Все пассажиры быстро разбрелись и разъехались, оставив Эммета с Луизой одних на остановке, где был только таксиста, который спал в машине, надвинув кепку на глаза. Эммету хотелось разбудить его и попросить отвезти их в какую-нибудь недорогую гостиницу, но он побоялся, что, интересуясь ночлегом так поздно, они с Луизой покажутся подозрительными. Он посмотрел на часы. 12.07. Автобус отвез их в новый день. Эммет вздохнул с облегчением. Теперь, вспоминая побег, можно говорить себе: «Это было вчера».

Они обошли городок по спирали, постепенно отдаляясь от центра, до самых дальних переулков. Они заглядывали в окна аптеки, почты, к мяснику, на склад. Подолгу рассматривали витрины бесчисленных антикварных магазинов и бутиков. Представляли, как темные офисы утром наполнятся людьми, а через несколько месяцев эти люди будут здороваться с ними, называя их по именам. Разглядывая одежду на манекенах, они представляли, как наденут ее, собираясь к друзьям на вечеринку. Мысленно переставляли мебель к себе в новый дом, развешивали картины и расставляли безделушки. В буфете столовой решили разместить набор голубых стаканов ручной работы. Некоторые районы показались им слишком шумными, другие вполне подходили. А в одном живописном уголке им встретился одноэтажный домик, спрятавшийся в тени дубов, и оба решили, что он будет их мечтой.

За кухонными занавесками в окне дома они увидели мужчину и женщину в халатах. Те разговаривали через стол: две пустые чашки, чайник и две тарелки с остатками еды. Времени — три часа ночи. Женщина потянулась через стол и погладила мужчину по голове. Тот прижал ее руку к своей щеке.

— Мы тоже скоро так будем, — уверенно шепнула Луиза, когда они уходили через кусты, и пожала ему руку.

Эммет не ответил. Но пока они шли вдоль проезжей части и осматривали окрестности, он вспоминал, как часто мечтал о такой близости, которой они только что стали свидетелями. Он хранил эту мечту и надеялся, что она осуществится, едва наладится жизнь. Отправляясь в отпуск с родственниками, Эммет часто задавался вопросом, станет ли он похожим на них, когда заведет собственную семью. Но он терял покой, когда кузены рассказывали об успехах своих детей, о поездках за границу, о спортивных соревнованиях, на которые они ходили, о фильмах, которые видели, и книгах, которые читали. О том, как они ходили в церковь по воскресеньям, и о том, как влюблялись и разводились. Каждодневные домашние дела казались ему баррикадами, на которых человек обороняется от хаоса. Он не принял бы их, как другие, смирившись с тем, что ни на что лучше и надеяться не стоит.

Эммет уже давно не соприкасался с чужой жизнью. Он разучился распознавать человеческие эмоции, потому что знал только одно всепоглощающее чувство — страх. Возможно, он умел испытывать что-то еще, но не знал об этом, потому что потерял все ориентиры. Глядя на Луизу, которая шагала впереди, он пытался вспомнить, как случилось, что именно она стала его единственным в мире компаньоном. Может быть, когда-то он оступился, выбрал неверный путь, который так его изменил. Он мечтал о покое, но не знал, до какой степени сердце его нуждается в трагедии, словно тревога — единственное топливо, что поддерживало в нем жизнь.

Но всю ночь, гуляя с Луизой по городу, он пытался с головой уйти в мечты о новой жизни. Он не позволял себе думать о том, что увиденная ими жизнь недосягаема. Он внушал себе, что ночь перенесет их на месяцы вперед и все мечты сбудутся.

Утром они добрели до палаточного лагеря на окраине, где можно было взять палатку напрокат.

— У нас медовый месяц, — сообщил Эммет администратору лагеря, заполняя анкету. Он записал туда имена: Линдер Фельпс и его жена Роза.

— Роза? — сморщилась Луиза, когда Эммет вернулся к ней с двумя полотенцами и чеком. — Но я не хочу быть Розой. Я буду Сюзанной.

— Мне пришлось срочно выбирать, — сказал Эммет.

— Ненавижу это имя. Звучит, как имя чьей-то тетушки.

— Но уже ничего не изменишь. Так в анкете записано. Между прочим, хорошее имя. Как цветок. Как весна. Как начало.

— Ну да, посреди зимы, — сказала Луиза, направляясь к туалетным кабинкам, расположенным у входа в лагерь.

Чтобы ее задобрить, Эммет предложил позавтракать в местной столовой. Луиза и правда оживилась, когда официантка положила перед ними трехстраничное меню.

Эммет заказал французский тост. Луиза внимательно изучила написанный от руки список фирменных специальных блюд и закричала:

— Подозреваю, что блины с голубикой должны быть ничего себе. Ну-ка, поглядим. Да, и деревенские колбаски, и два яйца-пашот, и клубничный коктейль. Вы добавляете туда солод? Пшеничный тост с маслом, и только попробуйте мне подсунуть маргарин. Я по запаху учую.

— Это все? — спросила официантка. Эммет заметил, как она подняла выщипанную бровь и переглянулась с поваром, наблюдающим из-за стойки.

— Может, еще томатный сок и эту… плюшку с сыром. Если только она свежая. — Луиза жадно потерла руки.

Когда принесли еду, над столом повисли мясные запахи вперемешку со сладкими, и у Эммета застрял комок в горле. Луиза тем временем разрезала яйца и колбасу вилкой. Щедро намазала тост маслом вместе с петрушкой, лежащей у края блюдца. Облила блины шоколадным сиропом, насыпала в коктейль сахара и размешала пластмассовой трубочкой. Ее завтрак превратился в буйство красок: голубые, розовые, желтые и коричневые, плюс реки растаявшего масла и жира.

— Мммм, вкусно, — причмокивала Луиза, отправляя в рот вилку за вилкой. Петрушка застряла у нее в зубах, словно клочки свежескошенной травы. — Супер, вкуснятина. — В ее устах это звучало как заклинание. Она то и дело смачно откашливалась, будто заглатывала устриц. — Класс.

Эммет сосредоточился на своей тарелке. Воткнув нож в булку, он увидел, как треснула корочка и под ней появилась сероватая мякоть, похожая на плоть какого-то морского животного. Квадратики масла напоминали потускневшую пластмассу. «Это еда, — внушал он себе. — Все продукты натуральные». Эммет попытался представить свежие яйца, этим же утром найденные в теплой соломе, горячий хлеб, только что вынутый из печки и завернутый в целлофановый пакет, масло, сбитое из свежих сливок в маслобойке. Но все равно запахи еды вызывали тошноту. Он сильно захотел пить и попросил официантку принести воды, как утопающий умоляет о помощи.

Она принесла воду в голубых пластмассовых кружках с толстыми ободками.

— Я не могу пить воду из непрозрачных стаканов, — сказал Эммет, с вожделением глядя на стойку бара, где на полках пылились прозрачные стеклянные бокалы.

— Не привередничай, — сказала Луиза. — Пей давай. — С ее губы свисала липкая капля сиропа. Луиза заказала еще один коктейль, осушила стакан через соломинку, хлюпнув, словно воду в трубу засосало.

Эммет отодвинул тарелку. Чтобы спастись от жирных испарений, он прикрыл левой рукой рот и незаметно закрыл одну ноздрю большим пальцем. Он вынул из кармана записную книжку и записал все, что они заказали, каждое блюдо. Он сверился с меню, выяснил, включен ли тост и нужно ли платить за вторую чашку кофе. Перечислив все яды, которые они съели, Эммет вычел их стоимость из суммы, которой они располагали. В правом верхнем углу листка записал сумму, оставшуюся в кошельке.

— Пора начать экономить, — объявил Эммет.

— Зря ты беспокоишься. Мы же скоро найдем работу. — Луиза обнадежила его улыбкой. Ее передние зубы стали кроваво-красными от ягод.

В свободных мешковатых штанах Эммет чувствовал себя пугалом. Его руки болтались, как плети.

— Но кому мы нужны, чтобы нас нанимать?

— Не будь таким пессимистом. Какую захочешь, такую работу и найдешь. Главное верить. — Она побарабанила пальцами по столу. — Верить. Верить. Верить.

— Тшшш, — зашипел он. — Нам нужно список составить, точно знать, что нам нужно и что мы умеем делать.

— Мы можем делать что угодно. Есть, когда захотим, спать и веселиться, когда захотим. Можем выбирать! — Казалось, она выкрикивает каждое слово в громкоговоритель. — Все или ничего. Все или ничего. Что хотим, то и делаем. — Она поскребла ложкой о скатерть.

Эммет не хотел делать что угодно. Ему хотелось чего-то конкретного, чтобы вокруг каждого дня выстроились рамки. Свобода его мучила.

— Что-то еще желаете? — спросила официантка и швырнула счет на стол, будто повестку в суд. Эммет дал ей большие чаевые, чтобы она запомнила его щедрость. Оставшиеся в кармане деньги казались легкими, как пух.

После завтрака они поработали. Орудуя туфлями Луизы, вбили в землю колышки для палатки. Вместе с палаткой в прокате выдавали несколько покрытых сажей камней для костра и складной столик со скамеечкой. Эммет собрал глины у реки и залатал длинную щель в складном столике. Повесил пакет за палаткой, чтобы складывать мусор. Намочил полотенце под ручным умывальником и аккуратно вытер пол в палатке. Они набрали хвороста в лесу и сложили в поленницу: толстые палки снизу, веточки сверху. Одеял у них не было, а вместо матраца они сложили на полу лишнюю одежду в форме человеческих тел. В качестве подушки Эммет решил использовать сложенные джинсы. Двое в палатке еле умещались лежа. Распрямить спину можно было, только стоя на коленях.

Они купили в городе алюминиевую кастрюлю, три пакета морковки, десять фунтов картофеля и пластиковый цилиндрик морской соли. На распродаже нашли коробку пластмассовых ножей, ложек и вилок и две оставшиеся с Хеллоуина пачки бумажных тарелок и салфеток, украшенных нарисованными оранжевыми гоблинами и черными ведьмами.

Эммет заметил, что, когда они с Луизой шествовали с покупками по тротуарам, люди вокруг умолкали. То же самое случалось и в магазинах, как только они входили. Луиза вертелась, комментируя все, что попадалось им на глаза, не догадываясь о собственной чуждости. Она приветствовала покупателей, расспрашивала продавцов о семьях, будто не замечая, что те не хотят отвечать. Эммет чувствовал себя так, словно тащит на плече труп.

Никто им не был рад. В лагере, кроме них и хозяина, жила только компания охотников на оленей, разодетых в робы цвета древесной коры и вечнозеленых растений.

В первый же вечер Эммет решил сам приготовить ужин. Он разложил на столе бумажные тарелки, на сложенные салфетки поместил вилки. Пластмассовым ножом соскреб кожицу с морковки и картофеля. Потом нарезал овощи кубиками и побросал в кастрюлю. Сложил пирамидку из дров, натолкав между ними бумаги, а потом двадцать минут тер гнутые палки одну о другую, как учили у скаутов, но искру так и не высек.

Напротив их палатки трещал огромный, в три фута, костер. Охотники готовили оленя на вертеле. Освежеванная туша блестела и сочилась в языках пламени. Сначала Эммет хотел подойти к ним с веточкой и одолжить огня, но, понаблюдав, как охотники орудуют ножами, решил, что они исполняют какой-то секретный ритуал. Он будет нервничать и навлечет на себя их подозрения. Даже если они уже видели их с Луизой, он не хотел лишний раз напоминать им, что поблизости живут безоружные.

Эммет одолжил коробок спичек у директора палаточного лагеря. Бумага и ветки горели, но вода не закипала. Он не стал делать костер слишком большим — боялся, что потом с ним не справится. Очаг был всего в двух футах от палатки. Эммет прождал час, ветки превратились в пепел, над кастрюлей стоял пар, но температура была не выше, чем в водопроводной трубе. Луиза, поглощенная своим отражением в зеркальце пудреницы, не замечала его стараний. Она слой за слоем наносила на лицо косметику, время от времени поглядывая на убывающую луну, словно упрекая ее за то, что та недостаточно ярко светит.

Занимаясь костром, Эммет притворялся, что он дома, готовит морковь в соковыжималке и еду для собаки. Температура на улице — около двух ниже нуля. Даже вытянув руки над кастрюлей, он почти не чувствовал пара. Эммет подумал о грядущих месяцах: декабрь превратится в январь, и наступят самые холодные дни в году. Никакого обогрева. А у них и зимней одежды-то нет. И перчаток. Они и дня не прожили в лагере, но уже стало понятно, что долго так продолжаться не может.

Он выудил еду ложкой на тарелки. Посыпал морской солью, так сильно, что овощи покрылись коркой кристалликов. Они ели молча, и в этом молчании были обида и упрек, отчего Эммету делалось холоднее, чем от ветра. Он помнил это чувство с детства, когда за обедом слышал через стол резкие вздохи родителей.

Луиза ела быстро, словно опаздывала на свидание. Закончив, сложила тарелку вдвое и залезла в палатку. Эммет помыл кастрюлю под краном. Потом вымыл пластмассовые приборы и сложил обратно в коробку. Унес грязные тарелки в дальний конец лагеря и бросил в выгребную яму. В палатке он долго дрожал, лежа в куче одежды. Когда температура еще понизилась, они, засыпая, придвинулись ближе и обнялись, но без чувства — так замерзший человек кутается в одеяло.

Три дня Эммет бродил по округе в поисках работы. Он Побывал в местном гастрономе, в редакции газеты, в антикварном магазине. Ему везде отказали. Он ходил от дома к дому и предлагал свою помощь: подобрать оставшиеся осенние листья, срезать сухие ветки у деревьев, убирать снег. Беседуя с людьми, Эммет боролся с дрожью в голосе. Он обезоруживающе улыбался и прятал трясущиеся руки в задние карманы брюк.

Возвращаясь в лагерь, он неизменно находил Луизу дремлющей в палатке, там же, где оставлял ее, уходя. Он заползал в палатку, Луиза приподнималась на локте и говорила одно и то же:

— Не беспокойся, скоро что-нибудь произойдет. — И снова засыпала.

Она отказывалась есть. Проснувшись на второй день, Эммет обнаружил, что из его брюк исчезли четыре доллара. Он сверился с записями и убедился, что не ошибся. Ночью, когда Луиза уснула, он закопал деньги под деревом и пометил это место веткой, точно на временное захоронение. В кармане он оставил один свернутый доллар.

Эммет не мог положиться на Луизу. Сидя целыми днями в палатке, она не понимала, что, куда бы он ни шел, все обращалось против него, и этот город ничем не отличался от того, откуда они приехали. Когда надежда почти покинула Эммета, он сказал себе: «Вообрази, что вы пионеры». И он представил, что их окружает дикая природа Запада, и они с Луизой — первые поселенцы на этой земле, приехали в крытом фургоне и очертили себе участок земли, чтобы на нем обосноваться. Он старался мысленно сконцентрироваться на этом клочке земли, но перед глазами были только одинокие палатки, колеблющиеся на ветру, остатки оленьей туши на земле и темные очертания города на горизонте. Мир вокруг уже давно создан и заселен. Единственный способ выжить — удачно устроиться в, готовом мире, но Эммету никак не удавалось проникнуть туда.

Он отчаялся найти работу. У них не оставалось денег, чтобы уехать обратно, разве что автостопом, но Эммет боялся выйти на дорогу, отдавшись на милость незнакомцам. Можно позвонить брату и попроситься пожить у него, но Эммет боялся так безнадежно тонуть в прошлом. Он знал, что дверь Джонатана захлопнется за ним, точно за узником, условно отпущенным на волю, или безнадежным пациентом, отправленным домой умирать. Оттуда бежать некуда. Но здесь, даже если они с Луизой совсем перестанут есть, Эммет сможет платить за палатку не дольше двух недель.

На четвертый день пошел дождь. Они оба не выходили наружу. Дождь стучал по палатке так сильно, словно кто-то с неба швырял гвозди. Сначала палатка казалась им надежной защитой. Они сидели, уткнувшись в окошки из москитной сетки, и дождевые капли, разбивались об их носы. Но когда гроза набрала силу, вода стала просачиваться сквозь потрепанную ткань, в которую упирался центральный шест. Они прижались друг к другу, пригибаясь от каждой капли, и палатка съеживалась вокруг них.

Эммет разобрал подушки из брюк и свитеров и подвесил их на гвоздь у потолка, чтобы на полу не собирались лужи, но вода тут же потекла по рукавам и брючинам. Деревья снаружи поначалу шуршали, как кринолины, потом зашумели, как клубки змей.

— Еще ночь впереди, на хрен, — сказала Луиза, прижимая к груди колени, будто сведенные судорогой.

— Это всего лишь дождь, — солгал Эммет, прекрасно понимая, что скоро темнота обнажит самое ужасное, что есть в его душе. Он почувствовал запах Луизиного немытого тела и отпрянул, словно оно заразное.

Палатка колыхалась и хлопала. Колышки давно раскачались.

— Брррр, — бормотала Луиза так, будто слишком быстро бежала и сама себя пыталась остановить. Эммет ухватил рукой край палатки и прижал его к земле. — Брррр.

Луиза подобралась поближе и погладила Эммета по плоскому бицепсу, бесстрастно, точно трогая скульптуру.

— Если сейчас на палатку упадет дерево и придавит меня, ты сможешь меня освободить? Как эти женщины, когда у них ребенка сбивает машина, и они в шоке хватают ее за бампер и поднимают?

— Я постараюсь, — сказал Эммет, представляя себе, как дождь заливает ему глаза, а он борется с непомерно тяжелым деревом. Он видел, что ветви не отрываются от земли.

— Нет, стараться мало. Тебе нужно просто подбежать и схватить его. Если остановишься подумать — мне крышка. Если ты докажешь мне, что сможешь, я, может, перестану бояться и усну.

Эммет знал, что сна все равно не будет. В спину врезалась галька. Куда ни повернись, кругом лужи. Вода стекала к палатке с холма и подмывала ее, как лодку.

— Ты плавать умеешь? — спросила Луиза.

— Немного, но так и не научился поднимать голову над водой, чтобы дышать. Так что я задерживаю дыхание, пока могу, и потом сдаюсь.

— А если река выйдет из берегов и меня смоет волной, ты как, прыгнешь меня спасать? Ты ведь не станешь ждать полицию, а просто сделаешь это, не раздумывая, правда?

Эммет не знал, почему Луиза решила, что именно она попадет в беду, а он нет, и у него будет шанс броситься ей на помощь. Он не хотел быть спасателем — плыть против течения и хватать утопающего за руку. Он хотел бы сам протянуть руку из воды и почувствовать, как сильный пловец вытаскивает его на берег.

Воздух застыл от холода. Эммет слышал, как Луиза вертится на влажном полу. Даже в темноте он видел, как паром поднимается его дыхание.

— Я хочу знать, — настаивала Луиза.

— Да, я прыгну в воду, — сказал он, представляя себе их тела, подхваченные пенистым течением. Он погладил Луизу по мокрому рукаву. Ткань была скользкая. Перед глазами у Эммета возникла больница с чистыми простынями и шерстяным одеялом, сложенным на кровати. Надо было освобождаться постепенно, как в холодную воду входить, шаг за шагом, пока не привыкнет.

— У нас не получилось, да? — сказала она тем же тоном, как в первый день, когда они познакомились.

— Не знаю, — уклончиво отозвался Эммет. Он не хотел первым предлагать ей вернуться.

— Нам от этого не избавиться, да? Не знаю, как ты, а я не могу, а может, и не хочу. Я тогда не врала, я действительно хотела убежать. Но теперь, когда мы здесь, мне кажется, я ни дня не могу нормально прожить. Ты ведь не обвиняешь меня, правда? Ведь так всегда бывает, когда сидишь взаперти, просто жутко хочется, чтобы ветер в лицо, как будто без этого дышать не сможешь. Но я и тут задыхаюсь. Или я не стараюсь, или у меня воображения не хватает ни на что хорошее. Я хочу побыть тут, выяснить, кто будет следующим президентом, и кто умрет знаменитым, и кто куда сбросит бомбу, и растают ли ледники, и взорвутся ли планеты, и Я хочу знать, что случится с такими людьми, как ты. По сути, я хочу знать, кто победит и кто проиграет. Но только со стороны. Как смотреть телевизор и бояться пропустить, что там дальше по программе. Я не настолько переживаю, чтобы влезть внутрь событий, быть частью этого всего, понимаешь?

Луиза поднялась на колени и посмотрела Эммету в лицо. В темноте он разглядел только темное облако ее волос.

— Я не знаю, что с нами будет, — сказала она. — Помнишь, как-то раз, еще в психушке, ты спросил, думают ли о чем-нибудь самоубийцы, прежде чем выброситься из окна. Может, они кому-нибудь хотят таким способом нос утереть? Вряд ли они о чем-нибудь таком думают. Скорее всего, просто переступаешь очередной порог, только за ним нет пола, а для тебя это уже не имеет значения. Ты как летящий лист бумаги, и тебя к стенам прибивает. Почти такой же тонкий. Я уже на пороге. Кто знает, может, если я буду продолжать двигаться, что-нибудь и выйдет. Но это не твое. Я не хочу, чтобы ты ушел, но сколько это все будет продолжаться? Я ведь хочу быть с тобой отчасти для того, чтобы тянуть тебя вниз. Между нами ведь ничего личного, я просто ненужный багаж, лишний груз, только жизнь тебе усложняю. Мне надо это признать. Но мы в любом случае уже в пути, и с нами уже ничего не поделаешь. Как будто бензин закончился, а ты едешь по холмистой дороге и смотришь на счетчик, который показывает, что бак пустой, и у каждого холма ты думаешь: «Ну вот, сейчас остановится». А потом ты каким-то чудом доползаешь наверх, отключаешь двигатель, чтобы просто скатиться с холма до следующего подъема, а потом слегка даешь газу, и вот ты уже на другом холме и опять скатываешься. Иногда так можно проехать несколько миль. Или даже до заправки. Но иногда бензин все-таки кончается. И мне просто очень интересно, когда же он кончится, я ведь не знаю точно. — Она рассмеялась. — Но мы скатываемся, малыш, сейчас мы скатываемся.

Вржжж вверх. Она зарычала, как заведенный автомобиль, и запрыгала по кругу, пританцовывая на коленях, как безногий калека, выкрикивая:

— Вржжж, вржжж, вржжж! — на всю палатку, пока со смехом не повалилась на землю, рядом с Эмметом. Он отшатнулся, но здесь было слишком тесно, куда ни отодвинься, и ее руки были всего в нескольких дюймах от его тела.

— Вржжж, — рычала Луиза, стоя на четвереньках. Потом подобралась к выходу и вылезла наружу, извиваясь так, словно выползала из трубы.

Луиза трясла рукавами, и дождевые брызги разлетались во все стороны. Она бегала вокруг камней очага, махала руками, что-то бормотала на ветру, ни к кому не обращаясь.

«А как я узнаю, что все кончено?» — подумал Эммет. Однажды бабушка сказала ему, что во сне невозможно увидеть собственную смерть. Можешь видеть, как падаешь с утеса, но непременно проснешься, не успев удариться о землю. Или, лежа на рельсах во сне, можно услышать гудок приближающегося поезда, почувствовать вибрацию рельсов и обязательно проснуться, прежде чем колеса раздавят твое тело.

Эммет всегда верил в эту последнюю секунду, что живет где-то в глубине его «я» и пробуждает от кошмара. Но, глядя на Луизу, мечущуюся возле домика директора лагеря, он пытался понять, что ждет их дальше, что случится утром, и ничего не приходило ему в голову.

Эммет уснул, завернувшись в ее джинсы, подложив под щеку чулок с блестками, жесткий и шершавый, как фруктовая кожура. Ему приснилось, что он едет по горному перевалу, и машина скользит на льду, ее заносит, она врезается в ограждение и летит к лощине внизу, подпрыгивая на ледяных буграх утеса. Наконец машина взлетает в воздух, весь мир перед глазами Эммета превращается в сплошное голубое небо и заснеженные вершины. Даже с пристегнутыми ремнями он чувствует, как машину крутит в воздухе: она вертится, вертится, вертится и в конце концов приземляется. Он проснулся от звука гнущейся стали и разбивающегося стекла, от чувства, что его тело вылетает в прохладный воздух, чтобы мертвым рухнуть на острые камни на дне ущелья.

Луиза исчезла на целый день и появилась только вечером. С горящими глазами она схватила его за руки и вытащила из палатки.

— На доске объявлений около почты я прочитала про ярмарку. Там все будет: чертово колесо, клоуны, американские горки, даже тир. Я сто лет на ярмарке не была. Слушай, давай разукрасим лица и оторвемся по полной! Давай забудем обо всем этом дерьме. Пошли.

Эммет хотел обсудить план действий, решить, что им дальше предпринять, но он был так рад увидеть Луизу живой и невредимой, что не смог ей отказать. Может, ее радость предвещает новый поворот в их жизни. Он застегнул дверь палатки и закрепил ее крючками. Поставил скамейку на складной столик. Веточкой разворошил и раскидал золу от костра.

— Ну пойдем же, пойдем! — кричала Луиза. — Я хочу нестись по земле без тормозов и чтобы ничто меня не сдерживало. Я хочу летать.

Они шли по улицам, как ни в чем не бывало, будто совсем не отличались от множества других пар, стоящих в очереди у ворот ярмарки и жаждущих развлечений.