К вечеру следующего дня Толлеус лежал пластом в своей комнате, раздумывая, помереть прямо сейчас или все же дотянуть до утра. Добрая Сабана, полная сочувствия, регулярно присылала служек поменять компресс и на случай, если что-нибудь понадобится. В последнюю пару недель старик чувствовал себя на редкость хорошо, как будто скинул лет тридцать. Не было ни одного серьезного приступа. Он уже было решил, что неожиданно свалившаяся на голову походная жизнь запустила какие-то скрытые резервы организма. Или Маркинский чародей, залезший ему в голову с целью выведать информацию, не обманул и действительно поправил здоровье. Но нет. Старость не проведешь. Можно бегать от нее, можно прятаться. Только в конце она все равно найдет тебя и не отпустит. Еще с утра Толлеус чувствовал себя замечательно. Он развил бурную деятельность: нашел кузнеца и плотника, сделал заказ на испорченные детали. Успел восстановить поврежденные огнем амулеты. Через два дня голем обещал быть как новенький. Только манокристалл не вернуть — дорогущая вещь, которую за пределами Кордоса просто не достать. По плану в Оробосе предполагалось пробыть примерно два месяца. За этот срок жилет высосет как раз два кристалла, если не будет перерасхода от приступов. Для голема тоже надо много маны, но тут все зависит от частоты его использования. Теперь кристаллов осталось всего два — если считать тот, что на посохе. Есть кое-какой запас в простых накопителях, которых Толлеус взял целый сундук, а также слой маны в организме, но это все в совокупности едва потянет на один кристалл. Как ни экономь, маны не хватит. Значит, надо будет уезжать раньше, либо находить источники маны здесь. Манокристалл с посоха пока придется использовать в големе. Только теперь ни в коем случае нельзя жестко монтировать его — надо всегда снимать и носить с собой. А посох пока можно запитать от обычного накопителя.

Справившись со всеми делами, Толлеус расслабился, смирившись с мыслью пробыть в Олитоне лишних несколько дней. Самочувствие было в порядке, но к вечеру давление подскочило до небес, разыгралась мигрень, а по ногам пошли красные пятна. Жилет периодически начинал вибрировать, выходя на полную мощность, но все-таки сдерживал хозяина от необратимого пике. В комнате пахло, как после грозы, и волосы у посетителей сами собой поднимались дыбом.

Старик находился в дремотном состоянии между сном и явью: в голове крутились обрывки мыслей и странные видения. Голем следовал за фрагментной таблицей плетений, ее сменяла конструкция скорорезки, потом вспоминалась улыбающаяся жена и почему-то далекие юношенские годы: шалаш у костра в лесу, в небе белый шар Мунары, а в руках самый первый — еще ученический — посох.

Без изменений прошла бессонная ночь. На следующий день Толлеус с выпученными глазами вскочил, бормоча себе под нос что-то про искусную ложку, чем немало напугал молоденькую служку. Сил у старика хватило только на то, чтобы добраться до своего сундука и раскидать амулетные заготовки — он повалился без сознания прямо на них.

Вызванный сердобольной хозяйкой знахарь пристыжено развел руками — его возможности были скромнее искусного амулета. Вердикт был однозначно неблагоприятный — старик не дотянет до завтрашнего утра. К вечеру Толлеус очнулся и ясным голосом попросил принести бумагу и чернила. Исписав два листа, он тяжело откинулся на подушки.

Сабана Имменсиус пришла забрать завещание, но это оказался всего лишь бред — непонятые закорючки и стрелочки, которые обычно рисуют дети, когда еще не умеют писать. Она скомкала лист и швырнула в угол — утром постояльца вынесут и приберут номер.

Закрывать глаза старику не потребовалось, удивительно, но кордосский искусник был все еще жив и просто уснул. А утром наступило некоторое улучшение: Толлеус пришел в себя и заказал бульон. А после полудня даже смог сесть.

Вечером, держась за стенку, старик доковылял до общего зала и, найдя хозяйку взглядом, жестом подозвал ее к себе.

— Я вчера писал что-то или мне померещилось? — с волнением спросил он.

— Ты лишь портил бумагу, господин, а не писал! — без обиняков заявила она. — Не о том сейчас думаешь! Чуть не преставился, а все о бумажках спрашивает… Возвращайся-ка обратно и отлеживайся!

— Это может быть важно! Где она, мне надо на нее взглянуть! — напрягся Толлеус.

— Нет ничего важного в глупых каракулях, — отметая все возможные возражения, вынесла вердикт трактирщица. — Бумажка давно в мусоре. Уже, поди, на растопку пошла…

Старик вцепился в ее руку мертвой хваткой: — Мне очень нужно на нее взглянуть! — с этими словами он сунул ей в ладонь серебряную монету.

— У тебя бред, господин! За такие деньги я сама исчиркаю тебе хоть сотню листов! — Сабана вернула монету. — Ладно, я посмотрю… — и она поспешила отойти от сумасшедшего.

Через пять минут одна из служек притащила смятый листок. Толлеус с жадностью вцепился в него. Бледные губы растянулись в улыбке. Теперь старик потребовал принести ложку.

Сабана с жалостью смотрела на старика, шевелящего губами в споре с самим собой и размахивающего посохом. Никаких сомнений, его рассудок помутился. Такое иногда бывает после тяжелой болезни. Тело поправилось, а разум умер. Как бы он беды не наделал своим Искусством. С него станется…

А Толлеус уже закончил свои махинации и снова подозвал трактирщицу. Та приблизилась не без опаски. Старик выглядел плохо и даже жутко: лицо цвета выбеленной солнцем кости, иссиня-черные мешки под глазами, руки дрожат, рот щерится в беззубой улыбке.

— Навряд ли мне удалось бы снова сочинить эти «каракули»! — торжественно начал Толлеус. — И все-таки однажды я это сделал! — гордо добавил он, потрясая листком. — Вот оно! — с этими словами старик протянув Сабане ложку.

Трактирщица с недоумением покрутила предмет в руках: ложка как ложка. Только к ручке прилеплен маленький мутный шарик. Не дожидаясь вопросов, искусник выдернул ложку у нее из рук.

— Смотри, женщина! — Толлеус с кряхтеньем выковырнул обыкновенный камень из трещины в полу и водрузил его на ложку. Лишь только та приняла горизонтальное положение, как камень в ней на мгновение оказался заключен в маленькую — по размеру ложки — серую сферу, и раздался скрежет. Сабана не успела моргнуть, а сфера уже исчезла. Старик демонстративно перевернул ложку, и из нее на пол посыпалась даже не крошка, а каменный порошок.

Раздался общий вздох — половина присутствующих в зале работников и посетителей столпилась позади хозяйки, заглядывая ей через плечо.

— А теперь смотри! — не унимался искусник. Он сунул собственный палец в ложку, и ничего не произошло. — Это потому что предмет больше пузыря! — назидательно произнес он. — А когда меньше, вокруг формируется защитная оболочка. Это как корпус — снаружи не поранишься. Когда все готово, внутри активируется плетение ножа. Нож закрепить в центре и заставить его обработать всю внутреннюю поверхность очень сложно! Но я придумал замечательную штуку: несбалансированный нож просто лежит в пузыре. Он вообще не закреплен, но по размеру точь-в-точь как сфера, а значит всегда в центре. Теперь я набрасываю свернутую нить, дергаю — и она раскручивает лезвие, заставляя его свободно гулять внутри сферы. А потом… — только теперь Толлеус обратил внимание на непонимание в глазах зрителей. Он замолчал, и во всем большом помещении повисла тишина — даже стали слышны звуки улицы.

Старик расстроено покачал головой: — Короче, надо только периодически менять накопитель. Все! — он устало махнул рукой, отворачиваясь.