Глава 13

На станции Красный кут поезд простоял минут сорок, следующая большая остановка была уже в Царицыне. Этот город стал важным оплотом большевиков. Они даже гордо именовали его крепостью на Волге – «Красным Верденом», считая важнейшим стратегическим пунктом, воротами к Москве. У въездной стрелки суровым стражем застыл бронепоезд – мрачная бронированная крепость о шести орудиях, ощетинившаяся чёртовой дюжиной пулемётных стволов. На борту бронепоезда аршинными буквами напыщенное название «Грозный мститель за погибших коммунаров».

Станция Царицына была забита воинскими эшелонами, двигающимися в южном направлении, где спешно создавался новый фронт – для отпора генералу Врангелю, который при поддержке казачества создал мощную армию и готовился идти на соединение с Колчаком.

Пока Луков плохо понимал, как они смогут добраться до Астрахани через обширные территории, контролируемые белыми. Но Вильмонта эта проблема, похоже, не особо беспокоила, – старому разведчику было не привыкать к рискованным рейдам. Лёжа на соломенном тюфяке, генерал преспокойненько почитывал свой французский роман и, казалось, в ус не дул. Немец же почти всю дорогу, словно сыч, просидел в углу теплушки, ни с кем не вступая в разговоры. Луков даже посочувствовал его положению: лётчик наверняка рассчитывал, что полёт от Москвы до Астрахани и обратно займёт у него в худшем случае дней десять. Наверное, ему даже в самом страшном сне не могло привидеться быть заброшенным в сердце бескрайних диких русских степей, где вероятность сгинуть без следа – была очень высока. Но вернуться обратно в Москву он мог лишь из осаждённой Астрахани – каким-нибудь самолётом.

Что же касается комиссара, то большую часть пути он занимался своим любимым делом – «полировал уши» следующим на фронт красноармейцам. Лаптев оказался в родной стихии, и удержать оратора было просто невозможно. В конечном итоге пропагандист так преуспел, что впечатлённые речами юного агитатора солдаты при первой возможности отправили двух делегатов к командиру полка – хлопотать о назначении попутчика комиссаром всей их части взамен выбывшего из-за тифа прежнего комиссара.

После пережитого Лаптевым недавнего унижения чувство самолюбия молодого якобинца получило важную компенсацию. Гранит приосанился и снова стал поглядывать на попутчиков орлом. Только генерал и тут подпортил парню удовольствие, публично посоветовав ему принять лестное предложение, давая понять, что не слишком дорожит комиссаром.

Между тем поезд теперь катил среди бескрайних калмыцко-астраханских степей. Степи здесь больше напоминали пустыню – плоские, как стол – ни одного деревца или холмика до самого горизонта. Кругом только бескрайнее голое пространство. Мимо пролетали маленькие станции, очень похожие одна на другую – небольшие степные полустанки.

Быт на колёсах в качающейся тесной коммуналке очень утомил Одиссея. Несмотря на постоянно открытые двери, в вагоне трудно было дышать от табачного дыма, запаха портянок и прочих едких ароматов. Остатки гнилой соломы по углам и впитавшийся в доски «аромат» конского навоза напоминали о том, что прежде здесь перевозили лошадей.

Спать приходилось на соломенном тюфяке. Стоило Лукову захотеть выпить чаю, как кипяток в большом медном чайнике, как назло заканчивался, и приходилось ждать следующей остановки, когда можно будет сбегать к колонке за водой.

Особенно тяготило то, что приходилось справлять свои физиологические нужды на глазах у многочисленных обитателей тесной теплушки. Функцию нужника выполняла обычная дыра в углу вагона, обитая жестью. А тут как назло от солоноватой степной воды Одиссей страдал животом.

Прежде, когда Лукову приходилось путешествовать по железной дороге, он брал билет в вагон не ниже второго класса, потому он привык к комфорту – мягкому бархатному дивану отдельного купэ для некурящих, на котором можно было вытянуться в полный рост, укрывшись уютным клетчатым пледом, и почитать книжку в мягком свете шёлкового китайского абажура. Он привык к чистому хрустящему белью, ватерклозету. Но теперь об этом можно было лишь вспоминать с ностальгией…

Поэтому Луков был очень рад, когда на станции «Верблюжья» была объявлена конечная остановка – железнодорожное полотно между «Верблюжьей» и следующей станцией «Чапчачи» оказалось серьёзно повреждено. Поговаривали, что диверсию устроили пришлые кочевники-калмыки, которым белые хорошо платили за такие набеги. Впрочем, это был не единственный непроходимый участок на отрезке пути между данной станцией и Астраханью. До сих пор оставался невосстановленным железнодорожный мост через реку Бузан.

Привычные не принадлежать себе, солдаты равнодушно отнеслись к приказу выгружаться. За них всё решали командиры. Гремя котелками, красноармейцы начали выпрыгивать из вагона и строиться. Экспедиционерам же предстояло самим решать, как добираться дальше. Оставив подчинённых под открытым небом, Вильмонт пошёл к коменданту станции, чтобы представиться и попросить содействия.

Прошёл час, затем два, а генерал всё не возвращался. Потерявший терпение комиссар отправился на его поиски. Вскоре Лаптев вернулся – один. Парень выглядел несколько смущённым. По его рассказу местные чекисты не поверили мандату, который предъявил начальник экспедиции, и арестовали его, как белогвардейского шпиона.

– Что они с ним сделают? – тревожно спросил Луков.

Комиссар неопределённо пожал плечами.

– Телеграфная связь с Москвой прервана уже вторую неделю, а обстановка на фронте сейчас сложная, так что с контриками им церемониться не резон.

Хотя комиссар и пытался отговорить Одиссея вмешиваться в это дело, Луков немедленно поспешил в комендатуру. Он шёл по незнакомой ему станции, спрашивая дорогу у встречных людей. По пути ему попался небольшой стихийный рынок. Самыми главными товарами на «толкучке» была рыба, да соль, которая в центральной России являлась одним из эквивалентов золота наравне с хлебом и спиртом. Но на «соляной» магистрали она стоила совсем недорого. Целый стакан «белого золота» можно было выменять за горстку махорки, достаточной для заправки всего одной самокрутки.

Одиссей прошёл мимо водонапорной башни из красного кирпича, уступил дорогу маневровому паровозу, спросил путь у рабочего-сцепщика и по его совету свернул на боковую ветку. По правую руку Одиссея потянулись выкрашенные в единый рыжий цвет склады-цейхгаузы. Впереди зачем-то столпился народ. Небольшая толпа зевак явно собралась поглазеть на что-то…

Возле высокой каменной стены, из-за которой выглядывали паровозные трубы, лежали семь полураздетых трупов расстрелянных. Скучающие в ожидании своего поезда мешочники и солдаты были рады хоть такому зрелищу и не спешили расходиться. Многие одобрительным хохотом поддерживая отвратительные шуточки лузгающей семечки рыночной торговки, которая комментировала мужские достоинства убиенных.

На стене депо аршинными белыми буквами с указующей на лежащие под надписью тела стрелкой было начертано: «Они были белыми шпионами, спекулянтами, дезертирами и паникёрами». И ниже подписано: «Смерть белогвардейским псам и их прихвостням!».

Небольшая станция была превращена в форпост Красной армии перед осаждённой Астраханью. И местные чекисты ощущали себя на передовой, принимая жесточайшие меры к саботажникам и тем, кого считали подозрительными. Если человек по какой-то причине попадал к ним в руки, то домой он уже, как правило, не возвращался.