Глава 8

Сильный удар в живот мог бы согнуть Егора пополам, но его тело было привязано веревками к высокой спинке стула, и он смог только уронить голову на грудь. Подняв ее, он с лютой злобой посмотрел в глаза оперу, чья физиономия напоминала свиное рыло.

– Чего смотришь, падла? – заорал тот и ударил Егора с ноги.

На пол он упал вместе со стулом.

– Ты мне, гад, ответишь за Костю!

Киллер, в которого стрелял Егор, ушел недалеко – свалился в соседнем дворе, там его и подобрал наряд милиции. А кто-то из соседей, скорее всего, тот самый старичок с верхнего этажа, позвонил на 02. В общем, вышли на Егора. И предъявили. Но ведь его пытались убить, он отстреливался! Ну, превысил пределы необходимой самообороны! Ну, нашли у него незаконный ствол! И что? За это же не расстреливают. Тем более, киллер выжил. Но вместе с ним в реанимации находится и капитан Симаков, опер, которому Егор проломил-таки височную кость. Состояние у мента тяжелое, есть вероятность, что не оклемается. Потому и бесновались опера, и не объяснишь им, что Егор принял его за грабителя. А как объяснить, когда он сопротивление оказал?

Худосочный старлей схватил Егора за плечи, оторвал от пола вместе со стулом. Руки у него сильные, движения резкие. И характер такой же гнилой, как у напарника. Менты беспредельничали по-черному. Нельзя задержанного к стулу привязывать, и рукоприкладство давно уже под запретом. Но Егор прокурором не грозил. И расправой не стращал. Будет он унижаться перед этими скотами. Тем более, не все так страшно, как могло бы быть. В лицо его не бьют, спинка стула надежно защищает почки от ударов. Только в живот его и бьют. Больно, конечно, зато мышцы пресса потренируются. Иногда в грудь прилетало, но это не смертельно.

– Если с Костей что-то случится, ты не жилец, понял, морда бандитская!

И снова капитан ударил его в живот. И еще, и еще… Он бил до тех пор, пока дверь в кабинет вдруг не открылась.

– Оголев, твою мать! Какого черта?! – В кабинет вошел плотного сложения мужик в форме, на погонах красовались полковничьи звезды. – Немедленно развязать! И в камеру! Хоть раз увижу тебя с этим!..

Полковник ушел, а капитан, обхватив лицо Егора ладонями, задрал ему голову и прошипел в лицо:

– Думаешь, кто-то тебя спасет? Нет! Никто тебя не спасет! Я своими погонами клянусь, что ты ответишь за Костю!

Егора отвязали от стула, отправили в камеру, и до утра его никто не трогал. На следующий день им занялся следователь, предъявил обвинение. А еще через два дня его отправили в изолятор. За все это время он больше ни разу не увидел капитана Оголева. И пальцем его никто не тронул.

Тюрьма для вора не только дом, но мать родная. «Не забуду мать родную!» – это о ней, любимой.

Каучук уже восемнадцать лет в общей сложности отмотал, и еще «десятка» светит. Не повезло ему, в доме, который они выставляли, оказался мужик. Пришлось его связать и слегка побить. А тут вдруг менты… Статья сама по себе серьезная, а он – особо опасный рецидивист. Словом, пощады не будет.

– Ну и что мне с тобой делать, Мезенцев? – Полковник Яльцев озадаченно постучал по столу заскорузлыми, желтыми от табака пальцами.

– А что ты со мной сделаешь, начальник? – криво усмехнулся вор. – Гноить начнешь? Ну, давай, посмотрим, что из этого выйдет!

Не везло Каучуку последнее время. Так все хорошо начиналось, и на тебе… Куприян сам вышел на него, предложил свое содействие. Схема простая – он собирает людей, обкладывает данью коммерсантов, а Каучук оказывает ему свое покровительство. Они ударили по рукам, процесс пошел. Куприян действовал четко, обстоятельно, но очень уж неторопливо. Пока он раскочегарился, половину города взяла под себя какая-то шпана из Новорудного. И еще какой-то Каштан в Октябрьском районе обосновался, объявил войну Леону и погорел на этом. Куприяну бы подсуетиться, но не судьба. Новорудненские оказались и наглее, и быстрее. Каучук махнул на Куприяна рукой и сам пошел в наступление. Это было его законное желание объединить под своим началом всех бандитов, но, увы, никто из трех леоновских бригадиров не повелся на его предложение. Хотя никто из них не послал его лесом, вроде бы даже призадумались пацаны, но, по-любому, своего Леона они не подставят, слишком уж круто этот пацан заморочил им голову. Было у этого новорудненского молодца особое обаяние, которое покоряло мужские умы. Умел он морочить голову, поэтому не смог Каучук взять его словом. Ни его, ни подконтрольных ему бригадиров…

Обидно ему стало, решил он зарядиться боевым духом, чтобы продолжить атаку на бандитские порядки. А тут как раз и наводка на богатую хату поступила, и карась действительно оказался жирным, но менты обломали…

Все бы ничего, но «сизо» и тюрьму держал под собой его старый недруг. Охрил так просто свою власть не отдаст, а на вторых ролях Каучук не привык быть, значит, придется размораживать «крытый», поднимать людей на бунт. Был бы он с Охрилом в кентах, можно было бы обойтись без этого, но они в контрах, поэтому держать «мазу» должен кто-то другой.

Не хочет Яльцев, чтобы Каучук мутил воду, поэтому и нервничает. Охрил тоже в законе, власть у него сильная, без боя он ее не отдаст, а «хозяину» буза не нужна, вот он и думает, как поступить. А Каучук его не обнадеживает. Если Яльцев не дурак, он примет его сторону, они вместе сместят Охрила, и на тюрьме установится власть, которая устроит всех.

– Угрожаешь?

– Предупреждаю… Ты мне, начальник, палки в колеса не ставь, – хищно усмехнулся вор.

– Палки?!.. В колеса?!.. – задумался полковник.

– Земля большая, а тропинки на ней узкие. Вдруг сойдемся где-нибудь, где мой ход сильнее твоего?

– И что?

– Человеческая жизнь, она такая хрупкая.

Яльцев только работал в тюрьме, а жил он на воле. И жена у него, и дети, а у Каучука столько возможностей. Одна «малява» Куприяну, и с кем-то из его домашних случится беда…

– Значит, угрожаешь?

– Не дави на меня, начальник. Лучше давай думать, как нам вместе жить.

– Вот я и думаю.

– Думай, думай.

Охрил давно уже осужден, и его запросто можно было отправить на этап, но подсказывать Яльцеву такой вариант Каучук не имел права. За такие дела бьют по ушам и убивают. Но если «хозяин» сам догадается, то и вопросов не возникнет, так что пусть думает.

– Ну, хорошо… Завтра зайдешь, я тебе скажу.

Яльцев оставил его в кабинете, сам вышел в продол, а минуты через три появился конвой.

Его вели по продолу, а навстречу шел другой подконвойный. По правилам, заключенные не должны встречаться, поэтому конвоир закрыл Каучука в крохотной камере без окон, в которой можно было только стоять.

Вроде бы все по правилам, но почему закрыли его, а не встречного? Он же вор, и у него должно быть особое положение.

Заключенного провели, а Каучук так и остался в «стакане». Прошел час, другой, и только на третий дверь открылась, и его повели дальше.

Вора привели в отсек, в котором находилась его камера, но конвоир не передал его коридорному, а открыл следующий шлюз.

– Эй, начальник, ты ничего не попутал?

– Вперед! – неумолимо глянул на него синеглазый паренек с узким лбом и огромным крючковатым носом.

Он подвел его к лестнице, по которой они спустились на этаж ниже, снова потянулись решетчатые «шлюзы». Наконец его подвели к камере с номером «двести шестнадцать». Этот номер Каучуку ничего не говорил, но под ложечкой засосало.

Коридорный надзиратель удивленно глянул на него и протянул:

– А сказали, какого-то молодого подведут.

– И мне сказали. Давай, закрывай! – поторопил его конвойный.

– Эй, я не понял, что за дела? – возмущенно спросил Каучук.

Чувство тревоги из комариного писка переросло в трубный глас. Не нравилась ему эта хата, и его пугал тон, каким говорили о нем «вертухаи», будто дичь кому-то на разделочный стол подавали.

– Молчать! Лицом к стене!

– Эй, а где моя скатка? «Хабар» где?

– Будет все. Даже не сомневайся, – ухмыльнулся конвоир.

– Ну, смотрите, красноперые, я вас запомнил!

– Пошел!

Каучука чуть ли не силой запихнули в камеру и закрыли дверь. Сразу за порогом, практически на проходе, стояла панцирная койка без матраса. Не считая ее, в камере было пять спальных мест. И не нары здесь, сваренные из уголков, а настоящие койки, как в медчасти. И все в один ярус. И все заняты. А лица сидельцев не внушали доверия. Наглые рожи, коварные взгляды, нахальные улыбки. Один качок с откормленной ряхой, три мужика средней комплекции, пятый – вообще коротыш, но с широкими плечами и сильными руками.

И арестанты не внушали доверия, и сама хата наводила на тоскливые мысли. В других камерах не протолкнуться, а здесь простор и даже комфорт. Ковровая дорожка между шконками, цветные занавески на зарешеченных окнах, салфетки на тумбочках. Не ящики-телевизоры здесь, прибитые к стенам, а самые настоящие тумбочки. А телевизор в этой камере обыкновенный – под потолком на подставке. Хороший телевизор, цветной, и даже «видик» есть… Неспроста для здешних сидельцев созданы такие условия. Ох, неспроста!

Каучук вспомнил разговор «вертухаев». Какого-то молодого должны были сюда закинуть. А молодой не мог быть вором, наверняка шелупонь какая-то. А раз так, значит, менты что-то напутали.

– Я – вор! – резко сказал он.

– Вор?! – скривился мужик с маленькими глазками на почти плоском, чуть вытянутом вперед лице. Странное лицо, даже пугающее, чем-то на гуманоида смахивает.

– Мне что, карманы теперь зашивать? – спросил мужик с большими мясистыми ушами, приросшими к голове.

Жилистый, поджарый, руки длинные, ладони крупные. Сам по себе он, может, и не опасен, но если эти уроды навалятся всей толпой… Каучук понимал, если это случится, шансов у него не будет.

– Зачем зашивать?

Вор подумал, что это заговорил коротыш, настолько тонким был голос, но из-за стола поднялся качок. Большая голова казалась маленькой на фоне его плеч и будто вросла в них. Мощный мужик, а голос, как у кастрата.

– Мы его самого к шконке пришьем, – сказал атлет.

Он крутил головой, разминая затекшие позвонки, и шевелил пальцами, словно к драке готовился.

– И будет его место возле самой параши, – ухмыльнулся коротыш. А вот его голос звучал как иерихонская труба.

– Весело у вас тут, – усмехнулся Каучук.

Он знал, куда попал, но еще оставалась надежда на чудо. По ходу, кто-то еще должен был сюда заехать. Может, у ментов накладочка вышла, и в одном террариуме окажутся сразу два «кролика». Вдруг «удав» не справится с такой добычей.

– Да уж, не соскучишься… Ты присаживайся, мужик. – Коротыш поднялся со своего места, подошел к одинокой шконке и пнул ее ногой.

– Я не мужик, – автоматически отреагировал Каучук.

– А кто ты, баба? – мгновенно ухватился за это жилистый. – Мужики, к нам баба заехала!

«Лохмачи» засмеялись над тупой шуткой.

– Думать надо, – усмехнулся Каучук. – Причем думать хорошо. А то вдруг ошибку сделаешь, и вся жизнь под откос.

– Под откос?! – разозлился вдруг коротыш. – А если меня уже под откос пустили! Я ничего такого не сделал, а меня на парашу затолкали! Братва приколоться решила! Такой урод, как ты, меня и загнал!

– Я не урод, – покачал головой Каучук.

С одним «лохмачом» все прояснилось. Затолкали бедолагу на парашу, все, теперь нормально жить он может только здесь, в этой камере, в тепличных условиях, которые создали менты для него и ему подобных. А потом коротыша выпустят на свободу, и он растворится на просторах страны. И не найдешь его. Да никто и не будет его искать. Сам Каучук дотянуться до него не сможет, а братва за него подписываться не станет… От этих мыслей хотелось в петлю!

А ведь это вариант! И заточка у Каучука есть, самый простой вариант – заточенный черенок от обычной ложки. Он только вчера на хату заехал, не было у него времени обзавестись более серьезным оружием, пришлось ломать «весло». Эту заточку он запросто мог загнать в шею, вскрыв сонную артерию. Но это всегда успеется. Пока ничего не происходит, он должен терпеть унижения и ждать, ждать.

– Урод! Из-за таких уродов, как ты, на тюрьме не жизнь, а самый настоящий ад! – с обидой в голосе выпалил коротыш.

Амбал качал головой, соглашаясь с ним, и на вора смотрел, как на приговоренного. Все решено, и уже ничего не изменишь. Он вдруг хлопнул в ладоши, и все «лохмачи» пришли в движение.

Нельзя было ломиться с хаты, но Каучук невольно вжался в дверь. Все, лава хлынула на него, спасения нет. Осталось только свести счеты с жизнью…

Он успел достать заточку из рукава, но амбал поймал его за предплечье, рванул на себя. Каучук пнул коленкой коротыша, который собирался схватить его за руку, но это ему не помогло. Амбал заломил ему руку за спину, бросил животом на застланную койку. Хватка у него быстрая, железная – он бы и сам справился с ним. А с ним еще четверо…

Каучук вырвался и метнулся к умывальнику. С одной стороны там перегородка дальняка, с другой – шконка, хоть какая-то, но защищенность по флангам. И с тыла к нему не подойди. А с фронта он кого-нибудь да сделает. На этот раз он сосредоточится не на себе, а на том же качке. Кинется на него и выбьет ему оба глаза. Ну, а там, как уже повезет…

Тут дверь в камеру неожиданно открылась, и «вертухаи» втолкнули в нее… Егорыча. Вот, значит, кого должны были закрыть в эту камеру помимо него, нарисовался молодой, на которого он рассчитывал.

– Егорыч, тебя за что?

– Каучук?! – Парень в недоумении глянул на него.

Егорыч действительно был молод, но в нем уже угадывалась матерость взрослеющего волка. Высокий парень, крепко сбитый, вроде хороший боец, но как на самом деле…

Амбал удивленно посмотрел на Каучука, повернул голову к Егорычу, и именно в этот момент в его челюсть прилетел кулак. Егор ударил мощно, от души, слышно было, как щелкнула челюстная кость.

Качок поплыл и не смог отразить второй удар, который Егор обрушил на него с размаха. И снова в челюстях что-то хрустнуло. Взбешенный амбал шагнул к нему, замахиваясь для удара, но просел в колене, тело его повело в сторону.

«Лохмачи» ошалело смотрели, как Егор ударил в третий раз, добивая падающего врага. Коротыш и не заметил, как Каучук ударил его в ухо. Он взвыл от боли, а Каучук уже набросился на жилистого. Сбил мужика с ног в проход между шконками, насел на него и со всей силы вдавил пальцы в глаза. Коротыш пришел в себя, набросился на него со спины, стал душить. А за спиной шла драка, там Егорыч отбивался от сокамерников. Вся надежда была сейчас только на него. Если он сдохнет, коротыш задушит Каучука, и все…

Но Егор не сдох. Он справился с «лохмачами», вышел на прямой контакт с коротышом и вырубил его ударом в спину. А вор к этому времени дожал жилистого. Мужик лежал без чувств на спине, из полураздавленных глаз текла кровь… Но это было еще не все. Качок пришел в себя, к нему присоединялись другие, но и Каучук уже стоял плечом к плечу с Егором. Они вдвоем врубились в жидкую пока что толпу.

Качок огрызнулся, Егор пропустил удар, но на ногах удержался и в таранном броске ударил в ответ. Он снес громилу с ног и переключился на «гуманоида», который в страхе нырнул от него под шконку. Зато второй мужик готов был драться, но Каучук быстро вправил ему мозги…

Все-таки отомстил капитан Оголев. Не важно, на какие рычаги он надавил, главное, что отправили Егора в эту камеру. Но, видно, тюремные опера, с которыми договорился Оголев, не приняли в расчет Каучука. Накладка вышла, и это дало Егору шанс, которым он удачно воспользовался. Враг разбит – амбал связан и лежит под шконкой у параши. Рядом его дружки. Эти не связаны, но у них свои путы, сотканные из страха. На Егора они смотрят, как на какого-то монстра, и Каучук пугает их своей дикой злобой.

– Ну и что скажешь? – спросил Каучук. – Как сюда попал?

– Я человека в реанимацию отправил. За это меня и закрыли, – ответил Егор. – Человек этот в меня стрелял. Кто-то меня заказал… Я думал, что это ты.

– Я тебя не заказывал! – вскинулся Каучук.

– Торпеду среди куприяновских видели.

Киллер уже пришел в себя, но колоться не хотел. Да, стрелял в Егора, но это личное. Типа, из-за девушки. Но Егор так не думает. Даже при всем своем недоверии к Нике не думает, не из-за нее весь этот сыр-бор.

– И что? – нахмурился вор.

Егор красноречиво промолчал. Он сказал, а дальше пусть Каучук сам выводы делает.

– Я на тебя отмашку не давал, а Куприян без меня и шагу не сделает, – в раздумье проговорил вор.

– Уверен?

– В себе – да.

– У тебя были причины.

– У меня были причины решить с Леоном. Я бы начал с его головы. Как вообще он там поживает?

– Нормально.

– Вот видишь… Я бы с него начал… Если бы я…

– Нормально Леон поживает, – усмехнулся Егор. – «Грев» на тюрьму зарядил. Дело на миллион.

Леону понравилась идея «греть» местную тюрьму и окрестную зону, но он не знал, с какого боку к этому делу подойти. А тут Егора закрыли. Леона к нему в КПЗ не пустили – Оголев постарался, но весточку он ему передал. Егор устроиться в изоляторе должен, дорогу на волю проложить, с воровской мастью вопрос обговорить. Когда все будет готово, деньги пойдут на тюрьму… А как все это сделать, когда его с ходу сюда зачалили? Вроде бы и отбился он, но если менты взялись за него всерьез, они обязательно что-нибудь придумают. Капитан Симаков до сих пор в реанимации. Из комы вроде бы вышел, но состояние все равно тяжелое.

– «Грев» на тюрьму?! – заинтригованно спросил Каучук.

– «Грев». На воровское благо. Все чисто по понятиям. Чтобы никаких претензий со стороны воров. Леон так решил. Мы согласились. Считай, что это наша шефская помощь – на тюрьму. И на зону в Камушках…

– Какие Камушки? Там общий режим, одна шушера сидит. Серьезные люди туда не заезжают… Так дела не делаются. Деньги на воровской «общак» должны заходить, а там уже решать, куда и сколько, – осуждающе качал головой Каучук.

– Ну, можно и на «общак», – задумчиво проговорил Егор. – В твою кассу.

– Дело на миллион? – Каучук высунул язык, чтобы облизнуть пересохшие губы, но тут же спрятал его. Неприлично это, губы облизывать. Для вора неприлично…

– А может, и на два. Или даже на три… С такой кассой ты всю тюрьму под себя поставишь.

– Ну, я ее и так под себя поставлю… Но с «лавьем» будет проще… – Вор пытался, но не мог скрыть свои эмоции.

– Я с тобой дел иметь не хотел, – пристально глядя на него, произнес Егор. – Ты через Леона хотел на меня выпрыгнуть, нельзя так. Но раз уж мы в одной упряжке… – Он взял паузу, а потом твердым голосом добавил:

– Ты в законе, тебе здесь «кировать»… А я буду смотреть за воровской кассой.

– Ты? За кассой?! – Каучук оторопел от такой наглости.

– Деньги от нашей братвы, поэтому и смотреть за ними мне.

– Ну-у… – Вор крепко задумался, но принять решение не успел.

Дверь вдруг открылась, и в камеру хлынули «вертухаи». С «демократизаторами». Бить никто никого не стал, но из камеры Егора вытолкали и перевели в одиночный карцер.