10. Криминализация страны и милицейская повседневность

С начала 80-х годов в стране стала осложняться криминогенная обстановка. Всё чаще и чаще стали совершаться преступления, о которых ещё пару лет назад и не слышали. Мне кажется, знаковой точкой в этом процессе следует считать до сих пор не раскрытое, в какой-то мере таинственное, убийство популярной актрисы Зои Фёдоровой, которое произошло в декабре 1981 года. А потом посыпалось: каждое преступление, как выражаются нынче, круче и страшнее другого. В качестве примеров могу напомнить фрагменты нескольких судебных процессов по небывалым для 80-х годов преступлениям, показанным фрагментарно по телевидению: о банде студентов из семи человек, приговорённых к расстрелу в Воронеже, или о краже группой военных у себя в части 640 пистолетов (ПМ) и 5 тысяч патронов и другом. Даже нас, работников милиции, подобные преступления просто поражали, настолько они для того времени были в диковинку. Появились подобные случаи и в нашей области.

22 сентября 1988 года в Архангельске исчез милиционер Максимов, который нёс службу у кинотеатра «Русь». Исчезновение обнаружилось утром на другой день, и только потому, что при смене дежурных нарядов недосчитались пистолета. Тело убитого нашли около трёх часов дня в кустах, в зоне поста: четырнадцать ножевых ран, проломлена голова и почти перерезано горло, исчезло оружие, радиостанция, сумка постового. Небывалое происшествие для Архангельска! Но оно, к сожалению, осталось нераскрытым, хотя и были подозреваемые. А один из них, некий Лебедев, при конвоировании его оперативниками выпрыгнул в окно третьего этажа здания УВД и разбился насмерть. Убийство Максимова явилось одним из звеньев резкой бандитской криминализации области, да и страны в целом.

Особо страшной стала ситуация в молодёжной среде. Резко возросла преступность среди несовершеннолетних. Этому — наряду с беззаконием, творимым властью, — способствовала вакханалия на многочисленных телеканалах. Началось наглое, откровенное вдалбливание в юные головы вседозволенности, культа насилия и денег, что не могло не дать горьких плодов. Правоохранительные органы, и прежде всего органы внутренних дел, с одной стороны, оказались совершенно не готовыми к таким переменам. С другой стороны, вместо радикальных мер противостояния преступности, что в большей мере зависело от центральной власти, они продолжали «борьбу» с бумажными показателями, используя для этого возможности, предоставляемые советской, а потом и такой же российской статистикой. Не буду голословным и напомню, как ещё в апреле 1990 года в президиум областного Совета депутатов с письмом на восьми страницах обратился В. К. Дугин, который с февраля 1987-го по сентябрь 1989 года возглавлял уголовный розыск области и который вынужден был покинуть свой пост из-за разногласий с начальником областного УВД Панариным.

Дугин — москвич, уголовный розыск области возглавил по рекомендации министерства, был независим в суждениях, за что и был изгнан из рядов архангельской милиции.

В своём письме он, среди прочего, обращал внимание депутатов на архаичность методов руководства органами внутренних дел области, на запущенность, а вернее, на полное непонимание руководством УВД значения профилактики, на направленность основных усилий на формирование показателей и использование для этого любых приёмов. В качестве примера Дугиным приводился факт незаконной регистрации 700 преступлений как раскрытых по фактам приобретения в аптеках наркотиков по поддельным чекам. Зарегистрировать 700 раскрытых преступлений означает резко увеличить общий вес преступлений, тем самым резко уменьшить в этом весе долю нераскрытых. Правда, в ходе прокурорской проверки по четырёмстам таким преступлениям постановления о возбуждении уголовных дел были отменены как необоснованные. Но дело-то сделано, отчёт в министерство уже ушёл.

Много внимания Дугин уделил в своём письме вопросам неиспользования в УВД современных возможностей борьбы с правонарушениями на основе применения электронно-вычислительной техники. В этом вопросе Архангельская область безнадёжно отстала от других регионов. И как тут не вспомнить о разработанной и внедрённой отделом ООП электронной программе «Адм-стат-Личность». Каких трудов стоило мне уговорить начальника УВД Панарина дать согласие на это! Были потрачены большие средства, программа начала действовать, хотя и были сбои, что объективно является неизбежным в начале применения любого новшества. Пошёл процесс накопления информации, в этом и был основной смысл программы. Но вместо организационной поддержки мы чувствовали сначала полное равнодушие со стороны руководства, а затем, с подачи И. А. Охрименко (заместитель Панарина), наше нововведение было Панариным закрыто под предлогом того, что на органы внутренних дел легла эта новая обязанность, а им, органам внутренних дел, надо «заниматься раскрываемостью». Если не подозревать здесь умысла на вред, то в этом как раз проявилась дремучесть руководства, полное непонимание им значения и возможностей ЭВМ в профилактике правонарушений и борьбе с преступностью.

Возвращаясь к молодёжной теме, вспоминаю публикацию в газете «Архангельск» за 14 апреля 2001 года о том, как студентки Архангельского педагогического университета утащили с вахты общежития кошку на восьмой этаж, облили её бензином и подожгли. Напрасно задавать вопросы о том, кто они, эти девчонки, дети человека или зверя? Кто их воспитал, что это за родители? Как они оказались студентками такого учебного заведения и что стало с ними и с теми, с кем им приходится жить, общаться, а возможно, и учить их? После этого случая прошло более десяти лет, и в голову приходит мысль, что именно эти выпускницы педвуза, давно уже взрослые, уже, может быть, имеющие солидный «педагогический» стаж за плечами, воспитывают нынешних девчонок и мальчишек. Но чему они их могут научить, если сами способны на зверства?

В этот период катастрофические масштабы приобрели грабежи и кражи при перевозке грузов на транспортных средствах, причём на всех их видах.

На грабёж поездов выходили целыми деревнями и посёлками, на ходу отцепляли вагоны и опустошали их. На шоссейных дорогах, на стоянках автотранспорта бесследно исчезали десятки и сотни большегрузных трейлеров с ценными грузами. И везде, как на заказ, как по сговору, полное отсутствие охраны, полное бездействие власти.

Муж моей дочери Ирины, будучи начальником отделения БХСС в одном из райотделов милиции, рассказывал мне, что половину рабочего времени его отделение проводит на главпочтамте с разбирательствами по заявлениям граждан по кражам из посылок. В 90-е годы стоимость пересылки, как и всех прочих почтовых отправлений, ещё не достигала тех размеров, которые ныне напрочь отбили охоту у граждан пользоваться услугами почты. Посылок было много, но практически половина их вскрывалась и обворовывалась, видимо, почтовыми работниками, а конверты с открытками внутри ими вскрывались все без исключения, поскольку советские граждане в те времена ещё имели обыкновение вдобавок к поздравлению вкладывать купюру между страничками открыток.

Из посылок воры брали всё: продукты, спиртное, вещи, а взамен, но не всегда, в ящики для веса клали пачки газет, мешковину и т. п.

Но, как признался сам рассказчик, по почтовым кражам за несколько лет было возбуждено всего два или три уголовных дела, хотя по закону требовалось это делать по каждой краже, но тогда бы процент раскрываемости преступлений — а почтовые практически всегда были «глухарями» — резко упал бы. Начальство такого не потерпело бы. Вот и приходилось всякими правдами и неправдами искать возможности для отказа в возбуждении уголовного дела. И находили.

Как в советское, так и в перестроечное время власть продолжала валить на органы внутренних дел всё подряд. Советская государственная реальность отличалась от жизни иных государств тем, что огромное количество социальных функций общегосударственного масштаба в стране просто некому было выполнять. Например, почти до конца XX века в Советском Союзе никто из всей системы органов партии (имеется в виду КПСС), органов власти и управления не отвечал в целевом порядке за обеспечение борьбы с наркоманией как социальным смертельно-опасным явлением в стране. Таких примеров можно привести сотни, и не удивительно, что партийные и советские органы большую часть исполнения многих этих «ничьих» функций — когда уже нельзя было закрывать глаза — сваливали на органы внутренних дел и, более того, с них же за это и спрашивали. И никого при этом не волновало, что в органах внутренних дел для обеспечения этих функций не было ни штатной численности, ни специалистов, ни денег, ни прочего материального обеспечения.

Я очень хорошо помню конец 50-х и начало 60-х годов, когда в стране взрывоподобно стала распространяться наркомания. И если в Тбилиси это было более-менее скрыто от непосвящённых, то, например, в Тихорецке, который в то время больше напоминал деревню, в вечернее время практически на каждом углу можно было видеть кучки пацанов, курящих и колющих наркоту. А во время велосипедных поездок на рыбалку, — чем я в Тихорецке очень увлекался, — проезжая мимо конопляного поля, я видел, как голые мальчишки, покрытые потом или маслом бегали по конопле, покрываясь её пыльцой, которую потом соскребали и скатывали из неё шарики для курения. И никто палец о палец не ударил, чтобы хоть что-то сделать для борьбы с этим злом. А поэтому уже вкусившие это зло люди открыто и нагло ради наживы втягивали в него очередных мальчишек и девчонок.

А что при этом делали милицейские руководители от министра до начальников областного и районного звена? Многие из них, не имея ни гражданского, ни служебного мужества хотя бы формально возразить властям и бить тревогу во все колокола, соответствующие функции перекладывали прежде всего на подразделения службы общественного порядка, на их штатный личный состав, если они (подразделения службы ООП) были, а были далеко не в каждом районном или городском отделе милиции, а в сельской местности, как правило, вообще отсутствовали. Но все делали вид, что так и должно быть и борьба с наркоманией ведётся. А в результате мы имеем то, что имеем, — сплошную наркотизацию страны. Хотя это, конечно, далеко не единственная, и тем более не главная, причина.

И только в 90-е годы в УВД-МВД начали создавать штатные службы борьбы с наркоманией, но эти службы были малочисленными и неквалифицированными, их работники порой даже не знали, как выглядит тот или иной наркотик. И представьте, наряду с этим законодатели России — опять-таки прикрываясь демагогической болтовнёй о правах человека — отменили уголовную ответственность за потребление наркотиков и тем самым подрубили последнюю реальную возможность борьбы с распространением этого зла. И теперь уже властям современной России приходится применять титанические усилия для борьбы с наркоманией, но пока практически безуспешно, и нет уверенности, что её вообще можно победить. Большой вопрос — кто кого? Если же учесть нынешнее беспрецедентное по сути реформирование системы уголовного наказания в сторону его небывалого смягчения, то мы, скорее всего, в этой борьбе проиграем.

Что касается либерализации уголовного наказания, то тут я категорический противник. Никогда ещё смягчение наказания не приводило к снижению преступности, и лгут те, кто пытается утверждать обратное.

Я — в прошлом полковник милиции, имеющий 30 лет стажа милицейской службы, окончивший два вуза (юридический и управленческий), человек, который в своё время слушал лекции известнейших учёных в сфере профилактики преступлений, таких как А. И. Алексеев, С. Е. Вицин, И. С. Ной, Ю. М. Антонян и других, — категорически заявляю, что уголовное наказание должно быть неотвратимым, строгим, но соизмеримым с конкретным преступлением. При этом наказание ни в коем случае не должно считаться только мерой воспитания, как десятилетиями власти пытались вдолбить в головы людей, закрывая глаза на реалии преступности. Назначение судом уголовного наказания должно преследовать прежде всего цель наказания, причиняющего преступнику физические и нравственные страдания. Конечно, речь не идёт о пытках, речь идёт о воздействии на человека средствами изоляции от общества, средствами ограничения доступа ко всему тому, что развлекает его, о воздействии обязательным физическим трудом с увеличенным рабочим днём и т. д. и т. п.

Перевоспитать взрослого человека — а сейчас взрослыми в рассматриваемом аспекте становятся чуть ли не с двенадцати лет — существующими гуманными средствами невозможно. Только страх перед неотвратимостью и строгостью наказания, причиняющего человеку нравственные и физические страдания, способен удержать часть (именно только часть) потенциальных преступников от совершения преступления. Значительную же их часть не остановит и страх наказания, потому что они или убеждены, что за очередное преступление им на сей раз уж непременно удастся избежать правосудия — и никаким перевоспитанием преступников не убедить в обратном, — или в силу личностной (психологической) деградации их вообще не страшит наказание, и они о нём даже и не думают, тем более что меры воспитания для них — пустой звук.

Разве можно было перевоспитать молодого парня — некоего Д. Виноградова — из города Подольска, который за считаные минуты расстрелял семь человек, своих сослуживцев, только потому, что (о чём рассказывали газеты), как он сам написал на своей странице ВКонтакте: «Всё, что я увидел и узнал за свою жизнь, воспитало у меня ненависть к человеку как к виду. Я ненавижу человеческое общество, и мне противно быть его частью. Я ненавижу бессмысленность человеческой жизни! Я ненавижу саму эту жизнь! Я вижу только один способ её оправдать: уничтожить как можно больше частиц человеческого компоста… Поймите, вы здесь лишние, вы — генетический мусор, которого здесь быть не должно, мусор, который возник случайно, в результате ошибки в эволюции, мусор, который должен быть уничтожен». Никакие обстоятельства, никакие причины или повод для такого преступления не могут оправдать Виноградова хоть в малой степени. Конечно, такие люди, как он, не имеют права не быть изолированными на всю свою оставшуюся жизнь.

В настоящее время в обществе в очередной раз возникла дискуссия по вопросу необходимости снижения возраста (до 12 лет), с которого можно было бы привлекать несовершеннолетних к уголовной ответственности за тяжкие преступления. Речь идёт не о заурядных кражах и тому подобном. Речь идёт только о посягательствах на жизнь и здоровье людей — а в современной криминальной истории уже зарегистрирован факт умышленного убийства шестилетним ребёнком — и других тяжких преступлениях, которые реально представляют большую угрозу обществу.

Казалось бы, это совершенно очевидная необходимость, так как общество уже стонет от преступлений малолеток. Опыт западных стран, так любимых нашими «демократами», в которых уже давно преступники привлекаются к ответственности с двенадцати лет, подтверждает это. Но, кажется, и на сей раз демагогия «правозащитников» побеждает, и при этом никто не задумывается, что потерпевшие — тоже люди и их тоже надо защищать. Древние говорили: «Кто щадит виновных, тот наказывает невинных». Однако у нас защищать предпочитают несовершеннолетних преступников. Ведь понятно, что двенадцатилетнего ребёнка, убившего другого просто так, от нечего делать или ради любопытства, уже ничем в современных условиях не перевоспитаешь, не сделаешь другим. Более того, безнаказанность неизбежно порождает в таком преступнике вседозволенность, а это путь к обязательному рецидиву. Но государство, общество всё-таки должны защищать нормальных людей, а не нравственных уродов, люди не должны страдать и гибнуть только из-за гуманных соображений по отношению к малолетнему преступнику. Значит, неизбежно напрашивается один вывод — необходима обязательная изоляция такого преступника. Пусть изоляция будет — с учётом малолетства — комфортной для него, но она должна быть. Этим, во-первых, мы хоть на время защитим общество от преступника, во-вторых, неизбежная изоляция, может быть, не всегда, а из ста случаев только в одном, но сыграет роль сдерживающего фактора для другого потенциального малолетнего преступника. Давно нужно было понять, что никакая душеспасительная беседа с малолетним убийцей или штраф для его родителей ещё никогда не удержали ни одного из них от совершения следующего преступления, причём, как правило, более тяжкого.

Ко всему этому хочу добавить, что проблемы уголовного наказания — это проблемы не только уголовного кодекса и судьи, который определяет меру наказания, это, конечно, и социально-психологическая проблема личности преступника. Несомненно, есть люди, для которых, к примеру, сам факт отбывания наказания в виде содержания в колонии-поселении является тяжелейшей мерой, более строгой он просто не выдержит, но есть и такие, для которых и цепи на руках и ногах лишь забавная игрушка. Опять-таки не могу не привести ещё одно изречение древних римлян: «Один нуждается в узде, другой — в шпорах». А поэтому обязательным, без всякого исключения, элементом судебного следствия должно быть проведение судебной социально-психологической экспертизы каждого подсудимого. И только от её результатов суд должен иметь право определять как вид уголовного наказания, так и его меру. Более того, от её результатов должно зависеть и решение вопроса о возможности применения так называемого упрощённого порядка судопроизводства, предусмотренного уголовно-процессуальным законом, к конкретному преступнику. Нельзя на откуп судьям отдавать право единолично решать вопрос о мере наказания без учёта результатов социально-психологической экспертизы.

В заключение этого раздела ради справедливости не могу не сказать (не в оправдание) о том, что в описываемые времена всё больше искушений стало появляться и для работников милиции. Безденежье, резкое ухудшение материального обеспечения не могло на них не сказаться — и посыпались преступления, ими совершаемые. Не миновало это и Архангельскую область. Попался на взятке начальник Беломорского райотдела милиции Северодвинска. На моей памяти ранее таких случаев не бывало.

Криминализация части милиции, методы, которые она стала употреблять в разборках между хозяйствующими субъектами, — как и само участие в таких разборках — породили немало горьких анекдотов о ней, которые отнюдь — и это надо признать — не беспочвенные. Вот пара из них:

«Почему, если на Западе в офис врываются люди в масках и с автоматами, то это — ограбление, а у нас — ОМОН?»

«Вчера была задержана группа бандитов-оборотней. Они охраняли правопорядок, возвращали владельцам угнанные автомобили и жили на семь тысяч рублей в месяц».

Но, кажется, ещё страшнее было то, что в конце 80-х и в начале 90-х годов началось бурление и в рядах самой милиции, начался её развал. Этому способствовало огромное количество материалов о «плохой» милиции в газетах, на ТВ и радио. Конечно, милиция тех лет была далеко не образцовым правоохранителем, но создавалось впечатление, что публикациями её преднамеренно пытались добить, чему, конечно, способствовала чехарда с министрами внутренних дел, устроенная Ельциным. Он всё искал абсолютно послушного ему человека, способного по его указке на любое преступление против общества, против страны. Милицию всё чаще стали привлекать к борьбе с массовыми недовольствами людей, попытками народа защитить свои интересы. Но и работники милиции, поддавшись веянию времени, всё чаще стали публично выступать в защиту своих «милицейских» интересов. Нередко это приобретало форму открытого бездействия по отношению к своим обязанностям по охране общественного порядка и борьбе с преступностью. В этой связи вспоминаю статью участкового инспектора милиции В. Губенко, опубликованную 4 ноября 1989 года в газете «Комсомольская правда». Эта статья была предметом повсеместных неорганизованных обсуждений в милицейской среде. А чего стоит массовый митинг работников милиции в защиту своих прав на Дворцовой площади в Ленинграде в том же 1989 году! Не обошли публичные акции и архангельскую милицию. Наиболее запомнившаяся из них — голодовка в феврале 1989 года следователя А. П. Евсеева и оперативника А. А. Меджиняна, которые разместились в палатке, поставленной у ограды сквера напротив здания Главпочтамта. К подобным событиям можно отнести и «демарш» ранее уже упомянутого мной Бурдова, который с частью личного состава своей роты решил протестовать против своих непосредственных начальников.

Конечно, всё это происходило на фоне громадья всем известных событий в стране 80-х-90-х годов. Не обошли они и Архангельск. Здесь, на мой взгляд, они проявились прежде всего в выборах депутатов всех уровней по-новому, приватизации-при-хватизации госсобственности, возне вокруг строительства атомной тепловой станции в Архангельске (многие на этом сделали себе карьеру, стали известны), назначении сверху главой администрации области А. А. Ефремова — губернатора, как подхалимно именовали его СМИ и различные приближённые. Должность губернатора в области была введена при И. Ф. Михальчуке в 2009 году. Области явно не везло на губернаторов, в отличие от многих настоящих губернаторов царского времени.

Начиная от А. А. Ефремова — неожиданно, в результате интриг «там, наверху» (о чём откровенно писали газеты того времени) назначенного указом Ельцина главой администрации области, — все они, в том числе Киселёв, Михальчук, оказались случайными, слабыми руководителями, которые ничего не дали региону. Всё шло само собой, независимо от того, кто из них был у власти, точно так же, как если бы их вообще не было «у руля».

Ефремов, возглавлявший область с 1996 по 2004 год, если чем и прославился, то это своей рыжей «шкиперской» бородой. Из-за его такой яркой внешности правители нашей страны любили включать его в состав различных делегаций, посещающих зарубежные края. В милицейской среде Ефремова нередко называли «заслуженным туристом»; в области он бывал редко, ничем особенным, кроме своей рыжей бороды и склонности к застольям, не запомнился. Неспроста область дружно проголосовала против него на очередных выборах, и победил человек по фамилии Киселёв, которого можно было назвать «растерянным молчуном».

Киселёв пришёл во власть благодаря пиару, творимому наймитами, шумно, но возглавлял область незаметно и ушёл с должности тоже почти незаметно, как будто его и не было. Но с удивлением о нём поговорили — это был скандал в связи со взяткой, — когда по TV показали видео, снятое скрытой камерой, где Киселёв брал деньги пинцетом, опозорив область. Вскоре после этого он и ушёл с поста. Кстати, последний раз я его видел случайно в Театре сатиры в Москве, куда в очередной раз за минералами ездил с Еленой. Это было 25 сентября 2009 года. Мы по приглашению супругов Виктора и Дины Шушаковых (он — мой сокурсник по Академии МВД, уже на генеральской пенсии, она — врач-офтальмолог, живут в Москве) пришли посмотреть спектакль «Мольер» по пьесе Булгакова «Кабала святош», кстати, с А. Ширвиндтом в главной роли. Когда проходили на свои места, увидели через ряд от нас Киселёва, видимо, с супругой. Он кивнул мне. А судя по его реакции, он узнал меня как архангелогородца, с которым сталкивался где-то в коридорах власти, хотя лично я с ним знаком не был. Вот так, достаточно побывать в кресле губернатора, хоть и бесславно (если не сказать хуже), чтобы потом всю оставшуюся жизнь проживать в столице, и, надо думать, весьма безбедно. Чисто советская номенклатурная система, несмотря на провозглашённый капитализм.

Не могу не сказать о том, что спектакль ни нам, ни Шушаковым категорически не понравился: ни его убогие декорации с пыльными шторами, ни режиссура, ни игра актёров, в частности крайне ленивое исполнение Ширвиндтом своей роли.

Славословить Ефремова стали после его смерти бывшие его приближённые, и их понять можно — одновременно они тем самым оправдывали себя и свои дела. И если нам, его современникам, всё это понятно, то наши потомки могут и поверить в эти славословия. Нельзя же поставить ему в заслугу то, что годы его правления пришлись на тяжелейшие годы последствий перестройки. От его губернаторства жизнь людей отнюдь не стала легче, да и в регионе при его правлении ничего, кроме прожектов, не появилось нового. Уж, казалось бы, как не проявить себя в алмазном вопросе, но и тут — полный ноль для области. И совсем невозможно в этом аспекте серьёзно воспринимать его туры в Австралию и Африку для «изучения» алмазного вопроса.

В области в эти годы всё же было несколько известных личностей, которые, по большому счёту, и делали её историю. К ним я бы прежде всего отнёс Юрия Александровича Гуськова, Александра Петровича Иванова, Павла Николаевича Балакшина и других.

Время от времени на публичной арене появлялись и иные лица, например Виктор Садков, Виктор Ширяев, Юрий Барашков. Последний сделал себе имя в борьбе со строительством в Архангельске тепловой атомной станции.

Кстати, огромных трудов стоило областной власти в конце 80-х годов пробить в верхах положительное решение вопроса о строительстве этой атомной тепловой станции. Строительство было начато, выбрана площадка, проложены дороги, началось строительство городка для персонала и строительство нулевого цикла самой станции. Были потрачены миллиарды рублей. И вот при таком положении дел новоявленные демократы ради предвыборного популизма сделали всё, чтобы погубить это уже начатое дело. Пропали миллиарды, пропала стройплощадка, а главное, город лишился надёжного, достаточного и дешёвого источника тепла. Зато на выборах в Верховный Совет победил один из ярых «противников» строительства станции — Ю. Барашков, который через пару лет вместе с другими депутатами «сдал» Советский Союз. Здесь слово «противник» в кавычках, потому что уверен, что Барашков стал противником АТС не по убеждению, не по знанию вопроса, а ради депутатского пиара. Потом он, кстати, признал «ошибочность» своей позиции, но дело-то сделано, а вернее, загублено — исчез один из шансов на улучшение жизни людей.

Считаю, что в равной мере с Барашковым (и иже с ним) виноват и тогдашний глава администрации области — П. Н. Балакшин. К сожалению, в этом деле ему не хватило ни государственной мудрости, ни элементарной смелости противостоять оголтелой «антиатомной» шумихе.

Из всех перечисленных очень уважаемых мной людей я особо выделил бы А. П. Иванова, которому в понимании бюджетного процесса, способности дать объективную оценку любым событиям в Архангельской области вообще не было равных, во всяком случае, мне такие неизвестны. Я думаю, что А. П. Иванов, если бы захотел, легко мог бы стать главой администрации области, но он почему-то бездействовал — то ли ждал, что его выдвинут, то ли были какие-то обстоятельства, мне неизвестные, которые мешали ему стать таковым.

Несколько разочаровала меня в отношении к А. П. Иванову ситуация, когда он выступил по гражданскому делу в облсуде в качестве свидетеля — а по сути как главный эксперт — по моему иску. Дело в том, что где-то в начале 2001 года я, как предприниматель, находился на налоговом режиме, называемом «Единый налог на вменённый доход», размер которого устанавливался местной властью в зависимости от ряда показателей, в том числе от уровня инфляции (показатель условно обозначался К4). На 2001 год областным законом № 13-2-03 этот К4 был установлен как 1,9, то есть увеличился почти в два раза, в то время как инфляция за предыдущий год в области составила всего 21 процент, а прогнозируемый К4 на 2001 год составил 30 процентов, но никак не 90. Таким образом, власть в три раза завысила размер налога, взимаемого с меня и тысяч таких же, как я, предпринимателей. Вот по этому поводу я обратился в суд с исковым требованием признать указанный облзакон в соответствующей части незаконным. Вопреки моим правомерным ожиданиям облсуд своим решением от 13 апреля 2001 года (дело № 3-37) отказал в удовлетворении моих требований, и это вопреки федеральному законодательству. А Иванов как свидетель сделал всё, чтобы облзакон был оставлен в прежнем виде. Что двигало Ивановым, я не знаю, могу только догадываться, что он каким-то образом был заинтересован в этом беззаконии, возможно, он и был разработчиком этого закона в соответствующей части.

Но я и другие юристы, с которыми я делился проблемой, убеждены, что решение облсуда, вступившее в силу, не соответствует федеральному закону, и это подтверждается самим текстом решения, которое, обильно цитируя нормы федерального законодательства и областных законов, не имеющих отношения к предмету спора, ни разу не упомянуло пункт 2 статьи 5 Федерального закона от 31.07.98 № 148-ФЗ, гласящий: «Сумма единого налога рассчитывается… также с учётом повышающих (понижающих) коэффициентов базовой доходности, которые определяются в зависимости от… инфляции».

Более того, в решении облсуда не приведено ни одного прямого доказательства, опровергающего неправомерность искового требования. Кроме того, облсуд обвинил меня в «узком» понимании слова «инфляция», но почему-то не объяснил, что такое инфляция в широком смысле, в каком законе говорится об этом и почему надо её понимать не так, как о ней говорится в законе. Вот и всё решение вопроса, и вся аргументация суда.

Я, как юрист, понимаю, что суды, вопреки закону, как были, так и остаются по сути государственными органами и защищают бюджет как могут, и трудно ждать от них объективности, когда затрагиваются интересы государства, но позиция А. П. Иванова меня просто убила, потому что я всегда считал его человеком объективным и неспособным идти против правды.

Серая «культурная» жизнь в городе этих лет изредка оживлялась приездами различных знаменитостей, встреча и пребывание которых, как правило, осуществлялись строго по заранее разработанным программам, утверждённым партийным органом. Обязательным элементом этих программ были вопросы обеспечения общественного порядка в местах присутствия таких гостей и предупреждение в их отношении каких-либо правонарушений. Мне по должности были известны эти визиты, так как именно отдел ООП разрабатывал и обеспечивал реализацию соответствующей части этих программ. Поэтому мне приходилось не только видеть визитёров, но и вступать с ними в контакт. Здесь речь не идёт о государственных деятелях — ими занимался КГБ, он же и привлекал нас к решению милицейских вопросов в подобных мероприятиях. Не идёт речь и о, например, артистах уровня Эдиты Пьехи, Владимира Этуша и им подобных знаменитостях, одна за другой приезжавших в Архангельск на гастроли. Речь идёт о гостях более высокого уровня. Например, Иван Папанин — известный герой-полярник, который прибыл в наш город 28 июня 1983 года. Было ему уже 89 лет, совершенно седой и со своими странностями. Запомнилось его заявление о краже денег ночью из номера гостиницы, где он поселился. Осмотр места происшествия показал, что при запертой двери совершить это было просто невозможно. Факт кражи не подтвердился. Зато в ходе следственных мероприятий мне удалось сделать несколько неплохих фотоснимков Папанина.

В конце лета 1986 года в Архангельск приехал Юрий Сенкевич — известный путешественник и многолетний ведущий очень интересной и очень познавательной телепередачи «Клуб кинопутешествий». Приехал он для съёмки очередной телепередачи, посвящённой приходу в Архангельск норвежского парусника с 22 пацифистами.

В списке гостей такого уровня были композитор Ян Френкель, Евгения Фрезер и многие другие. Кстати, помню, с каким удовольствием я читал автобиографическую книгу Е. Фрезер «Дом над Двиной», а потом мне удалось и её саму лицезреть, совершенно случайно, в один из годов на переломе столетий. За несколько дней до этого события я вдруг увидел, что латают ямы в асфальте со стороны двора нашего дома на проспекте Ломоносова (по-старому — район Кузнечихи). Один из рабочих прямо из кузова самосвала лопатой бросал в ямы, наполненные дождевой водой, горячий асфальт, а другие тут же быстренько его утрамбовывали. Я от удивления открыл рот: ямы были жуткие, но три десятка лет это никого не волновало — люди привыкли, а властям было наплевать, — а тут вдруг всполошились. И надо же, на второй день после «ремонта» я увидел Фрезер (узнал её по фотографии) в толпе сопровождающих, идущую вдоль нашего дома по только что «отремонтированному» асфальту. Собственно, эти места были как-то связаны с её жизнью, и она попросила их ей показать. В газетах писали, что обо всём, что увидела, она могла только сказать: «Осталась одна Двина…» Так или иначе, но спасибо ей за частично отремонтированный наш двор, хотя хватило этого ремонта о-очень ненадолго.

Нельзя не вспомнить появившиеся в эти годы в Архангельске фестивали уличных театров, которые организовывает известный в области театральный режиссёр Виктор Панов. Нет никаких сомнений, что эти фестивали способствовали росту известности города, дали возможность горожанам познакомиться с разнообразием театральных форм, представляемых уличными театральными труппами зарубежья. И всё бы ничего, если бы не ложка дёгтя, которой время от времени иностранные гости портили хорошее дело. Я имею в виду наглые, демонстративные хулиганские выходки, устраиваемые этими артистами. И вот пример: 21 июня 1994 года оголтелая группа иностранных мерзавцев публично осквернила памятник Ленину перед зданием областного парламента. Тут были и чёрный гроб, покрытый красной тряпкой, и симулянт-инвалид в коляске, бутылка водки, публичное сожжение красного полотнища. И никакой ответственности! Милиция испуганно бездействовала, что красноречиво говорило о параличе власти. Надеюсь, ни у кого нет сомнений, что подобное со стороны россиян невозможно было бы не только в Европе, но даже в какой-нибудь банановой республике. А (не дай бог!) случись подобное по вине русских где-то «там», то приличный кусок жизни им пришлось бы провести в тамошних застенках. В это время я был уже не при милицейском исполнении (депутатствовал на освобождённой основе), и моя совесть чиста, но мне стыдно за своих бывших коллег и за этот милицейский ступор.

В эти годы практически незаметно для жителей области происходили события, связанные с реализацией советско-французского эксперимента по искусственному вызову полярного сияния. Этот эксперимент проводился начиная с 70-х годов, а его активная фаза и окончание пришлись, кажется, на 1985 год. Суть эксперимента заключалась в том, что французскими ракетами с острова Кергелен в Индийском океане в космос доставлялся советский ускоритель. Ускоритель испускал электроны, которые под воздействием магнитного поля Земли за несколько секунд преодолевали расстояние до 100 тысяч километров, вызывая при этом различные явления, в том числе искусственное полярное сияние над Архангельской областью. Для этого использовались две взаимно сопряжённые магнитные точки: одна в Северном полушарии — деревня Согра Верхнетоемского района Архангельской области, другая в Южном полушарии — упомянутый остров Кергелен.

Об этом эксперименте я вспоминаю в связи с рассказом одного из местных геологов (моего знакомого), каким-то образом причастного к этим исследованиям. Оказывается, в Верхнетоемском районе и местности, смежной с ним, и на острове Кергелен многие местные жители во многих поколениях (испокон веку) носят фамилию Дураковы (естественно, что на острове Кергелен эта фамилия звучит на местном языке, но смысл тот же). В указанных местах Архангельской области эта фамилия очень распространена, и даже в местном райотделе милиции сразу несколько работников милиции носили эту фамилию. Учёные, да и наука о происхождении фамилий (ономастика) эти обстоятельства связывают с влиянием магнитных линий Земли. Так или иначе, но в честь указанного эксперимента даже была выпущена довольно редкая настольная медаль, один экземпляр которой мне подарил упомянутый геолог.

После ухода в 1986 году В. В. Федорчука с должности министра по 2004 год, когда на этот пост пришёл Р. Г. Нургалиев, то есть за восемнадцать лет, министрами внутренних дел побывало одиннадцать человек, в среднем по полтора года на каждого. Причём многие из них в системе оказались абсолютно случайными людьми (строители, электронщики и т. п.). Конечно, такой чехардой ведомство было доведено до предела, а нищета подразделений и органов внутренних дел на местах, невыдача зарплаты, копеечной по размеру, довели систему до развала. Абсолютное большинство профессионалов вынуждены были уйти сами или их «ушли» из системы, и немалая их часть укрепила собой криминалитет. Дело дошло до того, что работники милиции «наряжались» кто во что горазд, какую только форму они не надевали! Массовое беззаконие со стороны работников милиции в этот период стало никем не пресекаемой системой. Чего стоят только одни (так называемые в народе) «маски-шоу». Отряды милиции — о чём можно было только догадываться — в масках, без каких-либо опознавательных и идентифицирующих признаков под видом милицейских мероприятий — а на самом деле, как правило, для выполнения заказов различных «авторитетов» — врывались в нужное им место, всё и вся громили, избивали людей и, захватив пару человек и мешки с документами, отбывали восвояси. И никакими способами потом невозможно было установить, кто, откуда и зачем были эти люди, кто из них нанёс увечье безвинному человеку и причинил материальный ущерб. И всё это совершалось с молчаливого одобрения прокуратуры, которая в этот же период просто потеряла своё лицо и, мне кажется, до сих пор его не обрела в надлежащем виде. Даже сейчас, десятилетия спустя, обоснованно появляются сомнения в её целевом предназначении, но создаётся впечатление, что существует она только затем, чтобы выполнять поручения президента, а на местах — начальников рангом пониже. Во всяком случае, свою основную функцию — тотальный независимый надзор за соблюдением законности — она не выполняет.

Всё это, по сути, происходило в период моего депутатства и последующего увольнения из милиции. И за всем этим я наблюдал уже как бы со стороны.

Но вернёмся к моей милицейской работе в качестве начальника отдела ООП областного УВД.

Довольно сложно складывались мои рабочие отношения с руководителями других служб. Многих я хорошо знал — и они меня тоже — ещё в мою бытность в качестве начальника отделения боевой и служебной подготовки УВД. А с некоторыми пришлось знакомиться и устанавливать контакт, так как на должности руководителей они были назначены из органов внутренних дел районов и городов области, а часть — даже из других регионов страны. С абсолютным большинством отношения стали дружественными, хотя до совместного чаепития дело не доходило, чему виной была удалённость моего отдела от основного здания УВД на улице Энгельса (ныне ул. Воскресенская), в котором размещались все основные службы. А отдел ООП располагался на птичьих правах в здании вневедомственной охраны на проспекте Ломоносова, 201.

Правда, трения с коллегами иногда возникали из-за того, что отдел ООП разрабатывал планы по усилению охраны общественного порядка при проведении каких-либо массовых мероприятий или при осложнении оперативной обстановки и вынужден был привлекать к участию в этих мероприятиях, по своей линии, личный состав других отделов и управлений, что, конечно, вызывало недовольство их руководителей. Но в конечном итоге мы находили общий язык, и проблемы утрясались.

В данном аспекте считаю просто необходимым остановиться на описании некоторых лиц из числа руководящего состава УВД, в частности М. М. Коверзнева, который хорошо знал оперативную и следственную работу, но, несмотря на свой возраст и большой милицейский стаж, совершенно не разбирался в некоторых вопросах. Ему ничего не стоило обрушиться на отдел ООП за то, что пьяный старшина из Плесецкого райотдела заснул на вокзале и у него украли шапку и бронежилет. Коверзнев был просто ошарашен, когда я ему объяснил, что старшины райотделов — это по линии хозяйственного отдела, что форменная шапка, а тем более бронежилет как спецсредство — это опять-таки по линии ХОЗО и его службы вооружения. Для непосвящённых поясняю, что старшина райотдела — это должность (то есть слово «старшина» не только звание, как думают многие). И таких примеров сотни. Создавалось впечатление, что он хронически страдал комплексом вины за все ЧП, которые происходили в милицейской среде. А вину свалить можно было только на подчинённый ему отдел ООП, не на отдел же ГАИ, который тоже ему подчинялся. И вместо того, чтобы хоть попробовать в чём-то разобраться — что произошло и какой службы это касается, — он просто хватал телефонную трубку, набирал номер отдела ООП и начинал орать в трубку свои претензии.

Из-за его некомпетентности и злонравности от него в любой момент можно было ждать любой очередной грязи, и не только по службе. 8 августа 1982 года в дежурную часть УВД обратилась женщина с жалобой о том, что уже два года её терроризирует по телефону мужчина-аноним, который или молча дышит в трубку, или обливает её всякими гадостями. Попросила помочь ей. Дежурные рьяно взялись за поимку этого типа. В субботу им с телефонной станции сообщили, что звонки женщине идут с телефона, установленного в квартире нашего дорогого, уважаемого члена КПСС, славного руководителя и т. д. и т. п., полковника милиции Михаила Михайловича Коверзнева. Дежурные, услышав это, опешили и долго приходили в себя. Наконец, не веря в услышанное, осторожно сообщили об этом Коверзневу. В ответ вылился поток брани и угрозы, что он со всеми разберётся. Однако в воскресенье в УВД на селекторное совещание Коверзнев не явился, хотя был ответственным от руководства по УВД, а в понедельник вёл себя как мышь.

В то же время женщина продолжала добиваться поимки хулигана, грозила пожаловаться Б. В. Попову (1-й секретарь обкома КПСС), Вдовину и Коверзневу. Обещала явиться в понедельник в УВД и разобраться, почему от неё скрывают телефонного хулигана. Но в УВД она так и не появилась и никому больше не жаловалась. Всем было понятно, что это результат разговора с ней Коверзнева. Видимо, немалых усилий ему стоило замять этот инцидент. Иначе грандиозного скандала со всеми последствиями ему было бы не избежать. Поэтому мне так и неизвестно кто конкретно в данном случае пользовался квартирным телефоном Коверзнева.

С годами Коверзнев не менялся, а стал ещё более невыносимым, довёл Г. А. Мамонтова (руководитель службы медвытрезвителей) до подачи рапорта об увольнении, хотя до более высокой пенсии ему оставалось отработать всего несколько месяцев. Для милиции это была большая потеря. Мамонтов был одним из немногих, продолжавших служить в милиции, кто сам творил милицейскую историю области последние тридцать лет. Выступая перед личным составом, он рассказывал о милиции такое и столько поучительного, что Коверзневу и не снилось.

Даже на собрании личного состава УВД 28 февраля 1983 года по поводу проводов на пенсию четырёх полковников — Коверзнева, Р. Г. Розенберга (к этому времени начальник школы милиции), И. В. Коптяева (помощник начальника штаба УВД) и И. А. Корельского (начальник ИЦ УВД) — Коверзнев в ответном слове не преминул заявить, что, «когда он начинал работу, было очень трудно, но люди были хорошие, а теперь всё не то», — в смысле люди стали нехорошими. И это в адрес всех присутствующих, включая и начальника УВД В. Н. Вдовина.

Последний раз я видел Коверзнева 24 декабря 1983 года на стадионе «Динамо» во время хоккейного матча, где моя служба охраняла порядок. К этому времени он уже жил в Ленинграде у сына, а в Архангельск приехал по своим личным делам. Он подошёл, сделал комплимент по поводу моей молодости и хорошего вида, заявил, что «в Архангельске милиция очень хорошая в отличие от Ленинграда, где милиция очень плохая, безалаберная, грубая и безответственная», и попросил автомашину, чтобы «съездить в одно место». Вот так-то.

28 марта 1984 года из Ленинграда пришла весть о смерти Коверзнева от инфаркта, умер в кресле перед телевизором с газетой в руках.

На место Коверзнева был назначен Валентин Иванович Витязев, которого я хорошо знал как начальника Северодвинского ГОВД.

Витязев человеком был простым, не строил из себя аристократа, как это безуспешно пытался делать Коверзнев, не гнушался и «чёрной» работы, при необходимости становился рядом с подчинёнными. Помню, как 30 июня 1984 года, во время празднования 400-летия Архангельска, на широко разрекламированную ярмарку, проводимую во Дворце спорта профсоюзов, чуть ли не к пяти часам утра явилось полгорода. Положение усугублялось тем, что было запланировано выступление Резицкого с его командой там же, на ярмарке.

Двери Дворца пришлось открывать в семь часов утра вместо объявленных десяти, а Резицкому лично я запретил выступать с концертом, о чём по радио несколько раз объявили и внутри Дворца, и снаружи. Это способствовало тому, что почти вся молодёжь ушла, но это не спасло положения, так как народ всё прибывал и прибывал. Несмотря на сдерживание на входе, Дворец к десяти часам был забит до отказа, а вокруг него стояла огромная тысячная толпа, и по прилегающим улицам двигались новые толпы, которые пошли «на штурм Дворца». И тут я, наверное, впервые увидел, что толпа людей — это толпа зверей, хотя каждый в отдельности вроде бы нормальный человек. Металлические барьеры, которые мы расставили накануне перед входами во Дворец, толпой были смяты в гармошку. Мы с Витязевым оказались перед самым центральным входом и буквально своими телами закрыли его, чтобы предупредить смертельную давку внутри здания. Положение спасло то, что я заставил гаишников на подходах к Дворцу расставить грузовой транспорт, чем были отсечены новые толпы народа. И только после этого можно было регулировать численность людей внутри Дворца спорта. Не знаю, попал ли кто после этой ярмарки в больницу, но точно знаю, что без массы ушибов, падений, криков и слёз тогда не обошлось.

Естественно, на подведении итогов власти, как всегда, пытались спустить всех собак опять на милицию, но я дал отпор, высказав всё, что думаю об умниках из горкома и праздничной комиссии. Пришлось им напомнить, что за неделю до ярмарки, когда обсуждался план её проведения, я предупреждал, что устраивать ярмарку только в закрытом помещении нельзя, что нельзя сокращать объявленные два дня ярмарки до одного дня, что пусть лучше прилавки на второй день будут пустыми, чем то, что могло произойти и произошло на самом деле в один день. Но тогда меня никто не послушал, и организаторы сделали всё как можно проще для себя.

В. И. Витязев приступил к обязанностям заместителя начальника УВД вместо Коверзнева в марте 1983 года и начал с того, что собрал у себя руководителей подчинённых ему служб и заявил, что ссориться с нами не будет, это бесполезно, так как мы выдержали Коверзнева. Первое время ему было очень трудно из-за массы и разнообразия свалившихся на него проблем, но он поступил умно, просто не мешал нам, а поддерживал, старался защищать от нападок других служб, особенно от Б. И. Карпова, который своё негативное отношение к Коверзневу перенёс на нас.

С В. И. Витязевым у меня сложились хорошие отношения, раза два мы были вместе на охоте, он, правда без ружья, просто бродил по лесу. Несколько раз ездили за грибами и клюквой на озеро Сезо. Он даже пытался примирить меня с Борским — начальником Приморского райотдела, то есть с человеком, который почему-то считал себя хозяином всех лесов, рек и озёр на огромной территории вокруг Архангельска. Сам Борский был и рыбаком, и охотником, кормил охотничьими трофеями руководство УВД. И всё бы ничего, бог с ним, если бы в каждой деревне у него не было бы своих доверенных рыбаков и охотников, которые обеспечивали ему во время приездов и охоту, и рыбалку. Они-то со своими «корешами» и прикрывались Борским и его защитой, просто откровенно и нагло разбойничая в лесу и на воде. Мои инспекторы отлавливали их и изымали десятками ружья, сети и прочую браконьерскую утварь. Наши действия не могли нравиться Борскому, поэтому, пользуясь своим доступом к руководству, он не раз клеветал на меня, а всякие меры отдела ООП по проверке Приморского ОВД и оказанию ему практической помощи расценивал не иначе, как мою личную месть ему, что, конечно, было полной чушью. Примирения так и не получилось.

Умер Борский прямо в воде одного из озёр своего района во время очередной рыбалки.

7 мая 1985 года из министерства неожиданно для многих, в том числе и для меня, пришел приказ об увольнении из органов внутренних дел Б. И. Карпова (заместитель начальника УВД), Н. Г. Круглякова (к этому времени начальник Северодвинского ГОВД), Ю. А. Чернышева (к этому времени начальник ОБХСС УВД, а до этого начальник отдела вневедомственной охраны) и Л. П. Черных (бывший начальник уголовного розыска области), которого «ушли» из УВД ещё за полтора года до этого приказа и который уже устроился в милиции, кажется, где-то в Чувашии.

Как выяснилось, такая кара их настигла за использование конспиративной квартиры в Москве не для встреч с агентами, а в иных целях. Вот с Карповым и Черных понятно, они непосредственно отвечали за работу с агентурой, но какое отношение к этому имели Кругляков и Чернышев (как начальник вневедомственной охраны), так и осталось для меня загадкой.

С уходом Карпова моей службе значительно полегчало. В УВД не осталось никого, кто бы мог безнаказанно «зажимать» наружные службы, в том числе и отдел ООП.

21 июня 1987 года нас известили, что сменился мой непосредственный начальник: вместо В. И. Витязева, уехавшего в Афганистан, заместителем начальника УВД был назначен В. В. Безумов, который месяца три до этого побывал в заместителях у Е. Б. Пермякова (заместитель начальника УВД по кадрам). Из этого события для себя я сделал вывод: в области я уже давно достиг пика своей карьеры, и надо ехать в кадры МВД. В Архангельске при Панарине, который сам незадолго до этого предложил мне должность начальника следственного отдела, но «благодарности» от меня не дождался, в УВД мне ждать нечего. Панарин просто так, за спасибо, должности не раздавал.

С Безумовым отношения у меня были нормальными и до его назначения, таковыми они остались и после. У него хватило мудрости не делать из меня подчинённого. От этого выиграло дело. Впоследствии отношения стали даже дружескими, семьями не собирались, но не раз вместе ездили за грибами и на рыбалку, а служебные проблемы старались решать совместно с предварительным их обсуждением.

Как ни странно, но из числа заместителей начальника областного УВД я приятельствовал с Иваном Ивановичем Шкирой, кстати, очень популярным человеком в городе. Был он известен прежде всего как самый главный пожарный в области, так как до назначения на должность зама начальника УВД он долгое время руководил Управлением пожарной охраны, и моё знакомство с ним началось ещё с этой его должности. Встречались мы довольно часто, в основном на совещаниях, комиссиях и тому подобных мероприятиях, проводимых органами партийной и советской власти, как представители своих служб, а также по вопросам гражданской обороны, потому что мы оба были начальниками штабов гражданской обороны (в своих службах), и на этой почве нередко соперничали. К этому нас подстёгивал В. Н. Вдовин на различных учениях, оценивая наши службы с той точки зрения, например, кто правильнее рассчитает зону поражения при атомном ударе или кто лучше доложит по своим службам о складывающейся обстановке на определённом этапе после начала военных действий.

Шкира был высоким, широкоплечим человеком, весёлым по характеру. Он нередко создавал комические ситуации, любил анекдоты. Помню, как однажды на совещании в облисполкоме, которое вёл Виктор Михайлович Третьяков, Шкира, стоя на трибуне, резко повернулся к схемам, висевшим у него за спиной на стене, и его китель, не выдержав натяжения, разом, с каким-то треском, лопнул по шву на спине, от воротника до пояса. Внешне совершенно не смутившись, Шкира спокойно закончил выступление и досидел до конца совещания. Но всем было весело.

Став заместителем начальника УВД вместо перешедшего в министерство А. А. Стрелкова, Шкира не зазнался и поддерживал со мною отношения хорошего знакомства, а я обращался к нему по поводу различных проблем, касающихся службы ООП, когда не надеялся на их решение другими заместителями начальника УВД.

Из числа заместителей начальника УВД сильно, но втихаря вредил мне — о чём я сначала и не догадывался — Е. Б. Пермяков, который одновременно был начальником отдела кадров. Он, в прошлом комсомольский работник, был назначен в УВД сразу на должность заместителя начальника отдела кадров — Дмитрия Мефодьевича Прокопенко, а через пару месяцев после этого я пришёл в этот отдел на должность начальника отделения боевой и служебной подготовки. Дружбы у нас не получилось. Он отличался высокомерием и снобизмом, поэтому наши отношения были сухими, чисто служебными. Пермяков увлекался книгами, которые приобретал правдами и неправдами, поскольку хорошие книги были тогда в страшном дефиците, и их ему постоянно дарили. Я не презентовал ему ни одной книги. Возможно, поэтому, судя по рассказам Витязева и Безумова, при обсуждении моей кандидатуры в узком кругу руководства УВД Пермяков всегда был против.

Кончил Пермяков совсем уж плохо. Сначала его стали заставать пьяным в кабинете, чему и я был очевидцем. Потом нас как громом поразило — Пермяков уволен. Оказалось, у него были и более тяжкие проблемы в личном плане.

После этого я несколько раз встречал Пермякова на улице, однажды — торгующим картошкой. Кто бы мог подумать, что он дойдёт до этого! Через некоторое время его не стало.

Искренне я сожалел об уходе на пенсию начальника УВД Виктора Николаевича Вдовина. Когда я узнал об этом приказе МВД, у меня несколько дней буквально не поднимались руки что-либо делать. Я словно чувствовал, что с его преемниками у меня не будет таких нормальных служебных отношений. Вдовин не давил, он помогал и доверял.

Ко времени увольнения у него сложилось обо мне неплохое мнение, и, как «по секрету» сказал мне П. И. Соколов (начальник штаба УВД), Вдовин на меня «не намолится», что он спокоен за мою службу, что он очень доволен моей работой и неплохо высказывался о моей служебной перспективе. Кстати, этот наш разговор с Соколовым произошёл после того, как Вдовин просидел на всех моих занятиях с начальниками горрайорганов милиции области в мае 1986 года. Для начальника УВД это явление, конечно, сверхвыходящее из ряда обычных.

В связи с Вдовиным хотелось бы рассказать об одной истории. Он продолжил практику утренних селекторных совещаний с подключением городских райотделов, которые ввёл ещё В. И. Цветков. Идея была хорошая и заключалась в том, чтобы вся городская милиция узнавала об оперативной обстановке из доклада дежурного УВД и о неотлагательных действиях по розыску, по городским мероприятиям и т. д., требующим участия всех милицейских сил и средств города. Но, «благодаря» Карпову и Коверзневу, селекторные совещания очень быстро превратились в базарные склоки по перепихиванию друг на друга служебных проблем и в публичные «порки» неугодных им работников. Всё бы ничего, но Карпов, стараясь публично выставить кого-нибудь дураком, нередко задавал вопросы, на которые не мог бы ответить в тот момент Сам Господь Бог! Поэтому многие руководители, отвечая на подобные вопросы, просто «лепили» ответы с потолка.

20 января 1981 года поток лжи Карпов обрушил на отдел ООП по поводу так называемых ОПОП (общественные пункты охраны правопорядка), которые курировало профилактическое подразделение УУР, и свёл к тому, что у нас в отделе ООП есть спецподразделение по работе в общественностью, а он (отдел) развалил работу ОПОП и всё такое. Я решил дать ему отпор, так как эта публичная клевета и перекладывание ответственности с себя (за ОПОП отвечало УУР, которое курировал сам Карпов, поскольку ОПОП — это, по сути, место, где совместно размещались и канцелярии участковых инспекторов милиции, подчинявшиеся в то время уголовному розыску, и штабы общественных формирований — дружинники, родительские патрули, внештатные сотрудники милиции и другие, — участвующие в борьбе с преступностью и охране общественного порядка) на «чужую» службу мне просто надоели, и я во всеуслышание объяснил Карпову, что в отделе ООП нет специализированного подразделения по работе с общественностью, что за ОПОП отвечает УУР, так как индивидуальная профилактика вместе с руководством службы участковых инспекторов возложена на него и у него для этого есть целый отдел профилактики, и попросил впредь не перекладывать обязанности и ответственность одних служб милиции на другие.

Что тут началось! Истерика Карпова, крики, что я «не соответствую должности», что «сегодня со мною поговорят на руководстве» и т. д. и т. п.

Оказывается, всё это по селектору слушал Вдовин, и, когда руководство УВД традиционно собралось у него, он пропесочил Карпова, что тот не имеет права давать оценку работы не своей службы, что ему никто не давал права оценивать работу руководителя не подчиненной ему службы и т. д. Как мне рассказал всё тот же П. И. Соколов, после этого у Вдовина все его замы переругались по поводу манеры ведения селекторных совещаний, в частности о том, нужны ли вообще эти совещания. Одним словом, неделю вся милиция города и области стояла на ушах — муссировала произошедшее. Многие меня одобряли, но находились и такие, как, например, Домашников (замначальника Приморского райотдела), которые высказали мне, что так разговаривать с руководством нельзя, неприлично.

Ко всему этому добавилась весть о том, что всё, что говорилось на селекторных совещаниях, охотно выслушивали толпы прохожих на улице Выучейского, где в то время в одном из деревянных домов находился Ломоносовский отдел милиции и где участники селекторного совещания располагались в кабинете начальника райотдела, на первом этаже, при раскрытых форточках, а летом — и при открытых нараспашку окнах. Зеваки слышали всё, что говорилось по громкоговорящей связи. Более того, толпу этих людей при разговорах по селектору кто-то умудрился снять на киноплёнку и записать звук. Скандал! Одним словом, с селекторными совещаниями вскоре было покончено. Но самое интересное, что Карпов, не меняя своего отношения к службе ООП в целом, стал со мной более корректным, старался не хамить и быть объективным. Особенно это проявилось после того, как в одном из разговоров с ним я поправил его по поводу статьи 146 УК РСФСР (разбой) в том смысле, что эта статья дополнительно не квалифицируется статьёй 15 (покушение) того же кодекса. Он заметно покраснел, поправился, но смолчал по поводу замечания. Более того, когда я пытался опубликовать своё пособие по разрешительной системе, Карпов даже проявил заинтересованность и пару раз звонил в министерство по этому поводу.

Конечно, противостояние с Карповым продолжалось, как и его абсурдные требования. Ну что можно было ему ответить на требование ставить наряды милиции там, где совершаются грабежи. Ведь дураку понятно, что на глазах у наряда никто никого грабить не будет. Поэтому ответ был такой: «Хорошо. Только нам нужна предварительная информация оперативных служб о том, где будут совершаться грабежи». Какой вопрос — такой и ответ.

Ради справедливости хочу всё-таки сказать, что Карпов вообще-то был неплохим мужиком, умным, с чувством юмора, но свою неприязнь к Коверзневу он автоматически переносил и на нас, руководителей отраслевых служб, подчиненных Коверзневу. Такие их отношения, видимо, явились следствием того времени, когда Карпов был начальником Котласского городского отдела милиции, а Коверзнев из УВД постоянно доставал его своими «ценными» указаниями.

В отличие от некоторых отраслевых руководителей, которые просто ненавидели командировки, я всегда с большой охотой отправлялся в путь. Это было обусловлено рядом причин. Во-первых, командировка — это самое эффективное средство изучения обстановки на местах, а она нередко была прямо противоположной отчётам, даже тем, которые относились к государственной отчётности. Нередко показатели там формировались «с потолка». Во-вторых, только видя работу на месте, а тем более работу конкретного сотрудника, можно составить более или менее объективное суждение о состоянии дел. В-третьих — и это немаловажно, — только работая с конкретным личным составом, удаётся донести до него практический смысл и значение проводимых мероприятий по совершенствованию службы в области. И это не говоря о возможностях, которые открывались передо мной в командировках: увидеть и узнать что-то для себя новое, необычное, порой абсурдное, из ряда вон выходящее. Не последнюю роль играло то, что командировки для меня в этот период были той отдушиной, которая позволяла прервать — хоть и на короткое время — цепь ежедневных, одних и тех же офисных забот по службе, позволяла не видеть и не слышать своих «всезнающих» начальников, не считая, кстати, моего стремления побывать там, где ещё не был. Не преувеличу, если скажу, что командировки освежали мои силы на очередной период работы под неусыпным оком моих непосредственных руководителей.

Разные были и люди, с которыми приходилось по службе встречаться на местах: от ярких личностей, умных и деловых — этим особо отличались руководители Котласского городского, Ненецкого окружного и некоторых других ОВД — до тупых бонапартов местного розлива. К сожалению, были и такие.

Каждая командировка достойна отдельного описания. Но это значит превратить мои «Записки…» в многотомник. Поэтому только с целью дать представление о работе милиции в районах я расскажу о нескольких эпизодах, которые, конечно, не характеризуют объективное состояние дел в целом по области, но раскрывают некоторые проблемы, которыми отделу ООП приходилось заниматься. К этому следует добавить, что в командировках я побывал во всех без исключения городах и районах области и не по одному разу. Но упоминание в «Записках…» только их части совершенно не означает, что это самые лучшие или, наоборот, самые худшие районы с милицейской точки зрения. Просто описываемые факты мне запомнились, а множество других уже забыты. Например, Каргополь тех лет в зимнюю пору с первого взгляда запомнился мне как небольшой хорошенький церковный городишко. Но это впечатление сразу пропало, когда я увидел огромные тучи каркающих ворон, закрывающие небо, своры собак, готовых разорвать любого прохожего, и неподвижные тела пьяных мужиков на каждом углу улиц. Из бесед с первыми руководителями города Г. А. Горных (секретарь РК), М. Н. Кудашовой (председатель РИК) и А. В. Поспеловой (секретарь РИК) узнал, что в 1980 году на каждого жителя района, включая младенцев и пенсионеров, было выпито по 40 литров водки (и это только по статистическим данным о реализации алкоголя, не считая самогоноварения и всяких стеклоочистителей), а из 24 тысяч жителей района работало только 3 тысячи человек. На них в районе приходилось 23 тысячи голов скота и 40 тысяч гектаров пашни. Ворон и собак пытались отстреливать, и это подтвердилось звуками пальбы в городе. Но в районе не нашлось ни одного человека, способного обрабатывать собачьи шкуры, и прекрасный тёплый мех просто выбрасывали, хотя в то время была мода на шапки из собачьего меха.

Город Онега запомнился скоплением чёрных изб, рассечённых улицей с кирпичными домами и также удивил обилием собак и какой-то всеобщей загаженностью. В магазинах пусто, но в торговых точках потребкооперации продавали обои — супердефицит того времени — и даже овчинные полушубки. Но их продавали только тем, кто предварительно сдал не менее 50 килограммов мяса. А где его взять, если ты не охотник? Домашнюю скотину-то держали единицы.

Когда я, вернувшись в Архангельск, поделился с Г. А. Мамонтовым (начальник областной службы медицинских вытрезвителей, которую через несколько лет подчинили отделу ООП) впечатлениями об Онеге, он мне, в свою очередь, рассказал, как вместе с работником политотдела УВД В. В. Барановым, находясь в командировке в Онежском районе, приехал в один из лесопунктов района, где для встречи с ними должны были собрать рабочих лесопункта — фактически же собралось всё население, поскольку визит милицейских начальников в то время для них был невиданной редкостью, — и вошли в помещение с людьми, местный участковый сдуру заорал: «Встать! Смирно! Шапки долой!» Все как один, включая начальника и секретаря парторганизации лесопункта, вскочили, сдёрнули шапки, вытянули руки по швам и на приветствие Мамонтова чуть ли не по-солдатски хором ответили: «Здравствуй-те!» Это, конечно, была отрыжка советского раболепства, и это плохо. Однако в наше время не каждый спешит встать даже при входе президента страны, что иной раз видишь по телевизору.

О работе милиции в Коноше в части, касающейся службы ООП, можно рассказывать часами и в основном о том, как местные милиционеры охраняли и конвоировали арестованных и задержанных. К этому следует добавить, что побеги у них случались чуть ли не каждый месяц и мои командировки в Коношу были обусловлены как раз подобными ЧП. А чтобы иметь представление о том, как здесь охраняли и конвоировали преступников, расскажу об одном из эпизодов.

Так, в один из дней планового прибытия вагонзака дежурный, даже не выяснив количество прибывающих арестованных, как всегда, послал к вокзалу дежурную автомашину ГАЗ-69 («козлик») с одним милиционером. За рулём сидел второй милиционер. Оказалось, что прибыло 14 арестантов, но милиционеров это не смутило. Запихав всех в машину, рассчитанную максимум на 7 человек, включая место водителя, они (16 человек, что достойно книги рекордов Гиннесса) благополучно доехали до райотдела. Здесь всех цепочкой повели в комнату для задержанных. Естественно, цепочка растянулась, по крайней мере, метров на пятнадцать, чем и воспользовался один из арестантов, находящийся в середине цепочки. Он просто по пути шагнул в незапертую дверь туалета и прикрыл её за собой, а как только замыкающий цепочку милиционер протопал мимо, спокойно покинул здание райотдела и скрылся.

Утром следующего дня по сообщении о побеге я уже был в райотделе, пересмотрел расстановку сил и средств по поимке беглеца, заставил выставить дополнительные наряды, и буквально через несколько часов он был задержан, причём так же смешно, как и сбежал. В доме, где была организована засада (наряд которой даже не удосужился предварительно осмотреть дом), преступник спрятался в шкафу, но несколько часов такого сидения оказались столь мучительными, что он предпочёл выйти из шкафа и сдаться. И такая «доблестная» работа в райотделе была системой, которую несколько лет невозможно было сломать, потому что руководство УВД наказывало местных начальников очень редко, исходя из того, что, если наказывать за все безобразия по всем линиям работы отделов милиции, то каждый милицейский начальник постоянно имел бы десятки взысканий. Да, это ненормально. Но следует заметить, что имели место и объективные причины, когда начальники банально вынуждены были нарушать установленные требования.

Пинежский район с первого посещения запал мне в душу, прежде всего красотой природы. Поэтому здесь я побывал несколько раз и в частном порядке. Проехал район вдоль и поперёк на автомашине, а на вертолёте облетел многие его спелеологические достопримечательности. Видел поросшие хвойными лесами горы, их крутые белоснежные гипсовые склоны, глубочайшие карстовые провалы, бродил среди ажурных, причудливых по формам гипсовых и ангидритовых камней. Каждый такой образец как украшение в виде некой абстрактной фигуры можно поставить на стол в квартире или холле солидного офиса, не говоря уж о минералогических музеях.

Побывал я и на знаменитой Красной Горке (несколько домиков на горе), расположенной недалеко от посёлка Пинега. Здесь в полуразвалившемся монастырском здании, окружённом безобразными хозпостройками, располагался женский психоневрологический интернат. Недалеко находился такой же, но мужской интернат, из которого на женский постоянно совершались «набеги». Как следствие в течение года население женского интерната увеличивалось. Правда, далеко не все новорождённые выживали. И, как нам рассказал сопровождавший нас участковый, в интернате вечно путались в численности больных и в их именах и фамилиях.

В первый же свой приезд в Пинежский район — а это было в феврале 1984 года — мне удалось побывать и в Верколе, на родине Ф. Абрамова, умершего в 1980 году. Был и на другой стороне реки Пинеги, где находился Веркольский монастырь, а в нём — школа-интернат для детей младших классов. На всю эту школу было два учителя: Александр Борисович Степанов (он же директор) и его жена.

Степанов очень гостеприимный, доброжелательный человек. Показал учебные классы, мастерские с очень богатым набором оборудования, с дерево- и металлообрабатывающими станками. К тому же он оказался мастером на все руки и умел делать из различных материалов массу интересных и забавных штучек. Он много знал, много видел и много рассказывал.

Так получилось, что со Степановым мы стали хорошими приятелями. А началось с того, что однажды он, будучи в Архангельске у сына, пришёл ко мне в гости: мы посидели за столом, поговорили обо всём на свете. Дружба длилась более 15 лет. Я даже ездил к нему на охоту в частном порядке, а он заходил ко мне, когда бывал в Архангельске, и иногда приезжал на празднование моего дня рождения.

Где-то в конце 90-х годов с его сыном случилась беда: попал в дорожную аварию, стал инвалидом 1-й группы и вскоре умер. Всё это не могло не сказаться на Степанове, он замкнулся, перестал приезжать в Архангельск, а вскоре, кажется, уехал на родину, в Донбасс.

Центр Пинежского района — поселок Карпогоры, а посёлок Пинега, который и дал название району, в царское время был уездным городом. Мне часто приходилось бывать в Пинеге, и посёлок мне всегда нравился какой-то своей ухоженностью и доброжелательностью жителей. Любопытно было читать в газете «Архангельские губернские ведомости» за 1889 год — несколько номеров газеты хранятся у меня, — что на весь 1889 год по городу Пинеге были запланированы муниципальные доходы и соответственно расходы на сумму в 4022 рубля 70 копеек.

Запомнился случай по одной из командировок в этот район, когда мы отрабатывали район бригадой, поставив задачей проверку работы участковых инспекторов на их участках и помощь им в решении проблемы со служебными помещениями и их оборудованием.

При возвращении из командировки в Архангельск через посёлок Сия в 10–15 километрах от него обнаружили настоящий массовый разбой. На дороге не было ни одной машины-лесовоза, в которой бы не было незарегистрированного ружья, и каждый второй водитель — пьяный. Прямо из кабин автомашин водители вели пальбу по любой птице, сидящей на ветке дерева вдоль дороги, и это не говоря уж о массовом браконьерстве, на котором мы задержали даже бывшего секретаря Пинежского райкома партии. А за распитием спиртного прямо на дороге обнаружили завотдела райкома партии и двух руководителей крупнейших районных предприятий. На всех без исключения — и простых рабочих тоже — составили административные протоколы. Приехав в посёлок Сия, мы встретились с местным начальством, которое обрушило на нас кучу упрёков за то, что мы на дороге проверяли лесовозы и изымали у водителей ружья, составляли протоколы, в том числе и за управление транспортом в пьяном состоянии, и за езду без госномеров. Многие из водил, узнав по радиосвязи о наших проверках на дороге, попрятались с машинами в лесу, и в результате работа лесопункта в этот день оказалась парализованной. Пришлось и с начальством провести профилактическую беседу.

Особого описания заслуживает Ненецкий автономный округ с его полярной экзотикой. Туда я летал много раз.

Мне удалось побывать в различных частях Ненецкой тундры: от Нельминого Носа и Голодной Губы до Варандея, Амдермы и Усть-Кары, и всюду было что-то такое, чего не было в другом месте. Чего стоит один вид посёлка Три Бугра, который мы обнаружили на большом расстоянии по каким-то блестящим на солнце сооружениям. Оказалось, в посёлке крыши многих домов, а порой и мелкие строения сделаны из металлических обшивок ракет, ступени которых время от времени падают на головы жителей. Причем люди наловчились так быстро «прихватизировать» небесные железяки, что прилетающим на вертолётах военным, как правило, приходилось ограничиваться осмотром уже пустого места их падения.

Здесь же, в Трёх Буграх, мы видели, как механик партии геофизиков, который на день нашего приезда оказался самым главным здесь начальником, длинным шестом гонял ворон и чаек с крыши дома, в котором он жил. Оказывается, рабочие из его партии в отместку за его строгости привязали кусок старого сала к печной трубе. В результате вечно голодные вороны и чайки, тучей слетевшиеся на сало, устроили такой ор и бедлам, что взвыл весь посёлок.

В этот же приезд удалось из Нарьян-Мара слетать на вертолёте в тундру, в Варандей, в окрестностях которого располагались два склада взрывчатых материалов (ВМ), подконтрольных милиции как объекты разрешительной системы. Варандей состоял из двух частей: старой — в виде хаотичного скопления нескольких почерневших, полуразвалившихся изб — и нового посёлка геологов, состоящего из балков и «бочек» на сваях. Обе части Варандея были завалены отслужившей и только что поступившей автомототракторной техникой, пустой бочкотарой; везде мусор и грязь. Но тундра за посёлком, хоть и изрезанная шрамами гусеничной техники, всё еще была прекрасной и яркой. Стоял сентябрь, и огромные косяки лебедей, гусей и ещё каких-то более мелких птиц тянулись к югу.

Удивило, что поверхности моря и берега были чуть ли не на одном уровне, сразу даже не понять, где кончается море и начинается берег. Особенно это впечатление усиливалось при негустом тумане, а при густом, естественно, вообще ничего не было видно.

При этом реющие почти на одном месте огромные птицы — альбатросы — не обращали на нас внимания, хотя некоторые из них находились от нас на расстоянии вытянутой руки.

Здесь, в Варандее, на складе ВМ В. Войтко, работник отдела ООП, чуть не пострадал от бросившейся на него огромной овчарки, и он от неожиданности ничего лучше не придумал, как бежать от неё, да хорошо, что в нашу сторону. Я кинулся им навстречу — и собака остановилась. Кстати, это не первый такой случай в моей жизни. Ещё в ту пору, когда я с Соломоном Кевлишвили работал на сенокосе в горах Сагареджойского района Грузии, однажды на нас неожиданно бросилась чабанская кавказская овчарка, а я — ей навстречу. Не знаю почему, но думаю, из-за моей «наглости» собака остановилась, и мы мирно разошлись. Надо сказать, что я с детства дружу с собаками. Их у меня перебывало немалое количество. Может быть, они чувствуют моё расположение к ним и поэтому стараются не конфликтовать со мной?

В посёлке Красное, застроенном ровными рядами деревянных домов, специально сооружённых для кочевых ненцев с целью склонения их к оседлой жизни, мы увидели грязь, кучи мусора, разбросанные по дворам и улицам нарты, шкуры, оленьи черепа и тому подобное. Людей мало, большинство — в тундре. Сплошная пьянка, на улице ни одного трезвого человека. И это несмотря на то, что спиртное продаётся только по субботам в течение всего-то двух часов. Денег у всех много, а потребности минимальные, вот и закупают спиртное ящиками, а когда его нет или не продают, коробками скупают одеколон.

Сентябрьская Амдерма 1982 года, когда я туда попал впервые, предстала перед нами небольшим посёлком, застроенным двух-и трёхэтажными домами, с залитыми водой и жидкой грязью улицами, с тринадцатью тысячами жителей, половина из которых — военные. Сюда можно было добраться по воде катером, который доставлял людей с борта морского судна, стоящего в отдалении на рейде из-за отсутствия нужной глубины у берега. Но в основном добирались по воздуху. В Амдерме пассажирские самолёты использовали военную посадочную полосу, которую от берега отсыпали прямо в море.

Мой приезд в Амдерму был обусловлен необходимостью проверки складов ВМ и работы участкового. В этот приезд я познакомился и с геологами-практиками, с теми, кто непосредственно работает в поле, ищет и добывает минералы.

Геологи занимались флюоритом в 8–10 километрах от посёлка. Они жили в балках, а поодаль (в нескольких километрах) располагался карьер. Партию возглавлял ленинградец Виктор Лукьянович Карпенко, с которым мы познакомились и впоследствии стали приятелями. Породу с флюоритом они взрывали, а поэтому им нужен был склад взрывматериалов, который является объектом разрешительной системы. В первый приезд, когда мы явились с проверкой, особых замечаний по складу не было, если бы не сторож, вооружённый в дневное время только ракетницей. Увидев нас, он с перепуга или от неожиданности нажал на спусковой крючок сигнальной ракеты и насквозь прострелил себе ладонь. Пришлось срочно перевязать ему руку и отправить в посёлок.

Карпенко, зная мое пристрастие к камням, нередко вручал мне различные образцы минералов: флюорита, кварца, пирита. А его работники, будучи транзитом в Архангельске, нередко привозили от него камни прямо ко мне домой. К сожалению, я так и не успел побывать у Карпенко в Ленинграде, хотя он настойчиво приглашал меня к себе в гости. Через несколько лет Виктор умер дома в результате инфаркта.

Местность, окружающая Амдерму, представляла собой нагромождение сопок и скальных возвышений. Всё покрыто мхом и прочей тундровой растительностью. Передвижение за посёлком возможно было только на гусеничном транспорте. Вокруг посёлка и в нём самом высятся горы пустых железных бочек из-под ГСМ, которые ежегодно в навигацию завозят в огромных количествах, но порожнюю тару ещё никогда на Большую землю не вывозили.

Захламлена железом и прилегающая к посёлку местность, везде следы деятельности различных изыскателей: геологов, геофизиков, нефтяников и т. п.

В Амдерме штатно числится поселковое отделение милиции, которое почти всегда состоит из одного начальника. Редко и на непродолжительное время, чаще из-за проблем с жильём, в отделении появляется то инспектор уголовного розыска, то участковый инспектор милиции.

В мои первые посещения посёлка начальником отделения был некто Чермошенцев, который, к сожалению, быстро попал под влияние местной «аристократии» (начальник аэропорта, начальник торгбазы от Морторгтранса и ещё несколько военных начальников), что, конечно, не шло на пользу в решении милицейских задач. Более того, вместе с Чермошенцевым явившись в столовую на ужин, я вдруг оказался в одной компании со всей этой «аристократией» в отдельном закутке, называемом «кабинетом», за столом, обильно уставленным бутылками со спиртным. Познакомившись со всеми «за ручку», я отказался пить спиртное и пытался за столом учинить деловой разговор — раз уж все «влиятельные люди» тут собрались — о проблемах общественного порядка и борьбе с пьянством в посёлке, о работе милиции, чем сильно их ошарашил, так как они не ожидали такого поворота событий и вскоре один за другим под различными предлогами начали исчезать, оставив нас с Чермошенцевым за столом вдвоём.

На другой день Чермошенцев затащил меня в магазин-склад, куда простым смертным вход был заказан, о чём я узнал уже впоследствии. В магазине на полках рядами высился самый различный дефицитный товар, которого в обычных магазинах не было (в магазинах в то время вообще было пусто), а в углу стоял прилавок с кассой. Мне предложили купить что-нибудь, и, естественно, я не преминул это сделать, но поскольку свободных денег у меня не было, я ограничился очень модными ботиночками из замши для Елены за 30 рублей (такие были тогда цены). Об этой покупке мне потом — через несколько месяцев — пришлось не раз пожалеть. Оказалось, начальник этих складов и этого магазина проворовался, и все, кто когда-либо отоваривался в том магазине, в том числе и я, допрашивались в качестве свидетелей. Моя «преступная» причастность к этому магазину была смягчена тем, что за неделю до меня там по поручению Вдовина, без огласки, побывал Туробов (начальник секретариата УВД) вместе с супругой Вдовина, которые прикупили товаров на довольно крупную сумму.

Побывал я в 1984 году на Новой Земле, южный остров которой очень похож на амдерминский горный рельеф, только горы покруче да каньоны поглубже. Мне очень повезло тогда с погодой. Хотя было начало сентября, день выдался прекрасный, солнечный, и остров предстал во всей осенней красе. Летели на самолёте мы низко, и были прекрасно видны очень высокий крутой, почти отвесный, берег и белые гребни волн Карского моря, бьющиеся о береговые скалы, и два посёлка: Белушья Губа и Рогачёво. В последнем находился аэропорт. До того, как мы приземлились, я успел разглядеть, по крайней мере, три «сигары» разбитых военных «Тушек», обломки которых навечно разбросаны в скалах острова.

На Новой Земле я был всего три дня, так как целью приезда была проверка и участие в принятии в эксплуатацию склада взрывматериалов, принадлежащего геологической партии «Моргеология». Партию эту возглавлял Владимир Васильевич Тушев, с которым я познакомился ещё в Архангельске. Так получилось, что я был единственным в Архангельске его знакомым, а поэтому он обратился ко мне, когда у него возникли проблемы с собакой — огромным черным ньюфаундлендом, — которого отказались разместить в гостинице. Кстати, эту собаку Тушев брал с собой на Новую Землю, и в один из приездов она почему-то выпрыгнула из вездехода и убежала в тундру. Так ньюфаундленд и пропал, как его ни искали, найти не смогли. Сам Тушев был ленинградцем, и года через два, будучи со старшей дочерью Ириной в Ленинграде, я вынужден был напроситься к нему на ночлег, так как устроиться в гостиницу в частном порядке в то время было невозможно. Мы стали почти друзьями и бывали друг у друга во время взаимных приездов. В последующем он через год ездил на зимовку в Антарктиду и однажды привёз оттуда кусок окаменелого дерева для моей коллекции минералов.

Поездка по острову на вездеходе на склад, находящийся в 60 километрах от Рогачёва, была незабываемой. Как в кино, неожиданно для себя видел бегающих по тундре песцов, кучи оленьих скелетов, оставшихся от замёрзшего в одну из суровых зим оленьего стада. Но больше всего удивили огромные полярные совы, которые сидели на макушках всех без исключения столбов, воткнутых в металлические бочки с камнями, расставленные метров через 50 друг от друга вдоль всей дороги, которой, по сути, как таковой и не было. Столбы позволяли зимой, когда всё заметено снегом, узнавать направление движения к различным объектам, в основном военным. При подъезде вездехода к очередному столбу сидящая на нем сова расправляла крылья и тяжело взлетала над ним. Стоило машине проехать столб, как сова тут же опускалась на его макушку — и так всю дорогу: одна сова взлетала, другая в это время усаживалась на столб.

Все три дня, на удивление местных жителей, погода была солнечной, хотя довольно прохладной, но обычно в это время остров уже покрыт снегом. Вечером накануне отъезда геологи пригласили меня на ужин, угощали гольцом, которого они здесь добывают бочками. До сих пор жалею, что не ослушался категорического запрета на фотосъёмку, о чём меня предупредили еще в аэропорту после приземления. Фотоаппарат у меня был с собой, но, несмотря на потрясающие пейзажные картины, открывавшиеся моим глазам, я так и не посмел его достать. А ведь какой потрясающий мог получиться снимок с сидящими на столбах вдоль дороги совами!

А вот до легендарного Пустозерска, вернее, до его остатков, мне добраться так и не привелось, хотя однажды, в августе 1986 года, был на пути к нему. К сожалению, проводник попался неважный, плохо знающий дорогу по протокам Печоры. Но основные причины были другие: во-первых, заглох мотор, и остаток дня и всю ночь пришлось с ним возиться, а утром стало понятно, что пора возвращаться, так как выходные дни закончились; во-вторых, взяли мало бензина, всего две канистры, одну из которых сожгли, не доехав до цели, а оставшихся 20 литров бензина при любом раскладе не хватило бы, чтобы дойти до Пустозерска и ещё вернуться в Нарьян-Мар. А так хотелось побывать в этих святых местах!

Но зато посчастливилось мне побывать на Соловецких островах.

Конечно, посещение Соловков явилось одной из ярких страниц моей жизни. Удивительны острова не только своим историческим значением и географической особенностью, но прежде всего какой-то не осязаемой явно органами чувств атмосферой, в которую погружаешься, попадая туда. Осматривая достопримечательности, постоянно ловишь себя на том, что то и дело перед глазами, как бы помимо твоей воли, одна за другой встают картины прошлого: то толпа монахов вокруг огромных камней, из которых сооружались стены крепости, то плач и стенания узников специального лагеря особого назначения (СЛОН), по сути, концентрационного лагеря, предназначенного для умерщвления неугодных людей.

Соловки в 1981 году, когда я там побывал впервые, — это совершенно не то, что есть сейчас. Тогда поражали страшная запущенность, разруха, огромное количество различных контор и организаций — в том числе по ремонту транспортной техники — на территории Кремля. Но больше всего поразила огромная звезда на куполе самой высокой башни, сохранившаяся еще с 1936 года, когда на Соловках размещался СЛОН.

Конечно, я постарался в этих местах увидеть как можно больше, хотя понимал, что всё увидеть невозможно за несколько дней, в течение которых я прежде всего должен решить милицейские вопросы. С помощью местного участкового инспектора Юрия Васильевича Бурмакова — отличного работника в первые годы, а впоследствии возомнившего себя чуть ли не наместником центральной власти — я посетил ботанический сад (где никаких цитрусовых, вопреки досужим рассказам, не было), в Савватьеве (где увидел полуразрушенное после пожара здание школы юнг), поднялся на Красную горку, откуда любовался освещённым солнцем карельским городом Кемь, расположенным за проливом в 50–60 километрах; позабавился игрой ручной вороны с кошкой, устроивших целый спектакль как будто для нас; своими руками потрогал сооружённый французами ещё в 1860 году, отлично сохранившийся, но переделанный в советское время под электричество маяк. Ранее там был фонарь на масле. Маяк размещён на куполе Вознесенской церкви, и в настоящее время она является единственной в мире действующей церковью-маяком. На лодке я пытался пройти по одному из рукотворных каналов, но так и не смог его преодолеть из-за встречного сильного ветра.

Большое впечатление произвёл Большой Заяцкий остров, куда мы с Бурмаковым добрались на моторке. При подходе к острову удивил его белый цвет. Оказалось, он покрыт сплошным ковром грибов-волнушек. Угрюмая дикость, валуны, покрытые кольцевыми разводами мха, часовенка, резко выделяющаяся на фоне серого неба, небольшой амбар, сложенный из валунов, и множество спиралевидных древних лабиринтов, выложенных цепочками булыжников. Лабиринты друг от друга отделяли высившиеся на метр-полтора многочисленные, опять-таки сложенные из булыжников, могильники (дольмены), между которыми то и дело мелькали зайцы, а утки и куропатки занимались своими делами, не обращая на нас никакого внимания, словно знали, что мы для них не представляем никакой опасности.

В музее на Соловках нас разочаровали бедность экспозиции и отсутствие смотрителя, который бы показал и рассказал об острове поподробнее.

Многие мои командировки были обусловлены различными ЧП, которые время от времени, но с завидной регулярностью случались в районах области. Как правило, ЧП требовали временного усиления охраны общественного порядка, с чем местные руководители отделов милиции порой не могли справиться по различным причинам: из-за отсутствия сил и средств для такого усиления или просто из-за своей неспособности его организовать.

Чрезвычайные происшествия были разные: то студенты-стройотрядовцы из Азербайджана в очередной раз в Плесецке, где они работали, устроят погром и побоище; то Ильинско-Подомское (Вилегодский район) внезапно оккупирует появившийся цыганский «десант» в сотню человек, и от этого визита начинает стонать чуть ли не весь район; то в Няндоме (30 сентября 1983 г.) железнодорожный состав по длине не уместился в обходной путь, и никто этого не заметил, а в результате в него врезался следующий за ним грузовой состав, при этом локомотив и несколько вагонов сошли с пути и завалились на основную ветку, перекрыв движение всех остальных поездов; то переполох и поднятие личного состава по тревоге (12 апреля 1985 г.) для задержания некоего Дашкова, довольно «весомой» личности (судя по фотографии его холёной физиономиям), который мог оказаться в любой точке Союза. Уже в 16.00 его задержали на вокзале в Архангельске. Дашков оказался ответственным работником центрального аппарата КГБ и ведал вопросами личной охраны членов Политбюро. Но что он натворил, так и осталось для нас тайной.

А 25 января 1983 года вообще случилось происшествие, из ряда вон выходящее. Около 16 часов поступил сигнал о появлении облака ядовитого дыма в Холмогорском районе и «что-то» там упало с неба на лёд реки и утонуло. Пришлось немедленно формировать группу в 40 человек с противогазами и отправить туда. Позже выяснилось, что это «что-то» с неба уронили военные. Они секретничали, хотя даже деревенским собакам было понятно, что речь идет об очередной катастрофе ракеты, запущенной с Плесецкого космодрома. И самое страшное, что несгоревшее, чрезвычайно ядовитое ракетное топливо оросило всю округу в месте её падения. А упала она двумя частями: одна проломила лёд и ушла на дно реки, а другая свалилась недалеко в лесу. Облако рассеялось, но поскольку главный компонент вместе с «чем-то» ушел под воду, то возникла большая опасность отравления воды, которую пьют все, включая и Архангельск. Пошли слухи, и, естественно, все бросились наполнять водой имеющиеся ёмкости (Елена с детьми наполнили водой даже банки из-под майонеза). Но никаких официальных предупреждений по воде народ так и не дождался, хотя по исполкомам команда о запрещении пользования водой из реки была отдана.

О серьёзности положения говорил факт приезда из Москвы большой группы военных во главе с заместителем министра обороны Алтуниным. Как выяснилось, нужно было с места падения собрать, вывезти и уничтожить огромное количество снега, на что даже у военных не было ни средств, ни сил, хотя, для вида, несколько дней они и «пахали» лопатами на льду реки. Куски ракеты куда-то вывезли. На этом всё и закончилось. Как это отразилось на людях, нам, простым смертным, неизвестно, но предположить можно.

И несколько впечатлений, сохранившихся в памяти буквально фрагментами, от других командировок.

Первой моей командировкой в качестве исполняющего обязанности начальника отдела ООП состоялась осенью 1978 года в Верхнюю Тойму, где руководил райотделом милиции К. А. Лобанов. Сказалась моя неопытность, и я в модельных туфлях, начищенных до блеска, сойдя с трапа-лесенки «кукурузника», оказался по щиколотку (в прямом смысле) в жидкой грязи. Все остальные были в резиновых сапогах. С трудом, с помощью Лобанова добравшись до аэропортовской будки, вынужден был ждать, пока из райотдела привезут сапоги, в которых я и проходил все дни командировки.

В поселке Ерцево Коношского района, куда ни посмотришь, взгляд упирался в высокий, до 5–6 метров ввысь, забор с колючей проволокой поверху. Некоторые улицы представляли собой просто широкий проход между двумя рядами такого забора, поэтому порой, проходя по такой улице, я чувствовал себя как в зоне, а за заборами — как бы свобода. Если посмотреть статистику, то в Ерцеве проживало гражданского населения (не осуждённых) всего 5 %, военных — 30 % (охрана и конвой), остальное население — это заключённые, многие из которых находились на так называемом бесконвойном режиме и свободно в зэковской одежде шастали по посёлку.

В Красноборске во время командировки надо было проверить работу медицинского вытрезвителя. На дверях увидел замок, дёрнул его, оказалось — открыто. Внутри из персонала ни одного человека, а в помещении для «клиентов» — два пьяных мужика. Один из них орёт и бьется головой о дверь. Тридцать пять минут ждал, пока на мой вызов кто-нибудь появится из работников отдела милиции. Пришлось учить их уму-разуму. Начальник райотдела Жаров стушевался, решил меня «ублажить» и провез на автомашине по селу, свозил в Солониху на минеральный источник, о котором я ранее и не слышал. Удивила в нём вода — очень прозрачная. На дне бассейна трёхметровой глубины отлично просматривались кучи монет, брошенных, скорей всего, лечащимися в санатории людьми и туристами на счастье.

В Лешуконском райотделе милиции можно было увидеть дежурного в кителе с погонами, но без петлиц, зато на ногах — красные ботинки, а в медвытрезвителе на лежанке для «клиента» — спящую собаку, принадлежащую начальнику сего заведения.

В Няндомском райотделе милиции удивил начальник — В. И. Рынсков. Ему шёл пятый десяток, но рядом с его рабочим столом лежали гантели и гиря, и Рынсков время от времени, невзирая на присутствующих, вскакивал со своего кресла, хватал гантели или гирю и начинал делать упражнения. Кроме того, Рынсков был известен тем, что бегал босиком по снегу и был страстным лыжником. Но… смерть в результате инфаркта настигла его в 46 лет.

Незабываемой была ночь в Мезени. В местной гостинице, а вернее, в доме приезжих, в комнате размером восемь на восемь метров, сплошь уставленной кроватями почти впритык друг к другу, все стены и даже потолок были в кровавых мазках от раздавленных клопов, а при выключенном электричестве начинался какой-то шорох. Как пояснили бывалые люди из местных, это с потолка сыпались клопы на спящих постояльцев.

Очень был удивлён тем, что во всём Верхнетоемском районе в 1980–1981 годах не было ни одного фотографа, который мог бы сделать фотографии для паспорта. В результате выдача паспортов в районе была просто остановлена. Наверное, все ждали, когда приедет Скляров, позвонит, наконец, В. Хохлову (начальнику областной паспортной службы) и тот организует командировку фотографа из Архангельска в Верхнюю Тойму.

В Котласе был свидетелем одного анекдотичного случая, произошедшего с тамошним начальником городской милиции Д. Бугаем. Ему позвонила по телефону приезжая проверяющая из какого-то ведомства и назвалась Коровушкиной. А когда он ответил: «Бугай слушает», — она долго молчала, а потом обиделась, но, скрипя зубами, представилась повторно. И когда он повторил: «Бугай слушает», — Коровушкина бросила трубку и побежала в райком партии жаловаться. Её там долго убеждали, что это не издевательство над ней, а фамилия начальника городской милиции.

Повседневная текущая работа отдела довольно часто прерывалась визитами проверяющих работников из министерства, и в первую очередь, конечно, из главка. Этих проверяющих мы называли «визитёрами», а их визиты оставались в нашей памяти как весьма заметные события. Самое интересное и «замечательное» во всем этом — чем лучше их встречаешь, тем больше их едет. Но не дай бог, если примешь визитера плохо, то есть без подарков, ужинов, развлекательных мероприятий и т. п. Мало того, что дадут разгромную оценку твоей службе, но еще полгода как минимум будут поносить её в различных обзорах, указывая как пример неудовлетворительной работы. Сведущие люди знают, что любые хорошие показатели можно извратить «до расстрела у стенки», а плохие — преподнести таким образом, что никто и не поймёт, что речь идет действительно о развале работы, или, по крайней мере, оценят как временное ухудшение показателей на фоне эффективных реализуемых мер по оздоровлению оперативной обстановки.

Это я понял, когда через пару месяцев после назначения на должность начальника отдела ООП к нам явился первый в моей практике визитёр, некто Киселёв (старший инспектор ГУООП МВД), который уже по дороге из аэропорта сделал мне заказ — добыть для него пару тельняшек. Видимо, следует сказать, что, во-первых, тельняшки в те времена (1979 год), как я выяснил, были дефицитом союзного масштаба; во-вторых, ни один магазин, ни один склад в Архангельске не торговал тельняшками, так как они считались предметом воинской морской формы и в свободном обороте не значились; в-третьих, приехав в Архангельск после трёхлетней отлучки, я элементарно не успел обзавестись нужными знакомыми; и, в-четвёртых, по неопытности я не мог даже предположить о возможных последствиях невыполнения «просьбы». А последствия были таковы, что в справке по итогам проверки за всё, что случилось в службе плохого за последние несколько лет, виновным оказался лично я, не успев проработать на должности и двух месяцев, и ещё как минимум полгода в любом министерском обзоре состояния работы органов внутренних дел упоминались Архангельская область и моя фамилия со знаком минус. Но вскоре всё-таки нашлись люди, которые разъяснили мне, что к чему и как надо встречать «гостей». И если проверяющие ехали не со специальным заданием — найти «компру» во что бы то ни стало (было и такое), то в дальнейшем всё было в порядке. Встречи, ужины, подарки-сувениры, рыбка, ягоды, грибочки, посещение достопримечательностей области, развлекательные мероприятия, в том числе баньки, сауны и т. п. делали своё дело. Дошло до того, что, зная о нашем гостеприимстве, проверяющие хлынули к нам потоком, а, приехав, просто поручали нам самим писать проекты их справок, которые они корректировали на свой министерский лад. Но и в этом случае, как правило, предварительно давали их нам на ознакомление и учитывали, по возможности, наши «поправки».

Редко, но бывали проверяющие, которые не поддавались на наше гостеприимство и «рыли носом землю» в поисках недостатков. Кое-кто из них даже не скрывал, что приехал за примерами плохой работы. Но, слава богу, их были единицы. Помню одного по фамилии Дешин, который приехал из Главка в составе комиссии с заранее поставленной его руководством целью — привезти материал плохой борьбы с пьянством и алкоголизмом. Все дни его пребывания в Архангельске приходилось с ним спорить по различным мелочам и выслушивать всякие глупости, которые он в нашем присутствии высказывал.

Но, справедливости ради, надо сказать, что приезжали (хотя тоже очень редко) и такие москвичи, которые, не принимая от нас никакого «гостеприимства», оценивали нашу работу объективно и честно. В. Т. Казача — старший инспектор штаба МВД СССР, Н. П. Метляев из ГУОП МВД и другие, которые даже при специальных установках своего руководства на «компру» были порядочны, отмечали всё — и хорошее, и недостатки. Такие проверки, конечно, приносили действительную пользу службе.

Однако некоторым «гостям» ничего не было нужно, кроме спиртного, и чем больше, тем лучше. Они практически не выходили из гостиницы и требовали только водку и закуску.

Наведался как-то в УВД (не для проверки отдела ООП) из Москвы Анатолий Хоботов, мой одногруппник по академии, который писал стихи, но, как мне казалось, совершенно не учился. Тем не менее он каким-то образом окончил адъюнктуру и стал преподавателем в академии; в таком качестве и приехал к нам в область в командировку. Его научная командировочная цель осталась мне неизвестной, но он почему-то был очень озабочен приобретением рыболовных сетей. Добыл он их или нет, я не знаю. У меня в это время были визитёры из главка.

Надо сказать, что, благодаря объективным отзывам частых проверяющих из ГУООП, моим работам по разрешительной системе и моей многолетней работе на должности начальника отдела ООП, я стал довольно известным человеком в главке, завёл приятелей, а с некоторыми — например Н. П. Метляевым и А. И. Цыбановым — даже сдружился. Бывая в Москве, я считал обязательным зайти в главк, навестить знакомых, но удавалось это не часто, так как их работа в основном сводилась к командировкам. Одним словом, в главк стал заходить запросто, никаких «накатов» не боялся.

Но однажды это сослужило мне плохую службу. Вдруг, неожиданно, 20 августа 1986 года меня вызвали в главк на 21 августа 1986 года для заслушивания о состоянии дел в области по службе ООП, причём без конкретизации темы. Как я узнал уже после случившегося, на плановое заслушивание в главк не смог прибыть запланированный начальник службы из другой области. Вот и решили «дёрнуть» меня, чтобы не срывать график мероприятий работы с регионами. Выяснять тему и причину вызова времени не было. По прибытии в главк меня все успокаивали, но никто не сказал, кто будет вести совещание и как надо соответствовать с учётом характера ведущего. И тут я нарвался. На совещании председательствовал, причём неожиданно и для него самого (как мне опять же сказали позже), заместитель начальника главка — генерал Аникеев, недавно пришедший в милицию откуда-то со стороны «для укрепления» по направлению ЦК КПСС. Чувствуя себя профи в своём деле, я достаточно самоуверенно, «без должной самокритики», стал рассказывать о состоянии дел и даже позволил себе возразить Аникееву на некоторые его упрёки. Я не знал, что Аникеев как классический представитель партноменклатуры не мог допустить, что кто-то посмел с ним не согласиться, посмел возразить. И тут началось! Я оказался, по его словам, самым безответственным из руководителей, с которыми он встречался в своей жизни, я развалил всю работу в области (хотя на самом деле в эту пору показатели работы моей службы были одними из лучших в Союзе), я не знаю ответов на элементарные вопросы (на самом деле ни о чём). И я действительно не смог на них ответить, так как ответа на подобные вопросы не могло быть в принципе.

Но главная «пилюля» настигла меня через несколько дней в УВД в виде письма Аникеева начальнику УВД Панарину о моей безответственности и о том, какой я плохой руководитель службы. Но Панарин, который знал состояние дел, упрекнул меня только в том, что я не смог найти общего языка с Аникеевым. На этом «скандал» и закончился. Мой перевод в главк был окончательно загублен ещё до описанной ситуации, поэтому я особо и не переживал о случившемся. Кстати, Аникеев в годы перестройки стал депутатом Госдумы, и я неоднократно видел его в телевизионных передачах.

Выше я уже говорил, что особенно сдружился с Александром Ивановичем Цыбановым, кстати, бывшим заместителем В. И. Чижова, моего предшественника.

Цыбанов окончил Академию МВД (кажется, год моей службы в отделе кадров пришёлся на последний год его учебы в академии), был назначен в главке заместителем начальника одного из отделов, оттуда ушел в академию преподавать, получил квартиру, переехал в Москву уже с семьёй. Потом вдруг снова оказался в главке и снова на должности заместителя начальника отдела.

Цыбанов был профессионалом высокого класса, человеком абсолютной честности, как говорят, не пил и не курил, был абсолютно недоступен для «гостеприимства» в командировках. За такие качества его стали назначать заместителем руководителей групп МВД по инспекторским проверкам на местах, а руководителями этих групп, как правило, были заместители министра. Это означало, что фактическим руководителем инспекторской проверки был Цыбанов, так как замы министра приезжали на места только для участия в итоговых (по результатам проверок) совещаниях.

Бескомпромиссность Цыбанова и погубила его. Последняя его проверка была в Армении, где армянские «товарищи», не найдя общего языка с Цыбановым — а он там такое накопал (!!!), — с ведома ЦК КПСС Армении отправили в МВД СССР сообщение о «странностях» руководителя инспекторской бригады и такое понаписали, что в аэропорту в Москве Цыбанова встретили люди в белых халатах. На этом с Цыбановым как сотрудником МВД было покончено.

Предпоследний раз я встретился с ним 15 апреля 1985 года. Он приезжал в Архангельск по своим семейным делам к родителям и зашёл ко мне в отдел. Порассказал мне таких новостей из министерства, что я только хватался за голову. Кстати, в этот раз он рассказал, что Чурбанов (первый замминистра, зять Брежнева) по пьянке отморозил ноги и их ему ампутировали, а в марте он якобы застрелился. Откуда такие сведения взял Цыбанов, я не знаю, но после этого разговора я несколько раз по телевизору видел Чурбанова, и, по-моему, он был живым и на своих ногах.

Об увольнении Цыбанова из органов внутренних дел я узнал от В. И. Витязева 23 апреля 1985 года. А 30 сентября этого же года Цыбанов позвонил мне, как он сказал, из главка, поинтересовался состоянием дел, посочувствовал, что я застрял на своей должности, и пообещал переговорить со своими знакомыми в других УВД-МВД и в академии о моем переводе. После этого он пропал.

Последний раз Цыбанова я случайно увидел в Архангельске по прошествии многих лет. Рано утром, когда я пешком шёл на службу, он пересекал проспект Ломоносова в районе улицы Суворова. На мои оклики он сделал вид, что не слышит, но, видя, что я сделал попытку его догнать, посмотрел на меня, отмахнулся рукой и пошёл быстрее. О его дальнейшей судьбе мне ничего не известно.

Конечно, начальники областных и краевых УВД, министры союзных и автономных республик в милицейской среде представляли особую категорию служивых. Большинство из них — генералы, а они, как известно, живут и мыслят «по-генеральски», а не как мы — простые смертные, и уже поэтому их слова и поступки вызывали особый интерес у окружающих. В результате в милицейской среде, так мне казалось, существовали некие, как теперь говорят, «виртуальные» типичные образы этих руководителей, соответствующих духу времени, и мне хочется о них рассказать.

Руководителей этого звена, с лёгкой руки журналистов, в своих регионах именовали «главными милиционерами». Этот газетный штамп прочно вошёл в журналистский лексикон, и я воспользуюсь им же, рассказывая об этих типичных образах главных милиционеров разных периодов. Но должен оговориться, что описываемые мною портреты — это не конкретные люди, а собирательные, на мой субъективный взгляд, образы, которые сложились в моей голове — и не больше. Поэтому их фамилии и имена, которые я называю, являются придуманными, не имеющими ничего общего с конкретными людьми.

Именно в аспекте типичного, я считаю, интересно то, что именно отличало главного милиционера, например, 60-х или 80-х годов от главного милиционера 90-х годов прошлого века. И я понимаю, что мои субъективные суждения не застрахованы от ошибочности. Так, по моим наблюдениям и той информации, которая передаётся из уст в уста и которую никакими силами не остановишь, главными милиционерами 80-х годов, как правило, люди становились благодаря своим личным знакомствам среди «нужных» людей или благодаря стремлениям министерских начальников поставить в области или крае своего человека. Нередки в этот период были назначения главных милиционеров в результате хитроумных комбинаций и махинаций. Взятки, подкуп и т. п. частенько входили в арсенал средств достижения столь заветного поста. А главные милиционеры 90-х годов явились продуктом разрухи и неразберихи, воцарившихся в России с приходом к власти случайных и некомпетентных людей, называющих себя реформаторами и демократами, хотя ни теми и ни другими на самом деле они не были.

В этот период, как никогда, главными милиционерами регионов страны становились случайные люди, часто абсолютно непригодные профессионально. Даже министром внутренних дел мог стать и становился прораб-строитель или чуть ли не рядовой оперативник, а главным милиционером в области или крае мог стать инженер-электронщик или работник милиции, который с трудом справлялся с обязанностями начальника медицинского вытрезвителя.

За три десятка лет службы мне пришлось лично знать несколько десятков главных милиционеров, со многими из которых я был знаком задолго до их назначения на эти должности. Учёба в академии, встречи на совещаниях, командировки в различные регионы Советского Союза, совместное повышение квалификации на всевозможных курсах и совместная служба с некоторыми из них позволили сделать соответствующие обобщения.

Главным милиционером того времени, которое совпало с началом моей милицейской службы — а этот период приходится на середину 60-х годов, — был некий Павел Сергеевич Иванов, которого за глаза называли Комиссаром, и это прозвание, на мой взгляд, очень точно отражало суть этого человека.

Грузный, среднего роста субъект, в мешковатом комиссарском мундире, мало обращавший внимания на убранство кабинета, но трепетно-боязливо относящийся к шикарному энциклопедическому словарю Брокгауза и Эфрона, тома которого занимали целый шкаф в его кабинете. Ни голодное босоногое детство, ни фронтовое прошлое, ни блистательная карьера выдвиженца-ничто не влияло на типичный образ партийного функционера, поставленного руководить милицией в регионе. Точно так же он выглядел бы на должности директора молокозавода или коммунальной бани.

Комиссар сидел почти в центре большого мрачноватого кабинета, который был наполнен мебелью и прочими предметами самого разного стиля и разных времён: от заурядных утилитарных канцелярских вещиц отечественного производства до шикарного антикварного резного кресла из чёрного дерева с огромными львиными мордами на подлокотниках и ножками в виде искусно вырезанных львиных лап. Кстати, эта уникальная вещь впоследствии оказалась в кабинете начальника хозотдела, а потом вообще куда-то исчезла. Уверен, что она до сих пор украшает квартиру кого-то из бывших милицейских хозяйственников.

Одним словом, этого главного милиционера называли Комиссаром далеко не потому, что он носил звание комиссара милиции (так в то время называлось звание, равное нынешнему генеральскому), а главным образом за его стиль работы, за его публичные выступления и даже за его разговоры по конкретным уголовным делам. Лейтмотивом всего его служебного поведения было «исполнение указаний партии».

Совершенно иным был другой главный милиционер региона, ставший преемником Иванова. Это была интереснейшая и колоритнейшая фигура. Им был Иван Васильевич Травкин, назначенец Москвы, достигший поста главного милиционера региона к 55 годам и прошедший всю иерархию должностных ступеней от инспектора служебной подготовки, но ни разу не занимавший чисто «милиционерскую» должность и, соответственно, никогда не носивший милицейскую форму. Он был из так называемой внутренней службы.

Богатый практический опыт работы, природный ум, отличная память позволили ему в считаные дни изучить оперативную обстановку, ознакомиться с ее особенностями, буквально с первого взгляда верно оценивать как конкретного работника, так и состояние целой отраслевой службы регионального управления внутренних дел.

Величавый вид, изысканность в ношении форменной одежды, рокочущий и повелительный голос, жёсткость, точность и беспощадность формулировок. Незамедлительность и беспрекословность его решений буквально приводили в трепет руководящий состав управления. Многих милицейских начальников, привыкших к панибратству, расхлябанности, пьянству и необязательности, один вид Травкина выбивал из привычной колеи, доводил до сердечных приступов. Немало больших и маленьких начальников при Травкине заработало инфаркты, ещё большее число поспешно уволилось по собственному желанию. Хорошо это или плохо? Нельзя ответить однозначно хотя бы потому, что именно в период начальствования Травкина в руководящий состав влилось как никогда много толковых, деловых и соответствующих тому времени работников.

Именно по воле Травкина в регионе началось форсированное массовое строительство жилья для работников милиции. Причём в таких масштабах, что уже через три-четыре года практически исчезла очередь работников управления, крайне нуждающихся в жилье или в его улучшении.

И в то же время на массовые жалобы бедствующего милицейского сообщества по поводу низкой зарплаты именно Травкин жёстко отвечал, что они получают столько, сколько заслуживают. И именно в период «правления» Травкина случился массовый уход (хотя и на вполне заслуженный отдых) последних руководителей из числа фронтовиков, которые, несмотря на свой боевой и практический опыт и заслуженность, к сожалению, уже не соответствовали требованиям времени.

Император, как называли Травкина сотрудники, правил в регионе недолго, поскольку местная партийная верхушка не могла терпеть человека независимого и умного, разговаривающего с ними на равных. Не надо, видимо, объяснять, что многие после ухода Травкина вздохнули с облегчением.

На смену Травкину пришел Н. В. Незамужнее, до этого работавший его заместителем и курировавший места лишения свободы, он же вёл все хозяйственные вопросы. Незамужнее не имел общепризнанного прозвища, но стилем своей работы он вполне заслуживал, чтобы его называли Завхозом, вкладывая в это слово хороший смысл.

Незамужнее большую часть своей долгой службы провёл в качестве начальника исправительной колонии, но сумел с переменным успехом пройти все ступени служебной лестницы: от начальника отряда в колонии до начальника регионального управления. Фактором, обусловившим его назначение на эту должность, было модное тогда в партийных органах веяние о назначении руководителями своих, местных. Хотя Незамужнее в прямом смысле своим не был, так как в регион приехал по переводу из Сибири, но и здесь успел довольно долго проработать.

Незамужнее неважно разбирался в чисто милицейских вопросах, в результате чего не раз попадал впросак. Был вспыльчив, под влиянием минутного гнева подписывал приказы о наказании кого-либо, но сам же и отменял их через несколько дней.

Запомнился Незамужнев и любителям застолья. Кстати, именно при нём банкеты, проводимые, как правило, по случаю дней рождения и присвоения званий, стали обычным делом. Виновники торжеств изощрялись в своих возможностях, и по тому, что стояло на столе, можно было судить о наличии блата у того или иного начальника, так как это было время великого дефицита на всё и вся. На этих банкетах прилично напивались, а Незамужнев практически не пьянел (во всяком случае, окружающие этого никогда не видели), но любил рассказывать всякие были-анекдоты. Любимым его воспоминанием было то, как зэки на спор с ним о качестве пропускного режима колонии (которой он руководил в своё время и был убеждён в стопроцентной надёжности пропускного режима) на другой день в центре зоны представили ему козу с огромным выменем, полным молока, которую до этого никто из работников колонии не видел.

Незамужнев мог — что и делал не раз — на каком-нибудь банкете, например по случаю присвоения звания полковника одному из руководителей отраслевых служб, вдруг выступить с краткой характеристикой каждого присутствующего. Поражало его умение формулировать очень верные оценки людей, да так, что даже отрицательные, высказанные без нанесения обиды, воспринимались с юмором, во всяком случае, должным образом.

И раз уж я заговорил о присвоении полковничьего звания, то должен заметить, что в то время на весь регион в милиции было всего четыре или пять полковников. Присвоение этого звания было событием не только для самого новоиспечённого полковника. К сожалению, в последнее десятилетие существования СССР и в постперестроечной России это звание, как и генеральское, резко обесценилось. Теперь в полковниках ходят многие из тех, кто по существу занимают рядовые должности — без подчиненных и управленческих функций, должности, которые в некоторых западных странах занимают сержанты полиции.

Никакими выдающимися качествами Незамужнев не обладал, но запомнился как довольно справедливый человек, не раз охлаждавший самодурство одного из своих замов — Сазонова, известного своим хамством и крайне оскорбительным отношением к подчинённым. Имея покладистый характер, Незамужнев при этом прославился (с точки зрения существовавших тогда порядков) необыкновенно свирепым отношением к некоторым руководителям служб УВД. Не исключены причины, которые были для многих скрыты, и не исключено, что эти причины были очень вескими. Сотрудники ещё долго пытались угадать, почему Незамужнев сделал всё, чтобы тогдашнего начальника ОБХСС посадили. Такая же участь ждала и другого начальника одной из региональных служб управления, и только отъезд на учёбу в Академию МВД спас его от скамьи подсудимых. Возможно, что причиной таких абсолютно в то время редких фактов могли быть крупные разборки в милицейской верхушке области.

Окончил Незамужнев свою карьеру тем, что его сняли с работы в период заката эпохи, названной милицейскими остряками «чурбанизацией». Министром внутренних дел в это время уже был небезызвестный В. В. Федорчук (бывший председатель КГБ СССР), который при своем назначении поклялся Генеральному секретарю ЦК КПСС навести порядок в рядах «прогнившей» милиции.

Очередному чурбановскому блатнику потребовалось кресло начальника в масштабах не менее области, а поскольку в тот период в средствах не стеснялись, то использовали любой повод для освобождения нужного кресла. И повод такой появился. Попался Сазонов — заместитель Незамужнева. Оказалось, что Сазонов был не только великим самодуром, но ещё и бабником и в качестве своего рода притона использовал московскую явочную квартиру, хозяину которой УВД конечно же платило по так называемой девятой статье сметы расходов бюджетных средств, по которой финансировались секретные расходы на агентурную работу.

За этот недогляд за своим подчинённым Незамужнева уволили на пенсию по «собственному желанию», а на его место Ю. Чурбанов (первый замминистра внутренних дел, период правления которого и получил название «эпохи чурбанизации») лично привёз своего протеже, но тогдашний первый секретарь регионального комитета партии, прознавший о скором закате чурбановского всесилия, уже был настолько смел, что отказался даже обсуждать вопрос о привезённом кандидате.

И совсем по-другому повёл себя «первый», когда к нему на согласование привезли другого кандидата — В. Н. Комарина.

Комарин достался региону в результате жёсткой борьбы московских министерских группировок и довольно солидных подношений нужным людям, а местный комитет партии, который уже начал ощущать толчки предстоящих бурь, не стал сопротивляться и быстро согласился с назначением кандидата от одной из высокопоставленных милицейских группировок в Москве.

Комарин был здоровенным грузным мужиком, которого почти сразу же нарекли Комодом и который, имея по прежнему месту службы доступ к дефицитной специфической продукции местных заводов, сумел в министерстве завести себе друзей, а они, в благодарность, не преминули воспользоваться промахами своих соперников и протолкнули своего на должность главного милиционера.

Несмотря на свой мужицкий вид и занятость, Комарин очень тщательно следил за своим здоровьем. Он не жалел времени на посещения врачей, профилактические осмотры, более или менее регулярно делал утренние пробежки, любил играть в волейбол. А служивые, оказавшиеся в одном с ним гостиничном номере (по причине скудости районных гостиниц на одноместные номера), поражались обилию косметических флаконов, баночек и скляночек, содержимым которых Комарин приводил себя в порядок (протирки, примочки, припудривание, спрыскивание и пр., и пр.).

С первых же дней Комарин публично провозгласил своей целью на посту главного милиционера чистку милицейских рядов. И, действительно, в подтверждение его слов полетели головы, тем более, что и поводы для этого были; пьянство, непрофессионализм, расхлябанность, безделье, как раковая опухоль, охватывали всё большее число сотрудников. Но всё это на самом деле использовалось Комариным для освобождения мест для своих, которые по деловым и моральном качествам были далеко не лучше местных. Что касается местных работников, то и из них Комарин стал сбивать вокруг себя кучку преданных, готовых на всё сотрудников. Делал он это простым, но надёжным способом. Вызывал к себе намеченного работника (чаще им оказывался руководитель какой-нибудь службы или подразделения) и полушутя-полусерьёзно обращался с просьбой, например, достать для него «приличный карабинчик». Кто работал в то время в милиции, сразу поймет, что «достать» в то время «приличный карабинчик» — это означает, что карабин надо у кого-то изъять под предлогом какого-нибудь нарушения, «уничтожить» в связи с истечением срока хранения как невостребованный и передать «карабинчик» Комарину. С новыми документами. И тут решалась (громко говоря) судьба. Если работник шёл на преступление и «доставал карабинчик», он становился своим, если нет, то для Комарина этот работник, в лучшем случае, оставался работником, каких много, но который рано или поздно будет заменён. Думаю, что через такое сито прошли многие руководители отраслевых служб УВД.

Другим откровенно наглым шагом Комарина стало создание системы подслушивания руководящего звена УВД и райотделов, с которыми была служебная телефонная связь. Для этого под видом обновления телефонов прямой связи были установлены телефоны с дополнительными микрофонами. Комарин в любой момент мог слушать всё, о чём говорят в том или ином кабинете. И хотя многие руководители догадывались об этом, всё-таки были не всегда бдительны по причине привыкания к ситуации, а в результате Комарин мог знать всё, что его интересовало. Для этого он звонил по телефону соответствующему руководителю и давал срочное, порой абсурдное поручение, отчитывал по какому-нибудь поводу или хвалил в зависимости от информации, которая его интересовала; тут же включал прослушку и мотал на ус всё, о чем говорилось и что делалось после его звонка в кабинете этого начальника. Не исключено, что эта система действует до сих пор.

Интересно, что некоторые руководители служб УВД, в основном хозяйственно независимые от УВД, по примеру Комарина сами создали подобные прослушивающие системы в своих службах. И надо было быть очень внимательным и постоянно готовым, чтобы не забыться и не наболтать себе во вред. Кстати, это удавалось далеко не всем и не всегда, но были и такие, которые, догадываясь о прослушивании, разыгрывали целые спектакли, чтобы доказать свои «любовь и преданность» Комарину.

Кстати, Комарин ничего не жалел для того, чтобы поднять из грязи в князи работников, которым он особенно доверял и которые, конечно, выполняли его особо щекотливые поручения. При этом его не смущало мнение окружающих о способностях «выдвиженцев», так же как и их прошлые «заслуги». Так, начальник одной из канцелярских служб УВД стал начальником одного из управлений УВД; бывший работник ГАИ, несколько раз побывавший на грани увольнения и предания суду за свои дела, но обладавший феноменальной способностью заводить нужные знакомства и связи, вдруг стал начальником регионального ГАИ, правда в другом УВД, куда впоследствии перевелся и сам Комарин.

Подлинная натура Комарина долгое время была скрыта от сотрудников. Но слухи, да и факты, стали постепенно высвечивать настоящего Комарина. Например, вдруг из подвального помещения УВД вывезли склад всяких бумажно-канцелярских товаров, а на его месте возник магазин с очень достойным для того времени перечнем товаров, и только через несколько месяцев выяснилось, что магазин частный, а главное лицо в нём (учредитель) — жена Комарина.

Потом стало известно о сооружении Комариным огромного дома под видом дачи, причём возведенного руками лиц, содержащихся в лечебно-трудовом профилактории. Далее из региона пошли вагоны с доской, скупленной Комариным за бесценок в подчинённых ему колониях, и т. д. и т. п. Кстати, он особо и не скрывал эти свои операции, так как скрыть это было невозможно, но преподносил он это как некую благотворительность для сотрудников милиции. Ибо, по его словам, им взамен будут присылать очень дефицитные, но очень дешёвые товары. Не дождались. Правда, в региональный центр прибыло несколько трейлеров с видеомагнитофонами, дорогими и редкими в то время для обывателей, но работникам милиции по дешёвке они не достались.

Комарин очень внимательно следил за состоянием оперативной обстановки. Для этого требовал от дежурных по УВД и местных начальников немедленного доклада о более или менее значимых событиях, и, если оно сулило общественный резонанс, Комарин, дождавшись момента, когда преступление уже было раскрыто, немедленно отправлялся туда. Естественно, что в статистической карточке, которая заполняется на раскрытое преступление, появлялась отметка, что преступление раскрыто с непосредственным участием начальника УВД. Все об этом прекрасно знали, но, тем не менее, Комарину удавалось это неплохо, и он даже попал в криминальную хронику региона. Так было, например, с нашумевшим в прессе преступлением (случившимся летом 1990 г. в одном из отдаленных районов) о расстреле экипажа скорой помощи ревнивцем, бывшая жена которого должна была дежурить в составе этого экипажа.

Волею случая один из руководителей отраслевой службы УВД региона тогда находился именно здесь в служебной командировке, проверял организацию службы милиции по своей линии. Естественно, в расследовании этого преступления он участия не принимал, так как ни к розыску, ни к следствию отношения не имел, но внимательно следил за происходящим как старший по должности и званию, присутствовал на всех оперативках, которые проводились в связи с этим преступлением. Надо отдать должное В., который, являясь заместителем начальника регионального управления уголовного розыска, через несколько часов после обнаружения убийства уже был в регионе и лично занимался раскрытием преступления. Только благодаря ему это преступление было фактически раскрыто по горячим следам. Преступник был задержан и допрошен. Узнав об этом, Комарин на другой день вылетел туда спецрейсом и устроил спектакль — допрос подозреваемого, на котором преступник якобы и раскололся, хотя за сутки до этого он уже всё рассказал и всё показал на месте происшествия.

А в одной из книжек с описанием более или менее значимых преступлений, совершённых в регионе, служивые с изумлением прочитали, что только благодаря Комарину убийство экипажа скорой помощи было раскрыто. Постарался в данном случае руководитель пресс-группы, который и сочинил этот очерк о своём непосредственном начальнике.

Характерно для Комарина было то, что он «правил» на основе искусственно разжигаемых распрей между службами и их руководителями. Особое наслаждение ему доставляли такие скандалы на публике, то есть на каком-нибудь совещании в присутствии большого числа работников. Это позволяло ему получать интересную информацию, выболтанную вгорячах, в перепалке, позволяло услышать то, что в нормальной обстановке никто бы не сказал. С другой стороны, эти свары позволяли ему играть роль миротворца и организатора надлежащего взаимодействия между службами.

Обогатившись на махинациях и почувствовав опасность (в это время во многих регионах России начались расследования дел о хищениях, совершенных в астрономических размерах «доблестным» армейским и милицейским генералитетами), Комарин засобирался уезжать. Его московские покровители, которым немало перепало от него, сделали всё, чтобы успеть вернуть Комарина в родной город.

В течение двух-трёх месяцев, пока решался вопрос о его переводе, Комарин уже без всякого стеснения стал объезжать подразделения и склады УВД, выискивая то, чем можно поживиться. В результате несколько трейлеров и железнодорожных вагонов было загружено под завязку всякой всячиной: доской, машинами, мебельными гарнитурами и т. д. и т. п.

Достаточно назвать только несколько фактов, и будет ясно, как это всё добывалось. Так, Комарин заставил начальника милицейского учебного центра списать абсолютно исправный токарный станок и, соответственно, присвоил его. Украл Комарин даже кофейный сервиз, который много лет (задолго до Комарина) хранился в комнате отдыха при кабинете начальника УВД. Естественно, что и кофейный сервиз, и токарный станок оказались у Комарина в родном городе. Правда, по настоянию его преемника сервиз Комарину пришлось всё-таки вернуть.

Персонально ответственным за погрузку и перевозку добра был определён тот самый бывший гаишник, в благодарность за что Комарин и сделал его начальником областного ГАИ на своей малой родине.

В каких только тёмных делах, сведения о которых стали достоянием общественности, не звучала фамилия Комарина! И в связи со странным утоплением некой П. в бассейне на даче Комарина (П. была директором магазина «Мрия», торговавшего спиртным, в огромных количествах поступавшим с родины Комарина). И в связи с уголовным делом, возбуждённым по корыстным злоупотреблениям армейской верхушки одной из армий ПВО, откуда Комарину перепало листовое железо. Были и другие дела, в частности связанные с незаконным строительством гаражей на территории следственного изолятора в центре города, с незаконным использованием больных ЛТП на строительстве дач Комарина и прокурора региона, с дорожным происшествием, случившимся по вине дочери Комарина, с незаконным отправлением из региона, где он правил, к себе на родину вагонов с лесом под видом приобретённого для воинов-афганцев по цене, которую легче назвать «задарма». Перечень таких дел можно продолжить.

Замешан Комарин был и в деле о хищении материальных ценностей в военном ведомстве, в связи с чем было возбуждено уголовное дело в отношении всем известного в те времена генерала той же армии ПВО. Правда, как это обычно делается в отношении высокопоставленных лиц, дело это путём передачи из одного ведомства в другое, по сути, свели на нет, и все «заинтересованные лица» отделались лёгким испугом.

Кстати, этот же генерал вместе с неким предпринимателем под вывеской частного «ВМ-центра», который, кроме вывески, ничего не имел, с помощью ходатайств главы администрации области и руководства комитета по безопасности Совета Федерации получили два с половиной миллиарда бюджетных рублей, которые «одолжили» у регионального центра занятости, возглавляемого неким К. Больше этих денег в области никто не увидел, а К. за преступное «освоение» государственных денег осудили на два с половиной года условно. Вот так-то! А моё личное мнение об этом факте таково, что этих двух с половиной миллиардов хватило на всех, кто был причастен к этому делу.

Не успел Комарин вернуться на родину, как и здесь его фамилия стала звучать в связи с двадцатью миллиардами, выделенными на закупку продуктов для нужд области. Освоением денег занималась никому не известная фирма, учредителем которой стала дочь Комарина. Деньги исчезли, а продукты не появились. Звучала его фамилия и в связи с караваном машин псевдоэкспортного спирта, перехваченного налоговыми работниками. Но к этому времени Комарин приобрёл мощную защитную броню от уголовного преследования в виде депутатского мандата Госдумы.

Следует сказать, что Комарин был одним из массы таких же высокопоставленных преступников, которым удалось избежать суда. Но и те, кто суда не избежал, по сути, отделались испугом или чисто символическими наказаниями. И это за хищения, оцениваемые в многие тысячи и миллионы рублей (по советским ценам).

«Ворюга» — только так называют сотрудники милиции Комарина, вспоминая о нем в разговорах.

Очередная смена главных милиционеров в регионе пришлась на период становления в России «демократической» власти. Эта ситуация почти повсеместно сказалась и на особенностях новой волны главных милицейских начальников.

Кого назначали «демократы», находящиеся у власти, главными милиционерами региона? Или «демократов», среди которых профессиональные милиционеры, как правило, не водились, или милиционеров из «молчальников», поскольку не «молчальники» однозначно не могли числиться в демократах, так как знание «демократических» преобразований, главной сутью которых явилась преступная тотальная приватизация и развал всего и вся, не позволяло им молчать. И этого было достаточно, чтобы числиться во врагах «демократов».

Новым «главным милиционером» региона с 1991 года стал И. А. Бурденко — один из бойцов «4-го Белорусского фронта». Так называли в милицейской среде чуть ли не массовый заезд в регион довольно воинственно настроенных работников милиции из западных и южных республик СССР, но в основном из Белоруссии, у которых на родине по разным причинам не сложилась милицейская карьера. Кстати, в их числе были не только белорусы. Были и украинцы, и русские, и даже грузины. Массовый приезд этих людей стал возможным благодаря тогдашнему начальнику штаба УВД Орлову, выходцу из Белоруссии, который, рассчитывая в перспективе на должность главного милиционера или хотя бы его зама, стал переманивать к себе земляков из милицейской среды. За его знакомыми увязались их знакомые — и пошло-по-ехало. И хотя этих «бойцов 4-го Белорусского фронта» ни ум, ни профессионализм не отличали от местных милиционеров, зато своим рвением и преданностью начальству они превзошли многих.

Таким «бойцом» и был очередной главный милиционер из «молчальников». В один из декабрьских дней 1991 года глава администрации региона представил личному составу И. А. Бурденко как нового начальника УВД, который свою «тронную» речь свёл к тому, что он никаких немедленных перестановок делать не будет. Но мы-то понимали, что пришла эра вышеупомянутых бойцов и что все они полезут на должности. Сам Бурденко в регионе начинал карьеру с руководства одним из подразделений уголовного розыска. Его деятельность уже на посту главного милиционера не знаменовалась какими-либо выдающимися событиями, если не считать его патологического стремления избавляться от всех, кто хоть раз когда-то сказал ему то, что ему не понравилось, а тем более посмел оспорить его точку зрения. Десятки опытных и активных работников в короткий срок при попустительстве местных властей вынуждены были уволиться из органов милиции. Непрофессионализм, нерешительность, стремление к приспособленчеству, крайне болезненное самолюбие, неразборчивость ради личной выгоды — вот то, что характеризовало его самого и его работу. Чего стоит только поездка Бурденко в США, которую организовали российские преступники, вовремя удравшие из России в Америку и находившиеся в розыске УВД, которым командовал Бурденко. Детским лепетом звучали его ответы на вопросы, заданные корреспондентом региональной газеты. Видите ли, генерал, начальник милиции, не знал, кто и как организовал ему тур в Америку! Как будто это рядовое, обычное дело в 90-е годы для российских граждан.

Показное рвение и подобострастие перед местным представителем президента РФ обусловили публичное высказывание последнего о Бурденко как об очень грамотном и умелом руководителе. Хотя достаточно было один раз поприсутствовать, например, на совещании, которое вёл Бурденко, чтобы получить совершенно иное представление о нем, его личностных и деловых качествах.

А мнение у работников УВД было своё, и его ничто не могло поколебать — ни неискренние публичные высказывания о Бурденко личного представителя президента РФ, ни награждение его орденом «За мужество» (неизвестно где проявленное), ни его «преданность» демократии, проявленную в известные дни ельцинского государственного переворота 1993 года. Многие были свидетелями того, как выскочили руководители региональных ведомств, в том числе правоохранительных органов, с одного из совещаний, проведенного главой администрации по этим событиям. Всех тогда поразило лицо Бурденко, полное растерянности, его трясущиеся руки и губы, мечущийся взгляд. Даже стало жаль этого человека, видя, как он боится не угадать, ошибиться, не зная, на чью сторону встать.

Как закрепляются прозвища за тем или иным человеком? Почему из нескольких прозвищ одного человека в конце концов остаётся одно, которое становится почти вторым именем? Ответ, возможно, знают учёные-специалисты, а для меня это загадка. Как загадка и то, почему за Бурденко закрепилось прозвище Начальник вытрезвителя. Представляете, генерал по званию, а по прозвищу Начальник вытрезвителя. Может быть, Бурденко был когда-то начальником вытрезвителя? Может быть…

Тем не менее Бурденко довольно долгое время занимал должность начальника УВД региона, что ещё раз подтверждает его способность к приспособленчеству. Ради генеральских погон ему пришлось даже изменить образ жизни. Так, пристрастие к спиртному довело «начвытрезвителя» до первого инфаркта, но уже после второго он практически перестал пить, хотя незадолго до этого его можно было видеть посреди улицы, у дома, где он жил, стоящим в обнимку с каким-нибудь приятелем-собутыльником. Приходилось видеть, например, и такую сценку: его пьяное прощание на крыльце УВД с армейским генералом и падение этого генерала с крыльца в дождевую лужу на глазах прохожих.

Патологическое самолюбие долго не позволяло Бурденко уйти на пенсию и после второго инфаркта. Опасность ненужности и незначительности его личности для окружающих в случае неизбежных проводов на пенсию была для него страшнее, чем третий инфаркт. Власть над тысячами подчинённых, которые если не уважали, то хотя бы побаивались его, несколько служебных «личных» автомашин, огромный кабинет и интимная комната отдыха при кабинете — ему этого было достаточно, чтобы чувствовать себя царьком. Конечно, не вечным, но оттянуть конец этого «царствования» было возможно, что Бурденко и использовал, пока МВД не предложило ему уволиться.

При этом его совершенно не смущало, что своих врагов он увольняет в связи с заболеваниями, которых у тех никогда не было. С таким же успехом он использовал для увольнения неугодных достижение ими пенсионного возраста, выражая при этом притворное сожаление о том, что сотруднику уже так много лет, а он так нужен милиции. А когда один из дотошных журналистов в одном из интервью спросил, почему продолжает служить в милиции его жена, давно достигшая пенсионного возраста, он ответил, что она здорова и нужна милиции. Прочитав это интервью, работники УВД только посмеялись.

Время шло, но вопреки ожидаемому, сановным прогнозам и обещаниям, в России в начале 90-х как бы наступил период нового застоя — застоя разрухи и обнищания как народа, так и государственных структур, лишившихся достаточного финансирования.

Видимо, и следующие главные милиционеры будут соответствовать своему времени, но об этом расскажут уже их современники.