В 1864 году на святочную неделю в доме у московского выборного и мецената Василия Ивановича Якунчикова после веселого праздничного застолья между гостями завелся разговор о различных суевериях, связанных с картинами.

Хозяин дома — известный любитель искусств — показывал обществу свою знаменитую коллекцию живописи, по мнению большинства — изрядную и подобранную со вкусом.

— Странно только, что у вас нету ни одного портрета, — сказала одна из дам. — Ведь русский портрет теперь так в моде! Савва Тимофеевич Морозов, говорят, много портретов покупает для своей галереи. А вы, Василий Иванович, жанр этот, видно, не любите?

— С некоторых пор, признаться, не очень! Да и за что его любить?

— То есть как это?! — изумилась дама.

Многие из гостей тоже удивились. Но Василий Иванович отвечал со спокойной усмешкой:

— Знаете ли вы, господа, как в народе относятся ко всякого рода личным изображениям, будь то портрет или фотография? Представьте, много с этим связано всяческой мистики. Считается, что художник похищает душу изображаемого существа. В это верят, и потому избегают фотографироваться. В особенности оберегают детей.

— Да-да! Я тоже слышал, — подтвердил один из присутствующих, художник. — На Руси, особенно в среде верующих, портреты разрешали писать только с умерших людей. Так и писали — положенными в гроб. Я сам видел работы крепостных художников на Орловщине… Могу подтвердить.

— Однако! Какое жалкое суеверие, — фыркнула дама, спросившая о портретах.

Насмешливые улыбки побежали по лицам. Кто-то засмеялся. Художник и хозяин дома, напротив, оставались серьезны.

— Возможно, и суеверие, — кивнул художник. — Но среди нашего брата это народное поверье не считается совсем уж чепухой. Наоборот! Есть необъяснимые случаи. Например, история юной Лопухиной. Все вы знаете этот превосходный портрет кисти Боровиковского. А знаете ли, что Лопухина, молодая и здоровая девушка, умерла спустя ровно три года после того, как ее портрет был написан? А «Тройка» Перова? Ее даже прозвали «картина-убийца». Помните, в центре этого полотна — мальчик, тянущий сани? Перов отыскал великолепную натуру, мальчика из бедной семьи. Но, несмотря на отчаянную нужду в деньгах, мать его никак не соглашалась, чтоб с Васеньки, ее сына, портрет рисовали. Она будто предчувствовала… Сын Васенька, опора семьи. Но ее все же уговорили. И что же?

Когда Перов представил свою картину на выставке, критики были в восторге. Особенно отмечали, что глаза у мальчика на картине будто живые… Настоящий ребенок был к тому времени уже мертв, скончавшись от внезапной болезни. Картина Перова словно бы украла его жизнь.

— Матерь божья, какие страшные вещи вы говорите! — ужаснулась дама, любительница портретов.

И тут в разговор снова вступил хозяин дома, Василий Иванович Якунчиков:

— Простите, господа, возможно, я и не прав, но… Вот вы спрашивали меня о портретах. Должен признаться, у меня был однажды печальный опыт с портретом. Не хочу сказать, что целиком и полностью готов довериться простонародным объяснениям таких феноменов, но, как бы то ни было… Именно после моего странного опыта я запретил себе и своим близким приобретать для коллекции изображения людей. В особенности — незнакомых.

Позвольте, я расскажу по порядку.

Некоторое время назад, примерно около двух лет тому, ко мне обратился с просьбою один барышник. Его лавка недалеко расположена от моей арбатской конторы, и он, зная мое увлечение, иногда приносит мне показать что-нибудь из закладов, в надежде, что я куплю или хотя бы оценю. Ему нужен бывает профессиональный совет. Понятно, что чаще всего в его лавчонке всякий хлам содержится, безделушки, мелочь.

Но однажды он поразил меня, притащив действительно великолепный портрет кисти неизвестного художника.

«Откуда это у тебя, брат?» — спросил я, стараясь не выдать перед барышником своего волнения. А уж он прямо-таки впиявился взглядом, выслеживая на моем лице благоприятные признаки, чтобы воспользоваться и содрать за товар втридорога. Я его, прохвоста, знаю хорошо; та еще бестия!

Но в деле собирательства я и сам хитрый лис. Я увидал сразу, что картина — настоящий шедевр. Ничего подобного по силе и выразительности вам, господа, видеть не приходилось. Это я, как на духу, утверждаю как знаток.

Барышник сказал, что картину принес и просил продать знакомый домовладелец, отобравший ее у кого-то из своих жильцов вместо платы. «В какую цену сами поставите, дорогой Василий Иванович, в такую и забирайте», — предложил барышник. Учитывая неизвестное имя художника и туманные обстоятельства приобретения картины, я отдал прохвосту за полотно сорок рублей серебром. Притом велел найти и предоставить мне адрес домовладельца-закладчика, а также имя и адрес художника, автора картины.

Помнится, я куда-то спешил в тот день. Заплатив за картину, покупку отослал домой, а сам отправился по делам. Вернулся за полночь, ужинать не стал, но перед сном захотелось мне подняться наверх в кабинет и еще раз взглянуть на портрет. Возле кабинета я застал своего камердинера; он стоял под дверью и тревожно прислушивался. Выражение лица у него было странное.

— Что такое случилось, Тимофей? — спросил я его.

Старик перепугался.

— Ничего. Ничего. Только мне показалось… Может…

— Ну что, что?

— Мы… мычит кто-то в вашем кабинете. Или стонет.

Я расхохотался:

— Что за чепуха?! Никого там нет!

Но Тимофей мой заупрямился:

— Как же нет, — говорит, — я весь вечер прислушивался. Мычит, сильно мычит. А может, вроде как стонет… Вот уж час тому пошел. Кто бы это мог быть?

— Да говорю же тебе — никого! — Рассердившись, я отослал Тимофея и открыл дверь кабинета.

Подумал, что глуховатый старик перепутал стон с кошачьим мяуканьем. У нас по соседству весьма отчаянное животное есть у госпожи Лемшиной — кот Маркиз. Однажды как-то мы с камердинером ловили уже этого бузотера с нашего карниза…

Войдя в темную комнату, я зажег лампу на столе и огляделся.

Первым делом заметил, что ткань, в которую барышник завертывал для меня картину, сползла и валяется на полу. Я страшно удивился и рассердился.

В моем доме строгих правил не много, но те, что есть, выполняются неукоснительно. И главное правило: в кабинет никому без моего разрешения входить не полагается.

Я отлично помнил, что не снимал покрывала с картины. Следовательно, кто-то в кабинет входил без меня и покрывало снимал. Не могло же оно само развязаться и упасть! Впрочем, подумав, я засомневался, так ли мне все помнилось, как на самом деле было? Я взглянул на картину.

Из глубины бедно обставленной комнаты, с постели у окна на меня смотрела на редкость красивая девушка. Опираясь тонкой рукой на постель, а другую свесив бессильно с кровати, она лежала и глядела беспомощно перед собой. Во взгляде ее отражалось сильнейшее волнение, страдание и мука…

Снова, как перед тем в лавке барышника, при виде ее лица меня охватило безумное сожаление. Настоящее сострадание, если только когда-нибудь человек испытывал его, ни с чем больше не перепутаешь: оно похоже на боль, физическую боль. Это чувство схватывает изнутри, бесцеремонно и резко, словно судорога. Давеча я ощутил эту боль сочувствия к несчастной девушке. Сладкое, гибельное сочувствие: красота изображенной на портрете девушки поневоле притягивала взгляд.

Я смотрел в ее сумрачные глаза и видел, что она умирает. Юная, красивая, полная жизни и любви, с яростной надеждой смотрит вперед, но впереди — только гибель, только смерть. Почему? За что?!

Не в силах удержаться от жалости, я протянул руку и погладил картину.

Внезапно комнату захлестнула темнота. Лампа погасла ни с того ни с сего. И я почувствовал рядом с собой чье-то горячее дыхание. Хриплый, измученный голос простонал: «Помоги! Помоги мне!»

Не знаю, как, но я увидел в темноте перед собой ее глаза. Черные, сияющие от слез. Она умоляюще глядела из тьмы. Совершенно живая! Холодной влажной рукой она коснулась моего лица и потянула к себе… В ужасе я сделал шаг, ноги мои подогнулись, голова закружилась, и больше я ничего не помню о той ночи.

Мне повезло. Еще на полшага ближе, и я, потеряв сознание, разбил бы голову о чугунную решетку камина… Тимофей нашел меня спустя четверть часа. Он снизу услыхал шум, поднялся по лестнице, стучал, а после выломал дверь.

В луче света он увидал меня лежащим на полу. А надо мной колыхалось что-то белое, вроде столба дыма или тумана… Так описал мне это потом Тимофей. Войдя в комнату, он закричал, и от резкого колебания воздуха странный дым тут же пропал, рассеялся.

Портрет лежал на полу, изображением вниз.

Наутро, придя в себя, я самолично замотал его плотно в несколько слоев бумаги, обернул тряпкой и потуже затянул бечевкой. Как ни привлекательна была девушка на портрете, я больше никогда не хотел ее видеть. Я не желал подвергать свои нервы испытанию.

В конце концов я передал картину в дар художественному музею. Думаю, она и теперь там пылится в запаснике. Никто из наших культурных деятелей не рассчитывает, что неизвестный художник способен создать шедевр. Поэтому-то к картине не проявили в музее особого интереса. И надеюсь, не проявят. Я бы не хотел, чтобы ее беспокоили…

— Однако чей же это был портрет? Вы не узнали? — спросила дама, затеявшая весь разговор. Лицо ее пылало и кривилось от сочувствия.

— Что? А, да, да… Да, выяснил! — Василий Иванович, впавший было в задумчивость, обернулся, провел рукой по лицу, будто утирая пот.

— Вы все, господа, догадываетесь, наверное, что история это печальная. Портрет написал художник, о котором известно только, что был он родом откуда-то из-под Костромы… Человек-никто, как часто бывает с людьми, загубившими свою жизнь в провинции. Возможно, этот художественный гений никогда не проявил бы себя так полно, если бы… не его несчастье.

У этого художника была молодая красивая жена. Глупость, порочность, недостаток воспитания, неопытность или что-то еще стали причиной — кто знает? Известно только, что она сделалась неверна мужу. Поддалась на лестное ухаживание столичного офицера и сбежала с ним. В Москве блестящий любовник наделал долгов, и, как только новая пассия надоела ему, он ее бросил.

Молодая женщина, не сумев пережить разочарование и позор, решила покончить с собой. И по ужасной своей наивности выполнила задуманное наиболее безобразным, истязательным способом — выпила концентрированный уксус. Она сожгла себе пищевод и внутренности; врач, осматривавший ее, — и тот дрогнул… Сознался, что бессилен. Единственное, что могло бы в ее случае помочь — смертельный укол морфия — запрещено законом.

Между тем квартирная хозяйка-домовладелица обнаружила у злосчастной самоубийцы письмо к мужу, с адресом… Сочувствуя обоим, она дала телеграмму в Кострому. На следующий день муж несчастной, художник, прибыл… По-видимому, он очень ее любил.

Жена его умирала три дня, долго и мучительно. Не могла ни пить, ни есть, ни говорить — только стонать. Все это время он был при ней. Никто к ним не входил, он запер дверь и только однажды спросил на кухне воды. Любопытные соседи увидели, что он сделался седым как лунь. Такими бывают старики на пороге смерти. А ведь, входя в ее комнату накануне, он был всего лишь человеком возраста зрелости, к которому старость не успела еще и приглядеться поближе!

Больше он не выходил. На пятый день комнату вскрыли и обнаружили оба тела — ее и его. Художник умер, рисуя портрет своей умирающей в муках жены. Он скончался от разрыва сердца. Не будучи в силах хоть чем-то облегчить ее страдания, он до конца пытался сохранить ее душу, чтобы… освободить ее. Освободить от смертного греха…

Его картина раз и навсегда произвела на меня неизгладимое впечатление. Вряд ли смогу когда-нибудь забыть… Вот уже несколько месяцев со мной творится что-то странное: стоит мне оказаться в темноте, как я отовсюду вижу ее зовущие глаза, настойчивые, яростные, живые. И оттого, что не могу ничем ей помочь, сердце сжимает такая черная тоска, что нет сил справиться одному с этой мукой: я иду в церковь и молюсь за проклятую душу самоубийцы. И только тогда тоска понемногу отступает.

Я так и не узнал их настоящих имен. «Портрет неизвестной неизвестного художника» — под этим скромным названием картина числится в каталогах Третьяковской галереи. Надеюсь, душа несчастной женщины обретет когда-нибудь покой.