XVII

Наступает утро, город просыпается. Я стою на балконе и наблюдаю, как молодой полицейский-помощник убирает заградительную ленту. Кажется, что он со всей серьезностью подходит к порученному ему делу – тщательно наматывает бело-синюю ленту на руку. Глаза жжет. Внезапно на меня нападает голод; я захожу в квартиру и съедаю бутерброд из остатков мяса и овощей, безучастно глядя в одну точку перед собой.

Фальсификаторы. На самом деле это слово не совсем корректно, но в полиции их все равно так называют, потому что практически все начинают так же, как Грим когда-то, – с подделывания идентификационных карт шестнадцатилетним подросткам, которые хотят пройти в клубы и бары. Все знают, что фальсификаторы существуют. Их дело трудное, и если не соблюдать золотую середину, то можно просто исчезнуть тем или иным образом. Но они как-то живут, и те, кто этим занимается, имеют в своих руках большие ресурсы, потому что берут дорого. В этом городе все покупается за деньги, и когда невозможно исчезнуть, мало что может сравниться по значимости с покупкой нового имени.

Так как Йон Гримберг еще десять лет назад пропал из официальных баз данных, но, по всей вероятности, продолжает жить тем, что изготовляет людям новые паспорта, у него самого, скорее всего, новые имя и фамилия. Возможно, даже несколько. Могу побиться об заклад, что так и есть. Очевидно, он не использует свои оригинальные данные, и не в характере Грима иметь только одно имя.

Звонит телефон. Высвечивается номер Левина.

– Алло?

– Лео. Доброе утро.

– Доброе утро.

– Я так понимаю, ты искал Йона Гримберга.

– Откуда ты знаешь?

– Секретарь сказала.

– О… – Про это я и забыл. – Да, все верно.

– Информации не так много, – сказал Левин, – но я расскажу все, что знаю.

– Мы можем встретиться?

– За тем и звоню. Поторопись. Я скоро уеду отсюда.

Возле подъезда на Чапмансгатан в лицо бьет резкий свет, ненадолго ослепляя меня. Вокруг гудит свора журналистов. В подбородок мне утыкается черный микрофон телевизионной компании «ТВ4»; я несколько раз моргаю, чтобы белые точки перед глазами исчезли.

– Полиция может предъявить вам обвинение в убийстве Ребекки Саломонссон; как вы прокомментируете это?

– Вы ведь находились дома, когда она умерла?

– Это месть за ваше отстранение?

Вопросы сыплются градом. Я высматриваю молодого полицейского, который мог бы мне помочь, но его гораздо больше занимает заградительная лента. Последний вопрос привлекает мое внимание, и я ищу лицо, его задавшее.

– Я вас знаю, – произношу я.

– Анника Юнгмарк, газета «Экспрессен». Что вы можете сказать об этих данных?

– Я ничего не сделал.

Снова начинают сыпаться вопросы, но они смешиваются в один неразборчивый рокот, мой пульс учащается, и я делаю то, чего нельзя делать ни в коем случае: протискиваюсь между двумя журналистами и бегу.

Они следуют за мной какое-то время со своими камерами, сумками и маленькими диктофонами в руках, но быстро сдаются. Тяжело дыша, я добегаю до Хантверкаргатан и спускаюсь в темноту метро.

Я стою возле Щепмангатан, 8 в Старом городе. Никаких репортеров. Все еще раннее утро.

Нажимаю ладонью на тяжелые скрипучие двери и вхожу в прохладный подъезд, где замечаю, насколько мне жарко. Возможно, у меня температура. Скорее всего. В лифте перед глазами начинает все кружиться, мне плохо, и я складываюсь пополам, убежденный в том, что весь мой завтрак сейчас будет на полу. Но ничего не происходит – я просто стою там, задыхаясь, лифт открывает двери и ожидает, пока я покину его. Со мной что-то не в порядке.

– Лео, – говорит Левин, и за маленькими очками его глаза расширяются, когда он видит меня у двери. – Что случилось?

Он берет меня под руку – видимо, я выгляжу так, будто мне это действительно нужно, и еще потому, что меня так шатает у двери, что я вынужден прислониться к вешалке, пока пытаюсь снять ботинки.

– Всё в порядке. У меня голова в лифте закружилась.

Я снимаю ботинки и отмахиваюсь от протянутой руки Левина. Он просит меня сесть на кухне, и я падаю на один из стульев вокруг маленького круглого стола. Стул трещит, но мне удобно и сразу начинает хотеться спать. Левин достает стакан из кухонного шкафа, достает тубу с неизвестной мне маркировкой, вытряхивает оттуда быстрорастворимую таблетку и опускает ее в стакан, в который наливает воды. Таблетка начинает приятно шипеть.

– Я мало спал, – мямлю я, уставившись в стакан. – Что это?

– От усталости.

– Но что это? – настаиваю я.

– Действует как двадцать чашек кофе. Для военных. Мне дал один хороший друг, майор. Я никогда не принимал сам.

Я придвигаю к себе стакан. Левин поправляет очки и смотрит на него.

– Пей.

Я делаю глоток напитка, который оказывается ядренее, чем я думал, – как лимонад со слишком большим содержанием газа. Жжет язык, десны, весь рот.

– Вкусно? – спрашивает Левин, и уголки его губ слегка ползут вверх.

– Не особо.

– Йон Гримберг, – говорит Левин. – Зачем, если мне будет позволено спросить, ты ищешь его?

Я делаю глубокий вдох, и одновременно неприятные ощущения во рту исчезают, а тело начинает расслабляться. Ощущение слабое, но довольно заметное.

Тепло зарождается в животе, потом поднимается в грудную клетку и под конец доходит до кончиков пальцев. Взгляд становится более сфокусированным, движения – более точными. Возможно, мне стоит приобрести такое лекарство, чем бы это ни было.

– Ну? – вопрошает Левин.

Я рассказываю о Юлии и ее смерти, но не все. Я не могу раскрыться полностью. Снова говорю о Ребекке Саломонссон, о цепочке, которую она держала в руке. Как Грим приходил однажды к Сэм. В каждом моем слове – боль. Взгляд Левина перемещается с меня на стакан в моей руке, блуждает между окном, узором на кухонном столе и наручными часами. Он решает перевести часы на минуту назад и рассматривает свои руки. Можно подумать, что Левин устал от моего рассказа, но на самом деле он слушает очень внимательно. Я отхлебываю еще из стакана, и чувство тревоги слегка приглушается, но не проходит полностью.

– Итак, – говорю я под конец. – Поэтому мне и надо узнать то, что знаешь ты.

– Понимаю, – говорит Левин. – Боюсь, тебе придется проследовать со мною на Кунгсольмсгатан.

На мгновение я убежден, что совершил грубейшую ошибку.

– Нет, нет, – быстро добавляет он. – Не то, что ты думаешь. Не по той причине. Я опаздываю. Такси ждет внизу у Слоттсбакен. Расскажешь по дороге.

Я смотрю в стакан.

– Что это такое на самом деле?

– Если не ошибаюсь, амфетамины.

Я смотрю на него широко раскрытыми глазами.

– Ты накачал меня.

– Совсем чуть-чуть. – Он поднялся. – Пойдем.