118

Мир глухих, как и всякая субкультура, формируется благодаря отчасти отчуждению (в данном случае от мира слышащих), а отчасти образованию мира и сообщества, организованного вокруг иного центра притяжения. Глухие – в той мере, в какой они исключены из жизни большого мира, – чувствуют себя изолированными, отчужденными, отброшенными и дискриминированными. Но когда глухим удается создать свой мир, они чувствуют себя в нем как дома, он для них спасительная гавань и буфер. В этом отношении мир глухих не изолирован, а самодостаточен – он не хочет ни ассимилировать, ни быть ассимилированным. Напротив, он холит и лелеет свой язык, свои образы и желает всячески их защитить.

Один из аспектов этого явления – двуязычие глухих. Так, если группа глухих – будь то в университете Галлоде или в другом месте – общается между собой на языке жестов, то она сразу переходит на транслитерированный жестовый язык, когда к ним присоединяется слышащий, но немедленно снова переходит на американский язык жестов, как только слышащий уходит. Глухие считают язык жестов своей интимной, глубоко личной собственностью, которую надо всеми силами защищать от чужих глаз. Барбара Канапель даже считает, что если все мы выучим язык жестов, то это разрушит мир глухих:

«Американский язык жестов выполняет объединяющую функцию, так как сплачивает глухих людей. Но язык жестов одновременно отделяет глухих людей от мира слышащих. Эти две функции заставляют смотреть на одну и ту же реальность с двух точек зрения – изнутри группы и извне. Этот сепаратизм защищает глухих. Например, мы можем говорить о чем угодно в присутствии массы слышащих, которые, как мы считаем, нас не понимают.

Очень важно понимать, что язык жестов – это единственное достояние, которое целиком и полностью принадлежит нам. Этот язык возник и развился в сообществе глухих. Наверное, мы просто боимся разделить наш язык со слышащими. Наверное, идентичность глухого народа исчезнет, как только слышащий народ выучит язык жестов» (Канапель, 1980, с. 112).