ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ТОМПСОН-ПАРК

— Гилли, — сказала мисс Эллис, тряхнув своими длинными светлыми волосами, девочке, сидящей сзади, — хотелось бы верить, что ты постараешься, хоть немножко.

Галадриэль Хопкинс подтолкнула языком жвачку к передним зубам и стала осторожно выдувать ее, пока очертания головы дамы из благотворительного общества не скрылись за розовым пузырем.

— За три года ты переезжаешь уже третий раз.

Мисс Эллис огляделась по сторонам и стала осторожно разворачивать машину влево.

— Я вовсе не хочу сказать, что во всем виновата ты. Сначала Диксоны переехали во Флориду, потом уложили в больницу миссис Ричмонд. — Гилли показалось, что в воздухе повисла продолжительная глубокомысленная пауза, а потом дама из благотворительного общества добавила: — Нервы подвели.

Чпок! — Огромный пузырь из жвачки лопнул.

Мисс Эллис вздрогнула и посмотрела в зеркало заднего вида, продолжая говорить профессионально-невозмутимым ровным голосом.

Гилли тем временем снимала кусочки лопнувшего пузыря со своей всклокоченной челки, щек и подбородка.

— Мы должны были обратить внимание на состояние здоровья миссис Ричмонд, прежде чем направлять к ней воспитанницу. Мне следовало отнестись к этому серьезнее.

«Начинается, — подумала Гилли, — разговор по душам. Вот зануда!»

— Ты не виновата, Гилли. Единственно, чего все мы ждем от тебя, — и ты можешь это сделать, — постарайся хоть немного… — И после паузы добавила: — Вряд ли тебе самой нравятся все эти переезды. — Голубые глаза мисс Эллис внимательно наблюдали за ней в зеркале. — Твоя новая приемная мать совсем не похожа на миссис Нэвинс.

Гилли невозмутимо сняла кусочек жвачки со своего носа. Постараться извлечь жвачку из волос — гиблое дело. Гилли откинулась на спинку сиденья и попыталась разжевать уцелевший кусочек. Он тонким слоем прилип к зубам. Тогда она достала из кармана джинсов еще один шарик жевательной резинки, соскребла с него ногтем налипшую пыль и ловко бросила в рот.

— Гилли, сделай одолжение, войди в новый дом по-человечески, не с левой ноги.

Гилли представила себе: словно конькобежец скользит она на правой ноге по гостиной своих новых родителей. Левая нога приподнята и направлена очередной приемной матери прямо в рот… Причмокивая от удовольствия, Гилли принялась за новую порцию жвачки.

— И еще… сделай одолжение. Выплюнь, пожалуйста, жвачку до того, как мы приедем туда.

Гилли покорно вынула жвачку изо рта, — мисс Эллис продолжала следить за ней в зеркало. Но как только мисс Эллис повернула голову к светофору, Гилли осторожно размазала жвачку по ручке дверцы — небольшой сюрприз для того, кто захочет открыть ее.

Они проехали еще два квартала, мисс Эллис протянула через плечо бумажную салфетку.

— Приведи в порядок лицо, прежде чем мы появимся там, — сказала она.

Гилли провела салфеткой по губам и бросила ее на пол.

— Гилли… — мисс Эллис переключила скорость и осуждающе вздохнула. — Послушай, Гилли…

— Галадриэль, — процедила Гилли сквозь зубы.

Мисс Эллис сделала вид, будто не слышит ее.

— Послушай, Гилли, Мэйм Троттер очень хорошая женщина, постарайся подружиться с ней.

«Как бы не так! — подумала Гилли. Ее последних опекунов, мистера и миссис Нэвинс, никто не обзывал „хорошими“. А вот миссис Ричмонд со слабыми нервами выдавали за хорошую… И Ньюменов, — они отказались от пятилетнего ребенка, который мочится в постель, — тоже считали „хорошими“. — Но мне уже одиннадцать, господа, и учтите: постель у меня теперь всегда сухая… Я не просто хорошая. Я — ослепительная. Прогремела на всю округу. Никто не хочет связываться с великолепной Галадриэль Хопкинс. Все боятся ее. „Сорванцом“, „чудовищем Гилли“ прозвали меня. — Она поудобнее устроилась на сиденье. — Держись, Мэйм, крошка. Я — на подходе».

Они въехали в квартал старых домов и громадных деревьев. Мисс Эллис притормозила, машина остановилась у грязно-белого забора. Он окружал дом, потемневший от старости, с крыльцом, похожим на выступающее брюхо.

Прежде чем нажать на кнопку, мисс Эллис вынула гребенку.

— Причешись хоть немного.

Девочка замотала головой.

— Не могу.

— Перестань ломаться.

— Не стану я причесываться. Я хочу быть самой лохматой на свете.

— Ну, Гилли, прошу тебя…

— Добро пожаловать! Я услышала, как подъехала машина… — В дверях появилась громадная женщина, не человек — гиппопотам. — Добро пожаловать в Томпсон-Парк, Гилли, детка.

— Галадриэль, — процедила Гилли. Она и не ожидала, что эта куча сала сможет правильно произнести ее имя.

«Черт побери, как они посмели отдать меня этому чучелу»…

Из-за громадного бедра миссис Троттер выглянула крохотная головка с грязными, темными, всклокоченными волосами и толстыми стеклами очков в металлической оправе. Толстуха посмотрела вбок.

— Прости, крошка, — она положила лапу на маленькую головку, словно собиралась подтолкнуть ее вперед, головка сопротивлялась.

— Ты же хотел познакомиться со своей новой сестренкой. Гилли, это Уильям Эрнест Тиг.

Головка мгновенно скрылась за тушей миссис Троттер. Та не обратила на это никакого внимания.

— Заходите, заходите. Не стойте на пороге, как разносчики товара. Теперь это твой дом, Гилли.

Троттер отступила. Гилли почувствовала, как пальцы мисс Эллис подталкивают ее к дверям.

В доме было темно и тесно. Он был забит старым, пропыленным барахлом.

— Уильям Эрнест, детка, ты же хотел показать Гилли ее комнату, — сказала Троттер.

Уильям Эрнест уцепился за полу ее цветастого халата и отрицательно замотал головой.

— Ну ладно, торопиться некуда, — сказала Троттер и повела их по коридору в гостиную.

— Садитесь, — сказала она, — будьте как дома. — Толстуха посмотрела на Гилли, и по ее лицу расплылась широкая улыбка, как на журнальной иллюстрации, рекламирующей диету от ожирения: улыбка — «после», а фигура — «до» лечения диетой.

Диван был коричневый, низкий, с грудой подушек в чехлах из грязного серого кружева. У противоположной стены — покосившееся старое кресло с потертыми подлокотниками. Между креслом и диваном — единственное окно с посеревшими кружевными шторами. У окна — черный столик, на нем — древний телик с антенной-усами, похожими на уши кролика. В доме Нэвинсов, по крайней мере, был цветной.

У стены справа, между дверью и коричневым креслом, стояло черное пианино, а перед ним — коричневый запыленный табурет. Гилли схватила с дивана подушку, смахнула пыль с табурета и плюхнулась на него.

Мисс Эллис, усевшись в коричневое кресло, метнула на нее гневный взгляд.

Троттер опустилась на диван и с усмешкой заметила:

— Хорошо, что нашлась добрая душа — будет кому перегонять пыль с места на место. Правда, Уильям Эрнест, детка?

Уильям Эрнест забрался на диван и улегся позади Троттер, как большая подушка; время от времени он высовывал голову из-за ее спины, чтобы взглянуть на Гилли. Она дождалась, когда Троттер и мисс Эллис занялись разговором, и наградила маленького Уильяма Эрнеста страшнейшей из гримас, какие были у нее в запасе, — подобием улыбки вампира Дракулы и великана Годзилы. Грязная мордашка скрылась быстрее, чем исчезает в раковине под струей воды колпачок от тюбика с зубной пастой.

Гилли невольно хихикнула. Женщины повернулись к ней. На лице Гилли сразу же появилось выражение «а-я-то-тут-при-чем?».

Мисс Эллис поднялась с кресла.

— Мне пора возвращаться в контору, миссис Троттер. — Колючие голубые глаза уставились на Гилли. — Сообщите нам, пожалуйста, если возникнут какие-либо осложнения.

В ответ Гилли подарила мисс Эллис самую мерзкую свою улыбку. Троттер с трудом поднялась с дивана.

— Не беспокойтесь, мисс Эллис, — сказала она, — Уильям Эрнест, Гилли и я уже почти друзья. Мой покойный муж Мэлвилл, земля ему пухом, бывало, говорил: «Для Троттеров нет чужих людей». Если бы он сказал «чужих детей», он бы не ошибся. Нет такого ребенка, с которым я не нашла бы общего языка.

Гилли еще не умела вызывать у себя рвоту. А если бы могла, то с каким удовольствием облевала бы ее — в ответ на такие речи.

Вместо этого Гилли задрала ноги вверх и, повернувшись на табурете к пианино, принялась барабанить по клавишам — «Сердце и душа» — левой рукой и «Собачий вальс» — правой.

Уильям Эрнест скатился с дивана и бросился из комнаты следом за женщинами.

Гилли осталась в одиночестве вместе с пылью, расстроенным пианино и чувством удовлетворения — на этот раз ей удалось войти в этот дом с левой ноги. Один — ноль в ее пользу.

«Пока командовать парадом буду я, — подумала она, — можно вытерпеть все — жирную опекуншу, запуганного недоумка, пропыленный дом. Неплохое начало».