Летом 1972 года, 16 мая, в среду, шестиклассник Шура Емельянов, как обычно, приехал на занятия историко-археологического кружка при Историческом музее в центре Москвы.

Шурке очень нравилось приходить в музей, когда тяжелые парадные двери закрывались перед посетителями и внутри можно было оставаться только сотрудникам, у кого имелся специальный пропуск.

У Шурки тоже был пропуск. Конечно, не солидная кожаная «корочка», как у взрослых работников музея, а просто сложенная пополам картонка без обложки. Но все-таки в Шуркином пропуске были и фотография, и печать на уголке — точь-в-точь, как на настоящей «корочке».

Документ придавал Шурке солидности. Чувствуя себя важной персоной, он прошел просторным вестибюлем музея по красным ковровым дорожкам, свернул по служебному коридору в помещения запасника, где проходили занятия кружка.

Сегодня Шурке повезло явиться сюда первым. Комната для занятий была открыта, но пуста. Наверное, руководитель кружка, Олег Владленович Пашков, куда-то вышел только что.

Шурка с упоением вдохнул знакомый сладковатый запах пыли и дерева. Ему всегда казалось, что это и есть дух настоящей истории, запах тайн и загадок.

В ожидании, пока начнется занятие, Шурка прошелся по комнате туда-сюда, прислушиваясь к тихому скрипу старинного паркета.

Почти все пространство в запаснике занимали стеллажи. Километры полок тянулись снизу доверху, занятые папками, рулонами, коробками, в которых хранились разные невостребованные исторические экспонаты и еще не разобранные находки различных экспедиций.

Прохаживаясь мимо стеллажей, Шурка разглядывал коробки и читал надписи. Каждая коробка была снабжена специальной каталожной карточкой, где отмечалось место, время проведения экспедиции и фамилия руководителя.

На одной потрепанной пожелтевшей коробке Шурка ярлычка не увидел. Непорядок. Очень странно. Может, отклеился? Шурка почесал затылок и решительно стащил коробку без надписей с полки.

Как он и думал, отклеившийся ярлычок обнаружился внутри. Стряхнув пыль с карточки, Шурка прочитал: «1947, УССР, Одесская область, Днестровский лиман, крепость. Саперная рота 16/47, нач. Корбут. П. А. «Поиск»».

Надпись эта вдруг взволновала Шурку. От слова «крепость» повеяло чем-то столь таинственным и притягательным, что он не удержался. Ничего страшного ведь не случится, если он, как участник археологического кружка, немножко покопается в старых находках. А вдруг там что-то важное лежит? Забыли случайно, оно и пылится без дела. Вместо того чтоб храниться в витрине экспозиции.

Шурке и в голову не могло прийти, что ему угрожает какая-то опасность!

Он начал обшаривать содержимое коробки из любопытства — ну-ка, что за находки откопала в крепости на Днестровском лимане рота под начальством П. А. Корбута?

Спустя двадцать минут, когда руководитель кружка Олег Владленович Пашков вошел в комнату вместе с двумя своими воспитанниками из числа старшеклассников, Шурка Емельянов лежал на полу, истекая кровью. У него было три глубоких резаных раны — на шее, руке и бедре. Он был без сознания.

Немедленно вызвали врача. По счастью, скорая приехала быстро.

Олег Владленович сам донес Шурку до машины и сел возле его носилок. Ребятам он объявил, что кружка сегодня не будет:

— Если кто явится — отправляйте всех по домам. Комнату немедленно закройте на ключ и отдайте его сторожу. И ничего в комнате не трогать! А то башку отверну, ясно?! — наказал он своим подопечным. Ребята, бледные и перепуганные, обещали.

По дороге в больницу Шурка пришел в себя. Его мучила странная слабость, все вокруг было каким-то нечетким и очень кружилась голова, но он увидел перед собой встревоженное лицо Олега Владленовича и, улыбнувшись ему, попытался объяснить, что с ним случилось.

— Волк! Это волк, Олег Владленович…

— Какой волк? Молчи! — кривясь от сочувствия, шептал Олег Владленович. Ему было стыдно, что он, здоровенный взрослый мужик, абсолютно цел, без единой царапины, а мальчишка, пацаненок, за которого он перед всем светом обязан отвечать, истекает кровью. Что ж такое могло случиться с ним в стенах музея?! Да к тому же когда внутри никого нет — только свои. Сейчас думать об этом не стоит — надо Шурку спасать. Но вторым планом в мыслях Олега Владленовича уже стучал металлический холодный молоточек: ЧП, ЧП!

Некая мрачная сторона жизни замаячила впереди как тень, грозя вот-вот выглянуть, высунуть свое мерзкое рыло из-под пелены обыденности.

«Волк… оборотень», — шептал Шурка и бледнел, угасал прямо на глазах.

— У него шок. Бредит, — вполголоса заметил фельдшер. — А может… собака напугала? Хотя в музее…

— Собака, волки, черти с рогами… Плевать мне сейчас на это! — взорвался Пашков. — Вы мне мальчишку спасите!

— Да вон больница уже, — испугался фельдшер. — Помогут. Чего вы?

Шурку положили в больницу Склифософского. Лучшие врачи-реаниматоры занялись его ранами.

Олегу Владленовичу трудно пришлось, когда он сказал, что не знает, откуда у мальчика взялись такие ножевые раны на теле. Что он, руководитель кружка, оставил своего подопечного одного в запаснике музея и не мог видеть, что с ним происходило в течение примерно получаса. Дежурный врач ничего не сказал Пашкову, но как-то брезгливо посмотрел на него.

— Вы в курсе, что я обязан известить милицию? — сухо спросил он и сделал знак медсестре.

Пашков затравленно глядел на врача. Он думал сейчас о том, что будет, если несчастный Шурка умрет. При этой мысли ему сделалось дурно.

— Да-да, конечно, — плохо понимая, о чем речь, согласился он. Нет, Шурка не должен умереть. Только не это! Сердобольная медсестра, увидав, как он побледнел, протянула ему ватку с нашатырным спиртом.

Тем временем Шурку положили под капельницу в палату интенсивной терапии. Он вновь потерял сознание, и ему назначили переливание крови. Олег Владленович дежурил в больнице до тех пор, пока не прибыли родители мальчика.

По факту ЧП завели уголовное дело. Следователь звонил Пашкову, обещал прийти в музей на днях, чтобы побеседовать со свидетелями и осмотреть место происшествия, но вот уже второй раз встреча отменялась. У капитана милиции, следователя Адашева, и без порезанных шестиклассников был завал на работе.

Шурка лежал в больнице, все еще в тяжелом состоянии. Его родители, ребята-кружковцы и начальство — все наседали на Пашкова, надеясь выяснить хоть какие-то подробности, понять, что произошло, но Олег Владленович ничего толком не мог им ответить. Он сам ничего не понимал.

Некоторое время спустя он решился: позвонил следователю и заявил, что больше ждать не может, что намерен осмотреть место происшествия сам. В конце концов, это его рабочее помещение, и дольше держать его на замке все равно невозможно.

В ответ на это следователь Адашев тяжело вздохнул и велел подождать еще полчаса: сейчас он сам подъедет.

— Не лезьте без меня. И возьмите перчатки на всякий случай.

Явился он, конечно, не через полчаса, а через час. Но Пашков был рад, что дело все-таки как-то двинулось. Он открыл запасник, и вместе они вошли в комнату.

Все здесь оставалось точно таким, как было в тот злосчастный вечер, 16 мая; кровь на полу, на том месте, где лежал без сознания Шурка, выразительно указывала, где именно случилось несчастье.

— Значит, здесь вы нашли мальчика. Угу. — Осматриваясь, следователь Адашев разговаривал как бы сам с собой, не глядя на Пашкова.

Олег Владленович мрачно кивнул.

Исторический, значит, кружок, — сказал Адашев. — А оружия-то, значит, не нашли… А это? Так и было?

С правой стороны комнаты, возле стеллажа, валялась перевернутая пожелтелая коробка.

— Не знаю. Это…

Шустрый капитан согнулся и поводил над коробкой пронзительным худым профилем, чтобы рассмотреть. Не касаясь находки руками.

— Как вы думаете, здесь кто-то был? Я имею в виду — кроме Шурки.

— Кружок у нас по средам в 18.30… Обычно я прихожу минут за пятнадцать, ребята некоторые уже к этому времени тоже подходят…

— Любят, значит, историю… А в тот раз?

— В тот раз меня позвали к телефону, замдиректора сама заскочила. Я пошел. Дверь оставил открытой — все равно в музее никого, кроме своих.

— А замдиректора? Осталась?

— Да нет, зачем? Мы с ней вместе пошли. Телефон в приемной, у директора. Она на свое место вернулась, она там сидит, в приемной.

— Угу…

— Я сторожа спрашивал уже: он у нас на воротах после шести вечера. Он сказал, точно не помнит, во сколько Шурка пришел, но, говорит, как обычно. Значит, немного раньше половины шестого. А двое ребят, наверное, уже после него явились — я с ними в коридоре встретился, когда шел из директорской.

— А сторож насчет них что говорит?

— Он точно не помнит, кто раньше, кто позже.

— У вас в музее журнала нет, посещения не отмечают?

— Для взрослых есть. А ребят не отмечают. Они ж не на работе…

— М-да… Ну, ладно. — Следователь подошел к кровавому пятну на полу и, кряхтя, опустился на коленки рядом с ним. Покрутив головой во все стороны, изогнувшись, заглянул под стеллаж, нависающий низко над полом.

— Черт, ничего не видно! И шея затекает, — выпрямившись, следователь вынул из кармана полиэтиленовый пакет, надел его на руку и, заняв снова крайне неудобную позу низкого старта, засунул руку в пакете под стеллаж.

— Угу. А вот и орудие преступления. Что это, как вы думаете, Олег Владленович? Нож или кинжал?

Пашков в изумлении уставился на предмет, который осторожно держал в руке следователь Адашев.

Вместе они подошли к письменному столу, приткнутому в уголке. Пашков зажег настольную лампу, расстелил первую попавшуюся карту изнанкой вверх, и следователь аккуратно выложил предмет из пакета.

Лезвие, испачканное в крови, побурело. Но пятна не портили впечатления; это было незаурядное и очень красивое орудие убийства: длиною чуть меньше мальчишеского локтя, изящный, но не тонкий, с широким лезвием — то ли нож, то ли кинжал. Черенок из светлой кости крепился на лезвии двумя винтами, посередине рукояти красовалась фигурная накладка из металла, изображающая что-то вроде волка, только какого-то странного…

— Волк. Только из шкуры вылез, — вполголоса произнес Адашев. Быстро взглянул на Пашкова и нагнулся к кинжалу, чтобы рассмотреть поближе. На верхушке черенка он заметил какие-то выпуклые буквы.

— Дабл В. Дважды…

Пашков тоже увидел буквы.

— Ох, нет! — сказал он. — Это не английский! Посмотрите на лезвии. Видите? Мелко? Werewolf.

— Вервольф? — повторил Адашев. — Хм. И что это значит?

— По-немецки «вервольф» — значит оборотень, — механически ответил Пашков. Шурка говорил об этом. Волк. Оборотень, Олег Владленович начинал смутно догадываться о том, что произошло.

Но, положа руку на сердце, честному научному сотруднику Исторического музея поверить в такие догадки было не менее трудно, чем в тайного убийцу среди своих коллег или ребят-кружковцев.

Пашков застыл посреди комнаты, вытаращив в пространство стеклянные пустые глаза.

Адашеву это не понравилось.

— Что это значит?! Товарищ Пашков! Говорите немедленно. Или мне придется вызвать бригаду и арестовать вас по подозрению…

— Погодите! — Олега Владленовича озарило. Он кинулся к валявшейся на полу коробке с ярлыком «1947 г….». — Здесь наверняка что-то должно быть! Отчет экспедиции… Описания…

— Это нельзя трогать! Возьмите, по крайней мере, перчатки! — засуетился Адашев. Пашков только отмахнулся.

— Неважно. Не в том суть! Вы сами сейчас поймете…

Он стремительно рылся, выкидывая из коробки какие-то свертки и предметы, уделяя внимание только истрепанным бумагам с пожелтевшими краями. И спустя пять минут лихорадочные поиски привели к желаемому результату.

— Вот! — торжествующе вскричал Пашков, махнув рукой капитану. — Смотрите! Читайте! Нет, я прочту…

И, не дожидаясь согласия, начал читать:

— «23 августа ефрейтор Гусев А. Д. и вольнонаемный Кравченко Д. П. нашли в северной стороне крепости, под стеной башни А, на участке АЕ-12 (точное место указано на плане, рис. 5) схрон команды «Вервольф», как и было донесено жителями деревни Лебяжино со слов захваченного ими фашистского прихвостня Коробчука Григория. Среди предметов, заложенных в схрон, были найдены: карта Одесской области, штабная немецкая, масштаб 200 000:20 (передано представителю СМЕРШ по району, Вороненкову И. Е.), котелок алюминиевый, фляга, консервы…» ну, это не интересно!

А, вот! «Кинжал специальный «вервольф» бойцов подразделения «Вервольф»…» Так, так, так… — Пашков остановился, пробежал по строчкам глазами и торжествующе ткнул пальцем в бумагу. — Точно! Я так и думал!

— Что вы думали? — озадаченно спросил Адашев. Он все еще ничего не понимал.

— Смотрите, здесь руководитель экспедиции пишет, что, когда схрон был обнаружен, ефрейтор Гусев А. Д., рассматривая нацистский кинжал, не удержался и, вроде как желая проверить балансировку, метнул нож в ближайшее дерево. Ему повезло еще, этому ефрейтору, что он, во-первых, был не один, а во-вторых, на открытом месте. Он метнул нож в одну сторону, а нож… на лету развернулся, сменил направление с точностью до наоборот и наверняка вонзился бы в горло этому дурачку Гусеву, если б не быстрая реакция. Ефрейтор успел уклониться от удара, но все равно кинжал разрезал ему левую скулу и слегка задел ухо. Вольнонаемный Кравченко, увидав такое чудо, перепугался и чуть было не сбежал. Потом все же опомнился, помог раненому добраться до санчасти… Не верите?! Читайте! Вот тут все написано!

Ошарашенный Адашев внимательно посмотрел на Пашкова и действительно стал читать. А возбужденный, взволнованный Олег Владленович принялся расхаживать между стеллажами.

— Вот это да! Теперь только бы Шурка выздоровел… Знаете, у меня просто гора с плеч! Если бы не Шурка, пацан… Теперь ясно, что среди наших убийц нет! А то косились же все друг на друга, на меня.

Мысли Олега Владленовича, радостно взметнувшись, налезали одна на другую.

— Нет, но это же надо! Если б только не Шурка — я б считал, что это везение. Какой случай! Ведь все уверены же были, что это легенды. Враки, россказни дурачков!

— А что, про такой кинжал кто-то рассказывал? — осторожно спросил Адашев. — Я, конечно, не специалист, но…

— Ох! — скривился Олег Владленович. — Слушайте сюда. Основной задачей организации «Вервольф» была месть. Нацисты создали ее уже в конце войны, когда поражение публично никто не признавал — партия боролась с паникерами и тщательно прореживала свои ряды, отсеивая «слабовольных». За неверие в победу нациста могли и расстрелять. Но уже каждый чуял всеми фибрами души — от рядового солдата до верхушки Вермахта: дело пахнет керосином!

Именно тогда рейхсфюрер Гиммлер поручил обергруппенфюреру СС Гансу-Адольфу Прютцману сформировать на всех оккупированных территориях боевые отряды «Вервольфа», наделив их особыми полномочиями. И особым, специально для них разработанным, снаряжением… В нацистской Германии не жалели средств для победы, во всем и везде был свой смысл, символика и особенности. Вы знаете, например, что у каждой нацистской службы имелась особая униформа и холодное оружие? Даже служба егерей обзавелась красивыми кинжалами, а для офицеров подразделений СД и СС, для элиты — оружие строго регламентировалось, в соответствии с иерархией…

«Вервольф» означает «волк-оборотень». Лозунг бойца-вервольфа призывал: «Преврати ночь в день, а день в ночь!» Они должны были бить врага даже на завоеванных территориях, уничтожая хитростью, коварно притворяясь своими! Вы только представьте уровень человеконенавистничества Гитлера: убивать после проигрыша в войне. И эту бессмысленную бойню нацисты считали делом чести!

Хитрая немецкая наука изобрела для организации оборотней специальное вооружение. Тоже с символическим смыслом — оно могло верно служить своему владельцу, но в руках недруга оборачивалось против него же. Оно служило тому, кто знал его секрет. Случайных людей оно должно было убивать само.

Говорили, что внутрь кинжала немцы вставляли специальные полые трубки и заливали их ртутью. Не знаю, это надо исследовать… — Пашков приблизился к столу… но, среагировав на предупреждающее мычание Адашева, в руки кинжал не взял.

— Им можно безнаказанно резать и колоть противника с близкого расстояния. Но только не метать. Ни в коем случае! Жидкая ртуть переливается внутри трубок, нож стремительно меняет центр тяжести, и — обратите внимание, какое острое лезвие! — подобно бумерангу, летит назад — в сторону, противоположную той, откуда бросили.

Я так понимаю, Шурка Емельянов — а он пацан шустрый, — раскопал в коробке нож… Не знаю, зачем он туда полез, дуралей. От скуки, должно быть. Он и минуты спокойно не посидит! В общем, нашел и не удержался от соблазна. Решил кинуть разочек такой замечательный, взрослый настоящий ножик…

— Да, — согласился Адашев, невольно любуясь окровавленным орудием смерти. — Такой красавец. Сам в руки просится…

— Не надо! — вздрогнул Пашков. Он тоже, как зачарованный, стоял над кинжалом, глядя на волка. Глазки зверя злобно поблескивали.

— Но я обязан это забрать! — возразил Адашев. — И приобщить к делу. Это ж орудие преступления, как-никак! Иначе как я дело закрою?

— Но… как же…

— Не волнуйтесь, товарищ Пашков! Ножик этот фашистский никуда не денется. Следствие завершим — обратно в музей вернется. Будете исследовать в свое удовольствие.

— Но вы… Это же…

— Да, да. Со всеми предосторожностями! Можете не сомневаться. Как говорится: кто предупрежден, тот вооружен! Я знаю. — И, обернув кинжал пакетом, следователь Адашев сунул «вервольф» в карман.

— Ну, я пойду? До свидания, Олег Владленович!

Но больше они с Олегом Пашковым не свиделись.

Шура Емельянов вышел из больницы спустя две недели, с ним все обошлось, по счастью. Только небольшие шрамы остались, которые, как известно, украшают мужчину.

А вот капитан Адашев, как объяснили Пашкову в управлении, когда он, обеспокоенный, начал названивать и интересоваться, — погиб при исполнении от рук неизвестных мерзавцев.

Его зарезали насмерть на следующий день после того, как он забрал орудие преступления из запасника музея. Кинжал «вервольф» пропал. В милиции о кинжале ничего не знали и даже не поверили в его существование. Все попытки Пашкова объяснить и рассказать ведомство внутренних дел с негодованием отвергло. Оно и понятно. Единственное убедительное доказательство — сам кинжал — исчезло.

Поэтому только Пашков догадывался, кто виновен в этом «глухом» убийстве, так и не раскрытом, закопанном в пыльных архивах МВД навсегда.

Организацию «Вервольф» ликвидировали в 1946 году, но, как и многое в этой последней войне, она оставила чудовищные следы на земле даже и после своей смерти.