Проект Указа об упразднении на Руси судов присяжных я взялся было набрасывать в особом президентском блокноте с золотым орлом и триколором. С непривычки загубил верхний листок, выдернул его, скомкал, бросил в урну, а затем обнаружил, что все оставшиеся страницы в блокноте уже исписаны моим почерком и густо изрисованы смешными рожицами. Должно быть, развлекался я на каком-то международном саммите, потому что первыми мишенями для моей шариковой ручки стали французский президент (хитрый острый нос-ланцет), британский премьер (мощные челюсти бультерьера) и руководитель незалэжной Хохляндии (щека, изрытая лунными кратерами шрамов). Нашлись тут и не известные мне физиономии. Одна из них почти наверняка принадлежала индусу, еще одна, судя по глазкам-минусам, — китайцу либо японцу, а все прочие могли быть кем угодно: художник, если честно, из меня хреновенький.

Чему именно был посвящен саммит, я так и не сумел понять. Ни тезисов своей речи, ни конспекта чужих выступлений в блокноте не оказалось. Среди надписей преобладали междометия — Yes! No! Wow! Blya! — и рецепты экзотических напитков. Например, между профилями украинца и британца втиснулась надпись: «100 граммов сухого мартини, 2 сырых яйца, 100 граммов горилки с перцем, смешать, взболтать, выпить залпом». Недалеко от французского профиля расположился проект коктейля из арманьяка и имбирного эля. Дальше пошли уж совсем дикие смеси — сакэ с портвейном, кальвадоса с чачей, сливовицы с кукурузным виски и антифризом…

Неудивительно, что конференция начисто выпала у меня из памяти: первая попытка восстановить хоть какие-нибудь воспоминания о ней закончилась безрезультатно. После второй попытки напрячь мозги из темного колодца всплыл только мутный образ чаши с ромовым пуншем, в котором плавают чьи-то пижонские очки… а потом меня резко затошнило и я поспешил прервать рискованный эксперимент.

Вернуться к Указу мне, однако, уже не удалось. В поисках чистого блокнота я излазил ящики стола и в самом нижнем наткнулся на стопку разноцветных и разноформатных сертификатов, каждый из которых удостоверял мою активную благотворительную деятельность.

С чувством тревоги, переходящей в легкую панику, я торопливо перебрал всю эту макулатуру и выяснил, что за первые же месяцы своего президентства Д. А. Кораблев успел осчастливить личными пожертвованиями «Международную Хельсинкскую Федерацию», «Международную Амнистию», «Комитет солдатских матерей», общество «Мемориал», комиссии «Против пыток», «За гражданские права» и «За достойную пенсию», организацию «Репортеры без границ», фонды «Толерантность», «Равноправие», «В защиту гласности», «В защиту прав жертв стихийных бедствий», «Пострадавшим от противопехотных мин» и др., и пр., и хр.

Среди прочего я умудрился профинансировать из собственных средств какой-то «First Amendment Project» (помощь писателям, угнетаемым цензурой), природоохранное движение «Плыви!» (помощь синим китам), ассоциации «Вместе» (помощь бомжам-коматозникам), «Благодаря» (помощь сиротам из депрессивных регионов), «Вопреки» (помощь излеченным клептоманам), а также финансово поддержал ежегодную акцию с вызывающим названием «Сухая попа» — нечто вроде массовой раздачи бесплатных памперсов для новорожденных задниц из малообеспеченных семейств Москвы и области.

Мне вспомнились потертые гуманитарные мухоморы из утренней газеты. Значит, им я тоже отстегивал на бедность? Жуть какая! Докатился, поздравляю. Я прикинул, сколько бабок выброшено на всех обшарпанных попрошаек, бездельников и клеветников России, и мысленно застонал: мой НЗ — секретный счет в оффшорке на Кайманах — за эти месяцы наверняка похудел как минимум вдвое.

И ладно бы еще я делал пожертвования анонимно: треть депутатов нашей Госдумы, по слухам, тайком спонсируют нациков и фашиков, а еще четверть втихую башляют фонду «За права геев и лесбиянок». Так нет же! Я, судя по этим глянцевым грамоткам, жертвовал свои кровные деньги открыто, с полным респектом и даже, сдается мне, намеренно засветился на некоторых публичных мероприятиях. Уж про этот позор вспоминать совсем не хотелось, но, как назло, темные болотные глубины моей памяти тотчас же утробно булькнули и одарили меня пузырем с единственным, зато ярким стоп-кадром.

Трибуна, увитая гирляндами. На трибуне — я. Меня приветствует толпа лысых уродов — все они не то в больничных халатах, не то в тюремных бушлатах, не то в смирительных рубахах… Господи, я что, и на прокаженных раскошеливался? На зэков? На психов? А холерные бараки я случаем не посещал с папским визитом? Мрак! Мрак! Мрак! По сравнению с ними даже утренние мухоморы кажутся подосиновиками. Чего же я пил в те дни? Неужели бывает что-то поубойней коктейля из горилки, кальвадоса и тормозной жидкости?

Потерянных денег было жаль, но куда неприятней выглядела потеря важнейшего идеологического аргумента: раньше можно было сказать, что наших так называемых правозащитников содержат ЦРУ и лондонский злодей Береза. И что теперь? Выходит, мы вместе с Березой и ЦРУ платим одним и тем же. Получается, что я — тоже в некотором роде ЦРУ? Бред собачий.

Может, они меня загипнотизировали или, как его, зазомбировали? Пригласили, подогрели, обобрали… А что? Реально. Цыганки, к примеру, давно уже стихийно овладели методом НЛП. Хочешь или нет, но ручку ты им позолотишь. Благотворительные фонды — те же цыгане. Платишь им не за товар, а за комплименты. И чем больше ты платишь, тем вдохновенней они поют: «К нам приехал, к нам прие-е-хал!» И все тесней и плотней обвивают тебя пестрой лентой хоровода… Тьфу на них! Никогда я не был в восторге от этой расплодившейся самодеятельности, а две минуты назад моя нелюбовь ко всяким общественным, блин, организациям из вялотекущей фазы перешла в острую. Рука сама потянулась к телефонной трубке.

— Джонатан… как вас там… Ричардович! Важное дело! — рубанул я, едва дежурный Вова связал меня с Генпрокурором.

— Слушаю вас, Денис Анатольевич! — В голосе мистера Ливингстона я по-прежнему не чувствовал того трепета, с каким чиновнику следует говорить с президентом. Словно бы не я назначил его на пост, а сам народ или, для примера, Господь Бог.

— Генпрокуратуре следует вмешаться, — сурово объявил я. — До меня дошла самая достоверная информация о том, что многие благотворительные фонды занимаются, по сути, рэкетом.

— То есть? — непонимающе переспросил мистер Ливингстон.

— То есть вытягивают у граждан большие средства на сомнительные цели. Это подсудное дело, между прочим. Хуже сект. Устройте для начала выборочную проверку по Москве всех этих амнистий, матерей, синих китов, сухих поп и прочих прав человека. Когда отыщете криминал, будем их поэтапно закрывать. Вам ясно?

— Не очень, — признался лондонский чистоплюй. — Чтобы начинать проверки, нам, в соответствии с обычными правилами юриспруденции, необходимо иметь на руках заявления потерпевших.

— Пра-а-а-авилами, — передразнил я. — Вам, мистер Ливингстон, давно пора понять национальную русскую ментальность. У нас все правила вилами по воде писаны. В России испокон веку принято ставить телегу впереди лошади. Одним словом, начинайте быстрее проверять, а заявления… гм… заявления будут, не сомневайтесь.

На самом деле я даже теоретически с трудом представлял, как может выглядеть подобная кляуза. «Я, Кораблев Денис Анатольевич, законно избранный президент России, будучи в нетрезвом уме и в совсем уж никакущей памяти, снял со своего секретного счета в оффшорной зоне, открытого на подставное лицо, и перечислил…» М-да. Клинический случай идиотизма. Как, собственно, и все, что я творил после инаугурации. Может, я все же не зря башлял психиатрическим фондам? Глядишь, и будет мне отдельная палата.

— Как понимать ваше выражение «телега впереди лошади»? — между тем удивился Генпрокурор. — Нарушение причинно-следственной связи? Вы хотите сказать, что в России следствие опережает причину? Однако релятивистские законы не позволяют…

— Занимайтесь-ка лучше своими прямыми обязанностями, — осадил я английского умника. — Законы у нас четко прописаны в УК РФ, и они, если надо, все отлично позволяют. С причинами как-нибудь разберутся другие ведомства, ваша главная задача — следствие…

— Но позвольте… — Мистер Ливингстон был явно озадачен.

Так тебе, голубчик! Настроение мое резко улучшилось. Ставить подчиненных в тупик — любимое развлечение всякого порядочного начальства, и я не исключение. Скорбь о потерянных бабках и заметно покоцанном реноме отодвинулась куда-то на периферию. Маленькие локальные радости — лекарство от тотальной невезухи.

— Не позволю! — с удовольствием рыкнул я. — Исполняйте, а не пререкайтесь с вашим президентом. И, кстати, про олигарха этого, Шкваркина, не забудьте. Дело у меня на личном контроле!

Вздрючив Генпрокурора, я бросил трубку и понял, что за последние десять минут обитательница моей башки вела себя на редкость миролюбиво. Может быть, негодяйка намекала мне, что я наконец-то смогу поесть? Здоровые силы моего организма, похоже, брали свое: аппетит побеждал тошноту, а та беспорядочно отступала. Я представил себе два румяных круассана, не съеденных на завтрак, — и они уже не показались мне такой дрянью, как утром.

— Подавайте обед! — скомандовал я в селектор. — Можете звать к столу Роспотребнадзор. Он там с голодухи еще не умер?..

Георгий Онисимов надзирал за товарами народного потребления уже лет десять, совмещая свою должность с постами сперва главного санврача России, затем ее главного эколога, а после ее же главного ветеринара. Мать-природа наградила Георгия Геннадьевича изможденным лицом ученого трудяги, исполнительностью вышколенного мажордома и немногословием советского партизана, попавшего в гестапо, — то есть всеми качествами, незаменимыми для сотрудников министерств и ведомств. На пресс-конференциях по поводу запрета на ввоз очередного продукта Онисимов умело использовал свою профессорскую фактуру. Он трагически вздымал брови домиком и упирал на объективность научной экспертизы. Наблюдатели терялись в догадках: как же строгим дамам Биологии и Химии всякий раз удается не обмануть ожиданий их старшей подруги Дипломатии и даже неоднократно сработать на опережение?

Если уж с кем из чиновников и обедать, подумал я, то логичней всего с этим: дрессированный Георгий Геннадьевич поднимет голову и подаст голос строго по моей команде. А без команды будет весь час жевать молча, корректно уткнувшись в свою тарелку…

Дверь открылась, и в моей кабинет въехал сервировочный столик, вдоль и поперек уставленный закусками-бутылками. Сзади столик аккуратно подталкивали за хромированный поручень, причем делал это не безликий официант-охранник и не очередной Вова-референт, а личность известная — телевизионный журналист Леонид Алферов.

В отличие от большинства российских журналюг Алферов был мне даже симпатичен. Он казался неглупым, в нем не чувствовалось оголтелости, свойственной этой профессии, а интеллигентская фига не слишком оттопыривала его карман. Репортажи-расследования, который он снимал, не отличались большой глубиной (где вы ее вообще найдете на ТВ?), зато были украшены премилыми визуальными финтифлюшками и трогательными прибамбасами, которые выдавали в нем преданного поклонника ушедшей, увы, эпохи Большого Стиля.

Был, правда, у Алферова легкий бзик: он старался, где возможно, засветиться в одном кадре с великими мира сего. А в тех случаях, когда натура безнадежно ушла, не стеснялся лихо подмонтировать свое изображение к старой кинохронике. Так он оказывался рядом со Сталиным на Мавзолее, с Брежневым на целине, с Ельциным на танке. Сегодня, чувствую, он хочет пополнить свою видеоколлекцию — с президентом Кораблевым на фоне обеденного стола.

В другое время я бы охотно поболтал с Алферовым и даже снялся рядом с ним (мне что, жалко?), но сейчас он был очень некстати.

— Привет, Леня, — сказал я, пожимая ему руку. — Извини, но сегодня я хочу пожрать без прессы. Чтобы только двое в комнате — я и Потребнадзор. Нам многое надо обсудить, соображаешь?

— Не волнуйтесь, Денис Анатольевич, — успокоил меня Леня. — Я в курсе: сегодня никаких журналистов, мы с вами вдвоем.

Тут только до меня дошло, что вместо обычного джинсового костюма и яркой ковбойки на Алферове строгая деловая тройка и модный галстук, в левой его руке — портфель из натуральной кожи, а поблизости от нас нет ни следа телеоператора с телекамерой.

Слива в моей голове чуть шевельнулась: это был предупредительный сигнал. Эх, с досадой подумал я, опять вляпался! Черная дыра моей памяти преподнесла очередной — и, боюсь, не последний — гадский сюрприз. На спокойный обед с Онисимовым, молча сидящим одесную, отныне можно не рассчитывать. Бедняга, как я понимаю, пал жертвой кадротрясения. Мной же, наверное, и произведенного.

Но как же, ч-черт, меня опять угораздило? Списки резерва на предмет возможных перетасовок я составлял еще до инаугурации. Уж чьей-чьей, но Алферовской фамилии в них не было и быть не могло.

— Ты ведь не забыл, Леня, при каких обстоятельствах я тебя назначил на должность? — эдак небрежно поинтересовался я.

Надеюсь, что хотя бы у моего гостя нет проблем с памятью.

— Такое разве забудешь, Денис Анатольевич, — заулыбался Алферов, — тот еще был стресс! В марте. На пресс-пати в Кремле. Я тогда как раз делал сюжет про новый этап маразма Роспотребнадзора, ну и был в материале. И выступил живенько, с фактами. Я же по первой своей профессии все-таки биолог… А вы тогда, Денис Анатольевич, поймали меня на «слабо». Говорите, раз уж я такой знаток вопроса, мне им и заниматься вместо Онисимова. И сразу подписали ему отставку с почетной пенсией, а мне — три месяца испытательного срока. Чтобы разобраться и вам доложить.

Ага. Интуиция подсказывает: именно так все и было. Значит, я играл на публику, перед писаками выделывался. Ну почему меня, как выпью, тянет на дешевый популизм? Сперва лиловый негр из Скотланд-Ярда, теперь — журналист с ТВ. Поздний Ельцин квасил и поболее моего, но номенклатуру в России умудрился не размыть. При нем Познера могли наградить, а Листьева грохнуть, но чтоб их в правительство взять — ни-ни! Ни тот, ни другой рангом не вышли.

— А ты, Леня, случайно не помнишь, — спросил я, стараясь при этом глядеть куда-то вбок, — что из спиртного подавали на том самом пресс-пати?.. Хотя нет, неважно, продолжай о главном… И что, ты в чем-нибудь уже разобрался?

— Ну да, — кивнул Леня. — Практически во всем. Как раз три месяца прошло. Вы разве не поэтому позвали меня сегодня на обед? Я как раз и хотел доложить вам о результате. — Новый шеф Роспотреб-надзора указал на сервировочный столик. — Вот все мои доказательства. Мы будем совмещать приятное с полезным.

Теперь-то я понял, чем «деловой обед» отличается от обычного. К каждой тарелке и к каждой бутылке были приклеены ярлычки.

— Поглядите, Денис Анатольевич! — Алферов сделал рукой приглашающий жест, каким неопытные уличные гиды заманивают туристов посетить «Детский мир» и могилу Высоцкого. — Тут у нас шпроты из Риги, масло из Лиепаи, куриные сосиски из Гданьска, ореховый хлеб из Каунаса, сыр из Полтавы, копченый лосось с острова Сааремаа, вино из Кахетии… А здесь у меня имеются… минутку… — Алферов залез в портфель и вытащил пачку бумажек с грифами вверху и лиловыми печатями внизу. — Вот результаты трех независимых экспертиз. Делали в Базеле, Лиможе и Дюссельдорфе. Общий вывод: все чисто. Следов бензопирена, хлорина, диоксидина, тяжелых металлов и тэ дэ не найдено. Прежний запрет на ввоз был ни на чем не основан. Все безопасно для потребителей.

Дары Прибалтики, Украины, Грузии и Польши на моем сервировочном столике выглядели чертовски аппетитно. Но я колебался. Мудрый правитель за формой всегда узреет содержимое. Худший враг — это бывший сателлит. У кого-то из советских классиков было смешно сказано про генеральскую жопу, которая после революции отделилась и добилась самостоятельности. А, как известно, любая жопа норовит подгадить: это в ней заложено на уровне инстинкта.

— Ты уверен на все сто? — испытующе спросил я у Лени. — Даешь гарантию своему президенту? Я ведь не экспертизы твои буду на хлеб намазывать, а паштет. И не печатями его заедать, а сыром. В старину прежде, чем подавать на стол, царские блюда проверял на себе министр двора… Ну чего, сам рискнешь или позовем кого-то из приемной? Найдем сироту, чтобы не так жалко, ежели чего…

Вместо ответа Леня бестрепетно намазал литовский хлеб латышским паштетом, положил сверху ломоть украинского сыра, подцепил одной вилкой польскую сосиску, другой — спинку эстонского лосося. А затем разом отправил весь этот гастрономический интернационал в рот и принялся жевать. Щеки у Алферова раздулись втрое, как у мультипликационного хомяка, нос покраснел от напряжения, на лбу выступили горошинки пота, но в глазах светилось торжество.

— Жот жижите, Женис Жамошошьевич, — гордо объявил он, не переставая работать челюстями. — Ежа жежопашная жля жижжи.

В переводе с жевачьего на русский это, скорей всего, означало: «Вот видите, Денис Анатольевич. Еда неопасная для жизни».

С полминуты я выжидал, не забьется ли в последних судорогах новый шеф Роспотребнадзора, и, не дождавшись, рискнул повторить его подвиг. Хм. Сыр как сыр, вполне терпимый. Хлеб как хлеб, похож на баварский. Масло не кислое и не пересоленое. Бекон даже неплох. Шпроты — прямо как в детстве. Лосося мы, конечно, едали и получше, но в целом сойдет… Как будто все без происшествий.

— Ничего, — вынужден был признать я, отжевав свое. — Ладно! Если по науке, как ты говоришь, там все чисто, то, возможно, наш Георгий Геннадьевич Онисимов и впрямь несколько погорячился.

— Вот и они тоже говорят… — Леня уже справился со второй порцией и победно улыбнулся. — Производители, то есть… Это, говорят, у вас издержки имперского мышления. Типичная, говорят, психология осажденной крепости. Но теперь-то, Денис Анатольевич, мы их убедим, что Россия — обычное цивилизованное государство Европы, с обычными с либеральными нор… Ой, куда вы?!

Не дослушав, я уже летел к унитазу: тошнота, притаившаяся внутри меня, внезапно взбрыкнула, резко поднялась от желудка и подступила к горлу. К счастью, я не заблудился по дорогу и вовремя успел добежать до цели — чтобы отдать бурлящим водяным струям все, чем пытался утолить голод. Пообедал, называется…

Обратно в кабинет, к бледному растерянному Лене, я вернулся только минут через пять. Взял у него из рук бумажки с грифами и печатями, молча разорвал каждую надвое и отдал ему обратно.

— Но как же… Денис Анатольевич… Я же… — Алферов диким взглядом проводил обрывки его трехмесячных усилий.

Тук-тук-тук-тук-тук-туууук! — отозвалась на его лепетанье матерая чечеточница. Несмотря на перестук в башке и противное томление в районе диафрагмы я почувствовал к своему протеже нечто вроде жалости. Эх, Ленечка, глупый телемальчик! А ты уж размечтался, что в России работа чиновника — это праздник разгадыванья интеллектуальных кроссвордов? Шиш тебе, милый: это лишь сотая ее часть. А девяносто девять сотых — тараканьи бега вокруг начальничьего стола и постоянная готовность в любой момент упасть за Родину мордой об стол. И чтоб затем нельзя было даже поплакаться никому, кроме жены и зеркала в сортире.

Фиг сейчас поймешь, отчего президента России вытошнило всеми этими дарами чужеземного сельхоза. Может, в куске сыра или бекона пряталась диверсия, а может, я сблеванул по причине моего сегодняшнего состояния общей хреновости. Разбираться уже не будем. В таких делах включается презумпция виновности.

— Заруби на своем носу, — обратился я к Алферову едва ли не по-отечески. В конце концов, приручил его именно я (пусть и в бессознательном состоянии). — Если твоего президента тошнит, то это либо беременность, либо ему попался некачественный хавчик. Беременность в моем случае мы исключаем. Что в остатке?

— Но ведь…

— Забудь слово «но». Ты не в Европе. Пока меня тянет блевать от всего, что ты принес, я сохраняю вето на ввоз. Теперь, дружок, твоя работа — как подать это публике. Ты же умный, придумай что-нибудь. Вся таблица Менделеева у тебя под рукой. Не нравятся канцерогены или пестициды, пусть будут радионуклиды или соли жирных кислот… Ну, пошел! — Я подтолкнул Алферова к выходу. — Испытательный срок тебе продлеваю еще на месяц, не справишься — уволю, и никакое телевидение, хоть кабельное, тебя не возьмет даже погоду читать… Брысь, кому говорю! И отраву свою забирай!

Я мотнул головой — и бледный Леня улетучился из моего кабинета вместе с портфелем, тарелочками с надкусанной едой и обрывками надежд. На пустом сервировочном столе остались только две забытые бутылки кахетинского и две хрустальные рюмки. Ладно, подумал я, доведем эксперимент до точки. Выбрав уже открытую бутылку, я капнул в рюмку, осторожно опрокинул ее на язык…

Рот мой наполнила терпкая горечь — словно делалось вино не из сладчайшей виноградной лозы, а из коры хинного дерева.

…мать!.. мать!..мать! Полминуты спустя ошалевший от моих воплей дежурно-телефонный Вова уже соединял меня с Тбилиси.

— Гамарджоба, батоно Денис! — услышал я в трубке приторный баритон Гиви Суликошвили. — Какие-то проблемы, дорогой?

— Щас будут! — еле сдерживаясь, посулил я. Мой рот все еще был заполнен горькой вяжущей слюной, и кто-то был должен за нее ответить. — Ты чего гонишь на экспорт вместо кахетинского? Почему такой вкус? Ты что, издеваешься над большим братом?

— Э-э, генацвале, — на другом конце трубки Суликошвили горестно поцокал языком. — Не понимаю: зачем пьешь вино из бутылки? Это же профанация, дорогой. Кахетинское пьют из бочки, остальное моча. Приезжай ко мне, я тебя угощу настоящим вином…

С каждым словом президента виноградной республики меня все сильней захлестывало бешенство. В Спасской башне моей головы чугунная слива только этого и ждала — и отзывалась на каждый удар моего сердца тяжким боем курантов. К концу последней своей фразы Гиви Автандилович Суликошвили стал для меня хуже Гитлера.

— Настоящим? — заорал я в трубку. — Значит, у себя вы оставляете настоящее вино, а нам в Россию экспортируете мочу?! Ну ладно, кацо! Я приеду к тебе в Кахетию! На танке!!

Бросив трубку на рычаг, я размахнулся и запустил бутылкой об стену, целясь в ближайший гобелен с еще одним портретом князя-меченосца — таким же, как на потолке в «Горках-9». Князь не был, конечно же, виноват в моих бедах. Сукин сын раздражал меня тем, что я так и не сумел вспомнить его имени.

Бутылка угодила точно в вытканный шлем, не разбилась, однако шум произвела изрядный. Не меньше трех квадратных метров паркета оказалось забрызганы красным. Им бы краску делать, а не вино!

На шум в мой кабинет вбежали сразу три Вовы-богатыря, одинаковых с лица. Первый был в форме и аксельбантах, другой — в штатском и с папкой в руках, третий — в отглаженном белом фартуке и с серебристым ведерком из-под шампанского.

Двигалась троица синхронно: одинаково моргала, дружно трясла светлыми кудрями и хором выпучивала гляделки. Живая иллюстрация к статье «Промышленное клонирование крупного рогатого скота».

— Б-быстро!! — рявкнул я на трех клонов-богатырей. — Мочу убрать! Министра обороны и начальника генштаба — ко мне!

Три одинаковых Вовы нарушили синхронность. Первый, взяв под козырек, скакнул за дверь. Третий выхватил откуда-то из воздуха половую тряпку и бросился на колени — вручную оттирать паркет.

А второй взмахнул папкой у меня перед носом и умоляюще прорыдал:

— Денис Анатольевич! У вас же в рабочем графике нет министра обороны!.. У вас сейчас встреча с президентом Румынии господином Хлебореску! В Овальном зале, через три с половиной минуты…