В истории русской общественной мысли самое, может быть, незаметное место занимает трехтомная «Монархическая государственность» Льва Тихомирова. Новой эмиграции это имя, вероятно, совершенно неизвестно. Лев Тихомиров, бывший революционер и террорист, находясь в эмиграции, в Париже, стал передумывать все свое революционное прошлое и пришел к тому выводу, что оно было сплошным преступлением против России. Он написал Государю Императору покаянное письмо, был прощен, вернулся в Россию и там написал свои книги. Никто не таскал его по допросам и не пытался добиться у него информации о деятельности его бывших сотоварищей по террору. Правда, в своем письме предупредил: эти люди так же заблуждались, как заблуждался и он, Тихомиров, и выдавать их он не будет.

Моя личная оценка книг Л. Тихомирова может быть иллюстрирована таким примером. Когда в феврале 1945 года мы из Померании бежали конной тягой, я не взял ни одной – бросил все. Все три тома «Монархической государственности» я довез до Аргентины – в той слабой надежде, что русские монархисты хоть раз в тридцать лет наберут деньги для ее переиздания.

Впрочем, один раз эти книги уже были переизданы – в очень ограниченном тираже и в чрезвычайно плохом издании – в фотокопии. Это было в 1923 году. Ныне несуществующий «Технический центр зарубежных организаций русской национально мыслящей молодежи» издал их на деньги, пожертвованные Великим Князем Дмитрием Павловичем, и снабдил их предисловием, которое, к крайнему нашему сожалению, не потеряло своей актуальности и до сих пор. Или, иначе, со времен этого предисловия ничто не изменилось. Ни книги Л. Тихомирова, ни предисловие «Центра» ничему не помогли.

В этом предисловии сказано:

«Хотя в монархически настроенной эмиграции приходится встречать немало лиц, игравших в свое время в Царской России видную роль, но часто это люди политически неподготовленные и даже не могущие доказать, почему именно они считают себя монархистами, а не чем-нибудь иным. Такие лица могли быть полезны в то время, когда в России государственный строй был монархический, когда первой задачей всякого государственного служащего было «охранять существующий строй», когда трудно было отличить консерватора (нерассуждающего «охранителя») от убежденного монархиста. Теперь положение совершенно иное: государственный строй рухнул. Для его восстановления нужны не охранители, а созидатели. На очереди не государственная служба, а идейная политическая работа»… Монархизм чувства надо дополнить монархизмом холодного разума.

«К сожалению, тогдашние монархические круги (книги Л. Тихомирова вышли в 1905 году. – И. С.) ограничивались молебнами, панихидами и телеграммами, а «Монархическая государственность» мирно покоилась в библиотеках, где не читалась, и стала известной лишь ограниченному кругу ученых и библиофилов… Зато ею сразу же заинтересовались большевики… Она была изъята из всех библиотек и сожжена до последнего экземпляра»…

Как видите, все это и сейчас актуально. Сейчас, как и тридцать и сорок лет тому назад, монархисты ограничиваются «панихидами, молебнами и телеграммами», сейчас, как и тридцать и сорок лет тому назад, только очень немногие люди могут «доказать, почему именно они считают себя монархистами, а не чем-нибудь иным». И книги Л. Тихомирова, как и тогда, – только «библиографическая редкость».

По существу – это «Библия монархизма». Или, иначе, та идейная база, какую для марксистов представляет «Капитал» – холодное, спокойное, неотразимо логическое исследование монархического принципа во всей истории человечества и в русской истории в особенности. Авторы предисловия к эмигрантскому изданию пишут:

«Как человек кристально логического мышления Тихомиров скоро дошел до убеждения, что истинное народничество есть исповедание идей Царского Самодержавия». Что же есть Царское Самодержавие? Л. Тихомиров в своем предисловии отвечает:

«Монархия вовсе не состоит в произволе одного человека и не в производстве бюрократической олигархии. Поскольку все это существует – монархия находится в небытии, и странно было бы критиковать ее на основании того, что происходит там, где ее нет. Монархия состоит в единоличном выражении идеи всего национального целого, а для того чтобы это было фактом, а не вывеской, необходима известная организация и система учреждений».

Как известно, марксизм существует в десятках вариантов – от, скажем, корейского варианта до, скажем, сталинского. Есть, конечно, варианты и в монархизме. Один из довольно распространенных можно было бы иллюстрировать одесским: «Одно из двух – отдайте вы мне мои деньги!» Одно из двух – отдайте мне мое поместье. Что уж греха таить, очень мощная прослойка монархической эмиграции интересуется не идеей, не «организацией и системой учреждений», выражающей эту идею, и уж тем более не «истинным народничеством», а одним из двух: отдайте мне мои деньги – поместья, чины, служебное положение, пенсию, быт или вообще хоть что-нибудь существенное, положительное, реальное. Лучше бы – с монархией. Именно эту «идею» исповедовал Высший монархический совет состава 1937 года. Кое-кто исповедует ее и сейчас. Но волна новой монархически настроенной эмиграции вызвала некоторое смущение: тут действительно пахнет «истинным народничеством» – как быть с «одно из двух»?

Монархически настроенная новая эмиграция настроена монархически главным образом по инстинкту. Это очень сильный фактор. Но «монархизма холодного разума» у нее нет, и взять его было неоткуда. Если в головах монархистов эмиграции свирепствует истинная неразбериха, то что же говорить о новой эмиграции? К монархии тянет инстинкт, воспоминания о тысячелетнем опыте, переживания революции и все такое. От монархии отталкивает «произвол бюрократической олигархии», которого у нас не было, но о котором талдычит вся левая печать, отталкивают воспоминания об остатках сословного строя и, наконец, настораживает, что, может быть, основной вопрос: как же совместить Самодержавие с волею народа и со своей личной волей к участию в государственном строительстве? С моей личной политической активностью? С моим голосом в стройке Империи Российской? Было и такое представление о русской монархии: русские-де, народ, по врожденной покорности своей, вручают свою волю в руки Самодержца, оставляя за собою только одно право – право послушания. Теория покорности русского народа особенно глубоко разрабатывалась А. Розенбергом. Если вы спирит, попробуйте вызвать его бессмертную душу и спросить: какого она мнения о русской покорности теперь?

Монархия, как известная система идеи и учреждений, стремящаяся к «единоличному выражению идей всего национального целого», может существовать тогда и только тогда, когда существует это «национальное целое». Если его нет – то монархия так и останется «вывеской, а не фактом». Национальное целое, конечно, должно иметь орган, его выражающий. И вот тут мы подходим к одной из основных путаниц эмигрантского монархизма.

Я едва ли ошибусь очень сильно, если среднее эмигрантское монархическое мировоззрение изображу в таком виде.

Вот будет восстановлен Царь. Царь назначит министров, министры назначат губернаторов. Губернаторы назначат столоначальников. Царь будет приказывать министрам. Министры будут приказывать губернаторам. Губернаторы будут приказывать столоначальникам. Всем остальным гражданам Империи надлежит повиноваться и не рассуждать.

Фактически же дело восстановления Монархии российской пойдет диаметрально противоположным путем. Раньше всего будут восстановлены сельские, волостные, районные, уездные и прочие сходы и земства, профсоюзы и их «месткомы» или завкомы, технические, врачебные и прочие корпорации, церковная жизнь и какие-то частнопредпринимательские организации. И только потом будет какое-то всенародное голосование – в виде ли плебисцита, учредительного собрания или земского Собора, которое и будет решать: монархия или немонархия.

Этот путь может нравиться или может не нравиться. Но все дело заключается в том, что никакого иного пути нет. И эмигрантские надворные советники катастрофически ошибаются, представляя себе, что это они на белых конях въедут на Красную площадь, сожгут ленинскую мумию, развеют ее прах, посадят монарха и сами сядут в свои канцелярии или свои поместья. Другие советники или члены советов точно так же ошибаются в том, что некие союзы, партии, организации, ордена и прочее хоть в какой бы то ни было степени станут восстанавливать или не восстанавливать Монархию российскую. Ее будут или не будут восстанавливать те люди, которые сейчас проживают в СССР: колхозники, рабочие, техники, врачи, но, конечно, в основном колхозники. Соратники и советники тут помочь не могут ничему. Но испортить, впрочем, могут.

С этой точки зрения та склока, которая не так давно разыгралась в монархических группировках в Германии и продолжается и по сию пору, не имеет никакого значения. Я о ней не писал не только потому, что не стоило подливать масла в огонь, но, главным образом, потому, что все эти комбинации из всех букв многострадального русского алфавита – это только «жизни мышья беготня». Она имеет смысл для бытового обслуживания эмиграции, для представительства перед ИРО, или САСШ, или ООН, но для решения судеб России она не имеет абсолютно никакого значения. Имеет значение работа Л. Тихомирова. Имеет значение идея и пропаганда. Но ни младшие, ни старшие, ни даже почетные соратники не имеют ровно никакого значения.

Имеет значение и та декларация Высшего монархического совета, которая была опубликована в нашей газете. Я не знаю, какие тактические ошибки сделал или не сделал П. В. Скаржинский, да они меня и не интересуют, если они и были сделаны, – кажется, не были. Но, наконец, от имени достаточно авторитетной организации установлены основные принципы народной, народнической или, простите, демократической монархии – в смысле опоры ее на народ, на демос, на реальную русскую массу, а не на выдуманных эмигрантских соратников. На эту массу, которая одна – и только она одна – может восстановить и Империю и Монархию. В этой декларации сказано несколько слов и о народном представительстве, что вызвало с одной стороны сдержанное приветствие сторонников всяческих «конституций» и с другой – вопли о «предательстве» идеи самодержавия. Я имею некоторые основания полагать, что авторы этих воплей не имеют никакого понятия о том, так что же есть самодержавие и чем именно отличается оно от «произвола бюрократической олигархии».

Русское самодержавие – в эпоху его высочайшего расцвета – в старой Москве работало рука об руку с народным представительством. С Церковными Соборами, с Земскими Соборами и с боярской думой. Реформы Петра Великого покончили со всем этим. Ни Павел I, ни Николай I не могли восстановить народного представительства в закрепощении страны – ибо это означало бы окончательную передачу «всей власти» в руки рабовладельцев. Царь-Освободитель был убит, везя в своем кармане уже подписанный им Манифест о созыве Земского Собора. Основная ошибка Государя Императора Николая II заключалась в том, что вместо Собора был создан парламент. И вот на эту именно ошибку и указывает Лев Тихомиров: будут партии, и партии погубят Россию. Как видите, пророчество оправдалось. И если Соборы в тягчайшие моменты государственной жизни «грозно и честно» стояли вокруг престола, то Государственные Думы всех созывов только и делали, что саботировали или пытались саботировать все начинания Царя. И в тягчайший момент национальной жизни трусливо и бесчестно предали Монархию, предали войну, предали победу и предали Россию.

В третьем томе своего исследования (с. 201 и следующие) Лев Тихомиров пишет: «Задача народного представительства сводится к тому, чтобы представительство Монархом народного духа, идеала и его прилежания к актам текущей политики не было фиктивным (курсив Л. Т.)… Народное представительство в монархии имеет целью, во-первых, объединить Монарха с народным умом, совестью, интересами и творческим гением, во-вторых, не допустить разъединения основных элементов государства – то есть Царя и Народа. Не допустить подчинения их обоих служебным силам, каковыми у Царя являются чиновники, а у Народа его выборные представители. Первые – перехватывая на себя выражение воли Царя, образуют бюрократию, вторые – перехватывая на себя выражение воли Народа, – образуют систему политиканскую».

Итак, народное представительство есть для Л. Тихомирова вещь само собою разумеющаяся. Для меня – тоже. И вот тут-то мы подходим к форме этого представительства. Л. Тихомиров на с. 207–208 дает схему: представительство Церкви, дворянства, крестьянских волостей, казачества, фабрично-заводских рабочих, земств и прочее и прочее. Все это мы сейчас назвали бы кооперативным представительством. Какая же разница между ним и парламентом просто?

В тех курсах государственного права, которые мы зря в свое время учили, говорилось о «писаных законах» и ничего не говорилось о неписаной практике. Неписаная практика парламента и сводится к тому, что в него, как правило, попадают два сорта людей: а) богачи и б) карьеристы. Богачи – для того, чтобы на старости лет на базе плотно набитого кармана заняться общественной деятельностью; карьеристы – для того, чтобы сделать карьеру. Толковому среднему человеку в парламенте делать нечего. Толковый средний человек имеет профессию. В парламент попадают только представители образованного строя. Каждый из них, если он не живет за счет стрижки купонов и дураков, имеет какую-то профессию. Он не может на срок четырех или пяти лет бросить свою профессию, своих клиентов, пациентов, покупателей или заказчиков и сиднем сидеть где-нибудь в Таврическом дворце только для того, чтобы, как петрушка, подымать руку «за», когда его за проволоку дергает его партийный лидер, или топать ногами, когда это требуется правилами парламентского этикета. Ведь никакой толковый врач, инженер, купец, писатель, художник и прочее – в парламент не пойдет, как в свое время не пошел бы и я. Влияние? Так даже и тогда, в 1916 году, я имел его больше, чем средний парламентарий. Деньги? Так я, в качестве репортера, их зарабатывал в три раза больше среднего парламентария. Зачем я буду терять время на подымание рук, на топанье ногами и голосования о кредитах на постройку прачечной при Юрьевском университете?

Словом, партийный парламент построен так, что вместо «избранников народа» туда автоматически попадают отбросы интеллигенции. Эти отбросы стараются за свои четыре-пять лет депутатства сколотить елико возможно денег. Пока в Англии «избранников народа» назначали лорды и магнаты и пока у лордов и магнатов были для этого деньги, – парламент функционировал удовлетворительно. Но когда на пост премьера первый раз попал человек без денег – мистер Рамсей Макдональд, то какой-то фабрикант «подарил» ему двести тысяч фунтов стерлингов – нельзя же премьеру без денег сидеть! Особой сенсации это не вызвало.

Соборы были органическим представительством нации. В них попадали не представители партий, а представители органических составных частей нации, и они действительно представительствовали «ум, совесть, интересы и творческий гений» народа. А не безумие, бессовестность и бездарность, проявленные нашими Государственными Думами.

Конкретно. В парламент попадает член партии АБВЖЧЩ от города Демократококшайска, получивший по списку № 606 большинство в семь голосов. Он бросает свою профессию – если она у него была, и переселяется на пять лет в нашу розовую столицу, чтобы делать там неизвестно что. Ибо при наличии «партийной дисциплины» заранее известно, что по вопросу о кредитах на юрьевскую прачечную сто голосов партии АБВЖЧЩ будут голосовать «за» и сто двадцать голосов партии НОПР будут голосовать против. Оный член партии представляет партию, и для него партийный интерес всегда или, во всяком случае, почти всегда будет выше общенационального. Он, член партии, представительствует не нацию, а программу. Не часть нации, а партийный аппарат.

На Собор съезжаются представители земств, кооперации, профсоюзов и прочего. Председатель, скажем, рыбопромышленной кооперации есть часть творящей и трудящейся нации. Он, этот председатель, будет совершенно точно – лучше, чем какая бы то ни было партия, знать, в чем именно заключаются интересы рыболовецкой кооперации, как их совместить с интересами транспорта, холодильной или соледобывающей промышленности. И если он, председатель, что-нибудь проворонит, то с него, председателя, будут взыскивать его рыболовы. Он, этот представитель, вовсе не заинтересован ни в министерском портфеле, ни в грызне за власть. Сумма этих председателей не заинтересована тоже. Сумма этих председателей – лиц, стоящих во главе Церкви, крестьянства, технической и культурной интеллигенции, рабочих, предпринимателей, – и даст максимальное приближение к тому, что Л. Тихомиров называет «народным умом, совестью, интересами и творческим гением». У этого «соборно» выраженного гения нет никаких оснований ставить вопрос о борьбе с властью – наши Соборы и не ставили его никогда. У Монархии нет никаких оснований пренебрегать этим выражением народного ума и гения. Монархия и не пренебрегает им никогда. Здесь, может быть, и заключается истинный «солидаризм», полная солидарность интересов Царя и Нации, солидарность, ясно сознававшаяся обеими сторонами.

Этого не могли понять ни наши политики, вроде Милюкова, ни наши историки – вроде даже В. Ключевского. Для них русская история была только каким-то нелепым отклонением от законно предначертанного пути европейской истории: борьбы всех против всех. Этой системы не признают никакие профессиональные политики – ибо при этой системе нет места ни для политиканов, ни для партий: Собор есть моральное, деловое и творческое представительство нации, представительство людей и групп, которые знают, чего они хотят, которые являются реальной, органически выросшей элитой нации, а не партийным подбором по принципам социализма, коммунизма или солидаризма.

В основе Народно-имперского движения лежит живой, конкретный и фактический опыт Московской Руси. То есть «национальная Россия» – такая, какою она была в реальности прошлого, а не в словоблудии о будущем. В нашем близком прошлом – в России петербургского периода, у нас полноценной монархии не было. Был ряд исключительных по своему, я бы сказал, умственному и нравственному здоровью Монархов, но полноценной монархии у нас не было. Была чужая для России столица, на чужом для России болоте проводившая чужие для России идеи, наполненная чужими для России людьми, был двор, у которого вместо Менделеевых, Сеченовых, Стахеевых, Рябушинских сидели Фредериксы и Штюрмеры, сидела остзейская, а не русская аристократия, – вообще говоря, приличные люди, но все-таки чужие люди, и была Монархия, чудовищным напряжением всех своих сил и чудовищными жертвами своей крови пытавшаяся найти путь к народу. Эти пути были перегорожены сотнями баррикад. И тот же Л. Тихомиров пишет о современной ему «социально дезорганизованной России»…

Петербургский, петровский период русской истории кончился. Кончился навсегда. Почти по Ф. Достоевскому: «Петербургу быть пусту». И нам нужно начинать вовсе не с 1912 года с его Думой и с его Милюковыми, с его Фредериксами, губернаторами, надворными советниками, объединенным и разъединенным дворянством, а с принципов 1613 года. С самодержавия, самоуправления и самобытности. Московский тяглый мужик 1613 года оказался неизмеримо умнее петербургских профессоров 1917-го – это, как мне кажется, сейчас достаточно очевидно. Дай Бог и нам оказаться не глупее этого мужика.

Что это? Правее или левее Керенского или Чухнова? Ни правее и ни левее. Это просто глубже.