13. На вольных хлебах юриспруденции
В «Записках…» я уже упоминал, что ещё до своего увольнения со службы в системе органов внутренних дел, которое состоялось 2 августа 1995 года, я оформил необходимые документы, позволяющие мне на официальной основе заниматься частной юридической практикой. Поэтому уже 3 августа 1995 года я в качестве частного юриста начал зарабатывать себе и своей семье на хлеб.
Конечно, на первых порах было трудновато, приходилось освежать свои знания в сфере тех отраслей права, с которыми — в силу специфики своей прежней работы — редко приходилось сталкиваться. Еще более актуальным для меня был вопрос изучения действующей судебной практики, которая менялась более динамично, чем законодательство, и в основном в зависимости от того, какой точки зрения на проблему в Верховном Суде придерживались те, которые её и творили. Далеко за примером ходить не надо. Много лет существовала практика решения споров по поводу утраты общежитиями своего правового статуса как такового, поскольку они (общежития) не отвечали требованиям, предъявляемым Примерным положением об общежитиях от 1988 года. Никаких сомнений ни у кого не возникло в правомерности исков жильцов о признании общежитий обычными жилыми домами, и суды всегда их удовлетворяли.
Изменение судом правового статуса общежития на обычное жилое здание позволяло обитателям таких домов заключать с их собственниками договоры найма, а в случаях, когда собственником являлось государство или местный орган самоуправления, то и приватизировать это жилье.
И вдруг где-то с 1998–1999 года суды резко изменили своё отношение к таким делам и стали отказывать в удовлетворении исковых требований жильцов. Оказывается, по одному из дел, возбуждённых по зданию общежития, приватизированного каким-то акционерным обществом, судебной коллегии Верховного Суда РФ — думаю, не без какого-то влияния со стороны — вздумалось принять решение, противоречащее сложившейся практике. Причём аргументация суда была настолько путаной, что её элементарно нельзя было понять, но свелась она к тому, что отныне только собственник общежития имеет право определять, каким должно быть это общежитие, а поэтому нет оснований для изменения его правового статуса. Но закон-то остался прежним! И это яркий пример абсолютной правоты русской поговорки: Закон что дышло — куда повернёшь, туда и вышло. А если серьёзно, то это — настоящее беззаконие, которое, тем не менее, суды взяли как руководство к действию. Кроме того, более ушлые собственники, имеющие соответствующие подходы к судам, тут же стали добиваться пересмотра ранее принятых судебных решений по общежитиям, в том числе с использованием прокурорских протестов.
Через год-полтора, имея уже опыт практической работы, заключающийся в основном в консультировании клиентов и в представительстве их интересов в судах, я почувствовал в себе уверенность на новом для себя поприще и при первой же возможности заключил сначала один, а потом и ещё несколько договоров с организациями на их юридическое обслуживание, с двумя из них — трудовые договоры со своим трудовым участием в так называемой свободной форме, что в настоящее время называют — на английский манер — фрилансом или аутстаффингом.
Вспоминая начальный период своей частной практики, я понимаю, насколько это было самонадеянно и авантюрно. Моей теоретической подготовки в юриспруденции было явно недостаточно, а практической, кроме уголовно- и административно-правовой, не было вообще. Тем не менее, чтобы быть подготовленным максимально к встрече с клиентами, я организовал для них предварительную запись на приём, выясняя при этом суть проблемы, и тщательно изучал нормативную базу по данному вопросу. Главным минусом в это время у меня было недостаточное знание норм гражданского права. С уголовным правом и процессом было гораздо легче, так как я имел достаточно хорошую следственную практику, тем более, что в 1995 году действовали ещё старые кодексы, которые я знал почти наизусть.
Овладеть гражданским правом я сумел в пределах года, для этого использовал известные методы, способствующие усвоению материала, например составление схем, таблиц, предметно-алфавитных указателей, картотеки. Это было очень важно и потому, что в этот период и еще много лет потом в сфере гражданского права одновременно действовали многие нормы Советского Союза, Российской Советской Федеративной Социалистической Республики и нормы Российской Федерации. Всё это создавало путаницу и принятие судами неправомерных решений. Увы, не все судьи хорошо владели и владеют этим предметом (гражданским правом). Достаточно для примера вспомнить материалы одного из дел (№ 2-1593/05) о возмещении ущерба, причинённого в результате ДТП гражданке Л., которое волокитилось Октябрьским райсудом Архангельска с 1995 по 2005 год. Поскольку ущерб её здоровью был причинён ещё в 1994 году, суды (в т. ч. и областной) упрямо применяли нормы, действовавшие в тот период статьи 454–459 старого Гражданского кодекса РСФСР, игнорируя доводы истицы и её представителя и не зная, что в данном случае надо применять статьи 1085–1094 нового Гражданского кодекса РФ, так как законом, которым он вводился в действие, предусматривалось применение новых норм ГК РФ и в тех случаях причинения вреда, которые произошли ещё при действии старого кодекса. А это давало потерпевшей большую материальную выгоду. Я смело пишу, что суды этого не знали, иначе получится, что они действовали преднамеренно незаконно. А это ещё хуже.
В первые годы практики была уверенность в справедливости правосудия, хотя слухи о взятках, блате и беззаконии не могли не доходить до меня. Приходил клиент и говорил, что до меня был у адвоката К., который за услуги потребовал 100 000,0 рублей, заявляя, что большая часть этих денег предназначена судье. Но я не верил этому, считая, что если адвокат и требовал такую сумму, то только для себя любимого. С годами, когда я набрался опыта и мог уже оценивать действия судьи по характеру ведения процесса, а порой по абсолютно абсурдным, незаконным его решениям, моя вера в правосудие, к большому сожалению, была поколеблена. А теперь я просто убеждён, что в таком городе, как Архангельск, всё возможно, потому что здесь каждый второй первому брат, друг, сосед, знакомый, знакомый знакомого — а таких у судей десятки и сотни — и каждый из них хоть раз в жизни нуждается в услугах «правосудия». Возможно, кто-то сомневается, но я нет, не сомневаюсь, что судья, скорее всего, посодействует принятию нужного решения для знакомого своего знакомого. Тем более, что и материальное, и процессуальное право, и так называемая правоприменительная практика — по сути, прецедентная, сейчас преобладающая над всем прочим — предоставляет судьям массу возможностей для такого «содействия», причём зачастую формально ими закон не нарушается. Естественно, везло тем участникам дела, у которых судьи были теми самыми знакомыми знакомых, тем более, если внешность и манеры поведения участника не вызывали раздражения у судьи. К сожалению, были и есть судьи, которые откровенно, не особо скрывая своих эмоций, выражают неприязнь к тому или иному участнику процесса. Понятно, что в таких случаях нет никакой речи о беспристрастном судействе.
Было у меня дело по иску одного из магазинов к управляющей компании, обслуживающей многоквартирный дом, в котором на первом этаже и размещался этот магазин. По характеру обстоятельств спора уже сложилась определённая судебная практика, и я, исходя из неё, не надеялся на выигрыш в суде, о чем прямо сказал директору магазина. Но она всё-таки настояла на подаче иска в суд и моём представительстве.
Спор в суде мы выиграли, чем я был очень удивлён и не скрывал этого от директора, а она мне заявила, что она и судья — школьные подруги, вместе за одной партой с первого класса сидели. У меня отпала челюсть, и я оставил это признание без комментариев.
Работа юриста мне по душе, но у этой работы есть отрицательные моменты, с которыми трудно примириться. Одной из проблем при участии в деле является порой необходимость лгать. Известно, что ложь многолика: от откровенной, когда белое называют чёрным, и наоборот, до простого умалчивания о каких-то обстоятельствах, способных влиять на исход дела. Недаром древние римляне говорили: «Истина не боится ничего, кроме сокрытия, а сокрытие обмана есть тот же обман».
Реалии жизни таковы, что немало людей мастерски владеет разнообразными приёмами лжи и в стремлении к успеху активно их использует. В этом смысле не исключение и сфера российского правосудия, в которой ложь как главный аргумент в споре достигла чудовищной распространённости, и не только в гражданских, но и в уголовных процессах. Честный человек, говорящий только правду, не допускающий мысли о лжи в судебном процессе и не имеющий возможности опровергнуть ложь другой стороны, заведомо проигрывает дело. Понимая это, профессиональные юристы, в том числе и адвокаты, представляющие интересы сторон, не могут разрешить себе проиграть процесс только из-за правды и вынуждены, в свою очередь, лгать. Се ля ви!
Многие, вероятно, слышали о так называемом басманном суде. Конечно, и в Архангельске есть суды, которые можно обозвать так же. Но на самом деле нет ни «басманного» правосудия, ни «ломоносовского», ни какого-то другого. А есть российское правосудие, строго централизованное, в котором беспрекословно выполняются указания председателей судов и вышестоящих судов, правосудие, состоящее из судей, по сути, абсолютно освобождённых от какой-либо ответственности за беззаконие.
Факт, что имеют место случаи — как было не один раз и в моей практике, — когда клиент, выяснив, что юрист (адвокат) принципиально не будет «воздействовать» на судью или у него нет такой возможности, тут же утрачивает к нему (юристу, адвокату) интерес и уходит в поисках «хорошего» представителя и, наверное, находит. Объяснения такому клиенту, что для выигрыша в деле нужен закон, соответствующие обстоятельства по делу и надлежащие документы, вызывают недоумение или ухмылку. Но ведь не бывает дыма без огня.
Уже всем известно, что не работает институт отвода судей, особенно в той части оснований, которые касаются — как гласит соответствующая норма права — какой-либо заинтересованности судей, наличия обстоятельств, вызывающих сомнения в объективности и беспристрастности судей, то есть те основания для отвода, которые предусмотрены пунктом 3 части 1 статьи 16 Гражданско-процессуального кодекса.
Вот пример. Представитель одной из сторон (истца или ответчика) перед началом судебного заседания заходит в кабинет судьи и остаётся там на несколько минут. Скажите, разве у другой стороны не возникнет сомнение и обоснованная мысль, что речь в кабинете судьи шла о предстоящем рассмотрении дела, а значит, объективность судьи под вопросом. И таких ситуаций немало. Но ни разу ни один суд в подобной ситуации не удовлетворил заявление об отводе судьи — а тем более не бывает заявления судьи о самоотводе — в соответствии со статьёй 16 Гражданско-процессуального кодекса РФ, которая провозглашает, что для отвода судьи, среди прочего, достаточно обстоятельства, вызывающего сомнение в объективности и беспристрастности судьи.
Не могу промолчать и о судах второй и третьей инстанций, предназначенных, по сути, быть непреодолимым барьером для незаконных решений судов первой инстанции. Мне кажется, минули те времена, когда для этих инстанций главными и обязательными были законность и справедливость решения. Теперь главным стало сделать всё — вплоть до принятия незаконных актов, — чтобы не испортить статистику, характеризующую качество работы судов, да плюс к этому выполнить установки, доводимые до судов на совещаниях и посредством документов «для служебного пользования», например, по искам о взыскании денежных средств к бюджетам различного уровня.
Это касается и надзорной инстанции, которая из мощного средства противостояния беззаконию за последние десять-пятнадцать лет превратилась в совершенно ненужную инстанцию. Но это превращение не было объективной необходимостью, а было преднамеренной политикой руководства Верховного Суда РФ, которое много лет возглавляет один и тот же человек — В. М. Лебедев. Подтверждением этого является очередная реформа судебного производства, которая, по сути, была совершена незаметно, без шума, не для публики, но по своему характеру стала радикальной и свелась к ликвидации возможности обжаловать незаконные судебные акты в самых высших судебных инстанциях страны. Это с одной стороны. А с другой стороны, существовавшая в последние годы система надзорного производства и не нужна была. Действительно, зачем она, эта надзорная инстанция, если на абсолютное большинство обоснованных жалоб на незаконные судебные акты следовал один ответ — «нет оснований для пересмотра», и главным и почти единственным аргументом была констатация недопустимости переоценки доказательств, уже оцененных нижестоящими судами.
Но давайте посмотрим, что закон указывает в качестве основания для пересмотра решения. Статья 387 ГПК РФ, в соответствующей редакции, в качестве такого основания предусматривает существенные нарушения норм материального или процессуального права, повлиявшие на исход дела. Оценка доказательств регламентируется процессуальными нормами, а нарушение любой их них влечёт ошибочную оценку доказательства или доказательств. Но доказательства являются основой для того, чтобы считать правомерным или неправомерным исковое требование. Значит, любое нарушение нормы, регламентирующей вопрос о доказательствах или, тем более, об их оценке, является существенным. Так какое имеет право надзорная инстанция отказывать в пересмотре незаконного решения только потому, что это ведёт к переоценке доказательств, которые уже оценены судами первой и второй инстанций? Более того, откройте любой бюллетень Верховного Суда РФ с его постановлениями и определениями по конкретным делам, по которым отменены судебные акты первой и (или) второй инстанций. Все они почти на 100 % содержат переоценку доказательств, и именно результат этой переоценки является поводом для отмены актов нижестоящих судов. Почему так происходит? Да потому, что большая часть таких случаев — это прямая или косвенная заинтересованность судей Верховного Суда РФ, и не обязательно корыстная, а нередко ради подтверждения личной практики, своей позиции или своей «научной» точки зрения. Всем известно, что все судьи Верховного Суда РФ «остепенены», почти все доктора юридических наук. Вторая причина — его (ВС РФ) большая загруженность жалобами, их некому и некогда рассматривать должным образом в порядке надзора. В результате по большинству жалоб следуют подготовленные судебными клерками отписки «под копирку». И третья причина — выполнение своей же установки об уменьшении загруженности судей за счет так называемого закрытия глаз на незначительные — на самом деле достаточно значительные — нарушения закона.
Вот и вся законность, которая громогласно провозглашается, но не выполняется в массовом порядке высшим судебным органом. Верховный Суд почему-то думает — и это самое странное, — что вышеописанное беззаконие не может быть осознано и оценено обществом, не может повлиять на отношение общества к высшим государственным структурам. Обществу ведь не до теорий. Общество не отделяет в своих оценках Верховный Суд от государственных структур. Вывод напрашивается один: необходимо немедленное и коренное реформирование процессуального права, необходимы процессуальные барьеры, исключающие — раз и навсегда — для судов всех уровней, и прежде всего для Верховного Суда возможность произвольного толкования и применения норм процессуального и материального права, исключающие возможность отказа в пересмотре решения под любым предлогом при наличии хотя бы малейшего нарушения норм права, повлёкшего незаконность этого решения.
И ещё, на мой взгляд, не менее важный момент: необходимость оторванности судов первой инстанции от апелляционной, последней от кассационной, а их всех вместе взятых — от надзорной инстанции. Это является решающим условием обеспечения законности судебных актов. Несомненно, что последнее реформирование судебной системы в части гражданского судопроизводства, замкнувшее его в рамках региона, принесло огромный вред правосудию. Ведь судьи всех инстанций одного региона в буквальном смысле повязаны друг с другом служебными, семейными, дружескими и иными узами. А это означает, что законного 100-процентного пересмотра обжалуемых решений объективно не может быть. И никакими рассуждениями о независимости судей, их самостоятельности при принятии решений это обстоятельство не опровергнуть. Русская пословица «что мне законы, когда судьи знакомы» относится не только к обывателям, но и к самим судьям тоже.
Кроме гражданских и хозяйственных (арбитражных) дел мне, конечно, приходилось заниматься и уголовными делами.
Не будучи адвокатом, за уголовные дела я брался неохотно, хотя действующий тогда уголовно-процессуальный закон позволял юристам, не являющимся адвокатами, участвовать в уголовных процессах в качестве защитников лиц, привлекаемых к уголовной ответственности. В таком качестве я сопроводил несколько дел. Результаты, с моей точки зрения, были неплохие, да это и неудивительно, если брать во внимание мой следственный и милицейский опыт. Но из всех уголовных дел наиболее запомнилось дело по обвинению в хакерстве молодого человека (М.В.) с подачи так называемого подразделения «К» областного УВД, специализирующегося на борьбе с преступлениями в сфере высоких технологий. М.В. якобы взломал и использовал закрытую компьютерную сеть Северного морского пароходства. Я был привлечён в качестве защитника накануне первого рассмотрения дела в суде. При изучении материалов дела выяснилось, что М.В., будучи молодым и неопытным пользователем ПК, прибегал к помощи некоего Г. — специалиста-профессионала по компьютерам. Кроме того, мне сразу показалась подозрительной какая-то неестественность действий, в совершении которых обвинялся М.В. Это дополнялось массой «странных шагов» следователя прокуратуры по сбору и фиксации доказательств, что позволило мне, используя его ошибки, надеяться, по крайней мере, на возврат дела судом на доследование.
Дело рассматривал один из старейших судей Соломбальского райсуда, который почему-то решил, что ни с доводами М.В., ни со мной как защитником можно не считаться. Процесс он провёл быстро, с массой нарушений и не очень-то обращал внимание на присутствующих, а их было достаточно много, так как дело вызвало интерес не только у знакомых М.В. Секретарь судебного заседания, будучи левшой и не успевая вести протокол — к чему она особенно-то и не стремилась, — вообще перестала записывать что-либо и на протяжении почти всего процесса «смотрела в потолок», надеясь, как я думал, на звукозапись, если таковая велась.
Не совсем чёткие движения судьи родили у меня мысль о его нетрезвости. Так или иначе, через 1,5–2 часа был оглашён приговор — год условно и штраф. Судья, видимо, рассчитывал, что мягкость наказания заставит М.В. отказаться от обжалования, но он не знал, что для М.В. иметь судимость значит отказаться от мечты своей жизни — уехать из России и жить за границей.
Изучив протокол судебного заседания, я был поражён тем, что он содержал описание ряда обстоятельств, которых вообще по делу не было, их не было в документах, о них не говорили в суде. Например, изъятый у М.В. процессор, согласно протоколу судебного заседания, во время изъятия был следователем упакован в мешок. На самом деле процессор изъяли без всякой упаковки, на его задней стороне, где расположены разъёмы для подключения, было наклеено несколько поперечных полосок бумаги, что совершенно не мешало при необходимости использовать процессор, не нарушая эти наклейки. Интересно то, что эту запись мы обнаружили при повторном прочтении протокола. При первом ознакомлении такую запись ни я, ни М.В. не видели. И таких «непоняток» по делу было много. Среди них обнаружилось ещё одно странное обстоятельство: тот самый профессионал по ПК (Г.) был допрошен на следствии, но очная ставка с М.В. не проводилась, не было Г. и на судебном заседании, и судья сделал всё, чтобы его не вызывать и публично не допрашивать. Все наши ходатайства о вызове в суд Г. и его допросе в суде были проигнорированы, и это при существенном расхождении показаний М.В. и Г.! Перечисленные детали навели меня на мысль — не является ли М.В. жертвой оперативной разработки подразделения «К» и не является ли Г. человеком, сотрудничавшим с этим подразделением, — и заставили отнестись к материалам дела с максимумом внимания. Теперь я не пропускал уже ни одной мелочи, ни одного шага, ни одной минуты из тех обстоятельств, при которых было совершено «преступление», и убедился, что оно было подстроено, то есть спровоцировано, именно специалистом Г., и по закону его должны были привлечь к уголовной ответственности, по крайней мере, как соучастника в роли подстрекателя. Однако его не только не привлекли ни к какой ответственности, но, по сути, спрятали, так как мои попытки найти Г. ни к чему не привели.
Всё это позволило мне в кассационной жалобе привести такие аргументы, что отмахнуться от них просто так было нельзя. Незаконный приговор был отменён. Новое расследование — а дело было отправлено на доследование — ещё больше запутало обстоятельства совершения преступления, что дало нам право более убедительно требовать розыска Г., проведения очной ставки, экспериментов в части хронологии и очередности событий и т. д. Одним словом, следствие вынуждено было прекратить дело в связи с отсутствием в действиях М.В. состава преступления.
Думаю, читателю интересно будет узнать, что в настоящее время М.В. уже третий год живет за границей, а за время, предшествующее отъезду, он успел параллельно закончить три вуза (медицинский, юридический, экономический) и изучить три языка — английский, немецкий и французский. Вот такие кадры, к сожалению, теряет Россия.
Продолжая рассказ о своей работе в сфере уголовной юриспруденции, должен сказать, что в 2003 году — после того, как законодательно было запрещено частным юристам быть защитниками по уголовным делам — я стал адвокатом, сдав квалификационный экзамен. Это повысило мой статус как юриста, но лично мне пользы принесло немного. Более того, появились определённые обязанности, общие для всех адвокатов, хотя и не слишком обременительные, но сковывающие мою независимость (к которой я всегда стремился), например, участие в уголовных делах по назначению, консультации граждан в общественных приёмных партии «Единая Россия», членом которой я не являлся и не являюсь, и так далее.
К этому времени моя старшая дочь Ирина работала мировым судьёй, и наступил момент для решения вопроса, быть ли ей судьей на второй срок. Открытым текстом ей заявили, что шансов практически нет, поскольку у неё есть родственник-адвокат. Короче, я подал заявление и перестал быть адвокатом, о чём, кстати, ничуть не жалею. Я снова стал свободным юристом, свою работу определяю, как считаю нужным, избавился от уголовных дел, участвовать в которых стало морально тяжело, избавился от необходимости посещать следственный изолятор (СИЗО), где содержатся обвиняемые и подсудимые, в отношении которых избрана мера пресечения в виде заключения под стражу. Если в молодости, будучи следователем, я посещал СИЗО без проблем, то с возрастом стало тяжело работать с арестованными, особенно с теми, кого посадили по глупости следователей и судов без всякой на то необходимости. Но больше всего стала убивать специфическая тюремная вонь, она стала для меня абсолютно непереносимой.
Вспоминая свой труд в качестве следователя, явно вижу изменения, произошедшие за сорок лет. Есть плюсы, к которым я бы отнёс нынешнюю большую самостоятельность и независимость следователей, но есть и минусы. Даже простое сравнение содержания обвинительных заключений, которые составлялись следователями по итогам расследования дела в моё время и составляются теперь, показывает большую разницу: ранее это было, по сути, краткое резюме со справочным разделом по материалам дела, а теперь — подробное изложение в одном документе содержания всех имеющихся в деле документов, всех обстоятельств, установленных следствием, всех доказательств, имеющихся по делу, и подробнейший текст обвинения, который опять-таки повторно содержит описание всех обстоятельств совершённого преступления. Судье, по сути, не нужно листать тома дела, ему достаточно прочитать обвинительное заключение. Но в этом-то, мне кажется, и есть большой минус, так как при наличии одних и тех же материалов обвинительное заключение можно составить так, что и расстрела будет мало, а можно и так, что будет достаточно условного наказания.
И ещё один отрицательный момент я обнаружил в работе современных следователей. Нормы уголовно-процессуального кодекса, регламентирующие вопросы возбуждения или отказа в возбуждении уголовного дела, таковы, что не допускают произвольного подхода следствия к этому вопросу. Закон требует наличия, во-первых, повода, то есть информации в любом виде о совершённом преступлении, и, во-вторых, основания, то есть достаточных данных о совершённом преступлении. К примеру, взял человек чужую вещь, присвоил её без оплаты, хотя и обещал собственнику заплатить, да и денег, как оказалось, у него для оплаты-то не было. По закону уголовное дело должно быть возбуждено безусловно. Но в нынешнее время следователи требуют, чтобы в заявлении уже были доказательства, что человек ещё до того, как взять чужую вещь, имел умысел на её присвоение без оплаты. Если умысел не доказан, то следует отказ в возбуждении уголовного дела, так как нет, видите ли, состава преступления, и добиться чего-либо заявителю практически невозможно. В моё время такие действия следователя расценивались как сокрытие преступления, и за это он получал дисциплинарное, а порой и уголовное наказание.
Считаю, что давно назрела необходимость в реформировании расследования уголовных дел, которое должно заключаться не только в выделении следствия в самостоятельную структуру, а, прежде всего, в ликвидации разделения его на разные формы расследования: дознание и следствие. Когда-то, может быть, это и нужно было, но не сейчас. Орган расследования должен быть один — следствие. Ликвидация дознания (как формы расследования) прекратит отфутболивание материалов о преступлениях из одного ведомства в другое. Но за ним (так называемым дознанием) надо оставить функцию проверки сообщений о преступлениях, которая не должна сводиться к фактическому расследованию (без возбуждения уголовного дела), а только к формальному установлению наличия поводов и оснований для возбуждения уголовного дела. Об этом говорит уголовно-процессуальный закон, вопреки существующей установке руководителей следственных органов, исходящей из позиции «чем меньше уголовных дел, тем меньше работы». Что касается градации уголовных дел от простых до сложнейших многоэпизодных, то этому должна соответствовать и официальная категорийность следователей: от начинающих, не имеющих опыта, до суперспециалистов, мастеров своего дела.
И вот ещё что хочется отметить. Как адвокат я нередко бывал в милицейских следственных кабинетах, и даже в кабинетах Октябрьского ОВД, где сам когда-то начинал следователем, а потом работал начальником следственного отделения. И обнаружил, что ничего не изменилось, кроме появления компьютеров. Та же захламлённость, та же грязь, такая же древняя ломаная мебель. А ведь прошло почти четыре десятка лет! Не перестаю удивляться, почему государство, уделяя много внимания федеральным судам, оставляет следствие, как и милицию в целом, практически в нищете.
А в каких условиях иной раз приходится работать в судах! Можно, конечно, понять, когда властям наплевать, в каких условиях работают сами судьи, особенно мировые. Например, пару лет назад я представлял интересы своего клиента в Санкт-Петербурге. Мировой судья заседал в комнатушке, где одновременно находились рабочие места секретаря судебного заседания, помощника судьи и работников его канцелярии, а для принятия решения судья заходил в закуток, огороженный фанерными щитами в этой же комнате, размером чуть больше телефонной будки. Но я никогда я не пойму, почему судье или тому, кто должен обеспечивать его работу, не приходит в голову поставить хотя бы маленький столик для сторон дела (истца и ответчика), а то ведь им приходится все бумаги и папки держать в руках и на коленях. А когда материалов по делу несколько томов, и из них, например, надо выудить необходимый документ в нужный момент? Хоть один судья пробовал это сделать в таких условиях? В большей степени, конечно, подобные ситуации наблюдаются у судей, ведущих гражданские дела.
Более того, лично у меня не раз складывалось впечатление, что некоторые судьи преднамеренно создают невозможные условия для нормальной работы сторон в процессе. Много ли ума надо, чтобы догадаться поставить стол для бумаг и прибить на стену вешалку, дабы участники процесса могли верхнюю одежду не держать на коленях и не сидеть на ней, а элементарно повесить на какой-никакой крючбк. Гардеробов-то в судах до сих пор нет.
Как-то в одном издании прочитал заметку из старинной «Судебной газеты» за 8 февраля 1887 года такого содержания: «По одному делу пришлось мне быть в Конотопском съезде мировых судей. Явившись на съезд, я был весьма удивлён его обстановке — стол (накрытый красным сукном) есть только для судей, ещё два столика, как разъяснил служитель, — для прокурора и секретаря, а для сторон ни столиков нет, ни стульев. Оказалось, что съезд умышленно не ставит стульев, чтобы много не говорили, особенно адвокаты. А как же быть адвокатам, которые приносят с собой дела, книги разные? Да держат в руках, а так как держать дела тяжело, то они говорят мало, спешат окончить, чтобы избавиться от тяжести…» Оказывается, с тех пор практически ничегошеньки не изменилось.
Это я всё о том, как работают суды. А если посмотреть на законы, которыми должны руководствоваться судьи, в частности Гражданско-процессуальный кодекс РФ, то изменения в них за последний десяток лет привели только к одному — во много раз возросли преграды доступу людей к правосудию. Кажется, сделано всё, чтобы средний гражданин страны просто был не в состоянии без квалифицированной помощи юриста обратиться в суд, и это, естественно, значительно повлияло в сторону уменьшения обращений граждан к правосудию. Более того, граждане, по сути, лишены возможности на полновесный пересмотр обжалованного судебного акта. Надежда на то, что введённое в 2012 году апелляционное обжалование судебных решений по гражданским делам позволит в полном объеме повторно рассмотреть дело, исследовать все его обстоятельства — конечно, в части тех доводов, которые указаны в жалобе — не оправдалась. На деле всё свелось, как и раньше в кассационной инстанции, к формальному заслушиванию сторон и оглашению акта апелляционной инстанции, подготовленному, как правило, заранее. Редко, когда на подобное действо тратится более 10–15 минут.
Большинство гражданско-процессуальных новелл — это настоящие «жемчужины» судебно-бюрократической казуистики. Что ни статья ГПК РФ, то повод для «восхищения» «мудростью» её авторов, которые, несомненно, состоят в штате Верховного Суда РФ. Вот, например, ст. 387 ГПК РФ (в редакции, действовавшей до 1 января 2012 года). Она гласит: «Основаниями для отмены или изменения судебных постановлений (имеются в виду, прежде всего, обжалуемые решения нижестоящих судов) в порядке надзора являются существенные нарушения норм материального или процессуального права, повлиявшие на исход дела, без устранения которых невозможно восстановление и защита нарушенных прав, свобод и законных интересов, а также защита охраняемых законом публичных интересов». Хорошая статья, не правда ли? Но это только на первый взгляд. Если же посмотреть по существу… Что такое «существенное нарушение норм»? Где норма, которая определяет, какие нарушения являются существенными, а какие нет? Такой нормы не существует. Значит, этот вопрос произвольно решает клерк в суде, который составляет для подписи судьи ответ на жалобу. Другой вопрос: почему только существенное нарушение является основанием для отмены или изменения незаконного судебного акта? А если несущественное (хотя никто не знает, что это такое) нарушение закона повлияло на исход дела и при этом нарушены права, свободы и прочее? И это беззаконие должно оставаться в силе? А для чего тогда вообще существуют суды в стране, если правосудие для них — не главное?
Ещё интереснее определяет эти же основания кодекс в редакции, действующей с 1 января 2012 года (ст. 391-9 ГПК РФ). Тут в качестве оснований для отмены или изменения незаконного судебного акта перечислено всё, что хочешь, только не конкретное нарушение материальной или процессуальной нормы. И создаётся ощущение, что сделано это преднамеренно, чтобы отменять или изменять только те судебные акты, которые нужны то ли для очередного выпуска ведомственного судебного бюллетеня, то ли для научных изысканий какого-нибудь судебного деятеля.
Слава богу, не дошли до практической реализации предложения кое-каких умников — типа председателя Высшего Арбитражного суда России А. А. Иванова — об отказе от бумажного арбитражного производства и переводе его на электронные носители. Представляю при реализации этого предложения какого-нибудь работягу дядю Мишу, вынужденного встать в сельской глубинке на налоговый учёт в качестве индивидуального предпринимателя, не имеющего не только компьютера, но и нормального круглосуточного электроснабжения. Это тоже пример попытки преднамеренного препятствия доступу к правосудию — одному из основных принципов судебной защиты прав человека.
Законы, тем более такие как кодексы, должны быть написаны для всех людей, а не только для юристов. В России же законы зачастую таковы, что их не только простые люди не в состоянии понять, но даже члены Верховного Суда РФ, бывает, вынуждены издавать для своих нижестоящих коллег разъяснения по применению и толкованию тех или иных норм, и нередко каждое последующее разъяснение бывает диаметрально противоположным предыдущему.
Порой кажется, что суды сами делают всё, чтобы в очередной раз подорвать веру в существование правды, справедливости и правосудия, когда по одним и тем же обстоятельствам и одним и тем же людям разные суды принимают совсем разные, исключающие друг друга, решения, а кассационная инстанция в лице областного суда признаёт эти оба решения законными. Трудно в это поверить, но… посмотрите материал в газете «Правда Севера» за 2 ноября 2011 года, где речь идёт об учащихся одной группы, отработавших в далёкие годы практику в Северодвинске и претендующих в связи с этим на перерасчёт пенсии. Часть бывших учеников обратилась с исками в Холмогорский райсуд, а другая часть — в Ломоносовский (г. Архангельск). Холмогорский суд иск удовлетворил, а Ломоносовский отказал. Оба эти решения кассационная инстанция посчитала законными. Был и у меня пару лет назад аналогичный случай. По иску Т. Октябрьский райсуд отказал в удовлетворении его жалобы на Управление исправительно-трудовых учреждений (УИТУ) области на то, что ему выплатили выходное пособие без учёта райкоэффициента и северной надбавки, а неделей позже Исакогорский райсуд точно такую жалобу, поданную другим бывшим работником УИТУ, удовлетворил. И оба эти решения по абсолютно одинаковым обстоятельствам облсуд (кассационная инстанция) посчитал законными и ни одно из них не отменил. Что может быть более абсурдным? Эти примеры, к сожалению, характеризуют далеко не в лучшем свете работу облсуда.
Создаётся такое впечатление, будто суды в Архангельске — особенно областной — убеждены в том, что их решения и определения не выходят за пределы «правосудных» стен, что люди принимают на веру эти акты, не анализируют их и не оценивают. Наверное, поэтому я ни разу не слышал и не видел, чтобы судебная система была озабочена публичным выяснением общественного мнения о себе. А оно ведь просто страшное. И это мнение, даже не мнение, а убеждённость в неправедности судебной системы развивалось и закреплялось не на пустом месте. Даже если отбросить в сторону юридическую безграмотность и неопытность отдельных судей, иногда берёт оторопь от явной незаконности и очевидной абсурдности судебных решений.
Мой опыт показывает, что судья, принимая решение, к сожалению, прежде всего думает не о его законности, не о справедливости, а о том, чтобы его решение не было отменено. Чем объяснить? Всё просто. Из доверительной беседы с одним из судей: «На днях из Москвы вернулся Мартынов ЕЛ. (бывший зам. председателя облсуда) и на встрече с судьями рассказал, что в Верховном Суде РФ считают, что работникам милиции такие-то надбавки не положены, а поэтому я (судья) по такому-то делу не могу принять иного решения, хотя до этого все аналогичные дела решались в пользу работников милиции». И действительно принимает решение об отказе в удовлетворении иска по надбавке. Но в то же время судьи, которые не присутствовали на встрече с Мартыновым, как удовлетворяли иски работников милиции, так и продолжали это делать. Но самое забавное, что и в этом случае кассационная инстанция (облсуд) все эти решения — и об отказе и об удовлетворении — сочла законными.
Конечно, можно по-человечески понять судей кассационных, надзорных и прочих инстанций, которым приходится рассматривать дела по проверке законности решений разных судов, имея в виду их нагрузку. Но государство, взяв на себя обязанность по созданию условий для осуществления правосудия, должно выполнять её, а не превращать, к примеру, процедуру кассационного, а теперь уже и апелляционного рассмотрения дел в фарс, когда всё сводится к одному — во что бы то ни стало оставить в силе (без изменений) обжалованное решение. Ведь легче написать судебный акт об отказе в удовлетворении жалобы, чем «родить» аргументированный акт об удовлетворении жалобы и отмене судебного решения суда, на что требуется гораздо больше умственных усилий и времени. Да и статистику в виде отчётов о работе судов нельзя игнорировать. Ведь чем больше отменённых решений судов первой инстанции, тем, значит, хуже ими руководят вышестоящие инстанции, тем хуже судебный состав, ну и так далее…
Согласитесь, нельзя ждать качественного и полного кассационного или апелляционного рассмотрения, когда одновременно, например, на 14.00, назначено двадцать-тридцать, а то и более дел. Хорошо, если твоё дело пройдет первым, а если последним? Разве ты сможешь после нескольких часов ожидания, когда порой даже присесть не на что (не хватает стульев, да-да, не удивляйтесь, в облсуде и такое бывает), нормально работать? А в каком состоянии судьи после рассмотрения такой кучи дел? Вот они и «гонят» эти дела одно за другим, не вникая в их суть по-настоящему. Отсюда и незаконные, оставленные без изменения решения. Вместо правосудия получаем пародию на него.
Что касается надзорной инстанции, например Верховного Суда РФ, то у меня сложилось мнение, что главной заботой высшей судебной инстанции является только одно — как бы не ошибиться в фамилиях или наименованиях сторон. Поскольку нет никакого интереса к массе жалоб, поступающих в Верховный Суд РФ на судебные акты, то на все эти жалобы отправляется трафаретный ответ об отсутствии оснований для пересмотра обжалуемого судебного акта. Правда, и в таком аспекте клеркам не всегда удаются безукоризненные послания, в результате истец (или ответчик) Иванов получает ответ, адресованный ему, но в тексте которого почему-то говорится о Петрове.
Что касается вышеупомянутого интереса высшей судебной инстанции, то писать о нём побуждает такое обстоятельство: читаешь Бюллетень Верховного Суда РФ, удивляешься и задаёшь себе вопрос: почему решение по такому-то делу Верховный Суд РФ отменил как незаконное только из-за того, что сторона не была извещена о рассмотрении дела надлежащим образом? Конечно, это серьёзное нарушение. Но почему на твою жалобу по такому же нарушению Верховный Суд ответил, что оснований для отмены решения нет. Почему? У обывателя ответ один — «заплатили». Другого ответа у нормального человека и не может быть. Ему ведь наплевать на загрузку Верховного Суда жалобами, он ждёт правосудия, а его нет.
Конечно, всё, что говорилось о судах общей юрисдикции, имеет отношение и к арбитражным. Здесь тоже немало и законодательных, и искусственных проблем, создаваемых правоприменительной практикой.
Стоит вспомнить для примера беспредел, учиненный налоговыми органами в отношении индивидуальных предпринимателей в связи с введением в действие Закона РФ «О применении контрольно-кассовых машин при осуществлении денежных расчётов с населением», предусматривающего ответственность за нарушение правил применения контрольно-кассовых машин (ККМ, ныне переименованных в ККТ) организациями (только организациями) в виде штрафов в размере 350 минимальных размеров оплаты труда (МРОТ), что в пересчёте на рубли составляло несколько десятков тысяч рублей. Налоговые органы преднамеренно стали применять эту норму и к индивидуальным предпринимателям, которых ни при каких ухищрениях нельзя было считать организациями. Дело дошло до того, что за не пробитый продавцом — работающим на предпринимателя, находящегося в это время за тридевять земель — чек на сумму 2 копейки налоговые органы налагали на предпринимателя штраф в 35 тысяч рублей. Но самым печальным оказалось то, что арбитражные суды, призванные стоять на страже финансовых интересов не только государства, но и всех хозяйствующих субъектов, поддержали налоговиков вопреки закону, прежде всего Гражданскому кодексу РФ, который чётко устанавливал различия между организациями и индивидуальными предпринимателями. В результате этого беззакония, творимого налоговыми органами и арбитражными судами, тысячи предпринимателей были разорены, большая часть из них, прокляв всё на свете, навсегда ушли из предпринимательства. Слава Богу, что в это дело вмешался Конституционный Суд РФ, который своим постановлением пресёк это массовое беззаконие.
Много негативного я отметил в судебных вопросах, но это, конечно, не означает, что в моей личной юридической практике всё обстояло благополучно. Увы, опыт накапливается и через ошибки тоже, но суды со своей трёхзвенной системой не имеют на них права, они решают судьбы людей, и поэтому там должны работать только профессионалы с большой буквы. Жаль, но были и у меня ошибки из-за банального незнания, и произошло это, например, по одному из дел, связанных с выборами.
Иском молодого шустрого парня (называвшего себя парнем с окраины и числившегося в те годы в активистах ЛДПР) были обжалованы действия избирательной комиссии, которая отказала (или отменила, уж точно и не помню) ему в регистрации в качестве кандидата в депутаты в облсобрание за грубые нарушения правил предвыборной агитации.
Дело рассматривал Соломбальский райсуд в пятницу, а в воскресенье уже должны были состояться выборы. Я представлял интересы избирательной комиссии и видел по поведению и высказываниям судьи-женщины, что она явно симпатизирует кандидату и склонна принять решение в его пользу. Я понимал, что шансов на успех у меня мало, тем более, что я никак не мог найти нужных и достаточных доводов, убедительных аргументов, чтобы переломить ход рассмотрения дела в пользу избирательной комиссии, в которой, кстати сказать, все её члены были далеки от юриспруденции. Суд был мною проигран. И только через пару дней я обнаружил, что в статью 26 ГПК РФ — регламентирующую перечень дел, подсудных областному суду — за несколько дней до рассмотрения упомянутого дела были внесены вступившие в силу изменения, на основании которых Соломбальский райсуд не имел права рассматривать это дело, так как оно стало подсудным только областному суду. И если бы я знал об этом, то заявил бы ходатайство о прекращении производства по делу и передаче его в областной суд, и это бы означало, что кандидат, снятый с регистрации, не мог бы участвовать в выборах, так как была вторая половина пятницы, а через день, в воскресенье, — выборы. Но самое печальное то, что об изменении в законодательстве не знал и районный суд, а это уж совсем непростительно.
Были у меня, к сожалению, и другие промахи. Более того, в моей работе был пример, когда незаконное судебное решение было принято в отношении лично меня, и я, уже имея многолетний опыт юридических тяжб, так и не смог преодолеть сопротивление суда и добиться законного решения.
Дело заключалось в том, что, помимо частной юридической практики, в качестве индивидуального предпринимателя я работал юристом в ряде организаций по трудовым договорам со свободным режимом рабочего времени, то есть я приходил в организацию, когда там возникала необходимость в юристе для консультирования, для юридической оценки какого-либо документа или какой-либо ситуации, для представительства в суде, если возникало судебное дело, для участия в переговорах, предшествующих заключению какой-либо сделки, и т. д. Очень часто все эти работы я выполнял, даже не посещая организацию, но поддерживал с нею связь по телефону, Интернету или просто с помощью доставки документов нарочным. Такой метод работы в мире, да уже и в России, является довольно распространённым, именуется дистанционным или, по-английски, фрилансом и аутстаффингом и признан судебной практикой.
С учетом особенностей режима работы мои трудовые договоры — для исключения в будущем каких-либо недоразумений — содержали специальный пункт, что на работника, то есть на меня, распространяются все положения и нормы Трудового кодекса и все социальные выплаты. Так я и работал в организациях с ежегодным предоставлением мне очередных отпусков.
Более десяти лет я работал таким методом в известном в Архангельске учебном заведении, мной были довольны: я выигрывал для него все судебные процессы, постоянно консультировал не только по чисто юридическим вопросам, но и по организационно-управленческим. Работники заведения постоянно у меня консультировались по своим служебным и частным вопросам, и я им помогал в составлении деловых, в том числе судебных, бумаг. Организационно я был подчинён главбуху и получал от неё задания. Несколько раз меня поощряли денежными премиями. И вдруг грянуло очередное реформирование, учебное заведение повысило свой статус, был назначен новый директор, со скрипом решалось много возникших организационных, финансовых, штатных и тому подобных проблем, поэтому, как пояснила мне главбух, возникли проблемы с заработной платой. Я был спокоен, так как задержки с выплатой зарплаты, хотя и редко, но бывали и ранее. Я продолжал работать в том же духе. Месяца через два, когда я уже потребовал выплатить мне зарплату, начальник отдела кадров вдруг пригласил меня к новому директору, и тут я узнал, что я в работниках преобразованного заведения не числюсь, зарплату мне не начисляют, а директор пригласил меня для собеседования, чтобы выяснить, подхожу ли я как юрист заведению. Нашей беседой он остался доволен, его всё устроило, и он заверил меня, что я буду продолжать работу в том же качестве по той же методе. Он проводил меня до выхода из здания, мы пожали друг другу руки и разошлись. Продолжая работать, примерно через месяц после этой милой беседы узнаю, что я — никто для этого учебного заведения и зарплату мне платить не собираются; более того, никто не намерен даже объяснить мне ситуацию, хотя звонки с юридическими вопросами оттуда продолжали поступать.
Задолженность по зарплате была небольшой, но меня возмутила беспардонность нового директора, и я подал в суд иск о взыскании невыплаченной зарплаты с процентами. Естественно, Октябрьский райсуд без проволочек удовлетворил иск, поскольку всё было очевидно. Решение было очень грамотным, абсолютно все обстоятельства были установлены и исследованы, но меня насторожила фраза, слишком самоуверенно и спокойно брошенная директором, который тоже присутствовал в судебном заседании: «Ну, мы ещё посмотрим в облсуде…» Он знал, что говорит. Абсолютно законное решение суда было отменено облсудом в кассационной инстанции с простым доводом: необходимо исследовать, не были ли отношения между истцом и ответчиком гражданско-правовыми. Довод был совершенно незаконным по сути и надуманным по форме, так как суд первой инстанции как раз и посвятил всё своё разбирательство этому вопросу, поскольку этот довод у ответчика был единственным. Облсуд пошел на явную, откровенную ложь, так как ему решение нужно было отменить, чтобы суд первой инстанции принял «нужное» решение, и Октябрьский райсуд в новом составе такое решение принял, назвав трудовой договор и все обстоятельства моего труда в учебном заведении гражданско-правовыми, вопреки трудовому договору, вопреки фактическим обстоятельствам и вопреки судебной практике, обобщённой и опубликованной в виде постановления Пленума Верховного Суда РФ.
Без всяких сомнений, «телефонное право» оказалось самым «законным» правом.
Чтобы не было сомнений в моей правоте у юристов, если таковые найдутся среди читателей моего опуса, я перечислю обстоятельства, по которым можно безошибочно определить, работал ли я по трудовому договору или мои отношения с учебным заведением были гражданско-правовыми.
1. Договор назывался трудовым, а его стороны работодателем и работником.
2. В договоре речь шла о постоянной работе для исполнения трудовых обязанностей юриста по юридическим проблемам, возникающим в текущем повседневном функционировании заведения.
3. Договор содержал пункт, который специально оговаривал, что на отношения сторон по договору полностью распространяются нормы Трудового кодекса РФ.
4. На меня приказом директора о приеме на работу были возложены обязанности юрисконсульта.
5. Работа в заведении не была ограничена сроком, и не стояла конечная цель, достижение которой вменялось юристу.
6. Заработная плата выплачивалась ежемесячно, как всем работникам заведения, размер зарплаты не зависел от достижения какой-либо цели или конечных результатов работы (их и не было), на заработную плату начислялись северная надбавка и райкоэффициент.
7. Размер оплаты моего труда был привязан к МРОТ и зависел от его величины.
8. Разрешение споров — в случае их возникновения — между мной и работодателем по договору (п. 9 и п. 11) должно было осуществляться на основе трудовых норм.
9. Мне как работнику предусматривались все социальные выплаты, а также выплата отпускных, и фактически ежегодно предоставлялись отпуска.
10. Все справки, выдаваемые в связи с моей работой, оформлялись как на работника. В трудовой книжке имеется запись, что я был принят на должность юриста.
11. Моим непосредственным куратором был главный бухгалтер, который, как и директор, давал мне устные распоряжения по выполнению юридических поручений, диктуемых только текущей деятельностью заведения.
12. Режим и порядок моей работы соответствовал пункту 6.10 Правил внутреннего трудового распорядка заведения.
13. Работодатель обеспечивал меня документами, справками, расчетами и действиями, без которых я как юрисконсульт заведения не смог бы осуществлять свою деятельность.
14. В Пенсионном фонде РФ заведение поставило меня на учёт как своего работника и делало соответствующие отчисления, как и в другие внебюджетные фонды, в том числе и социальный.
15. Мой стаж работы в заведении и размер моей зарплаты были учтены Пенсионным фондом для начисления и размера моей гражданской пенсии.
16. Работодатель имел право (и реализовал его) командировать меня за пределы города Архангельска.
17. В учебном заведении я проработал в вышеуказанном режиме с 1996 года по 2010 год, и ни у кого не возникало сомнений, что я являюсь работником этого учебного заведения.
Повернётся ли язык у кого-нибудь после этого сказать, что я работал в заведении на основании гражданско-правового договора? У судей облсуда, рассматривавших мое дело, язык повернулся, но, боюсь, что этим их не устыдишь. Не те люди.
Одним словом, моё кассационное обжалование закончилось ничем, и я решил, что мой труд должен быть оплачен, даже если суды считают, что договор гражданско-правовой, и подал новый иск, уже исходя из норм не Трудового, а Гражданского кодекса РФ. Но не тут-то было! Мне снова отказали, сославшись на ч. 8 ст. 11 ТК РФ, которая гласит, что нормы трудового права не распространяются на лиц, работающих на основании договоров гражданско-правового характера.
Но в этом никто и не сомневался, и я знал об этой норме, но она-то означает только одно — лица, которые выполняют работы на основе, например, договора подряда, не имеют права требовать применения к их отношениям норм Трудового кодекса. И это абсолютно правильно, но до тех пор, пока стороны гражданско-правового соглашения не договорятся между собой о вознаграждении, о каких-то ещё выплатах, о каких-то ответных услугах и прочих условиях, в том числе с использованием того, что предусматривает Трудовой кодекс РФ. В таком случае стороны имеют право оговаривать свои отношения любыми условиями, какими бы они ни были, они только не должны противоречить действующему законодательству, существующим запретам. Более того, в Гражданском кодексе есть специальная норма, предусматривающая право сторон на свободу заключения договоров, то есть на любых согласованных условиях, не противоречащих закону.
Заведение и я, заключая договор — незаконно квалифицированный судами гражданско-правовым, — оговорили в нём, что на наши отношения распространяются нормы Трудового кодекса РФ, и никто, в том числе и суды, не имели права отказывать в этом сторонам такого договора. Это право только сторон договора, и все (в том числе и суды) обязаны были с этим согласиться.
Безусловно, это знают все судьи, рассмотревшие дело во всех инстанциях, но ими были сознательно приняты незаконные судебные акты, и всё во имя чьего-то интереса, но не в интересах закона.
