Остров без названия
Тихая южная ночь. Яркие звезды. Океан. На палубе большого парохода пестрая толпа коммунистов-эмигран-тов. Некоторые спят. Вдали причудливыми созвездиями светятся огни других пароходов, идущих в кильватерной колонне. С правого борта густо дымит к звездам конвоирующий миноносец…
— Но каково путешествие!.. — тихо сказала Маслова, кругленькая старушка с коротко остриженными волосами. — Какой покой на море!..
— И какое совпадение… — с ужасающим акцентом заметил Гольдштерн, самоуверенный, мелко-практичный и чрезвычайно кудрявый. — Мы прибываем как раз первого Мая. Капитан говорит, что уже на заре остров будет виден, а в полдень мы бросим якорь.
— Многие от волнения не могут спать… — сказала Джу-лиа Венти, красивая и ленивая итальянка. — И какое торжество в небе!.. И, вероятно, скоро уже рассвет…
— Вы говорите таким тоном, товарищ Джулиа, точно собираетесь продекламировать нам что-то пышное… — засмеялся веселый Арман. — Знаете, в нашем движении есть одно важное упущение: у нас есть «Интернационал», гимн коммунистов, но у нас нет пляски коммунистов, между тем как от полноты сердца не только глаголют уста, но иногда пляшут и ноги. Представьте себе, например: океан, ночь, звезды, а на палубе эдакая генеральная коммунистическая кадриль… Замечательно!.. Вот я отличался бы…
— Да вы и так отличаетесь… — усмехнулась Надьо, худенькая венгерка с огромными черными глазами, прикрывая старым пледом своих двух спящих детей, случайно прижитых в мимолетных романах.
— О, если бы этот рассвет был для нас действительно и рассветом новой жизни!.. — задушевно сказал Макс, коммунист-мистик, очень видный писатель, бледный, весь исполненный какого-то исключительного обаяния, человек лет тридцати, родом из старо-дворянской баварской семьи.
— Мало переменить место — надо переменить душу!..
— А вы думаете, что это возможно, мэтр? — осторожно спросил профессор Богданов.
— Почему же нет? — отвечал Макс. — Древние мистики прекрасно понимали это. Помните, в Евангелии говорится, что человеку надо родиться снова? Вот об этом говорю и я. В новые мехи надо вливать и вино новое — вино энтузиазма, вино веры, то тонкое, солнечное вино любви, которым незримо пропитана вся жизнь вселенной…
— Это вино пьют в мире только немногие… — сказал профессор. — Немногие — не то избранники, не то просто сумасшедшие, право, не знаю… Все же остальное, от амебы до самого возвышенного профессора, подчиняется железному закону борьбы; борьба же эта — довольно грязненькая — порождает, конечно, не любовь, но соперничество, злобу, ненависть…
— Это одно из самых пагубных заблуждений в мире!.. — воскликнул Макс. — Оно вытекло из высохшего сердца ученого, который заперся среди своих реторт и книг в тесной, душной комнате, вдали от гор, лесов, потоков и звезд… Если вы внимательно вглядитесь в историю души человечества, вы увидите грандиозный, светлый процесс, который я назвал бы эксфолиацией, развертыванием почки: одни за другими спадают в течение веков тяжкие покровы тьмы с души человека, этой таинственной куколки, и вот, наконец, освобожденная от этих оболочек невежества, всяких слабостей, эгоцентризма, она развертывается под вечным солнцем вселенской любви цветком красоты несказанной…
— Как это прекрасно!.. — восторженно прошептала Ева.
— И вы считаете, мэтр, что этот процесс эксфолиации находится в зависимости от воли человека? — спросил профессор.
— В значительной степени… — отвечал Макс.
— Но вот я и вместе со мной миллиарды людей никогда об этом процессе ничего и не слыхали, — как же можем мы желать принять участие в том, о существовании чего мы и не подозреваем?
— Иногда и бессознательно… — отвечал Макс. — А иногда люди называют этот процесс и другим именем, как, например, этот ваш грубый научный термин эволюции. А миллиарды людей принимают участие в процессе этом бессознательно. Вы, как материалист, легко подпадаете мировой иллюзии отдельности личности. То, что вы — вы, а я — я, это только обман Майи. Я — Единый, Присносущий, Вездесущий и, если я чувствую, как спадают с души моей оковы и я поднимаюсь из тьмы в лазурные царства любви, это значит просветление, освобождение и воскресение всей вселенной…
— Я читала ваши книги, Макс, но никогда с такой силой не чувствовала я их правды, как теперь… — восторженно воскликнула Ева. — У меня, когда я слушаю вас, вырастают крылья, огромные, белые крылья и безмерная светлая радость заливает всю мою душу.
— И до чего осточертела эта дорога!.. — сонно сказал кто-то в темноте и громко, протяжно зевнул. — Скуйэ, нет ли у тебя покурить?
— Пойди к чертям… — сонно отозвался другой голос. — У меня самого последки…
— Простите, мэтр, что я настаиваю… — сказал профессор. — Но эта точка зрения всегда была несколько чужда мне и мне хотелось бы уяснить ее себе в беседе с таким блестящим представителем этого течения, каким бесспорно являетесь вы…
— Я всегда рад беседовать на эту тему… — сказал Макс.
— Я выучился санскритскому языку и одному из наречий современной Индии, только чтобы беседовать об этом с гуру Индии и Цейлона…
— Какой же путь для этого воскресения человека или, как вы выражаетесь, даже воскресения всей вселенной чрез человека?
— Видите ли, довольно трудно говорить об этом с материалистом, с человеком без известной…
— Простите, мэтр, но вы решительно ошибаетесь, называя меня материалистом… — возразил профессор. — Я не причисляю себя решительно ни к какой школе. Я не уверенный в себе доктринер, а только бедный, все изучающий скептик, который, боюсь, никогда ни на чем не остановится…
— Но в ходе вашей мысли мне всегда чувствуется материалистический уклон века…
— Уверяю вас, мэтр, вы ошибаетесь…
— О, тем лучше!.. — воскликнул с улыбкой Макс. — Видите ли, путь освобождения себя от уз земли одновременно и очень прост и очень сложен. Первый шаг это обретение великого покоя. В океанах, которыми мы теперь проходим, часто вздымаются страшные циклоны, но опытные моряки теперь не боятся их, ибо они знают, что, если на окружности циклона скорость ветра достигает, скажем, ста миль в час, то в центре его — полный покой. И как только поднимается циклон, они уверенно ведут свой корабль в центр его, в это царство полного покоя. Так и человек в окружающих его бурях мира, где его ждет гибель души на каждом шагу, должен покинуть опасную периферию жизни и мужественно идти к центру всего, в себя, где царит великий покой. И, когда отрясет он так прах мира с ног своих, когда оставит он позади себя кровавые битвы страстей человеческих и удалится в светлые твердыни своей души, то с лучезарного престола, на котором в немеркнущем блеске восседает его вечное Я, он увидит мир преображенным: для него рушатся злые перегородки времени, пространства, причинности, тают в ослепительном свете контрасты между прекрасным и безобразным, грешным и святым, правым и виноватым и все сливается в одну вечную прекрасную поэму космического бытия в Боге… И только тогда может человек творить истинно прекрасную жизнь, ибо, если замерзает озеро, взбаламученное бурями, то ничего, кроме грязных, безобразных кусков льда, не получается, но если замерзает озеро тихое, то поверхность его расцветает миллионами прекраснейших белоснежных звезд… О, друзья мои!.. — вдохновенно воскликнул он, обращаясь к столпившимся вкруг него слушателям, которых все более и более зажигало его пламя. — О, друзья мои, вы не можете себе и представить того блаженства, которое ожидает вас на этом пути!.. Вот смотрите на эту звездную бесконечность, раскинувшуюся над нами в вечной красоте своей. Неужели вашей умиротворенной в эти тихие предрассветные часы душой не чувствуете вы, как с сверкающих воздушных кораблей этих льется на вас золотым, серебряным, алмазным дождем мировая любовь? Иногда, как сейчас вот, в этот светлый, молитвенный момент, эти блистающие светила представляются мне такими же вот кораблями, как и наш, быстро бегущими в какую-то таинственную и прекрасную Землю Обетованную… И я на расстоянии этих миллионов миль, разделяющих нас, — а, может быть, точнее сказать соединяющих нас, так как что для Бога эти головокружительные для нас бездны?… — я слышу на каждом из этих светил-кораблей мириады живых разумных существ, которые несомненно чувствуют мою любовь к ним и чрез бездны, затканные этими алмазными лучами, призывно простирают к нам милые, теплые, зовущие руки… Пред нами скоро — ибо вот уже светает, — встанет наша Земля Обетованная, но в этот торжественный час, пред лицом Бога и вечности, спросим себя искренне, от всего сердца: готовы ли мы свято и непорочно переступить порог ее, чтобы начать действительно новую, светлую жизнь? Я боюсь, что не все, не все готовы к ней… Но, друзья мои, если это так, то не новая жизнь ждет нас там, но старые страдания в тысячелетних окровавленных цепях…
— Нет, нет, мы готовы!.. — раздались со всех сторон голоса. — Мы умрем, но докажем нашу правду!.. Мы спасем мир…
— Нужна прекрасная жертва… — вся вибрируя, сказала громко Ева. — Вот этот золотой перстень — подарок умиравшего отца, прекраснейшего из людей, которого я боготворила. Я отрываюсь от всего прошлого, я поднимаюсь из тьмы, я рву дорогие цепи личных привязанностей, — я приношу этот перстень в жертву светлому Богу светлой вселенной…
И она бросила перстень в темный океан…
— Вот тут мои сбережения за всю жизнь… — растроганно сказала Маслова. — Я захватила их с собой на всякий случай. Кто знает, — думала я, — может быть, нас постигнет неудача. Но теперь я верю и хочу доказать свою веру… — воскликнула она и бросила несколько золотых монет в темные волны. — Вот!..
Всех охватило чрезвычайное воодушевление.
— И мы, и мы верим!.. — раздались со всех сторон голоса. — Мы верим в человека, верим в жизнь, верим в наш высокий идеал… Освобождайтесь, товарищи!.. Освобождайтесь, братья!..
И чрез борт полетели всякие украшения, золото, серебро. Иногда монета, зацепившись за ванты, отскакивала назад и катилась по слабо освещенной палубе.
— Какая чепуха эта истерика!.. — морщась точно от боли, говорил Гольдштерн. — Вот не люблю всегда!.. Для чего же бросать?.. Ведь, не на луне же будем мы жить… Ведь придется же покупать разное…
И, нагнувшись, он отыскивал монеты и клал их в карман, приговаривая:
— Вот глупость!.. Вот безобразие!..
— Мы завалим весь мир своими товарами… — кричали со всех сторон. — На что же нам золото? За борт всю эту грязь…
Быстро светало…
— Земля!.. — раздался вдруг с марса радостный голос.
Все бросились к бортам. кто встал на вещи, кто влез на ванты и все жадно смотрели вперед. Вдали, на фоне зари, чуть видный, встал и океана гористый остров, прекрасный, как утренняя греза. На одном из головных кораблей, чуть слышный в отдалении, вспыхнул торжественно «Интернационал», и тысячи и тысячи людей на других кораблях подхватили его. Некоторые плакали от восторга, другие обнимались, третьи простирали вперед руки. Ева восторженно сжимала руки Макса, с упоением глядя ему в глаза…
С правого борта густо дымил миноносец…
— Но как же, господа. — начал было взволнованный лорд Пзмброк, но со всех сторон его перебили:
— Здесь нет господ!.. Здесь все товарищи… друзья… братья…
— Виноват. Прекрасно… — сказал он. — Но я хотел только спросить: как же назовем мы наш остров — Остров Серпа и Молота… — твердо сказал Гаврилов, русский большевик, массивный тупой человек с дьявольскими скулами и кулаками.
— Нет. Остров Прекрасной Жертвы!.. — сказала Ева.
— Остров Преображения Человека… — отозвался Макс.
— Или Земля Обетованная… — предложила Маслова.
— Возвращенный Рай… — крикнул Арман.
— Остров Льва Толстого… — сказал Рукин, пожилой, бледный, бедно одетый толстовец в очках, с большой бородой, тихий, но невероятно упрямый человек.
— Эк их красноречие замучило… — грубо засмеялся Гаврилов. — Просто: Серпа и Молота. Или, может, еще лучше Остров Ленина — ведь он положил начало всему. Да дай же покурить, Скуйэ… Какого черта!.. — обратился он к высокому латышу с глубоким шрамом чрез бровь и вытекшим глазом и, громко зевнув, досадливо прибавил: — Всю ночь языки чесали…
— Почему Серпа и Молота?.. — лениво возразила Джу-лиа Венти. — Разве только для труда прибыли мы сюда? Предлагаю: Остров Наслаждений…
— Весь Господня… Остров Золотого Руна… — кричали со всех сторон. — Остров Живой Воды… Новая Атлантида… Рога Изобилия… Ах, оставьте эти засаленные названия из старых географий… Я предлагаю: Остров Солнца…
— А знаете что, господа… виноват, товарищи… — сказал профессор Богданов. — Чем спорить, давайте лучше предоставим самой жизни назвать наш остров.
— Превосходно… Великолепно… — раздались голоса. — А пока пусть будет Остров без названия…
Гаврилов снова громко, скучливо зевнул…
— Солнце!.. — радостно крикнул свежий девичий голос.
Вдали, из-за красивой горы ярко сверкнул первый луч солнца. В одно мгновение все корабли оделись массою красных флагов. Ярко вспыхнуло где-то «ура» и снова торжественно загремел по океану тысячеголосый «Интернационал», и снова, полные восторга, люди плакали, обнимались, говорили пылкие слова, — только один профессор Богданов был спокоен и на лице его играла его обычная улыбка…
