ГОЛОСА НАД ВОДОЙ

В позапрошлый год лето выдалось такое жаркое, что родители решили: жестоко держать бедных детишек (то есть нас с Маринкой) в городе. Отец созвонился с родственниками, и нас быстренько спровадили на два оставшихся месяца каникул к двоюродной бабке, сестре моего давно умершего деда, Тамаре Алексеевне, в село Легково Ярославской области, под Рыбинском.

Бабка Тамара работала когда-то учительницей в школе. Видать, поэтому вся ее родня, уверовав в педагогические таланты старушки, сплавляла ей на летние каникулы своих чад. И угрызениями совести никто не мучился.

Считалось, что дети помогают старенькой бабушке по хозяйству.

На самом деле бабушка отлично справлялась сама. В свои восемьдесят пять она оказалась на редкость шустрой старушенцией: крепенькая, худенькая, с лицом коричневым от загара, словно подгоревший пирожок. Кстати, это была единственная ее беда: привычка делать сразу пять дел одновременно постоянно губила ее пироги. Увесистые, туго набитые начинкой, они были на редкость вкусными, но нижнюю корочку приходилось отскабливать ножом от угольков — пироги у бабки Тамары всегда чуток подгорали. Но никто в доме на это, разумеется, никогда не жаловался.

Мы с Маринкой думали, что будем безумно скучать в деревенской глуши — без компа и Интернета, без «танчиков» и «одноклассников». Но оказалось, что деревенская жизнь оффлайн тоже может быть приятно веселой и разнообразной.

Это было первое, в чем мы ошиблись: образ запущенного и печального дома одинокой несчастной бабушки, в котором нам придется проводить тягучие летние часы, заполненные мучительным бездельем или, наоборот — абсурдно утомительными в своей нескончаемости деревенскими заботами типа пропалывания какой-нибудь морковки. Приехав, мы обнаружили, что печальный домик набит детворой всех возрастов — нашими родственниками — троюродными и двоюродными братьями, сестрами, тетями и дядями. Какое-то время мы всё пытались установить точное родство между всеми нами, но потом оставили эту затею, потому что в любом случае выходило нелепо и бессмысленно. Это просто не укладывалось в голове: десятилетний сопляк Ромка приходился мне и Маринке почему-то дядей, а нашей двоюродной сестрой была тридцатидвухлетняя Наталья, которая помогала бабе Тамаре приглядывать за малышней.

Мы быстро освоились в бабушкином доме; никто нас особо работой не запрягал, и мы целыми днями то в футбол гоняли, то в вышибалы, то в бадминтон, то в казаки-разбойники, то в прятки. Но чаще всего просто купались и загорали на берегу водохранилища — от деревни оно располагалось недалеко.

И вот странное дело: местность там вокруг пустынная, никого ни разу мы не встретили у воды — ни приезжих рыбаков, ни местных жителей. Тропинка к берегу от села одна, так что, если б кто пошел по ней — мы бы с этим человеком непременно увиделись бы.

Но никого не было. Ни разу.

А вот голоса мы слышали постоянно. Издалека — то песни, то девичий смех, то вроде кто-то кого-то зовет, как матери детей на обед кличут. Особенно хорошо их было слышно вечером. Когда после заката наступает затишье: ни ветерок не дует, ни сверчки не стрекочут — далеко-далеко звуки разносятся по воде.

Мы все гадали: что это за люди? Где они?

Глеб, мой троюродный братан, утверждал, что это наверняка какие-то дачники повадились голышом купаться — и вот как-то хитро прячутся от всех. Он все мечтал застукать их, подсмотреть за теми девчонками, что так звонко хохочут.

— Да они, может, вообще на том берегу? — фыркали Светка с Маринкой, подсмеиваясь над Глебом. — Что ты, поплывешь за ними, что ли?!

— А может, и поплыву? — выпендривался Глеб.

— Ага. Десять раз. Там и берега-то не видно!

Противоположного берега нам и вправду было не видно. И даже Глеб понимал: до смеющихся девчонок ему не добраться. Но все равно хорохорился.

Пока однажды как-то вечером бабушка не услыхала наши разговоры. Она подошла к скамейке у ворот, где мы сидели своей теплой компанией и спорили без умолку. Маринка насмехалась над Глебом и придумала свою версию, почему мы никогда тех смеющихся девчонок не видим. Она сказала:

— А может, это русалки вас, дураков, дразнят? Зайдете вы в воду — а там лицо из-под воды. И руки. Утащат вас к себе на дно. Своими холодными лягушачьими лапами.

Она так это описывала, что нам как-то слегка не по себе стало. Но Глеб, конечно, не сдался и виду не подал.

— Откуда, — говорит, — в водохранилище русалки?

А Маринка — она любит всякую чепуху выдумывать:

— А у них там город! Вот под водой. Да!

И тут как раз подошла бабушка. Мы не заметили, как она приблизилась к нам в сумерках, и потому вздрогнули, когда она сказала:

— Точно. Там, где вы купаетесь, — там город. Я в нем родилась.

Мы обалдели. А бабушка села на скамеечку рядом с нами, руки сложила на коленях и тихеньким голоском рассказала свою историю.

— Город назывался Молога. Старинный был русский город, большой. Соборы в нем были, церкви, школы, больница, монастырь, сады, набережные, кинематограф даже… Рынок и кладбища. И дома. Много домов. Улицы мощеные и тротуары. А в 37-м году объявила советская власть, что здешнее водохранилище требуется расширить для электрической станции. Людей приказали выселить. Стон и плач до небес поднялись. Никто переезжать не хотел — ну как так? Родную землю бросать? Предки столетиями тут обживались.

И ведь ладно еще — избу на новое место перенести, невелика беда. Или там пожитки перетащить — много ли того добра было у народа? Но ведь могилы матери и отца не выроешь, косточки родные с собой не унесешь! Вот и плакали, и молились, и прощались. На кладбище вой стоял, бабы рыдали.

В город тогда войска нагнали, солдаты взрывали все высокие здания, чтобы они потом судоходству не помешали. Собор тоже. Заложили динамит, рванули — а он на воздух взлетел… и обратно целехонек приземлился. Так уж древние мастера церкви строили — прочно и на века. С третьего раза только удалось верхушку колокольни свалить, а потом и по кирпичику все разметали.

Опустела Молога. Но уехали не все. Нашлись среди наших упрямцы, что не захотели уезжать. Как ни уламывали их, как ни заставляли власти и родня. Сказали: топите город вместе с нами, а мы отсюда ни на шаг. Больше двухсот человек их было — верующие, в основном. Чтоб самим с перепугу не выплыть, приковались цепями к железным крестам на кладбище возле бывшего собора. И, когда в город хлынула вода, они — так говорили те, кто с берега на это смотрел, — псалмы пели. И смеялись. Как будто видение им какое-то открылось в последний миг. Но это уж тайна. Никто не знает, что они видели и чему радовались.

А теперь, если случается сильно теплое лето и море Рыбинское мелеет от жары, поднимается моя родная Молога с глубины на поверхность — на белый свет, на солнышко взглянуть. Тогда и мы можем кой с кем из прошлого перевидеться. Походить по неглубоким старым мостовым. Послушать, как летают над водой голоса мертвых. Вспомнить…

После того вечера мы больше никого не искали на берегу.