ГОСТЬ

За несколько дней до праздника Дня Благодарения мистер Рэндолф заболел гриппом. Сама по себе болезнь протекала не тяжело, но мистер Рэндолф был старый, а для стариков, как говорила Троттер, любая болезнь — несчастье.

Останавливаясь, чтобы Троттер могла перевести дух, они с Гилли снесли вниз с чердака раскладушку на колесиках и поставили ее в столовой; нежилая комната превратилась в больничную палату для мистера Рэндолфа.

Долго спорили, следует ли сообщать о болезни отца сыну, известному адвокату. Мистер Рэндолф был убежден, что, узнав об этом, сын немедленно явится и заберет его навсегда в Вирджинию. И хотя Троттер понимала, что такая чудовищная угроза существует, она считала, что по моральным обязательствам необходимо сообщать о болезни человека его ближайшим родственникам.

— Представляете, он приезжает, а вы больной, — больше уж он доверять вам не будет. И наверняка увезет вас отсюда.

Но мистер Рэндолф считал, что стоит рискнуть. Они сошлись на компромиссе — решили перевести мистера Рэндолфа в дом Троттер, чтобы он все время был на глазах.

— А что, если вы умрете здесь?

— Обещаю не умереть у вас в доме. Клянусь честью.

— Гилли, если он совсем раскиснет, мы мигом спровадим его обратно, а то этот знаменитый адвокат из Вирджинии еще подаст на меня в суд.

Мистер Рэндолф приподнялся на раскладушке.

— Если я умру в вашем доме, миссис Троттер, подайте на меня в суд. Берите себе все мое имущество, до последнего цента. — Он усмехнулся и опустился на раскладушку, с трудом переводя дух.

— Хм, «до последнего цента». После смерти вы и пенсии не получите. Лучше живите на здоровье, вот мой совет.

— Так оно и будет, но если за мной будут ухаживать две такие очаровательные леди, боюсь, у меня появится желание болеть очень долго.

— Придется рискнуть. Но если через неделю не подниметесь с постели, ни праздничного стола, ни индейки вам не видать.

Мистер Рэндолф торжественно поклялся, что ко Дню Благодарения он поправится. Ему действительно стало немного лучше, но к празднику свалились с гриппом и Троттер, и Уильям Эрнест.

Троттер старалась не сдаваться до последнего, но температура у нее была высокая, и так кружилась голова, что она не могла держаться на ногах. Несмотря на ее протесты, Гилли не пошла в школу ни во вторник, ни в среду — осталась дома ухаживать за больными.

Ко Дню Благодарения из-за бесконечной беготни по лестнице и от одной кровати к другой Гилли сбилась с ног.

Если б она заболела, никто бы не упрекнул ее, что она свалилась. Но она, конечно же, не заразилась ничем, только от постоянного недосыпания, бесконечных волнений и забот стала раздражительна. Она вызывала врача для мистера Рэндолфа, другого врача для Троттер и еще детского врача, но ей никто не мог помочь. Больным следовало оставаться в постели и принимать аспирин от высокой температуры.

Ножом для мяса Гилли разделила пополам таблетку аспирина для Уильяма Эрнеста; половина таблетки тут же закатилась под плиту, а другая, которую она с немалым трудом запихнула мальчику в рот, немедленно возвратилась назад вместе с супом, который она заставила его съесть перед этим. Снова давать ему аспирин она побоялась.

Троттер велела протереть мальчику лицо, руки и ноги мокрым полотенцем, чтобы немного снизить жар. Это вроде чуть помогло, но мальчику все равно было худо, к тому же, как она ни старалась, в комнате оставался прокисший запах супа, вытошненного Уильямом Эрнестом.

В доме царил жуткий беспорядок. Даже в гостиной и в кухне, куда не заходил никто, кроме Гилли, все было перевернуто вверх дном, как после бомбежки. Она была настолько измучена, что не могла убирать даже за собой.

Наступил четверг, а ей было не до праздника. Индейка, купленная Троттер, напрасно размораживалась на полке холодильника, и ничто больше не напоминало о празднике. Гилли сидела на кухне в джинсах, в старой застиранной майке и дожевывала свой поздний завтрак, бутерброд с колбасой; она и думать забыла, что скоро вся страна будет отмечать за столом этот праздник.

Раздался звонок. Она вскочила. А вдруг этот адвокат, сын мистера Рэндолфа, не поверил отцу, что тот не может приехать на праздник, и явился за ним? Потом она с раздражением подумала, не приперлась ли Агнес Стоукс разнюхать, почему Гилли не была в школе целых два дня.

Но за дверью стояла невысокая полная женщина, из-под фетровой черной шляпки выбивались седые волосы. На ней были черные перчатки и черное твидовое пальто, чуть длиннее, чем полагалось по моде. Под мышкой — поношенная сумка из крокодиловой кожи. Женщина, чуть ниже ее ростом, напряженно вглядывалась в лицо Гилли. Странно она смотрела. Гилли не могла понять, напугана она или просто голодная. Ей вдруг стало неловко. Откинув назад челку, она вспомнила, что советовала говорить Троттер, когда неожиданно появляется какой-нибудь незнакомый человек. Гилли выпалила обе фразы подряд:

— Спасибо, мы сегодня ничего не покупаем, и мы правоверные баптисты, — и попыталась захлопнуть дверь.

— Минутку, — сказала леди, — ты Галадриэль Хопкинс? — Гилли рывком снова распахнула дверь.

— Кто вы? — спросила она. Вопрос прозвучал так же нескладно, как если бы его задал Уильям Эрнест.

— Я.. — смущенно сказала незнакомая леди — я, кажется, твоя бабушка.

Наверно, скажи та, «я волшебница», Гилли удивилась бы не меньше.

— Можно войти?

Гилли молча отступила в сторону и пропустила женщину в дом.

Из столовой доносился храп. Только бы она не сунулась туда, не стала бы глазеть на выглядывающее из-под выцветшего стеганого одеяла смешное маленькое коричневое личико с раскрытым ртом. Но женщина, конечно, заглянула в столовую, слегка встряхнула головой и тут же повернулась к Гилли.

— Гилли, детка, кто это там?

"Вот черт! Кажется, Троттер услышала звонок ".

— Все в порядке, Троттер! — крикнула Гилли, одергивая на себе узкую майку (последнюю, не совсем еще грязную), пытаясь прикрыть собственный пупок.

— Хотите присесть? — спросила она гостью.

— Спасибо.

Гилли прошла в гостиную, пятясь, подошла к дивану и указала рукой на коричневое кресло. — Присаживайтесь.

Они сели одновременно, как привязанные к одной веревке — гостья присела на самый кончик кресла, чтобы ее короткие ноги доставали до полу.

— Так вот… — Черная шляпка колыхнулась.

Да кто сегодня носит шляпки?

— Так вот…

Гилли все еще пыталась разобраться. Эта старая леди в старомодной шляпке и длинном пальто — мать Кортни? Никогда Гилли не представляла себе, что у Кортни есть мать. Кортни существовала для нее вне времени, как богиня, как воплощение совершенства.

— Тебя зовут Галадриэль? Правда? — она говорила с мягким южным акцентом, но речь ее была гладкая как шелк, не то, что у Троттер — грубая, как дерюга…

Гилли кивнула.

— Моя дочь… — Женщина порылась в сумке и вытащила оттуда письмо, — моя дочь уехала из дома много… — она щелкнула затвором сумки, подняла глаза и встретилась с озадаченным взглядом Гилли, — много лет назад. Я… мой муж и я никогда… Простите…

Гилли беспомощно следила за ней. Женщина безуспешно старалась найти слова, чтобы рассказать свою горькую историю.

— Мой супруг… — она попыталась улыбнуться, — твой дед, умер почти двенадцать лет назад.

«Наверное, надо что-то сказать», — подумала Гилли:

— Вот жалость-то!

— Да, да, так тяжело, — женщина с трудом произносила слова, пытаясь подавить слезы.

Гилли не раз приходилось самой вот так сдерживать слезы. Как знакомо все это.

— Мы… Я старалась, конечно, тогда связаться с Кортни, твоей матерью. Но мне это не удалось. Дело в том… — ее голос надломился.

Она замолчала, вынула из своей сумки носовой платок, осторожно дотронулась сначала до одной, потом до другой ноздри и положила платок обратно в сумку.

«Ну, давай, сморкайся как следует, детка, чего стесняешься? Тебе же легче будет…» — Так сказала бы Троттер, но Гилли не могла произнести ни слова.

— Дело в том, — женщина взяла себя в руки и продолжала, — что это письмо… Это письмо от дочери — первое за тринадцать лет.

— Ничего себе! — сказала Гилли.

Ей стало жаль эту женщину, хотя боль этой старушки вроде не должна была задевать ее.

— Я даже не знала, что у нее есть ребе… Неужели ей не хотелось поделиться этим со своей родной матерью?

Теперь речь, видно, пойдет о ней, о Гилли, но все это было далеко-далеко от нее, будто речь шла о каком-то дальнем знакомом. Гилли попыталась сочувственно кивнуть.

— Гилли, я тебя звал, звал… — цепляясь за дверь, в проходе появился Уильям Эрнест, с воспаленным от жара лицом. В нижнем белье. При виде незнакомой женщины мальчик застыл на месте…

Женщина пристально посмотрела на него, потом так же, как при виде мистера Рэндолфа, быстро отвернулась.

— Прости, Уильям Эрнест, — сказала Гилли, — я не слышала, что ты зовешь меня. Что случилось? — Но она сразу же поняла, в чем дело. Штаны у мальчика спереди были мокрые. Гилли вскочила.

— Извините, я сейчас вернусь.

Она поспешила поскорее вывести мальчика из комнаты. Но это было нелегко, ребенок очень ослаб от температуры и голода. На лестнице выдержка изменила ей.

— Тебе не надо было спускаться, Уильям Эрнест. Ты болен.

— Я описался, — печально сказал он. — Терпел-терпел…

Она вздохнула.

— Я знаю. Когда болеешь, трудно сдерживаться.

Она переодела его в последнюю чистую смену нижнего белья — короткие трусы и майку, не замерз бы! — и перестелила простыни. Сняла для него сухое одеяло со своей кровати. Мальчик лег и тут же повернулся к стене лицом, он совершенно выбился из сил.

— Гилли, детка, — окликнула Троттер в полусне, когда Гилли проходила мимо ее комнаты. — У тебя там гости?

— Да это просто телевизор.

Спускаясь по лестнице, Гилли пригладила волосы и одернула майку. Она знала, что выглядит ужасно. Бедная старая леди, наверно, обалдела при виде ее.

Когда Гилли появилась в дверях, женщина слабо улыбнулась.

— Бедняжка! — сказала она.

Гилли оглянулась — не тащится ли следом за ней Уильям Эрнест? Никого.

— Да хранит тебя Господь!

— Меня?

— Кортни была права. Я так рада, что ты написала ей. Как смели они отдать тебя в такое место?

— Меня?

«О чем говорит эта женщина? В какое место?»

— Понимаешь, я не должна была врываться к тебе так неожиданно, но я хотела увидеть все своими глазами, прежде чем обращаться к сотрудникам Общества. Прости, дорогая, за…

По лестнице раздались тяжелые шаги — топ, топ, топ. Они обе застыли, прислушиваясь к тяжелой приближающейся поступи.

— Ой! — вскрикнула маленькая леди. В дверях появилось огромное босоногое привидение в полосатой мужской пижаме; седые волосы спадали на плечи, в глазах застыл ужас.

— Я забыла! — вскричало оно, раскачиваясь из стороны в сторону, ухватившись за косяк двери. — Забыла!

Гилли вскочила.

— Что вы забыли?

— Индейку, — Троттер едва удерживалась от слез. — Пятнадцать долларов тридцать восемь центов — и все протухло. — Кажется, она не замечала гостьи.

— Ничего не протухло, никакого запаха, я бы почуяла. — Гилли бросила взгляд на маленькую женщину, та была так же перепугана, как пугался Уильям Эрнест, когда натыкался в хрестоматии на непонятное слово.

— Идите ложитесь, Троттер. Я сейчас же поставлю ее в духовку.

Огромная женщина попыталась повиноваться. Она повернулась и чуть не упала.

— Лучше я присяду на минутку, — сказала она, задыхаясь, — сильно кружится голова.

Гилли уперлась обеими руками ей в спину и то ли потащила, то ли повела могучую качающуюся фигуру в полосатой пижаме к дивану. Но она чувствовала — как чувствуешь, когда кладешь последний кубик, что башня вот-вот рухнет — до дивана им не дойти.

— О, Боже! — вскрикнула Троттер, падая на ковер и увлекая Гилли за собой. Она лежала на полу, как перевернутая на спину черепаха. — Ну, конец света, — воскликнула она со смехом. — Наверно, раздавила тебя в лепешку.

— Что случилось? Что здесь происходит? — на сцене появился третий актер.

— Ты жива, Гилли, детка? — спросила Троттер и, не дожидаясь ответа, сказала:

— Все в порядке, мистер Рэндолф.

— Но здесь кто-то упал. Я слышал это своими ушами.

— Ага, это я хлопнулась, — Троттер раскачивалась, тщетно пытаясь подняться с пола и встать на ноги. — Но теперь все в порядке, правда, Гилли?

— Да подвиньтесь немножко, Троттер! Подвиньтесь, — раздался приглушенный голос, — повернитесь и освободите меня.

— Что случилось? Что случилось? — пропищал мистер Рэндолф.

— Бедная крошка, бедная Гилли, — выдохнула Троттер и с громоподобным «ух-х-х» освободила Гилли.

— Гилли, что с вами? — с тревогой спросил он.

— Не беспокойтесь, мистер Рэндолф. Все в порядке.

Гилли поднялась с пола, стряхнула с себя пыль и взяла его за руку.

— Пойдемте, я провожу вас обратно в постель.

Когда она возвратилась в гостиную, Троттер уже добралась до дивана. Она сидела, опершись о подушки, и не сводила глаз с бледной незнакомой женщины.

— Ты же сказала, здесь никого нет, — укоризненно заметила она, обращаясь к Гилли.

Гостья чудом держалась на самом кончике коричневого стула, казалось, она вот-вот потеряет сознание. Но дара речи как будто не утратила.

— Я думаю, мне лучше уйти, — сказала она, поднимаясь. — Кажется, я оказалась здесь не в самый подходящий момент.

Гилли довела ее до двери, не зная, как бы поскорее выпроводить из этого дома, который неожиданно превратился в такой бедлам.

— Рада была познакомиться с вами, — сказала Гилли как можно вежливее.

Не хотелось, чтобы эта женщина плохо подумала о ней. Что там ни говори, это была — по крайней мере, она так называла себя — мать Кортни.

Женщина помедлила в дверях. Потом неожиданно обняла Гилли и чмокнула ее в щеку.

— Ты здесь пробудешь недолго, — шепнула она. — Обещаю.

Усталость затуманила Гилли мозги. Она решительно кивнула и быстро закрыла дверь. И только потом, когда уложила Троттер в кровать и сунула индейку в духовку, до нее дошел смысл слов, сказанных этой леди.

— Боже мой!

Неважно, что думает эта женщина. Мисс Эллис объяснит ей, почему все так случилось сегодня. Никто не может заставить Гилли покинуть этот дом, особенно теперь, когда она всем им так нужна. И потом… Троттер не позволит забрать ее. «Никогда — сказала она — никогда, никогда, никогда».