Глава 59

Когда весь состав экспедиции собрался на станции, Одиссей во главе своего «штаба» устроил смотр своему «войску». Молодого мужчину переполнял гордость. Неужели это ему не сниться?! Он во главе собственной научной партии, как и предсказывал ему старый генерал! Все ожидают его распоряжений…

По приказу Одиссея снаряжение и припасы ещё раз были самым тщательным образом проверены. Палатки, вода, продукты, сено для животных – после сверки со списками грузятся на выносливых киргизских лошадок, мулов и верблюдов.

С особым вниманием Одиссей следил за навьючиванием научного снаряжения – того, что прислали из Москвы взамен утраченного в пути. Его он привёз с собой железной дорогой в нескольких громоздких чемоданах. Личное сокровище молодого начальника экспедиции состоит из запасов бумаги для ботанических сборов, карт, а также различных инструментов для точной топографической съемки, геологических работ и метеорологических наблюдений.

Но все эти гипсотермометры, секстанты и анероиды мало чего стоят в глазах простых красноармейцев, поэтому Лукову приходится лично приглядывать за тем, чтобы ничего не было разбито. Но даже у него на всё не хватает глаз. В результате сразу оказываются повреждены несколько пластинок и коробка с негативной лентой к киноаппарату фирмы «Эклер». И лишь в самый последний момент верный юный индиец Георгий, который постоянно проявлял себя удивительно способным малым, всё схватывающим буквально на лету, успел спасти от неловкого грузчика переносную метеорологическую станцию. К счастью, в целом пока потери в оборудовании минимальные. И в путь молодой учёный готовится выступить во всеоружии.

*

Как-то Наполеон в припадке меланхолии произнёс: «Ваша Европа – кротовая нора. Только в Азии, где живёт 700 миллионов человек и расстояния от деревни до деревни такие же, как от Парижа до Стамбула, могут совершаться великие походы». И вот она, – эта самая Азия, – великий и таинственный затерянный мир! Несмотря на сотни проникавших сюда прежде экспедиций, пространство это было изучено крайне мало. Эпоха великих географических открытий затронула этот край в наименьшей степени. Карта была здесь не слишком надёжным помощником путешественника. Поэтому надо было быть постоянно готовым к встрече с необычным и шокирующим…

Культурная полоса закончилась через пару вёрст от станции и началась дикая степь с густыми порослями колючки и саксаула. Фактически это была вражеская территория. Командир ЧОНа Мануйлов со своими людьми держался настороженно. Перетянутые крест-накрест ремнями чекисты сидели в сёдлах небрежно, но свои кавалерийские карабины держали наготове. Рядом с лихими наездниками сытый и дородный археолог, величественно сидящий на подушке, подложенной между седлом и седалищем, выглядел комично. Кенингсон неторопливо перебирал чётки и с любопытством осматривал окрестности. За ним на осле ехал тощий дворецкий археолога и клевал носом в ослиные уши. Дальше шла запасная лошадь с его персональной палаткой и утварью.

Кенингсон казался туристом, который перепутал военную вылазку, какой фактически являлась данная экспедиция, с археологической поездкой на пленэр мирного времени.

Не менее странное впечатление производил комиссар Лаптев. С ним снова произошла странная метаморфоза с тех пор, как экспедиция сошла с бронепоезда. Гранит был увешан оружием, в том числе антикварным из коллекции великокняжеского дворца – великолепными саблями в позолоченных ножнах, коллекционными пистолетами, карабинами ручной работы. В результате Лаптеву часто приходилось слезать с коня и идти пешком, чтобы хотя бы на время облегчить изнурённую непомерной тяжестью лошадь. Но при этом мало что понимающий в кавалерийском деле комиссар не собирался отказываться от своей «антикаваллерийской роскоши». Даже опасность отстать от отряда и стать добычей вражеского разъезда не заставила его изменить своим пижонским привычкам.

*

По пути экспедиционерам попадалось много всякой живности. Один из красноармейцев забыл про запрет стрелять без крайней необходимости и пальнул из винтовки в появившегося поблизости небольшого сайгака местной породы.

Мануйлов на полном скаку подлетел к провинившемуся, осадил коня перед самым носом опешившего солдата и замахнулся на него плетью.

– Не смейте этого делать! – неожиданно воскликнул мальчик-индиец.

– Почему? – изумлённо уставился на Георгия Мануйлов.

– Потому что настоящие революционеры не могут бить людей по лицу! – гневно воскликнул индиец.

«Вот ты какой оказывается!» – изумился Одиссей.

– Браво, Георгий! – заопладировала Кира.

Суровый Мануйлов в первый момент опешил, затем в ярости хлестнул своего коня и направил его в дикую степь проь от отряда.

– Гордый джигит! – провожая взглядом удаляющуюся фигуру всадника, произнёс Кенингсон. – Теперь наверняка несколько суток не появится, пока рубец обиды не затянется.

Однако, Мануйлов вернулся в этот же день, через несколько часов после захода солнца. Он возник из мрака неожиданно, перепугав часового, который едва не выстрелил по нему. Соскочил с коня, немного постоял рядом с верным другом, ласково поглаживая его по шее и что-то нежно шепча. Затем насыпал коню в торбу овса, после чего подсел к костру. Некоторое время сидел молча. Его ни о чём не спрашивали, чтобы не напоминать о болезненном для него инциденте. Мануйлов заговорил сам. Он стал рассказывать о бесчисленных страданиях местной бедноты, о малолетних дочерях дехкан, взятых в погашение долга богачами. На удивление этот суровый воин обладал ярким, выразительным, даже где-то поэтическим слогом.

– В наших реках течёт не вода, а слёзы простых людей, из которых баи выжимают все соки. Богатеи украли смех, улыбки и радость у моего народа. За это мы и воюем. За это я поддерживаю в своих людях дух беспрекословного подчинения командиру. Если дисциплина не будет суровой нам никогда не победить!

Мануйлов пустился фантазировать, какой зато радостной будет советская жизнь, когда они срубят голову последнему паразиту. Одиссей про себя решил, что, похоже, в этих краях немного людей, более преданных советской власти, чем этот страшный чекист. Мануйлов был здесь живой легендой. И кое-что о нём Одиссей уже слышал.

Рассказывали, например, о том, как однажды он в одиночку ликвидировал банду крупного командира басмачей Султана-Маршуна, два года наводившего ужас на целый уезд. После многих неудачных засад и преследований бандита, наконец, удалось зажать в одном горном селе. Но басмачи превратили своё последнее убежище в неприступную крепость. Меткие стрелки оседлали единственную тропу, ведущую в высокогорный аул, и убивали всякого, кто пытался приблизиться. В ходе нескольких безуспешных попыток прорваться в деревню, потеряв треть своего отряда, Мануйлов решил отправиться во вражеское логово один.

– Вы можете меня убить, но позвольте раньше сказать вам слово, – заявил он предводителю взявших его в плен головорезов. Султана-Маршуна удивила безрассудная дерзость чекиста, и он позволил ему немного поговорить напоследок. Послушать Мануйлова собралась вся банда за исключением часовых. Населению занятого бандитами аула тоже позволили поглядеть на прислужника неверных, который будет скоро корчиться на пытке.

Обращаясь к беднякам-селянам, а также к рядовым басмачам, которых главарь банды и его беки насильно заставили взять в руки оружие и воевать против советской власти, Мануйлов напомнил им, что советская власть пришла дать беднякам землю, о которой и мечтать не смели их отцы и деды. Чекист затронул самые больные струны бедняцкой души – напомнил, что большевики сожгли «Кабальную книгу», по которой каждый должник, не оплативший в срок долга, становился рабом богача.

Кончилось дело тем, что рядовые басмачи повернули оружие против своих командиров. Многие подручные Султана-Маршуна были перебиты, а самого его связанного передали красноречивому пропагандисту. Но до Ревтрибунала Мануйлов пленника не довёл, – сбросил в пропасть «при попытке к бегству». Так чекист отомстил за своих убитых товарищей…

Этот молодой чоновец принадлежал к той же когорте «пассионариев революции», что и комиссар Гранит Лаптев. Не удивительно, что они быстро нашли общий язык. Лаптев также пытался привлечь на свою сторону молодого индийца, нажимая на его пролетарское происхождение.

И практически сразу между двумя фанатиками революции – Мануйловым и Лаптевым – с одной стороны, и бывшим офицером – с другой возникла взаимная антипатия. Ягелло смотрел на Мануйлова, как на опасного психопата, одержимого целым букетом различных манией. Что касается комиссара Гранита Лаптева, то этот суетливый малый с внешностью южноитальянского крестьянина, наверное, напоминал бывшему офицеру погранстражи контрабандистов, которых он в былые годы переловил великое множество.

Одиссею было прискорбно видеть, что, едва успев выйти в поход, его небольшой отряд начал разделяться на враждебные группировки.

Начались места, которые большую часть года никак нельзя назвать гостеприимными. Туркмены называют эту местность «голодной степью». Почти весь год земля здесь действительно неприветливая – белая от солончаков, будто снегом покрыта, сухая, потрескавшаяся, словно мёртвая. Такой её описало большинство проезжавших тут путешественников – пустой и безжизненной, не способной даже коня прокормить. Но, к счастью, они оказались тут в кроткий период цветения. Была ранняя весна и здешняя природа чудесным образом преобразилась, ожила на короткое время: покрылась травами, зацвела алыми маками. Для любого зоолога это был рай, ибо здесь водились в изобилии жёлтые черепахи, много видов змей, скорпионы, фаланги. Им даже попадались крупные ящеры-вараны, достигающие до двух с половиной аршинов длины. Солдаты страшно пугались, когда видели такого сухопутного крокодила и готовы были изрешетить беднягу пулями. Одиссею приходилось объяснять красноармейцам, что человеку этот зверь не страшен.

Впрочем, помнимо мнимых угроз, путешественников подстерегало в пути и множество реальных опасностей. Садится на землю было опасно – укусит скорпион. Купаться в реке тоже нельзя – заразишься тропической малярией; пить воду сырой ещё большее безрассудство – угрожает азиатская холера… Вскоре в отряде появился первый заболевший холерой. Одного из солдат приступ этой опасной болезни сразил прямо в седле. Потеряв ориентацию в пространстве, он упал и сильно расшибся. Кира самоотверженно ухаживала за больным, пренебрегая опасностью заразиться. Когда несчастный умирал, она склонилась над агонизирующим юношей и тихо стала напевать ему детские колыбельные, от чего он перестал метаться и бредить, и мирно отошёл в иной мир…

*

Несмотря на это скорбное происшествие, кочевая жизнь шла своим чередом. Все свои наблюдения, описания местности Одиссей заносил в блокнот, по возможности дополняя их зарисовками. Им снова владела жажда исследований. Пока обстановка благоприятствовала, Луков достал барометр-анероид. Георгий постоянно находился рядом и Одиссей охотно делился с ним своими знаниями, показывал, как пользоваться научными приборами. В этом бедняцком пареньке чувствовалась врождённая интеллигентность. Луков даже подумал, что возможно имеет дело с юным индийским Ломоносовым – самородком, который со временем может вырасти в великого учёного и прославить своё отечество, если позволить ему учиться. И Одиссей при любой возможности старался чему-то научить мальчика.

Для них обоих эти редкие минуты совместных занятий наукой были истинным блаженством. И только от охоты за чешуйчатокрылыми Одиссей пока воздерживается. Всё-таки бегающий с сачком за бабочками начальник воинской команды рискует уронить свой авторитет в глазах подчинённых. Хотя вокруг столько порхало великолепных экземпляров для коллекции, что руки так и чесались!

*

На одном из привалов с Одиссеем произошёл странный случай. Дело в том, что хотя их общий маршрут был многократно согласован и с московским начальством, и с разведотделом фронта, предполагалось, что у начальника экспедиции всё же остаётся определённая доля свободы в выборе пути. И вот в одном из разговоров с ближайшими соратниками – своим «походным штабом» Одиссей высказался в том духе, что, возможно, им не следует заходить в Ош. Мол, в целях сохранения тайны их миссии, им лучше продолжать двигаться по малонаселённой местности.

Была и ещё одна причина для сомнений. Одиссей опасался, что дисциплина среди рядовых красноармейцев в крупном городе может сразу упасть. Почти наверняка появятся дезертиры, а возможно и случаи мародёрства среди доставшихся ему не самых отборных солдат. Хотя в этот раз отряд не терпел таких лишений, как на пути к Ташкенту, и желудок солдат был всегда наполнен, пусть и не идеально, всё же Одиссей не хотел рисковать.

Вскоре Одиссей получил загадочное предупреждение. Он отошёл отдать распоряжение, а когда вернулся, то заметил, что кто-то зачем-то перевернул его кружку кверху дном. Оказалось, под ней находится скомканная в крошечный бумажный шарик записка с коротким приказом: «Идите в Ош!» и подпись «Джокер».

Одиссей насторожился и задумался. Если до этого момента он лишь размышлял об изменении утверждённого руководством маршрута, то теперь твёрдо решил так и поступить. За обедом Луков известил всех, что намерен обойти Ош стороной. При этом Одиссей заметил, как подполковник Ягелло остановил внимательный и пристальный взгляд на комочке записки, который он, как бы между прочим, катал между своих пальцев. Археолог при словах Лукова нахмурился. И только по непроницательному восточному лицу чоновца Мануйлова невозможно был судить о его чувствах.

Одиссей стал ждать реакции на своё заявление. И она последовала очень быстро. Вечером, открыв в палатке свой блокнот для записей, Луков наткнулся на новое послание от Джокера. На этот раз чувствовалось раздражение тайного куратора. Чужой рукой на странице было выведено: «Вы не должны проявлять самодеятельность. Двигайтесь в Ош! Мы следим за вами!».

Эта уже была угроза.

Перед вступлением в Ферганскую долину состоялся военный совет. Все члены его «штаба» – Кенингсон, Лаптев, Ягелло, Мануйлов снова единогласно выступили за то, чтобы продолжать двигаться к Ошу. Этот город лежал на пересечении древних караванных путей и современных дорог, ведущих в Китай, Афганистан и Индию. Он считался форпостом советской власти в Ферганской долине и базой для борьбы с басмачеством. Следовательно, экспедиция могла рассчитывать встретить там самый радушный приём.

Под конец совещания Одиссей взял слово и объявил, что с уважением выслушал всех, тем не менее данной ему властью принимает единоличное решение идти в обход Оша. Своё упрямство в этом вопросе он никак не объяснял.

Одиссей видел, что его поведение неприятно удивило товарищей. Похоже его посчитали самодуром, который идёт поперёк всех только для того, чтобы насладиться собственной властью. Комиссар объявил об этом Лукову в открытую. Подполковник Ягелло держался с подчёркнутой вежливостью, но посматривал удивлённо. Археолог Кенингсон вообще поднялся и ушёл, не дожидаясь конца совета.

После этого разговора Одиссей почувствовал со стороны соратников отчуждение и даже враждебность. Только верный Георгий и Кира не изменили своего отношения к отщепенцу и «сатрапу».

Однако когда до Оша оставалось всего 50 вёрст, над экспедицией вдруг появился аэроплан с красными звёздами на крыльях. Лётчик сбросил вымпел, в котором находилась записка. Первой до неё доскакала Кира. Пробежав послание глазами, она вскинула руку с запиской над головой и помахала ею, точно флагом. Издали Одиссей увидел её белозубую улыбку. Оказалось, лётчики сбросили предупреждение, чтобы экспедиция не шла в Ош, который был буквально накануне взят внезапным штурмом отрядами басмачей в союзе с так называемой «русской повстанческой армией» под командованием полковника Монстрова. Все поражались удивительной прозорливости Лукова, считая, что дело в одной лишь его феноменальной интуиции.

– А вы удачливы! – ободрительно взглянул на молодого человека Ягелло.

До сих пор подполковник держался с Одиссеем почти непроницаемо. В его вежливости и корректности трудно было уловить личное отношение. Пожалуй, это было одно из первых проявлений с его стороны какой-то симпатии.

Вообще, в подполковнике многое менялось в эти дни. А ведь Одиссей сомневаться в нём с первой встречи. Его назначение военным советником представлялось молодому начальнику вынужденным решением. И Ягелло всем своим видом демонстрировал, что согласился отправиться в экспедицию лишь под сильным давлением, скрепя сердце. Он вёл себя устало и обречённо, как старый генерал, которого выписали из деревни в армию лишь из-за его опыта. Ягелло как будто искал любую возможность, чтобы устраниться от исполнения своих обязанностей.

Но постепенно это проходило. Ягелло на глазах становился другим. Менялось его отношение к службе. У Одиссея складывалось впечатление, что оказавшись родной для себя стихии, кадровый полевой офицер невольно увлекся порученными ему задачами. Вольный ветер провентилировал ему мозг. Всё реже на лице Януса Петровича можно было видеть постное выражение усталого равнодушия. Ягелло установил в отряде армейский порядок, например, запретил красноармейцам опорожняться слишком близко от лагеря, играть в карты, громко сквернословить.

Что же касается личных взаимоотношений с людьми, то вначале подполковник всем показался каким-то серым, скучным, невзрачным. Красноармейцы побаивались его, а многие и ненавидели, принимая его строгость и желание сохранять дистанцию между командиром и рядовыми за «офицерские штучки». Ягелло действительно часто по прежней привычке переходил с солдатами на «ты», хотя в Рабоче-крестьянской Красной армии командиры и солдаты обращались друг другу на «вы» и с обязательной приставкой «товарищ». Но даже когда Ягелло, опомнившись, говорил рядовым «вы», солдатам чудилось барское тыканье. В этом Ягелло был противоположностью покойному генералу Вильмонту, у которого была своеобразная манера говорить с солдатами. Даже когда генерал случайно говорил им обыкновеннейшее для обладателя генеральских лампасов «ты», солдатам почему-то чудилось за этим словечком необыкновенное в казарменном обращении «вы». Что и говорить, генерал умел ладить с людьми.

Первой же реакцией на Ягелло было неприятие. Даже представители верхушки экспедиции отнеслись к нему настороженно. Все почему-то решили, что подполковник нелюдимый мрачный тип. Ягелло раскрывался постепенно. По мере того как они удалялись от Ташкента, с его удушливой гнетущей атмосферой недоверия и постоянного жёсткого контроля над каждым, кто с точки зрения большевистских властей считался не совсем благонадёжным. Оказалось, что Янус Петрович вовсе не бирюк, сторонящийся компаний. И ему есть, что интересного рассказать спутникам об этих местах…

*

После получения авиадепеши срочно был созван новый совет. Теперь уже все были согласны с Одиссеем, что необходимо обойти Ош с юга широкой дугой и двигаться в направлении перевалов Памиро-алайского хребта…

Совет закончен. Члены штаба присоединились к обедающим красноармейцам. После еды следует пригонка вьюков снаряжения и снова в путь.

Стали встречаться небольшие селения. Местные жители до крайности запуганы басмачами. Имя могущественного Джунаид-бека внушало всем в этих краях благоговейный трепет. Ужас перед могущественным бандитом так силён, что дехкане даже забывали про святой обычай гостеприимства. Когда отряд входил в кишлак, его жители прятались по дворам, закрывали крепкие ворота. Селение казалось вымершим. Даже любопытные мальчишки вместо ответов на вопросы бежали прочь от русских пришельцев. Чувствовалось, что какие-то темные силы проводят работу среди населения.

– Не обижайтесь на них, – сказал Ягелло Одиссею, когда они проезжали по пустой улице вдоль затворённых ворот. – Они просто бояться за свои семьи.

Ягелло пояснил, что у «чёрного хана» везде свои шпионы. Людям внушили, что если кто-то даст русским кров и еду, то следующей же ночью в этот дом явиться оборотень, который жестоко покарает отступников. Духовенство поддерживает слепую веру крестьян в сверхъестественную силу Джунаид-бека. Муллы призывают таджикское и узбекское население к «священной войне» против большевиков, а «чёрный хан» Джунаид-бека объявлен знаменем Джихада. Муллы говорят, что сам Аллах наделил его способностью оборачиваться зверем, а также чрезвычайной отвагой и хитростью, чтобы прогнать «красную чуму».

– Так что вряд ли нам стоит рассчитывать на радушный приём. Если только не повезёт, и мы не пристрелим оборотня где-нибудь по дороге – заключил свой рассказ подполковник.

– Вы тоже верите в эту легенду? – спросил Луков, рассчитывая услышать ещё много интересного.

Однако многообещающий разговор пришлось прервать.

Выяснилось, что Мануйлов застал на месте преступления двух мародёров и намеревался устроить над ними показательный суд.

– Не мешайте ему, – шепнул на ухо Лукову Ягелло. – В нашем положении это единственный шанс хотя бы отчасти изменить к себе отношение со стороны местного населения. Да и дисциплину в отряде важно поддерживать.

По приказу командира ЧОНа красноармейцы уже сгоняли деревенских жителей на площадь. Когда собралась толпа человек в сто, Мануйлов громко обратился к арестованным, с которых сняли ремни и разоружили.

– Вы ограбили бедняка! Нет для красноармейца большего преступления. Вы «потеряли лицо» перед народом. Но гораздо страшнее, что вы запятнали советскую власть.

Один из мародёров упал на колени, стал плакать и клясться, что он никогда раньше не делал ничего плохого и больше никогда не повторит такой ошибки. Но Мануйлов был безжалостен.

– Нет вам прощения! – жёстко произнёс он и несколько раз выстрелил в преступников. Некоторое время толпа стояла молча, затем все снова разошлись по своим домам. Казалось, в отношении местных жителей к пришлым людям ничего не изменилось.

Экспедиция устроила бивуак за деревней. Солдаты начали устанавливать палатки из грубого холста, разводить костры. А после захода солнца в лагерь прокрались, постаравшись, чтобы их не заметили односельчане, несколько дехкан. Они принесли свежевыпеченный хлеб и молоко. Один из гостей – совсем молодой человек с удивительным прямодушным лицом и наивными глазами оказался храбрей своих товарищей, и предложил с помощью русских организовать из деревенской молодёжи добровольческий отряд самообороны для борьбы с Джунаидом.

– Как же вы не боитесь оборотня? – удивился Луков.

– Бойся-не бойся, а «Чёрный хан» в любом случае с меня шкуру с живого сдерёт – ответил юноша. Я задолжал его сборщикам налогов много денег, а отдать в уплату мне нечего. Разве что моя шкура ему на что-нибудь сгодиться. Может, его мытари натянут её на свой барабан, чтобы люди ещё издали слышали об их приближении и тряслись от ужаса.

Выяснилось, что объявивший себя хозяином всего Туркестана, и даже начавший чеканить монету с собственным изображением, Джунаид-бек обложил всё сельское население непомерно высокими податями. Он брал налог на скот, на соль, на выпечку хлеба, даже на воду. Налог на соль вызвал особенно сильное возмущение местных жителей, так как до этого они добывали соль бесплатно из соленых озер пустыни.

– Скоро проклятый Джунаид введёт налог на воздух и тогда беднякам вроде меня придётся вдыхать через раз.

– Как вас зовут? – спросил Луков удивительного юношу, который даже о своём бедственном положении рассказывал с непонятной Одиссею гордостью.

– Анзур.

– Анзур, и много в кишлаке таких, как вы, готовых восстать против Джунаид-бека?

– Недовольных много. Но ещё больше тех, кто держит своё недовольство при себе, да помалкивает, выжидая, чья сила в итоге возьмёт верх.

Отважный дехканин попросил Лукова дать несколько винтовок, чтобы вооружить ими своих друзей. А чтобы доказать, что с прежними страхами покончено раз и на всегда, он пообещал утром на глазах у всего села доставить в экспедиционный лагерь фураж для вьючных животных.

– Если вы дадите нам оружие, то мы с товарищами нальём серебряных пуль и убьём оборотня! – пообещал на прощание храбрый дехканин.

После его ухода присутствовавший при разговоре Кенингсон сказал восхищённо:

– Этот Джунаид-бек по-своему гениальный человек. Он придумал идеальный образ для своих амбициозных планов. Кенингсон, пояснил, что поскольку тигр – это самый грозный хищник, который водится на просторах Центральной Азии, с ним связано немало легенд и преданий, испокон веков циркулирующих среди народов, населявших этот край. Его способность маскироваться, неожиданно исчезать и появляться, ещё в незапамятные времена создала тигру репутацию сверхсущества, оборотня. Одна из таких легенд связана с именем Александра Македонского или как его называют на Востоке – Искандером Зулькарнайном. Якобы после завоевания Центральной Азии и постройки на берегу Сырдарьи города – Александрии эсхата (Худжанд), Александр углубился в малонаселенные земли на севере – за Сырдарьей, и в окрестностях современного Ташкента несколько месяцев охотился на тигров с помощью дротиков, заодно постигая их повадки, которые ему в дальнейшем очень пригодились в его походах…

Отказать в просьбе отважному селянину Одиссей не мог. Ему удалось наскрести для Анзура и его друзей несколько стволов, в частности те винтовки, что остались от казнённых мародёров. Одиссей также обратился к Лаптеву с просьбой, чтобы тот расстался с частью принадлежащего лично ему арсенала для благородного дела. Гранит отказать не мог, ведь он так часто рассуждал о необходимости поддержки стихийных очагов народной революции на местах. Но и просто так «бросить свой хворост» в разгорающийся костёр» комиссар был не согласен. Скромность не принадлежит к числу его добродетелей. Поэтому на следующее утро Гранит вместе с Мануйловым и его чоновцами отправился в деревню, чтобы устроить торжественный митинг по случаю организации в селе первого в районе отряда народной милиции.

– Сколько вы ещё согласны жрать хлеб с соломой, умирать, гнить и трястись от страха пока байство и прислуживающее ему духовенство жирует за ваш счёт? – говорил Гранит несознательной части дехкан и показывал на молодых активистов.

– Берите пример с этих соколов революции! Отриньте свой страх, разбейте вдребезги старые предрассудки и приготовьтесь победить своего векового врага – эксплуататора и попа. Вот вам оружие, берите с его помощью власть у себя в селе, которая принадлежит теперь только вам благодаря советской власти!

Одиссей был удивлен, когда увидел, что в следующем кишлаке им была оказана совершенно другая встреча. Местное население уже проявляло осторожное любопытство. Дехкане выглядывали из-за заборов, провожали взглядами русских всадников. А некоторые даже решались приветствовать их и улыбаться. Явно ощущалась перемена в настроениях декхан. С лица комиссара Лаптева не сходила горделивая улыбка. Проезжая мимо Одиссея на вновь собранный для него чоновцами митинг, Гранит снисходительно бросил:

– Что были бы ваши винтовки без моего зажигательного слова!

В своём беснующемся стиле Одиссей объявил с импровизированной трибуны, в роли которой выступала обыкновенная двуколка-арба, поставленная на оглобли, что население этой и других деревень должны твёрдо уяснить для себя, что Советская власть пришла в эти края навсегда.

– Теперь вы можете не бояться Джунаид-бека. Не верьте, когда попы говорят вам, что он, дескать, неуязвим. Этот бандит не страшнее облезлого кота! Если он попадётся нам, то мы обязательно изловим его и покажем вам на обратном пути.

– А сколько вас? – спрашивали дехкане ещё разгорячённого после только что произнесённой речь оратора.

– Имя нам легион! – важно отвечал Лаптев. И видя недоумение на лицах крестьян, добавлял:

– Мы лишь передовой отряд героической Красной армии. За нами идут полки, бронедивизионы, летят армады аэропланов. Пройдёт совсем немного времени, и мы привезём на эту площадь Джунаида и будем судить его здесь народным судом.

Вечером в деревне был устроен праздник. Поверившие речам оратора сельчане действительно на какое-то время забыли про свой страх перед знаменитым бандитом. Хозяева накрыли для гостей столы прямо на площади. Из соседнего села пригласили музыкантов. Наверное впервые за многие месяцы люди свободно проявляли свои чувства и открыто говорили о том, что давно тяготило их души.

Но неожиданно посреди всеобщего веселья вдруг возникла какая-то непонятная суета. Сельчане чуть ли не бегом покидали площадь, словно узнав страшную новость.

– Так обычно реагируют на весть о чуме, – флегматично заметил муж Киры Артур Каракозов…