Приложение

Через пару дней после того, как мы заново прокрутили видеозапись с финального слушания дела об удочерении, Гэй рассказала мне о конкурсе для старшеклассников, объявленном в газете «Нью-Йорк таймс». Конкурсантам предлагалось написать эссе об одном – реальном – событии из жизни, в результате которого они лучше узнали самих себя. «Напишу про день, когда вы меня удочерили», – выпалила я. С минуту подумав, я придумала название – «Три коротких слова» – и пояснила Гэй:

– Все, конечно, решат, что это слова «я тебя люблю». Но в тот день у меня на уме и на языке было совсем другое.

Кто бы мог подумать, что мою жизнь радикально преобразят три простых слова, хотя не их ожидали услышать от меня в тот день. Я морщусь всякий раз, как пересматриваю запись памятного момента, одного из тех, которыми так дорожит любая семья, но я бы с удовольствием стерла его из своей памяти.

Было двадцать восьмое июля тысяча девятьсот девяносто восьмого года. День, когда меня удочерили. Мне было двенадцать лет, из них десять я провела в системе государственной опеки и на то время жила с четырнадцатой по счету приемной семьей. Ранее я почти нигде не жила больше года, а в некоторых приемных семьях так и вовсе оставалась не больше недели. С чего это вдруг теперь все изменится? В эту семью я попала из интернатного учреждения закрытого типа (попросту – из сиротского приюта). Помните фильм «Правила виноделов», где воспитанники приюта силятся улыбнуться покрасивее, чтобы обратить на себя внимание парочки, подыскивавшей ребенка? Приезжая в «Дом для детей», потенциальные усыновители зачастую вели себя так, словно выбирали щенка в зоомагазине, хоть и старались не подавать виду. За два с половиной года несколько счастливчиков, упаковав свои вещи, выбегали за ворота, помахав на прощанье. Некоторые возвращались обратно, поджав хвосты. Им обещали «семью навеки», но зачастую что-то шло не так. Не знаю, каких чудес ожидали родители. Никто не идеален. Дети, которых отвергли их родные мамы и папы или которые чувствовали себя отвергнутыми, надеялись, что другие смогут полюбить их несмотря ни на что. Я жила в новой приемной семье восемь месяцев. Вроде бы все шло как нельзя лучше, но что, если это изменится, как только подпишут бумаги? Теперь, когда документы «вступили в силу», означает ли это, что меня не вернут в приют, если я не оправдаю ожидания?

У моих родителей два взрослых сына, которые уже давно покинули родное гнездо. Я сразу полюбила свой новый дом на берегу реки. Мне отвели спальню и выделили отдельную ванную комнату. Впервые в жизни я могла пригласить к себе друзей, и вся моя команда по софтболу приходила к нам купаться в огромном бассейне после удачной игры. В приемных семьях не разрешали приглашать к себе друзей с ночевкой, но теперь я могла и сама устраивать вечеринки в пижамах, и оставаться на ночь у друзей. Могла сколько угодно болтать по телефону, и мне часто звонили друзья. У меня появился первый питомец – котенок по кличке Царап, который спал на кровати. Холодильник не запирался на замок. Не нужно было есть по расписанию: я могла хоть целыми днями питаться макаронами с сыром, лапшой рамен или бутербродами.

За плохое поведение в новой семье мне урезали карманные деньги, не разрешали подолгу смотреть телевизор или болтать по телефону. А в одной из приемных семей меня били палкой, лишали обеда или ужина, подолгу держали в скрюченном положении, заставляли глотать обжигающе острый соус и бегать вокруг дома под палящим солнцем. В других семьях за проступки просто-напросто усылали к очередным приемным родителям, навстречу новым обещаниям и правилам поведения. Счастливый конец бывает только в сказках, разве нет? Так когда же эта идиллия рассыплется, как карточный домик? До или после «оформления»?

На пленке видно, с какой опаской я оглядываю здание суда. Кажется, пока мы идем в кабинет судьи Флоренс Фостер, я взглядом ищу выход. По одну сторону стола сидят люди из моего прошлого, которое вот-вот останется за бортом; рядом со мной – те, кто заберет меня в новую жизнь. Я зажата между Гэй и Филом, и они вот-вот станут моими новоиспеченными родителями. Поодаль сидят два психолога из «Дома для детей»: они рады за меня, но такая уж у них работа. Мэри Миллер улыбается, у нее в руках букет цветов. Целых четыре года она добровольно исполняла обязанности моего представителя, и ее стараниями у меня появилась семья.

С «нашей» стороны еще есть дедушка Вайзман, отец Гэй; Джош, один из моих новых братьев, специально приехал из колледжа и снимает происходящее на камеру; позади нас сидят мои крестные, Вайнеры, вместе со своими тремя детьми. Заседание все еще не началось, потому что представитель управления по делам семьи и детей опаздывает. Он также затянул процедуру удочерения на долгие месяцы, вовремя не оформив нужные бумаги. Все оживленно болтают. Я кусаю губы и жду подходящего момента. Наконец представитель управления явился, и Нил Спектор, мой адвокат и двоюродный брат Гэй, обратился к судье. Я жду своей очереди. Но чего ожидают от меня? Что я притворюсь, будто сегодня – счастливейший день в моей жизни? Не выйдет: я холодею при мысли, что все это делается для отвода глаз.

Произнеся какую-то речь на юридическом жаргоне, судья обратилась ко мне. «В жизни ничего не достается просто так, – начала она, – иначе это весьма подозрительно». Наверняка она всего лишь пыталась подбодрить меня, дав понять, что знает о том, как нелегко мне пришлось. Но, сама того не желая, она лишь укрепляет во мне уверенность, что новая семья слишком уж правильная. Мне уже двенадцать лет, и я должна дать свое согласие на удочерение. Перебросившись парой слов с родителями, судья спрашивает у меня: «Так я подписываю документы, Эшли?»

На записи я выгляжу так, словно стою на пустой сцене в свете прожекторов. А у меня есть какой-то выбор? Глядя прямо перед собой, я пожимаю плечами и отвечаю: «Я не против». Три коротких слова – и дело сделано.

P.S. Прошло пять лет, и я все еще живу со своей семьей. Теперь я знаю то, чего не знала раньше: некоторым людям можно доверять.

Я выиграла конкурс, мое эссе напечатали в газете, и тут же посыпались звонки: агенты, редакторы, даже кинопродюсеры хотели вновь услышать или купить мою историю. Но даже окунувшись в море документов при подготовке к иску, я не смогла свести воедино разрозненные обрывки. Мои воспоминания напоминали спутанную цепь без начала и без конца. Порой они сводились к одним лишь чувствам, бессильным, как разорвавшееся сухожилие. Перед тем как приняться за книгу, мне предстоял долгий путь к себе, чтобы разобраться в своем запутанном прошлом. Я больше не злюсь ни на Шпицев, ни на свою маму, возможно, потому, что лучше понимаю каждого из них. Мои «настоящие» родители прошли этот путь вместе со мной, и временами мне кажется, будто я жила с ними всю жизнь.