанные кости. Их тут же с боем расхватывают. В рыбных отделах — только банки с морской капустой. В «Овощах и фруктах» советские граждане роются в ящиках с гнилой картошкой, морковкой, свеклой. Отбирают что получше и несут взвешивать. Из авосек капает слизь с запахом нечищеных погребов и развитого социализма.

Весь дефицит отпускается по специальным бумажкам с печатью — талонам.

Чтобы отоварить месячные талоны на масло, колбасу, чай, сахар, водку, приходится часами стоять в длинных очередях. А еще надо поймать момент рождения этой самой очереди. Это непросто. Попробуйте спрогнозировать движение циклонов, активность вулканов, шторм, землетрясение. И все это без длительных наблюдений, расчетов и специального оборудования. Так и с очередями. В уравнении слишком много неизвестных. К тому же надо как-то вклиниться в первую сотню людей с талонами. Иначе цветные бумажки не отоварить. Октябрьские считаются просроченными в ноябре. Ноябрьские не принимаются в декабре. И так далее — по календарю.

— Так откуда у тебя импортные продукты? — возвращает меня в действительность Фрайман.

Главный торопится. Ждет быстрых объяснений.

Давно заметил. Иногда зададут простейший вопрос. Ты отвечаешь в двух словах. Коротко и неполно. А в памяти — целая картина, сжатая, как архивный файл. А если разархивировать? Ответить расширенно и подробно. Как требовали в школе. Примерно так.

Огромную яркую упаковку с колбасой и сыром я привез из Соединенных Штатов Америки…

В сороковую годовщину испытания первой советской атомной бомбы случилось чудо: большой группе туристов США разрешили пеший ход по советской тундре. Их даже отправили теплоходом в пограничную зону, на Соловки. Допустили к местному населению. Американцам все жутко понравилось: белые ночи, туманные рассветы, чуть оранжевые стены былинного монастыря. Их покорила северная архитектура: шатровые церкви, часовни, деревянные избы. Удивили огромные просторы нетронутой земли…

Перед отъездом американской делегации во Дворце культуры был устроен торжественный вечер и банкет. Как это часто бывает, неофициальная часть сильно затянулась. Кажется, никто не помнил, что ранним утром запланирован вылет делегации в Москву.

Зал невнятно гудел. Иностранцы с трудом говорили. Наши переводчики туго соображали. В два часа ночи ко мне прибилась пара американских газетчиков. Один из них кое-как понимал по-русски. Стали напрашиваться в гости. Им захотелось посмотреть, как живут советские журналисты. «На черта, — думаю, — мне это надо. Жены нет. Уехала с дочкой в отпуск. Дома грязь. Холодильник пуст. На нем пыль и куча неотоваренных талонов. Из выпивки — полбутылки спирта для компрессов. Достал по случаю в Нарьян-Маре».

— Серж, мы идти к тебе? — американцы стоят, покачиваясь. Чтобы не свалиться, держатся друг за друга. Нейлоновые куртки, клетчатые рубашки, джинсы. На ногах желтые парусиновые ботинки с толстыми широкими подошвами. Кажется, именно они удерживают хозяев от падения.

— Пойдем, — говорю. (А ведь только что намеревался отказать. Есть у меня такая слабость — отсутствие воли.) — Вэлкам!

— Серж, что такой на посошок?

— Выпить перед уходом.

— Давай «на посошок»?

— Можно.

Водку на столы, ясное дело, не подавали. Наши распихали бы ее вмиг по карманам, сумкам и портфелям. Откупоренные бутылки стояли на широком прилавке в углу зала. Каждый подходил и наливал сам. За порядком следил дежуривший рядом офицер… извиняюсь, официант. Подошли и мы. Выпили, не отходя от источника. Американцы начали горячо благодарить официанта. Полезли целоваться. Очень удачно. Я незаметно сунул початую бутылку в карман куртки. Сделал это быстро и элегантно. Давно убедился, небольшая доза спиртного прибавляет организму ловкости и сноровки. Особенно если «надо раздобыть еще». У-ф-ф, кажется, не опозорил прогрессивную советскую журналистику. Обошлось без конфликта.

Стали продвигаться к выходу.

— У тебя большой дом, Серж?

— Огромный, — говорю.

— Два этажа?

— Больше.

— О-о! Серж, ты есть богат?

— Да, — соглашаюсь, — в моем доме пять этажей. Пойдем, увидите.

Выходим втроем на крыльцо. Свежо и пустынно. Вокруг сизый туман. Или белые ночи на излете? Мокрая растяжка едва держится над парадным входом. «Привет американским участникам похода на Русский Север!» От дождя буквы потекли и размазались. Поеживаясь, спускаемся по лестнице дворца. За нами из холла высыпала еще группа иностранцев. «Ну, — думаю, — наконец-то успокаиваются. Идут отдыхать в гостиницу». Гляжу, они сворачивают за нами. Ускоряемся. Слышу, как из распахнутых дверей Дворца культуры накатывает очередная шумная волна. Я прибавляю ходу. Мои спутники с трудом поспевают. Быстрым шагом идем метров триста. Толпа за нами. Выходим на улицу Комсомольскую. Оглядываюсь. Мать честная — вся дорога запружена людьми. Как на демонстрации. Куда они? Идут, кричат что-то на своем, поют. Сзади пристроилась машина ГАИ с включенными маячками. Слышно, как хрипло и неразборчиво орут с ее крыши мощные громкоговорители. Поворачиваем к моему дому. Гаишная «шестерка» с включенной сиреной и мигалками объезжает колонну демонстрантов и тормозит рядом. Из кабины выскакивает нетрезвый офицер в парадной форме. Дает команду водителю-сержанту заглушить мотор. Качнувшись, гаишник жезлом поправил милицейскую фуражку:

— Капитан Шлейкин.

— Очень приятно, — отвечаю. Мои спутники учтиво поклонились.

— Слушай, ты русский человек?

— Допустим.

— Глухой?

— Нет, — говорю. — С этим все в порядке. Слышал, как вы полгорода динамиками разбудили.

— Это я тебе, между прочим, кричал. Куда ты всех тащишь?

— Я?

— Ну да, — капитан взглянул на часы, — в два ночи!!! А между тем, по графику, — он достал из-под кителя листок с каким-то расписанием. Развернул. Прицелившись, ткнул в нужное место. — Здесь ясно сказано. Двадцать четыре ноль- ноль — движение в гостиницу. С часу до восьми — сон. Ты видишь, сон?

— Вижу.

— Почему не спишь?

— Вам какое дело?

— На по-са-шок, — с трудом объяснил американец.

Гаишник жестом попросил не вмешиваться.

— Куда ведешь?

— Двух коллег к себе.

— Тут семьдесят человек демонстрантов, — капитан указал жезлом на застывшую колонну. — Не меньше.

— Так скажи, пусть разворачиваются и идут в гостиницу.

— Я по-английски — ноль, — признался капитан.

— Аналогично, — отвечаю.

Нетвердое рукопожатие.

— Виктор, — представился капитан.

— Сергей.

Толпа ждала окончания переговоров.

— Переводчики есть? — спрашиваем.

Среди немногих русских, затесавшихся в ряды иностранцев, таковых не оказалось.

— Наверное, уснули в ДК! — крикнул кто-то.

— Слабые ребята оказались, из педагогов, — объяснил Виктор. — Ладно, сгоняю за ними. Сейчас пускай все эти, — он указал на пеструю толпу, — идут к тебе. А то разбредутся по городу. Хрен соберешь.

— Не-е, не пойдет, — говорю.

— Почему?

— Сам представь, что мне с ними делать? И водки в обрез, — показываю бутылку во внутреннем кармане. — Тут на троих не хватит.

— На по-са-шок, — с готовностью вмешался американец.

Капитан снова жестом попросил не вмешиваться.

— С этим не проблема, — сказал он. — Их выпивкой и закусью каждый день снабжают. — Гаишник подошел к машине и открыл багажник. — Я ведь за американами уже неделю езжу. От самых Дальнегор обслуживаем. — Виктор постучал жезлом по картонным коробкам:

— Водка. Стаканы. Бутерброды. Для дорогих гостей всего навалом.

Увидев открытый багажник, американцы привычно оживились.

— Пока бродили по Русскому Северу, — объяснил Виктор, — я всем желающим через каждые пять километров наливал. Точно по спидометру. Во-первых, идти веселей. Во-вторых, на окружающую действительность, как говорится, меньше нездорового внимания…

— Тогда чего ждем? — говорю. — Пошли.

Из милицейской «шестерки» достали коробки. Сгрузили перед моим подъездом. На вид получалось внушительно.

— Запас неслабый, — говорю, — до утра можно продержаться.

— Это что, — сказал Виктор, — первые дни на автозаке возили…

Поразмыслив, капитан решил остаться: «Мало ли чего». Он дал указание сержанту вернуться в ДК и доставить переводчиков. Посигналив длинными гудками, сержант уехал. Американцы весело отдавали честь машине ГАИ. Затем вслед за нами направились к подъезду. Мы с Виктором занесли коробки в мою квартиру.

— Айн момент! — закричал Виктор, выскочив на лестничную площадку. Он выставил перед иностранной делегацией полосатый жезл. Щедро улыбнулся: — Минуту на подготовку. Пли-из.

Американцы деликатно застыли в подъезде. С интересом разглядывали парадный и единственный вход в жилище. Оторванные гнутые металлические перила. Разбитые в патронах лампочки. Обшарпанные стены с математическими формулами, написанными от руки. «X» часто умножался на «У» и еще на какую-то неизвестную.

Тем временем из кухни в прихожую мы с Виктором вынесли небольшой столик. На него поставили бутылки с водкой и горки одноразовой посуды. Рядом пристроили коробки с закуской. Через несколько минут в своей двухкомнатной квартире я впервые принимал заморских гостей. Капитан Шлейкин у распахнутой входной двери наливал в пластиковые стаканчики водку. Я доставал бутерброды и подавал американцам. Они боязливо входили в узкую прихожую. С удивлением рассматривали низкие потолки и нехитрую мебель. Представлялись:

— Ричард Олсон.

— Фредерик Батлер.

— Анжела Розенберг.

— Стив Лансе…

Я начал было считать гостей. На третьем десятке бросил это занятие. Американцев на лестничной площадке не убывало. Кажется, они быстро освоились. В подъезде стоял веселый гомон. Зазвучали ковбойские песни. В квартире танцевали. Кто-то бренчал на моей гитаре. Потекла обычная жизнь со всеми ее неприятными мелочами. Вот соседка привычно принялась стучать по батареям. Затем, чтобы одернуть хулиганов, выскочила на площадку. Поток иностранцев чуть не хлынул в ее квартиру. Она с ужасом захлопнула дверь. Это был самый жуткий сон в ее жизни: дом захватили оккупанты. Осмелев и услышав русские голоса, она снова высунулась:

— Предупреждаю! Я вызову милицию!

— Sorry, we don’t understand…

— Во нахлестались. Только не надо прикидываться!

К двери подошел капитан Шлейкин. Его фуражка с кокардой повернута набок. Синий галстук небрежно лежит на погоне. Виктор нажал кнопку звонка. Дал три коротких. Потом шесть длинных. Соседка не открывала. Она разглядывала милиционера в дверной глазок. В одной руке он держал стакан. В другой сжимал полосатый жезл. Нетерпеливыми ударами проверял дверь на звучание:

— Милицию вызывали?!

— Нет, — наконец отозвалась соседка.

— Как не вызывали? Я слышал.

— Вы ошиблись.

— Ой ли, гражданка. — Виктор продолжал стучать в дверь. Наконец ему это надоело.

— Ноу проблем, — сказал он, будто извиняясь перед американцами. Повернувшись к двери, крикнул: «За ложный вызов, между прочим, можем привлечь к ответственности! Административной…»

Капитан плеснул себе из бутылки. Высоко поднял в руке стаканчик:

— За тех, кто охраняет покой граждан. За советскую милицию!

Американцы не понимали.

— Рашен полисмен! Ура!

— Ура!

Движение восстановилось. Кое-как я протиснулся в комнату. Еще раз порадовался за жену и дочь: хорошо, что уехали в отпуск. Незнакомые люди прямо в обуви лежали на кровати. Сидели на полу. На спинках кресел. Чьи-то ноги в красных ботинках свисали со шкафа. В ванной, на кухне и в детской комнате распивали. В туалет стояла очередь. Толпа из коридора все прибывала. В дверях возник затор. Остро чувствовалась нехватка кислорода. Пришлось распахнуть окно. Люди начали вылезать на улицу через подоконник. Я приободрился. Как оказалось, преждевременно. Гости спрыгивали, делали несколько шагов по клумбам и вновь занимали очередь в подъезде. Возник порочный, неразрывный круг. Образовалось что-то вроде орбиты с плотным движением тел. Как-то само по себе движение начало ускоряться. Серьезную выпивку превратили в игру.

— Я что заметил, — крикнул мне Шлейкин, — любят американы находить во всем развлечения. Прямо как дети.

«Дети» заходили в квартиру, брали из рук Виктора стаканчики и продвигались к окну. На ходу выпивали, закусывали. Пустую тару не выбрасывали. Не сбавляя темпа, ловко взбирались на подоконник, спрыгивали на землю и снова занимали очередь в подъезде. В узком тамбуре, изображая бег на месте, они весело двигались в квартиру. Многие успели сделать по нескольку витков.

От жеребячьего топота дом начал просыпаться. Окна приоткрылись. Из них высовывались заспанные лица соотечественников. Доброжелательные американцы им приветственно махали.

— Хай! Хэлло!

Наши не отвечали. А сказать хотелось многое… Возможно, их сдерживало врожденное уважение к иностранцам. Может быть, сбивала с толку форма капитана Шлейкина. Виктор стоял в палисаднике и регулировал движение. Иногда он поднимал жезл и свистел — «замри». Американцы охотно останавливались. В паузе Виктор принимал свою долю выпивки. Гости ждали нужного сигнала. Закусив, он свистел и давал отмашку — «отомри». Движение продолжалось.

Наконец скрипнули тормоза. Вернулся сержант с американцем, говорившим по-русски. Тот долго и с удивлением наблюдал за хороводом соотечественников. Помахал Виктору. Потом подошел ко мне. Представился:

— Пол Дрекстон, посольство США.

Он был почти трезв. Крепко пожал мне руку. Сказал, что это есть замечательная идея «подзывать столько люди в гости». Он восхищен русским гостеприимством. И собирается пригласить делегацию русских в Америку. Это будет настоящая народная дипломатия. Разумеется, столько людей они принять не смогут, извинившись, сказал Пол, но человек десять постараются. Места мне и этому симпатичному регулировщику, офицеру полиции, — он показал на Виктора, — «если вы не возражать, конечно», будут гарантированы.

Я подозвал Шлейкина. Он поднял вверх жезл, движение остановилось. Виктор подошел. Не вынимая свисток изо рта, протянул руку. Я коротко передал ему содержание разговора. Против поездки в США Виктор не возражал. Козырнув, вернулся к окну и снова дал сигнал к движению. Американцы зашевелились. Виктор протяжно засвистел и указал жезлом: «минуя подъезд, всем двигаться за служебным автомобилем». Сержант включил динамики. Громко скомандовал компании любопытных дворняг освободить проезжую часть. Дом проснулся окончательно. Соседи видели, как из окна первого этажа выползла пестрая стоногая змея. Извиваясь, распевая и приплясывая, она двинулась за машиной ГАИ в центр города. Замыкал движение четким строевым шагом бравый капитан Виктор Шлейкин.

Спустя несколько часов набитый людьми местный аэропорт рыдал. Иностранная делегация улетала со слезами на глазах. Десятки американцев и русских застыли в объятиях. Грубые ковбойские пальцы нежно сжимали бледные руки северянок.

— Эти необыкновенные люди. Этот волшебный Север… — мы записывали спонтанные фразы американцев для будущего фильма. Оператор поставил уже третью кассету. Иностранцы сами подходили к микрофону и говорили в камеру:

— Нам этого не забыть… Мы не хотим уезжать… Вы взяли в плен наши сердца… Русские, мы вас любим!

Несколько молодых людей всерьез захотели остаться в СССР. Их не отпускали нежные девичьи руки. Компетентные товарищи мягко разъясняли, почему это невозможно.

Пол Дрекстон подошел ко мне. От посольства США сказал несколько официальных слов благодарности в телекамеру. Потом, уже не для кино, еще раз пообещал вызвать нас с Виктором в Америку.

«Гудбай, Америка, о-о, где я не буду никогда…» — сипло гремели динамики на весь аэропорт. Этим словам как-то верилось больше.

И все же через несколько месяцев пришло официальное приглашение. На десять человек. В делегацию вошли инженер, рабочий, колхозница, чиновники из горкома, исполкома, два переводчика. От государственной автоинспекции, занимавшейся сопровождением американской колонны, пригласили Виктора Шлейкина. Меня — от средств массовой информации.

— Не понимаю. Почему тебя? — возмущался Фрайман. Я пришел к нему с заявлением на отпуск.

— Что же здесь удивительного?

— А то, что в студии имеется много порядочных людей. Которые лично у меня вызывают гораздо больше доверия. Надо бы подобрать человека надежного.

В кабинет, как всегда без стука, вошла редактор общественно-политических программ Ольга Дебец. Положила на стол сценарии на вычитку.

— Вот, Дебец, например. Она член партии, многодетная мать. По крайней мере, вернется обратно.

— Я никуда не собираюсь, — сказала Ольга. — Сначала пусть бухгалтерия вернет деньги за прошлую командировку. — Она вышла так же холодно и гордо, не вникая в подробности.

— К тому же, — продолжил Фрайман, — ты уже ездил в капстрану. Говорят, вы с Молчановым пол-Финляндии залили водкой.

— Нет.

— Что нет?

— Мы были в Норвегии. И, как видите, я не остался. Можно сказать, проверен искушением.

Виктор Зиновьевич вертел листок с фамилиями приглашенных. Бумага была плотной и упругой. Сверху — входящий номер. Внизу — заграничная печать. По обыкновению ему хотелось внести правку. Устранить нелепую ошибку. В крайнем случае — выбросить ненужный документ в мусор.

— Этот список направлен из посольства, — напомнил я. — Американская сторона меня включила.

— Иначе стал бы я с тобой разговаривать.

— Там, как видите, мне доверяют.

— Это и настораживает.

Фрайман никак не мог решиться. Тянул время. Долго, будто впервые, изучал кабинет. Желтый фанерный карниз над узким окном, зеленые шторы в полоску, бежевые стены. Его фотографии с легендарным Папаниным, комментатором Озеровым, поэтом Симоновым. Переходящий красный вымпел с ликом вождя в золотистой бахроме. Пара грамот в деревянных рамках от секретаря по идеологии обкома КПСС Ю. Н. Сапогова. Латунный штурвал с дарственной надписью председателя облисполкома: «Так держать!» Все свидетельствовало об относительно удачной карьере хозяина кабинета. Давало некий импульс к великодушию:

— Ладно. Подготовь сюжет из Америки, что ли, — сказал Фрайман, подписывая заявление.

— О чем?

— Откуда я знаю. Что-нибудь на тему политической нестабильности.

— В США?

— Ну, там… социального неравенства. Все какая-то польза.

Я согласился. Не сделал ничего.

— Где американский сюжет? — напомнил Фрайман после моего возвращения. — Ты же обещан.

— Без камеры? На чем снимать?

— А фоторепортаж? Его пока никто не отменял.

— Давно устаревшая форма.

Фрайман демонстративно затыкал уши:

— Командировку не оплатим даже до Москвы. И не надейся!

Конечно, лишние деньги бы не помешали. За океан летал на свои. Точнее, пришлось занимать. А вот расходы на самолет до Москвы и обратно главный обещал возместить.

— Хотите, сделаю подробный доклад на летучке…

— Никаких оправданий! — кричал Фрайман. — Опять обманул!

Пришлось готовить сюжет на американскую тему. Вот для чего в магазин я привез заграничную колбасу и сыр. Но об этом позже.

В Нью-Йорк наша группа вылетала из Шереметьева-2. С Виктором Шлейкиным встретились как со старым приятелем. В аэропорту он сразу спросил:

— Права есть?

— Зачем, — отвечаю. — Машины нет.

— Ерунда. Машина будет. А права сделаем. После возвращения.

— Ладно, — говорю.

— Водку везешь?

— Есть немного.

— У меня кое-что покрепче. — Шлейкин хлопнул по туго набитым чемоданам. — Еще прихватил ложки, матрешки, хохлому… — Виктор показал на большой целлофановый пакет, стоявший рядом с чемоданами, — щепные птицы счастья.

— Нормальные подарки.

Шлейкин вынул из пакета сверток. Развернул бумагу. Достал белую деревянную птицу с красной нитью вдоль крыльев.

— Как думаешь, пойдет по десятке штука?

— Счастье по червонцу? Дешево.

— По американскому червонцу, — уточнил Виктор. — Возьмешь пакет? А то у меня рук не хватает.

— Не вопрос.

Понизив голос, Шлейкин спросил:

— Доллары взял?

— То, что положено.

— А еще?

— Нет, — соврал я. — Строго по норме.

«Хорошо, — думаю, — что Виктор напомнил. Надо бы перепрятать контрабандную стодолларовую банкноту. В заднем кармане брюк, под носовым платком, могут обнаружить».

Пригляделся. Многие пассажиры с озабоченными лицами рассовывали какие-то бумажки, пакетики, сверточки в тайные места. У членов нашей делегации получилось неплохо. Оставили таможню за спиною без потерь.

Во время промежуточной остановки в Шенноне мы все же не уберегли одного человека. Какая-то женщина нечаянно зашла в магазин аэропорта. Увидела продукты, вина, фрукты, одежду, косметику, украшения — приоткрыла маленький кусочек заграничной жизни. И рухнула тут же у витрин. Ее долго не могли привести в чувство. Персонал вызвал скорую. Оказалось, серьезный приступ. Не выдержало сердце. О дальнейшем полете не могло быть и речи.

— Разумную политику ведет наше государство, — тут же объяснили бывалые люди. — Сначала отпускает в соцстраны. А потом уже медленно, по нарастающей — в капиталистические. Видать, с этой женщиной получилась неувязка.