Глава 3
1
Бабкин разулся, закатал до колена штаны и зашел в воду по щиколотку. Под пятками мягко проседал песок, над водой зависали мошкариные тучки. Золотая горбушка солнца размокала в реке.
«Благодать», – подумал Бабкин и прихлопнул комара на плече.
Теплый и тихий вечер обнял его по-дружески, забубнил что-то на ухо разноголосицей с набережной. Сергей подхватил ведерко с червяками и пошлепал прямо по кромке воды.
Впереди шелестел разросшийся ивовый куст. Он наладил удочку, выудил толстого червя. И уже готовился насадить наживку, когда неподалеку раздались женские голоса.
Подслушивать Бабкин не собирался. Однако дважды произнесенная отчетливо фамилия «Сысоевы» заставила его насторожиться.
– …подсуропил Кожемякин!
– …а она?
– …не оставят. Мстить будут.
– …я мстю, и мстя моя страшна.
– …типа того.
Бабкин присел на корточки. Червяк по-прежнему болтался в его пальцах, но призрак смертоносного крючка уже поблек перед ним.
– …прям перед свадьбой!
– …нарочно, что ли?
– …кто его знает!
Сергей отложил удочку, выпустил червяка и придвинулся к стволу.
– …два «Камаза» выгрузил!
– …будет врать-то!
– …сами говорили… отравить… А он возьми да смойся…
– И теперь, значитца, они в этом сидят!
Послышался ехидный смешок.
Бабкин извернулся так, чтобы сухая ветка не колола в бок. Голоса приблизились, и пришлось залечь в песке. «Заметят», – огорчился он. Но сам себе возразил: и что? разве не может заезжий рыбак отдохнуть под ивой?
– Нинка ему этого не простит, – сказали хрипло и закашлялись. – Страшная баба.
– А Кожемякин – не страшный? – спросили, сильно окая.
– Перекусит она его пополам.
– А ты откудова знаешь-то?
Бабкин представил простоватую молодую бабенку с ее недоверчивым «откудова». Такая съест любую выдумку и добавки попросит.
– Все знают, – авторитетно заверила старшая. – Помнишь, чего с Алевтиной?..
До Сергея долетел запах крепких сигарет. В подкравшихся сумерках заплясали два красных огонька.
– Не-а, – сказала молодая. – Не помню. А что?
Следующие пятнадцать минут Бабкин пролежал не шевелясь, хотя у него затекла нога, а штанину облюбовали муравьи с чрезмерно активной жизненной позицией.
– Во дает тетка, – восхитилась младшая, когда вторая замолчала. – А Алевтина чево?
– Чево-чево… Ничево!
Рассказчица, кажется, рассердилась за глупые вопросы. На ее месте Бабкин тоже негодовал бы. И без того ясно, что случилось с незадачливой Алевтиной.
– Ладушки. Хорош языками чесать.
Бабкин вжался в песок.
По влажной прибрежной полосе мимо него прочавкали босые ноги.
– А еще у них такая история была… – услышал он, когда женщины отошли уже довольно далеко. Узнать историю ему не удалось: шум близко идущей моторной лодки заглушил слова. На берег выбросились одна за другой три волны. Когда Бабкин торопливо выбрался из-под кустов, женщин уже не было видно. Только красный огонек мелькал где-то вдалеке.
Он вытряхнул из намокшей штанины негодующих муравьев и вывалил оставшихся червяков под куст.
2
– …свекровь надо уважать, а сына ее… Ик!.. Ублажать! Или наоборот? – Гриша покачнулся и вцепился в скатерть. Тарелки и бокалы со звоном проехали короткую остановку. – Так выпьем же за родителей! – подытожил он. – За папу с мамой нашего Олежки и за родителей невесты! Где они? – Он озадаченно огляделся. – Оба-на! Убегли, паразиты?!
– Гриша!
Не обращая внимания на сестру, Григорий прошел нетвердым шагом вдоль стола, вглядываясь в лица. Перед Макаром остановился и ткнул пальцем его в грудь.
– Ты отец?
– Потенциальный, – огорчил его Макар.
– П-потенциальный? – Григорий нахмурился, осмысливая, и вдруг просветлел: – То есть с потенцией!
– Григорий, сядь!
– Гриша!
Протестующие голоса сестры и жены не смогли помешать Григорию облобызать Илюшина.
– Так держать! Молодцом! А баб в узде надо! Вот!
Григорий поднял сжатый кулак и внимательно рассмотрел его. Что-то во внешнем виде кулака навело его на новую мысль, и он обернулся к отцу жениха:
– Петя, давай выпьем за подкаблучников! Ик! Блаженны страдальцы, ибо их есть… Их бин есть… В смысле, кушать…
Блуждающий взгляд дяди Гриши остановился на жареной курице. Вонзив вилку со всего размаху в загорелое куриное бедро, он потащил к себе поднос.
– Да отберите вы у него кто-нибудь эту вилку! – в сердцах вскричала Нина.
– Лучше курицу отберите, – посоветовала Рита.
– Я твоя девочка! – пропела Кристина. – Я твоя птичка! Ты поймай меня в свои силки!
Она всем корпусом обернулась к жениху и призывно улыбнулась.
– Сильно декольтированная птичка, – пробормотал Илюшин. Саша пнула его под столом. – Я хотел сказать, декоративная!
Петруша под шумок опрокинул рюмку.
– За подкаблучников пьет, – шепнул Макар Саше. – Без меня!
– Пороть! – грянул артиллерийским басом Пахом Федорович. – На конюшне!
– От жеж кретин, – посетовала Елизавета Архиповна.
Рыжий кот Берендей издалека одобрительно мяукнул.
Семейный вечер стремительно набирал обороты.
Саша впервые в жизни наблюдала своими глазами, как чопорное сборище родственников превращается в форменную вакханалию.
Для начала брат Нины, толстый кудрявый брюнет с вкрадчивыми манерами, напился и объявил, что необходимо внести в торжество неформальную струю. Когда его сняли со стола и заставили застегнуть ширинку, он притих, как человек, у которого отняли последний праздник, и понуро ушел в уборную.
Вернулся Григорий повеселевший, в венке из одуванчиков и кокетливых женских шортах. Галя покраснела. Макар захохотал. Нина возмутилась. Парень, которого Елизавета Архиповна назвала лысым олухом, подбежал к Григорию и попытался стащить с него чужие одежды. «А старушка-то была права!» – думала Саша, пока все вокруг орали друг на друга, а Григорий вырывался и верещал. Наконец олуха оттащили, на Григория натянули брюки, и на пять минут воцарилось спокойствие.
Тогда на сцену выступил Пахом Федорович.
Первые полчаса патриарх добросовестно исполнял роль чучела свадебного генерала. То есть восседал неподвижно и скупо блестел медалями. Саша, уже слегка знакомая с повадками старца, ожидала сюрприза.
И дождалась.
– Ветер веет с юга! – богатым басом сообщил старик. – И луна взошла! Что же ты, подлюга, ночью не пришла?
Саша оцепенела. Пахом Федорович декламировал препохабнейшие стихи, приписываемые Есенину.
Галка взорвется, если услышит следующие строки.
– Макар, оглуши его чем-нибудь, умоляю, – торопливым шепотом попросила Стриж.
Илюшин соображал очень быстро.
– А заря, лениво обходя кругом, – громко продолжил он, – посыпает ветки новым серебром.
– Поэзия! – восхитилась Алевтина. – Как это возвышенно!
Патриарх почуял подвох, но осознать, в чем он заключается, не смог. На лице его отразилось смятение. Саша воочию видела, как со скрипом проворачиваются в его черепе ржавые шестеренки.
– Ветки… Посыпает… – пробормотал он.
Ритм совпадал, и это сбивало с толку.
Несколько минут Пахом Федорович напряженно шевелил губами, но все-таки оставил Есенина в покое.
Однако с поэтической стези сойти не пожелал.
– Я мало жил и жил в плену, – грустно поведал он.
В миску салата вонзилась деревянная стрела. На скатерть щедро брызнули помидоры.
– Ванька! – вскрикнула Нина Борисовна, багровея. – Лешка!
Топоток быстрых ног свидетельствовал, что маленькие чингачгуки разбегаются от мстительных бледнолицых.
«Пацаны балуются», – сообразила Саша. Благостная старушка привезла с собой двух мальчишек лет шести, которые весь вечер носились по саду и сшибали гостей с ног, пока Макар не соорудил им лук из ивового прута и лески. Они тут же кинулись мастерить стрелы, забыв про свадьбу.
– Поганцы!
– Уши им оборвать!
– Но в горло я успел воткнуть и там два раза повернуть свое оружье! – сообщил Пахом Федорович.
Саша с Галкой обменялись взглядами, в которых читалось одно слово. «Дурдом».
– Гнать малолеток в шею! – возмущалась Алевтина.
– Я те погоню! – прорезалась старушка.
– Погоня, погоня, погоня, погоня в горячей крови! – немузыкально завыл Григорий.
Макар наклонился к Сашиному уху:
– Я пацанов нейтрализую. А ты держи все под контролем.
Саша засмеялась ему вслед. Удержать эту вечеринку под контролем можно было только связав всех присутствующих.
Кристина вытащила из дома магнитофон и отплясывала перед женихом полный страсти танец. В стороне мрачно улыбалась кудрявая черноволосая Рита. Алевтина пискляво вещала о любви, соединяющей сердца, Григорий голосил «есть в графском замке черный пруд», Пахом Федорович икал. Посреди этой катавасии сидела бледная Галка и не сводила взгляда с танцующих.
Все вертелось, кружилось, бранилось и пело, злилось и хохотало, и Саша почувствовала, что и ее захлестывает и несет эта дурная волна. Хотелось то ли выпить, то ли набить кому-нибудь морду. И чтоб плечо раззуделось, а рука размахнулась. Или наоборот.
– «Ма-ахнатый! Шмель! На душистый! Хмель!» – надрывался магнитофон.
– Цапель серый – вах! – в камышах, – сказал бесшумно подошедший Макар. – А что это у нас цыганская дочь вытворяет?
Кристина мелко трясла обнаженными плечами перед Олегом. Вслед за плечами тряслись и близрастущие части тела.
Рита схватила лысого парня за руку и ведьмой ринулась к танцующим. К ним присоединился Григорий, и вокруг жениха двинулся разнузданный хоровод.
– «Так вперед за цыганской звездой кочевой!»
Мимо опять лениво пролетела стрела. Алевтина взвизгнула.
– Мы в гномика целились! – долетел жалобный детский голос. – Извините!
– А кто у нас гномик? – хладнокровно осведомилась Саша. Она рассудила, что если уж оказался на чаепитии у мартовского зайца, лучше принимать все как должное. – Кого ты назначил на роль жертвы?
Макар фыркнул.
– Да я им обычного садового гнома нашел. Тяжелый, подлец! И краска вся с него облупилась. Зато теперь у них есть мишень. Кстати, ты знаешь, что в местном цветнике обитает куча мифических существ?
– Почему же в цветнике? – Саша прищурилась на танцующих. – Прямо сейчас вижу кадавра, ведьму, русалку и сатира.
Илюшин молчал. Она обернулась к нему и наткнулась на странно насмешливый и теплый взгляд серых глаз.
– Ты что как смотришь? – смутилась Саша.
– И эльфа.
– Что – эльфа?
Вместо ответа он наклонился и поцеловал ее. На несколько очень долгих секунд все вокруг растворилось в летящей яблоневой листве, и музыка деликатно притихла, и пьяные голоса сатиров заглушил ветер.
– Горько! – вдруг заорали над ухом.
Саша вздрогнула, открыла глаза и обнаружила нависающую на ними щекастую красную физиономию.
– А что это вы тут целуетесь? – на удивление внятным голосом поинтересовался дядя Гриша. – Разве вы жених с невестой? – Он щелкнул пальцами. – Кстати, я уж подзабыл: кого замуж-то выдаем?
«А взгляд у него трезвый».
Эта мысль неприятно кольнула Сашу. Да нет же, он просто пьянчужка! В следующую секунду, словно подтверждая характеристику, дядя Гриша рванул на груди рубаху и надрывно выкрикнул:
– Свобода! Гибнет свобода!
– Чья? – удивился Петруша.
– Холостяцкая!
Он погрозил кулаком в небеса.
– Сириусу больше не наливать, – вполголоса сказал Макар.
– Сириуса надо бы отправить к Большому Псу!
Саша и Макар одновременно повернулись на эту реплику.
Елизавета Архиповна как ни в чем не бывало взяла двумя пальцами дольку лимона и сжевала, не морщась.
– Что это значит? – спросил Григорий.
В наступившей тишине его голос прозвучал почти испуганно.
– Да заговаривается Елизавета Архиповна, – сладким голосом заверила жена. – Перебрала малость.
Старушка взглянула на нее голубыми глазками. Ох и кусачий же это был взгляд! На месте Алевтины Саша улепетывала бы уже со всех ног, наплевав на свадьбу и чувство собственного достоинства. Было что-то такое в Елизавете Архиповне… Жутковатенькое. Как в богомоле.
«Баба-Яга!»
Старушка сложила губы в трубочку.
– Ай-яй-яй! Что же ты, Алевтина, никакого почтения к старшим не проявляешь?! – Ничего не прозвучало особенного. Но Саше показалось, что жена Григория вздрогнула. – Гришку ты за бейцы держишь, это каждая дворняга знает, – невозмутимо продолжала Елизавета Архиповна. – Кстати, как там тебе, Григорий, – не жмет? – Григорий оскалился в кривой ухмылке, но промолчал.
– А про яблочную тетку ты никому ни полсловечка, – пробормотала Елизавета Архиповна совсем уж странное.
Саша тоже решила бы, что старушка заговаривается. Но очень уж проницательно смотрела старая ведьма.
А главное, Алевтина занервничала. Выпила залпом вина из чужого бокала. Храбро закусила куском вареной колбасы и без промедления тяпнула водки.
Петруша, у которого из-под носа утянули стопку, только глазами захлопал.
– Елизавета Архиповна, ну что вы всем настроение портите, – миролюбиво укорила Нина.
Старушка тоненько захихикала:
– Э-э, мил моя! Я даже еще и не начинала!
– Хорошо ведь сидим, празднуем…
Розовое личико Елизаветы Архиповны выразило преувеличенное изумление.
– Что ж вам праздновать? Сына ты выдаешь за пиявку московскую!
«Пиявка московская» только усмехнулась. То ли Галка устала переживать, то ли дошла до стадии, когда «чем хуже, тем лучше».
– Дочь – за тамбовского болвана, – продолжала старушка с милейшей улыбкой.
– Чево?!
Тамбовский болван, он же лысый олух, угрожающе приподнялся с места.
– Сядь, лободырный! – посоветовала Елизавета Архиповна. – Тебя в приличное место позвали, дурня! А ты…
Она сокрушенно махнула белоснежным платочком.
«Ей-богу, у нее сейчас из рукава косточки полетят».
– Лободырный… – шептал рядом впечатленный Макар. – Только б ее не прервали! Может, она еще кого-нибудь обзовет!
– Словарик составляешь? – тоже шепотом спросила Стриж.
– Рука бойцов колоть устала! – взвыл патриарх так, что все вздрогнули. – Мочи их… картечью!
Нина закрыла лицо руками. Макар хрюкнул и сполз на стуле.
– Угомоните его кто-нибудь!
– Не то, что нынешнее племя!
– Да отвезите же его в дом!
– В чистом поле под ракитой богатырь лежит убитый!
– Я его сам сейчас убью!
Патриарх напоминал попугая, который порет чушь, но всегда удивительно к месту.
Наконец лысый юнец, которому больше всех досталось от Елизаветы Архиповны, схватил коляску со старцем и потолкал к дому. Оставшиеся вздохнули с облегчением.
Но радость их была преждевременна.
– Как там змея называется, которая свой хвост жрет? – сладко пропела Елизавета Архиповна.
– Дура оголодавшая, – предположил Гриша.
– Это ты дура оголодавшая, – отрезала старушка. – Мимо юбки пройти не можешь, слюной захлебываешься. А змея – она человек нормальный.
– Уроборос, – подсказала Саша.
И съежилась на всякий случай.
Однако старушонка глянула на нее одобрительно.
– Точно! Уроборос! Вы все тут уроборосы.
– Это почему еще? – взвилась чернокудрая Рита.
– Дык поедом себя едите, что не уберегли мальчонку!
– Елизавета Архиповна!
– Ты, змея подколодная, уж поди и топорик приготовила!
Рита в онемении уставилась на старушку. И непонятно было, то ли ее поразило оскорбление, то ли старушка неожиданно попала в точку.
Вернулся Ритин друг и встал, набычившись, в тени деревьев.
– Всех вас насквозь вижу! – Страшно довольная эффектом Елизавета Архиповна откинулась на стуле. – А ты чего молчишь, Петюня?
Петр поперхнулся куском рыбы.
– Петрушу-то не трожь, – внезапным басом потребовала Нина.
– Ой! Ой! – Старушка всплеснула руками. – А то что? К Ивану своему пойдешь?
Нина Борисовна глотнула воздух, как рыба, вытащенная из воды.
– Это что еще за Иван? – удивилась Алевтина и закрутила головой во все стороны. – Кто такой? Почему мы не знаем?
«Дура непроходимая», – ужаснулась Саша.
А старушонка зашлась в злорадном хихиканье.
– Вы посмотрите на себя! Хи-хи-хи!.. Один другого хлеще! А ты, Петька, что молчишь? Уворованное маслице вспоминаешь? Интендантишка!
Петруша начал багроветь.
– Эх, компашка! – подытожила Елизавета Архиповна. – Один убивец, другой ворюга, у третьего пожар в штанах… Ты, Ритка, чего лыбишься? Я про тебя все знаю! Плацдарм-то уже подготовила, а?
Рита молчала, только глаза яростно блеснули из-под челки.
– Ритк, о чем она? – громко спросила Кристина.
– Старый человек Елизавета Архиповна, – спокойно ответила вместо дочери Нина. – Не знает, что говорит.
Старушка удовлетворенно сложила ручки на животе.
– Посмотрю я на тебя, Нинка, когда внуков будешь выпрашивать. Невеста-то у вас бесплодная, м?
Галка уронила чашку, уже поднесенную к губам.
– Это еще что за новости? – ахнула Рита.
– А я так и думала, – засмеялась Кристина.
– Криська!
– Олежек, ты ведь не виноват, что она тебя обманула!
Олег не услышал: он вытирал пролитый чай.
У Галки наконец прорезался голос:
– Кого я обманула? Господи, да о чем вы?!
– Тебе не о детишках пора думать, а о кладбище! Старая ты! – пригвоздила Елизавета Архиповна.
– Если мне о кладбище, то вам о Страшном суде, – отрезала Исаева.
– С судьями я сама разберусь! – заверила старушка. – О себе подумай, врушка!
Галка вскочила. Челка взмокла, побелевшие пальцы сжимали бокал с такой силой, что казалось, тонкая ножка вот-вот переломится.
Саша поняла, что струна сейчас лопнет. Подлая старушонка взгромоздила на спину уставшего верблюда не соломинку, а целый воз кирпичей.
– С чего вы взяли, что у меня детей быть не может? – отчаянно выкрикнула Галка.
– Да уж я-то знаю! Ты аборты по молодости делала? Ась?
Галка побледнела.
– Что вы несете, Елизавета Архиповна… Какие еще аборты?
– Криминальные! – пригвоздила старушка.
– Вы не можете ничего знать! Олежка, это неправда!
– А вот мы увидим, правда или неправда! – самодовольно усмехнулась Елизавета Архиповна. – Поживем годик – и ясно будет! Вся правда наружу выплывет. Хе-хе!
Этого ехидного «хе-хе» Галка не выдержала. Она схватила со стола первый попавшийся предмет – увесистую солонку – и замахнулась.
«Стоп-кадр!» – сказал кто-то в Сашиной голове. Старушка с ее злорадной ухмылочкой, Алевтина, вскинувшая брови, белая как скатерть Галка с солонкой возмездия, удивленный Олег – все замерли на долю секунды.
Громкий хлопок в ладони прервал налившуюся яростью тишину.
– Все, хватит!
Григорий широко расставил руки.
– Надо прогуляться! – объявил он. – Головушки буйны проветрить! Верно я говорю, Нин?
Исаева медленно опустила солонку. Рука у нее дрожала.
Нина поднялась. Саше показалось – она избегает смотреть на всех, кроме брата.
– Пойду еще курицу в духовку суну.
– Вот и правильно! – обрадовался Григорий. – Курица – это наша птица, русская!
– А я покурю. – Рита ушла за дом.
За ней как-то очень быстро, даже не взглянув на Галку, исчез жених. Петруша, пробормотав что-то про малинник, тоже сбежал.
– Малина ведь еще не поспела! – удивилась Алевтина.
Григорий страдальчески закатил глаза.
– От меня он сбежал, дурында! – раздельно объяснила Елизавета Архиповна. – Эх, прав Гришка! Надо косточки старые размять.
Она легко поднялась со стула и уковыляла в тень деревьев.
Григорий и Алевтина ушли, препираясь. Только теперь Саша заметила, что и Галка незаметно исчезла. Они остались за столом втроем.
Кристина обернулась к Макару:
– Танцуешь?
– Музыки нет, – указал Илюшин на очевидное препятствие.
– А музон будет! – оживилась Кристина. – Магнитофончик-то щас зарядим!
– Я тебе щас заряжу, – отчетливо сказала Саша Стриженова. – Я тебе щас так заряжу, что на костыли работать будешь, Плисецкая!
На самом деле Саша мило улыбнулась и выразила надежду, что подходящая романтическая песня непременно найдется. Они с Макаром сто лет не вальсировали!
Кристина некоторое время оценивающе изучала Сашу.
– Нету у нас песен, под которые вам танцевать нравится, – наконец хмуро сказала она. Что означало: «Женщина, не жадничайте, а то нарветесь».
– А мне под любые нравится, – просияла Саша. – Хоть под негритянский рэп. Есть такой певец – Шакур Тупак, знаете? Очень известный, между прочим.
«За Тупака-то ответишь!» – пообещал взгляд Кристины.
«Руки коротки», – молча отрезала Саша.
Возможно, на этот раз Илюшин что-нибудь и уловил бы, но у него заиграл телефон. Стриж прислушалась.
– Ты поставил для звонка саундтрек к «Трупу невесты»? – недоверчиво спросила она.
Макар жестами просигнализировал, что он, во-первых, не понимает, о чем речь, во-вторых, так само получилось, а в-третьих, вынужден срочно уйти для серьезного разговора.
И ушел, подлец.
Оставшись наедине с Сашей, Кристина поскучнела.
– Помочь там надо, – неопределенно махнула она рукой. – Вам-то хорошо, вы тут развлекаетесь…
И загарцевала в сторону дома.
Саша швырнула ей вслед обглоданную куриную ногу, а потом догнала бесстыжую лахудру и сломала стул об ее загривок четыре раза.
Конечно, нет. Саша вздохнула и пошла в глубь сада.
За корявыми яблонями и вишнями темнели какие-то технические постройки – кажется, погребица и сарай. Вдалеке шумел сосновый бор. Оттуда насмешливо куковала кукушка.
«Почему хороший и плохой человек всегда легче договорятся, чем два хороших, но не похожих друг на друга? Взять маму жениха: приятная ведь женщина. Болтливая, но при том собранная. Странное сочетание».
Саша остановилась и задумалась. Не бывает такого, решила она. Или болтливая, или собранная. Где-то Нина Сысоева притворяется.
«Ну и пусть. Она пока не сделала Галке ничего, за что ее стоило бы ненавидеть. И неприязнь ее оправдана. Если смотреть на Исаеву не моими глазами, а с чужой колокольни, что в ней хорошего?»
С другой стороны, подумала Саша, если на кого угодно посмотреть с чужой колокольни, ничего хорошего в нем не обнаружится. С колокольни сверху все как маленькие противные червячки. Ты сначала слезь с нее, встань рядышком на травке, вглядись как следует, а потом уже суди.
«И Галка ничем от Сысоевой не отличается. Тоже забралась на башню и рассыпает оттуда листочки с диагнозами».
Саше представилась необъятная равнина, на которой в отдалении друг от друга торчат, как поганки, белые колокольни. С одних звонят, с других плюют, с третьих машут флагом. И все друг друга не понимают и понимать не хотят.
Где же Исаева?
«Надо ее успокоить. Она, бедная, и про пиявку московскую выслушала, и про старородящую. Словечко-то какое, бр-р-р! Словно про ящерицу говорят, а не про женщину. И еще эта Кристина…»
Саша не заметила, как прошла сад насквозь и оказалась в редком лесу. Сосны здесь подступали совсем близко. Кое-где между двух деревьев был натянут гамак, в другом месте с толстой ветки свисали детские качели. Поляна напоминала то ли заброшенную стройплощадку, то ли гигантскую коробку со старыми игрушками. Вокруг валялись кубики, обрывки веревок, какие-то чурбачки.
Под ноги попалась ржавая проволока, притаившаяся, как змея в траве, и Саша едва не упала.
«Кристина, Кристина… – размышляла Саша. – Что бы такое убедительное сказать, чтобы Галка поняла, что не нужно волноваться на ее счет?»
Самое печальное – Саша вовсе не была уверена, что Галке действительно не нужно волноваться насчет светловолосой русалки. Нагишом они купались, ишь! Знаем мы этих подруг детства. Оглянуться не успеешь, как из них вырастают девицы юности и бабы зрелости.
«А еще старушонка! С ней-то что делать?»
Саша обогнула старую толстую сосну, раздваивающуюся метрах в четырех от земли на причудливо извивающиеся стволы, и встала как вкопанная на краю поляны.
Прямо перед ней на вытоптанной земле лежала Елизавета Архиповна. На лице ее застыла ухмылка, язвительный взор был устремлен в небеса, словно она сообщала тому, кто наверху: «Все про тебя знаю, голубчик! Не отвертишься!»
А рядом на старом садовом гноме сидела, как на пеньке, Галка и невидящими глазами смотрела на нее.
